Текст книги "Конец начала (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

   – Король Стэнли отправил их на передовую, господин.

   Судя по тону, с каким говорил сержант, он не хотел иметь никаких дел с тем, чем занималось начальство.

   – Всю гавайскую гвардию на фронт отправил.

   Вся гавайская гвардия означала целый батальон солдат.

   – Неужели? А наши офицеры одобрили это решение?

   – А кто бы их туда послал, если бы не одобрили, господин? – разумно возразил сержант.

   – Полагаю, никто.

   Гэнда имел на этот счёт иное мнение, но обсуждать его с ниже стоящим по рангу он не станет. Оккупационные власти позволили королю Стэнли сформировать армию, потому что они, в некотором роде, восстановили независимое Гавайское королевство, а у всех независимых государств была, в некотором роде, своя армия. Какое-то время, никто, даже сам король Стэнли, и не думал, что эта армия будет сражаться.

   Более того, никто не знал, за кого именно она намерена биться. Неужели эти солдаты и в самом деле, ощущают себя гавайцами, подданными древнего королевства, или тайком поддерживают американцев? Есть ли среди них те, кто считают себя и теми и другими? Если так, в этой крошечной армии может начаться небольшая гражданская война.

   Если это произойдёт прямо на передовой... ну, ничего хорошего из этого не выйдет. И всё же, японские офицеры, видимо, знали лучше, поэтому и отправили их на передовую. Гэнда надеялся, что они знали, что делали. В любом случае, уже поздно что-либо менять.

   Пока он поднимался по лестнице в библиотеку, щиколотка почти не болела. В библиотеке он разговаривал со Стэнли Лаануи и другими претендентами на престол. Теперь она вновь принадлежала далёкому предку короля Дэвида Калакауа, гавайского правителя прошлого, который когда-то её и построил.

   Гигантский викторианский стол, за которым восседал король Стэнли, был почти таким же широким, как полётная палуба "Акаги". Несчастный "Акаги"! Внезапно, боль от потери корабля кинжалом кольнула Гэнду. Он поклонился королю, в том числе и затем, чтобы он не разглядел его лица.

   – Ваше величество, – пробормотал он.

   – Здравствуйте, коммандер. Рад, что зашли повидаться со мной.

   Говорил король Стэнли невнятно, Гэнда с трудом его понимал. Неужто, напился уже с утра? Так или нет, но японский офицер встревожился. Знал ли он, что Гэнда ходил к королеве Синтии? Если знал, что намеревался делать? Если помимо бутылки, у него в тумбочке спрятан пистолет... Но, не совсем король Стэнли продолжал:

   – Этот ваш капитан Ивабути ещё противнее, чем генерал Ямасита.

   Гэнда был склонен согласиться. Командующий специальным отрядом флота был очень уж упрям и решителен, даже по японским меркам.

   – Прошу прощения, ваше величество, – сказал коммандер. – Вы же знаете, у него много забот.

   – А то у меня их нет! – воскликнул король. – Если мы проиграем, Ивабути не повесят!

   Определенная истина в его словах имелась. Гэнда не мог представить ситуацию, при которой офицер Императорского флота сдастся в плен. Ивабути скорее храбро погибнет в бою, или совершит сеппуку, чем покроет себя подобным позором.

   – Не злитесь на него. Не забывайте, он помогает защищать вашу родину.

   – А, ну да, – сказал король Стэнли. – Он будет её защищать, пока все в Гонолулу не передохнут.

   Гэнда не сомневался, что Ивабути намерен защищать Гонолулу именно таким способом.

   – Это война, ваше величество, – сказал он.

   С каждым днём его английская речь становилась всё более беглой.

   – Это не игрушки. Мы не можем попросить противника остановиться и начать сначала. Она завершится, не важно, каким именно образом.

   – Если б я знал, что американцы вернутся, то никогда бы не позволил вам надеть на меня корону, – сказал Стэнли Лаануи.

   – Поверьте, ваше величество, присутствие здесь американцев мне нравится не больше, чем вам. Япония делает всё возможное, чтобы их разбить.

   – Гавайи тоже делают всё возможное, – ответил на это король. – Именно поэтому я и послал свою армию в бой.

   – Хаи, – только и сказал Гэнда.

   Любые другие слова могли оказаться лишними. Спустя мгновение, коммандер подобрал подходящие:

   – Надеюсь, армия будет сражаться храбро.

   – А с чего бы ей не сражаться? – поинтересовался король.

   На это Гэнда ничего не ответил. Всё потому, что ответов могло быть множество: солдаты могли изменить присяге королю Гавайев, потому что им не хватало оружия, чтобы сражаться с таким первоклассным противником, как морпехи и армия США, потому им не хватало боевого опыта, потому что некоторые из них могли оказаться головорезами, или людьми, которые лучше умеют жрать, чем воевать. Их с самого начала усердно тренировали, но насколько усердно?

   Способ выяснить был только один. В данный момент они уже должны быть на передовой. От них тоже может быть польза. А, почему нет? В конце концов, они убьют несколько американцев. Если и сами погибнут при этом, что с того? Пусть лучше они, чем бесценные, незаменимые японские войска.

   Король Стэнли делал всё, чтобы выглядеть добросовестным союзником. Гэнда высоко ценил его усилия. Ещё ему было жалко короля. Японии не нужны союзники на Гавайях, как они не нужны ей в любой другой завоёванной ею стране. Империи нужны марионетки, которые будут поставлять природные ресурсы и делать всё, что прикажут.

   На Гавайях никогда не было серьёзных природных ресурсов. Сахар? Ананасы? Всё это не стоило ни единой жизни японского солдата или матроса. Природный ресурс Гавайев – их местоположение. Находясь под тенью флага с восходящим солнцем, они защищали завоевания на западе, мешали США помогать Австралии и Новой Зеландии. Если бы над ними развевалось звёздно-полосатое знамя, они бы оказались острием копья, нацеленным прямо в сердце Империи.

   Япония должна удерживать Гавайи максимально возможный срок. Сколько этот срок продлится...

   – Мы сделаем всё, что сможем, ваше величество, – сказал Гэнда.

   – Хватит ли этого? – спросил король Стэнли. – Канонаду на севере слышно даже здесь. И с каждым днём она приближается. В небе, кроме американских самолётов, нет ничего. Они расстреливают всё, что движется. Меня самого два или три раза чуть не убили. Как вы их остановите, коммандер? Ответьте, прошу вас. Ответьте.

   – Мы сделаем всё, что сможем, – повторил Гэнда. – Мы храбрее нашего врага.

   Он был убеждён, что это так, хотя морпехи бы с ним не согласились.

   Король взглянул на него.

   – Какой смысл в храбрости, когда вам на голову падают бомбы, а вы ничего не можете сделать?

   – Ну...

   Весьма справедливый вопрос. Ответа Гэнда не знал. Не знали его, наверняка, и вышестоящие офицеры.

XII

Лес Диллон уже выяснил, что многие япошки держали в руках «Спрингфилды», а не «Арисаки». Это разумно. После капитуляции, от армии здесь должен остаться миллион винтовок, а боеприпасов хватит, чтобы расстреливать их миллион лет. Время от времени, трудно было воспринимать на слух, кто по кому стрелял.

   Сейчас было вдвойне опаснее, потому что войска, что стояли перед его взводом, не были японскими. По-английски они говорили так же сносно, как и половина морпехов, да и одеты они были в светлую, похожую на американскую форму, а не в более тёмную, японскую.

   Заметил это не он один.

   – Вы кто, парни? – сквозь ружейные выстрелы выкрикнул какой-то морпех.

   Ответ не заставил себя ждать:

   – Гавайская королевская армия! Пошёл на хуй с моей земли, хоули ебаный!

   За выкриком последовала длинная пулемётная очередь.

   Гавайская королевская армия? От удивления Лес аж моргнул. Он слышал, что япошки посадили на трон марионеточного короля. Он и представить не мог, чтобы кто-то, помимо япошек, воспринимал этого короля всерьёз. Не высовываясь, он крикнул:

   – А почему вы не на нашей стороне?

   Ответом ему была ещё одна длинная очередь. Диллону хватило ума не высовываться – трассеры летели прямо над окопом. Кто бы ни сидел за тем пулемётом, обращаться с ним он умел.

   – Япония никогда не отнимала нашу землю! Япония никогда не отнимала нашу родину! – выкрикнул другой гаваец. – А, вот, США всё отняли!

   "Ага, только было это, чёрте знает, когда". Вслух Лес этого так и не сказал. Это для него всё случилось давным-давно. Для крикливого мудака на той стороне, всё произошло едва ли не позавчера. Именно поэтому с южанами, включая капитана Брэдфорда, совершенно невозможно обсуждать Гражданскую войну. Для них та война вообще не была Гражданской. Это была война Между Двумя Странами... либо, если они крепко подопьют, Войной Против Сраных Янки. Как её ни называй, случилась она гораздо раньше, чем Гавайи присоединились, или были присоединены, к США.

   Он попробовал зайти с другой стороны:

   – А сейчас-то зачем воюете? Вам не победить, вас тут всех перебьют.

   Сержант прекрасно знал, что япошки не сдаются. Он так часто становился свидетелем, как те продолжали драться насмерть даже в совершенно безнадёжной ситуации, что любые сомнения отпали напрочь. Может, гавайцы другие. Если получится их обдурить и не подставляться самому под очередную пулю, он будет только рад.

   В этот раз ему никто не ответил. Только ещё одна очередь из пулемёта. Что бы там ни думали бойцы по ту сторону, сдаваться они точно не собирались. Рано или поздно он выяснит, чего стоят эти козлы в хаки.

   Вышло так, что случилось это рано. Вскоре после наступления ночи, вестовой сообщил, что утром, через полтора часа после рассвета, морпехи пойдут в атаку. Лес едва его не пристрелил, когда парень начал заикаться, называя пароль. Услышав новость, он даже пожалел, что не пристрелил.

   Сержант лежал в окопе, стараясь урвать хоть немного сна. Получалось плохо. По всем позициям тут и там раздавались выстрелы. То ли гавайцы догадались, что что-то намечается, то ли, просто, демонстрировали боевой дух. Лес был бы рад поверить им на слово.

   Артобстрел начался сразу же, как солнце слегка осветило серое утреннее небо. На позиции противника обрушился дождь из 105мм снарядов. К общей канонаде присоединились миномёты. В прошлую войну Диллон повидал немало артобстрелов, но этот мог превратить любого человека в воющий кусок мяса. Гавайская королевская армия с артиллерией прежде не сталкивалась. Лес подумал, каково им сейчас.

   Под прикрытием артиллерии, на позиции выкатились несколько "Шерманов". Лес был рад появлению этих огромных уродливых металлических чудищ. Они устранят уцелевшие после артобстрела огневые точки. И примут огонь противника на себя. Пехотинцы постоянно стреляют из винтовок по танкам. Зачем они это делают, Лес не понимал. Ни винтовочный, ни пулемётный патроны не пробьют стальную броню. Но они всё равно стреляли. Если гавайцы начнут стрелять по "Шерманам", по нему они будут стрелять не так активно.

   И ему это нравилось. О, да. Очень нравилось.

   Когда орудия стихли, в животе у сержанта всё сжалось. Что будет дальше, он прекрасно знал. Капитан Брэдфорд крикнул:

   – Вперёд, мужики! Из окопов! За мной!

   Лес выругался, выбрался из своего окопа и побежал вперёд. Он пригнулся. Начал петлять. Он прекрасно понимал, что, если в него полетит пуля с его именем, все эти манёвры окажутся без толку. Немецкий пулеметчик в 1918 прекрасно ему это объяснил, а на бедре, в память об этом уроке, навсегда остался шрам.

   Мимо свистели пули. Гавайцы не погибли, и не впали в ступор. "Хуёво", – подумал сержант. Когда слышишь свист, значит, пуля прошла очень близко. Каждый раз, когда он слышал его, он автоматически пригибался. Сам Диллон этого стыдился, пока не заметил, что все остальные поступали точно так же.

   Он и раньше дрался в окопах, и в 1918, и здесь. На войне это самое худшее. Немцы были очень сильны. Япошки ещё хуже, потому что они не сдавались до самого конца, пока сами не дохли, или не убивали врага. Так, что, сержанту было, с чем сравнить. Пятнадцать или двадцать минут, которые ушли на то, чтобы добить последнего солдата гавайской королевской армии, стали самыми худшими в его жизни. Хуже даже, чем, когда отец Синди Лу Кэллахан застукал их в одной постели и побежал за дробовиком, что стало одной из причин, почему Лес Диллон записался в Корпус морской пехоты.

   Гавайцы тоже не сдавались. И не отступали. Они стояли на месте и погибали. Они продолжали отбиваться от морпехов, крича, ругаясь и забрасывая их гранатами. Как и любой человек, побывавший в бою, Лес предпочитал стрелять, а не колоть штыком. В этих окопах его штык вкусил крови. Как и нож-кабар. И приклад винтовки. Одного гада он забил голыми руками, сплетясь с ним в диком животном танце рук и ног. Если бы он вовремя не прижал подбородок к груди, противник, несомненно, свернул бы ему шею.

   Лишь потом, когда кровавое безумие рукопашной стихло, сержант задумался, почему же гавайцы решили продать свою жизнь подороже. Решили, что американцы перевешают их, как предателей и им больше нечего терять? Или, в самом деле, ненавидели американцев? Или просто поддались общему безумию, наравне с противником? Пленных не спросишь. Не было никаких пленных. Как и гвардейцы Наполеона, как и япошки, что выдали им оружие, солдаты гавайской королевской армии погибли, но не сдались.

   Когда был убит последний, Лес Диллон присел на дне грязного окопа и закурил. Он только что перевязал ногу одного бойца. Он надеялся, что парень не останется хромым. Оставалось только надеяться, он ведь, не санитар. Рядом, метрах в трёх, стоял ещё один морпех. В углу рта у него тоже торчала сигарета.

   – Пиздец, – сказал он, затем ещё раз: – Пиздец.

   Лес кивнул.

   – Ага. Господи.

   Слова значили примерно одно и то же. Если бы он заговорил первым, то выразился примерно так же, как этот молодой боец.

   Сержант огляделся. Эти разбитые окопы были так себе, они не стоили ни единой немецкой траншеи, вырытой во время Войны, Которая Покончит Со Всеми Войнами. Сколько народу погибло, защищая их? На этот вопрос ответ известен отлично: слишком много, блин. Диллон выбросил окурок и закурил новую сигарету.

   С правой стороны прибежал вестовой.

   – Ну, и чего сидим, в жопе ковыряем? Встаём, и вперед. Я сам видел, они собираются наступать.

   Ответом ему была невнятная ругань.

   – Дай выдохнуть, хоть, а? – сказал Лес. – Мы тут чуть головы не лишились. Гавайцы, вообще, нихуя сдаваться не хотели.

   – Пиздоболы. Так и знал, что вы все – пиздоболы и уклонисты.

   – Уклонисты, бля, – сказал Лес.

   Даже после такого тяжелого боя, свои оказывались хуже тех тварей, что пытались тебя убить.

   – Ты чё несёшь?

   – Гавайцы, – хмыкнул вестовой. – Меня гавайцами не наебёшь, уж я-то знаю. Перед нами тоже стояли гавайцы, разодетые, как наша армия до того, как вся эта херня завертелась. Они выстрелили пару-тройку раз, и вышли с поднятыми руками. Мы целую роту в плен взяли.

   Парень говорил серьёзно. Лес это понимал. Он и остальные морпехи, прошедшие через ад, тупо смотрели на сердитого вестового.

   – Пиздец, – повторил сержант сказанное несколько минут назад молодым бойцом. Он оглядел своих.

   – Идём, – сказал он. – Пора возвращаться на войну, бля.

   Оглядываясь назад, ефрейтор Ясуо Фурусава так и не понял, как выжил. Почти весь его полк погиб на северном побережье Оаху. Они сделали всё, чтобы сбросить американцев обратно в море. Они сделали всё, но у них ничего не получилось.

   Фурусаве, в числе немногих, удалось выжить в первый день боев. Он не погиб ни под обстрелом с моря, ни в результате авианалётов, ни от снарядов вражеских орудий, ни от пуль. Ко второму дню отдавать приказы стало некому. С одной стороны, не нашлось никого, кто бы запретил ему приказывать самому. С другой стороны, Фурусава был не совсем обычным солдатом. Большинство его сослуживцев в полку, включая сержантов, попали в армию из деревень. Многим приходилось учиться спать на кровати, которая стояла на ножках, а не лежала на полу. Они впитывали разговоры о долге умереть за родную страну вместе с боевой подготовкой, пока ход их мыслей не становился автоматическим, подобно заряжанию "Арисаки".

   Не то, чтобы Фурусава не желал погибнуть за родину. Как и любой разумный солдат, он понимал, что это может случиться, что это весьма вероятно, а, порой, необходимо. Но он не собирался погибать без необходимости, как большинство его товарищей. Он, ведь, сын аптекаря, поэтому более образован, чем прочие призывники. К тому же отец научил его мыслить самостоятельно, не как большинство японцев.

   "Думать нужно всегда. Верное ли это лекарство? Верна ли дозировка? Поможет ли оно больному? Никогда ничего не упускай. Всегда проверяй, всегда спрашивай. Всегда". Фурусава сбился со счёта, сколько раз отец повторял ему эту фразу. Он во многом оставался типичным японским отцом, поэтому советы частенько сопровождались ударами в ухо, дабы лучше усваивалось. Примитивный и жестокий метод. В армии его тоже применяли. И, как большинство примитивных и жестоких методов, он действовал.

   Будучи неопытным молодым человеком, Фурусава принялся задавать вопросы, когда оказался в армии. На службе, где с ним обращались намного более жестоко, чем когда-либо поступал отец, его быстро избавили этой привычки. По крайней мере, вслух он больше ни о чём не спрашивал. Но привычка думать осталась. Частенько, сталкиваясь с вещами, не имеющими никакого логического объяснения, он улыбался. Даже улыбаться было опасно. Фурусава был убежден, что больше всех получал оплеух и ударов, потому что не вёл себя, как патриот. Разумеется, он не знал ни одного солдата, кто не считал, будто, именно он получал больше всех, но откуда знать наверняка?

   После высадки американцев он сражался отчаянно. Но он видел, как другие солдаты бежали прямо по открытой местности, лишь бы поскорее сблизиться с противником. Винтовки, пулемёты, миномёты и артиллерия рвали их на кровавые куски ещё до того, как они успевали что-то сделать. Если бы какой-нибудь сержант или лейтенант сказал ему лично: "Ты! Фурусава! Вперёд!", он, по идее, должен подчиниться. Только, командиров не осталось. Поэтому он решал сам. Поэтому он всё ещё жив и сражается, пока над распухшими вонючими трупами его однополчан кружили мухи.

   Неизвестно, когда и он сам превратится в вонючий распухший труп. Он забрался в воронку от снаряда неподалёку от развалин казарм Скофилда. Бывшая база армии США оказалась разгромлена дважды. Сначала японцами, когда её удерживали американцы, а потом, наоборот, когда янки пытались выбить оттуда японцев.

   Некоторые бойцы рядом с ним оказались такими же отставшими и брошенными, как и он сам. Другие служили в роте, командир которой не гнушался набирать пополнение, откуда только возможно. Один капрал горько произнес:

   – Твари вонючие!

   – Кто именно? – поинтересовался Фурусава.

   Боец мог говорить как о противнике, так и о собственном командовании.

   – Янки, – пояснил капрал. – Когда ветер дует в нашу сторону, он несёт дым от их сигарет. Ты, вот, когда последний раз курил?

   В его голосе звучала неподдельная тоска.

   – Прошу прощения, но я не курю, – ответил Фурусава.

   – А, – неопределенно выдал капрал.

   Этот звук мог означать: "Почему я оказался среди таких дебилов?". Щёки Фурусавы покраснели. Капрал продолжал:

   – Ты же в курсе, что из Японии курева почти не присылают. Я его неделями не видел. У американцев хороший табак, лучше нашего. Я готов прокрасться к ним и перерезать кому-нибудь глотку лишь ради пачки сигарет.

   Говорил он серьёзно, как на похоронах.

   – Разве сигареты стоят того, чтобы рисковать ради них жизнью? – спросил Фурусава.

   – Почему нет? Всё равно, меня скоро убьют, – сказал капрал. – Курево, бухло или пиздятинка – надо веселиться, пока ещё могу.

   Для Фурусавы в сказанном капралом было больше смысла, чем для большинства его соотечественников.

   – А ты не думаешь, что мы можем победить? – спросил он.

   – Победим, проиграем – не похер ли? Нас всё равно, поимеют.

   В этом тоже был смысл, хоть ефрейтор и не хотел бы его видеть. Японская армия делала всё, чтобы он сражался до самого конца, что бы там ни плескалось у него в голове. Свои мысли он наружу не выносил. Но даже вспоминать пропагандистские лозунги, означало, что он оказался более внушаем, чем сам считал. Чего стоили эти лозунги на настоящем поле боя, перед зловонием смерти и дерьма?

   Они могли послать сотни и тысячи молодых японцев под стволы вражеских орудий. Уже много молодых парней стали частью этого зловония. Что может быть ценнее человеческой жизни? Говорят, что страна, Император. И большинство молодых парней верило этим словам.

   Фурусава прекрасно понимал, к чему приведут его вопросы: к пуле в ухо или в шею, если только какой-нибудь офицер не решит устроить показательную порку для сомневающихся. В таком случае, смерть его будет медленнее и болезненнее, чем обычно.

   Он достал банку консервов, которую подобрал с убитого американца. Чаще всего, вражеская еда была отвратительна на вкус, но сейчас ему повезло – попалось солёное мясо. Дома он себе такого позволить не мог, но это не означало, что он не мог позволить ег здесь. Ефрейтор быстро проглотил всё содержимое банки. Доев, он вспомнил о штуке под названием "Спам", которую они нашли, когда завоёвывали Гавайи. Фурусава ностальгически вздохнул. Вот те консервы были действительно вкусными.

   Минут через пять, американцы снова принялись обстреливать японские позиции. Фурусава упал в окоп рядом с выброшенной банкой. Неужели ками решили точно так же выбросить его самого? Банке плевать на то, что её выбросили.

   Рядом с ним сидел, скрючившись, тот самый капрал, что хотел курить.

   – Сраные гавайцы. Это из-за них мы попали в это месиво.

   О японцах он ничего не сказал. Проблемы японцев – не вина гавайцев. Но, в данный момент, в проблемах конкретного японского подразделения виноваты именно они. Фурусава решил заступиться за бойцов гавайской королевской армии:

   – Некоторые храбро сражались.

   – А некоторые нет.

   Над головой просвистел очередной снаряд и капрал съёжился.

   – Некоторые сбежали. Дзакенайо! Некоторые сдались. Говно бесполезное.

   Фурусава тоже убегал. Если бы не убегал, то был бы мёртв. И капрал, наверняка, убегал.

   Сдаться... Это слово пугало сильнее артобстрела. Если сдашься, то не только опозоришься сам. Ты опозоришь семью. Что власти сделают с ней, когда до Японии дойдёт весть, что ты сдался в плен? И дело не только во властях. Кто пойдёт к аптекарю, чей сын бросил оружие? Кто не отвернётся, когда мимо пройдёт человек, вырастивший такого бесполезного сына? Кто не станет сплетничать за его спиной? Так всегда говорили соседи и бывшие друзья.

   Вслед за снарядами полетели мины. Их Фурусава боялся сильнее всего. Пока они летят, их почти не слышно, а падают они точнёхонько в окоп. В отличие от обычных артиллерийских снарядов, от них никуда не спрятаться. Если мина захочет порубить тебя на сасими – никуда ты от неё не денешься.

   Внезапно, подобно гавайскому ливню, артобстрел прекратился. Фурусава и капрал переглянулись, убеждаясь, что они всё ещё дышат, что они не разорваны на кровавые куски, не успев даже вскрикнуть.

   С севера послышались крики на английском. Им вторили пулемёты, вынуждая японцев сидеть, не высовываясь. Тут же послышался металлический лязг, от которого по спине Фурусавы побежал холодок. Танки! Он и прежде видел американские танки, правда, издалека, иначе не сидел бы тут и не переживал. Они были крепче и больше, чем японские. Их пушки разносили пулемётные гнёзда, пулемёты рвали пехотинцев на части. Что просто солдат мог с ними сделать? Ни хрена.

   Фурусава высунулся пару раз, чтобы выстрелить в наступавших морпехов. Каждый раз над головой свистели пули. Даже стреляя, он рисковал. Но, если он не будет сражаться, американцы его убьют. Риск смерти, по сравнению с этим... Берешь себя в руки, рискуешь и надеешься на лучшее. Если не поймал пулю, повторяешь.

   Очередь из станкового пулемёта едва не оторвала ему голову. Фурусава вздрогнул и спрятался в окопе. Пулемет начал стрелять в другую сторону, по другим японским солдатам.

   В этот момент, капрал, с которым Фурусава недавно разговаривал, вскочил и побежал прямо к танку, что находился в опасной близости от них. Он взобрался на металлическое чудище раньше, чем стрелок успел развернуться и срезать его очередью. Несмотря на грохот боя, Фурусава услышал, как капрал стукнул двумя гранатами по каске, или по корпусу танка, взводя запалы. Он открыл люк и швырнул гранаты внутрь. Затем он спрыгнул вниз и попытался отбежать.

   Американский танкист положил его длинной очередью из ручного пистолета-пулемёта. Парой глухих хлопков внутри стальной коробки взорвались гранаты. Мгновение спустя, раздались более громкие взрывы, вероятно, гранаты повредили боекомплект. Гигантский механизм замер. Из него потянулся столб густого чёрного дыма.

   Погибли пять человек и одна движущаяся крепость. Дух капрала может гордиться содеянным, и занять почётное место среди прочих на холме Ясукуни. Фурусава восхищался его храбростью, понимая, что сам на подобное не способен.

   Увидев горящий танк, янки затормозили. Японцев же это зрелище воодушевило, пусть и ненадолго. Другой солдат вывел танк из строя при помощи бутылки с бензином. Фурусаве показалось, что экипажу удалось выжить. Он надеялся, что новые потери вынудят американцев отступить. Не вынудили. Может им и не хватало упрямства японцев, но они были храбрыми и сильными бойцами.

   – Сдавайтесь! – прокричали по-японски. – Если сдадитесь, вам не причинят вреда. Вас накормят и будут хорошо обращаться.

   Ответом была лишь длинная пулемётная очередь. Видать, американцы подрядили местного японца, чтобы тот нёс нужную им ахинею. Они поступали так с самого начала наступления. Слушать эту чушь можно только на свой страх и риск. Фурусава сам видел, как бойцы прислушивались к сказанному, а потом их расстреливали.

   Позади раздался крик:

   – Назад! Займём другие окопы!

   Говорили с токийским акцентом. Он был не похож на хиросимский говор, с которым разговаривали однополчане Фурусавы и большинство местных японцев. Этому голосу можно верить. Окрик также позволял отступить, более или менее, не посрамив мундир.

   Он воспользовался моментом и выбрался из окопа. Повсюду свистели пули, но ни одна в него не попала. Фурусава упал в окоп, который оказался обустроен гораздо лучше, чем предыдущий. Эту позицию готовили пленные американские солдаты. Ефрейтор кивнул своим мыслям. Хорошо. Теперь, посмотрим, чего стоили их усилия.

   Над обширным лагерем военнопленных в парке Капиолани пролетел американский истребитель. Флетч Армитидж стоял в очереди за ужином – рисом и травой, которыми их кормили япошки. Пилот помахал крыльями и улетел прочь. Когда американские лётчики проделали этот трюк впервые, некоторые пленные махали им в ответ. Но, после нескольких избитых до полусмерти, всё быстро прекратилось.

   С одной из вышек по истребителю начали стрелять, но тот уже улетел. Пулемёты на вышках были нацелены на лагерь. Когда их строили, никто не мог предположить, что придётся стрелять по самолётам. "Вам же хуже, твари", – подумал Флетч.

   Стоявший перед ним, сказал:

   – Интересно, как называются эти новые машины. Когда мы воевали, таких ещё не было.

   Он был прав. Самолёт выглядел более пригодным для дела, чем те, что Флетч видел в 1941. И дело это – нести смерть.

   Очередь медленно продвигалась вперёд. Флетч подошёл к повару и тот шлёпнул ему в чашку полную ложку переваренного слипшегося риса, смешанного с какой-то зеленью. Ложка была небольшой. Насколько знал Флетч, зелень – это стриженая трава. Плевать. Во-первых, давали недостаточно много, чтобы ему было не наплевать. Во-вторых, он сожрёт всё, что дадут. Если бы япошки приготовили кашу из личинок, он бы и её сожрал.

   Флетч проглотил выданные крохи. Следующие пару часов он не будет ощущать себя умирающим от голода. Он просто очень сильно будет хотеть есть. Для военнопленного на Гавайях нет приятнее ощущения, чем просто очень сильно хотеть есть.

   Двое истощённых пленных волокли ещё более истощённое тело к выгребной яме рядом с оградой. Там уже лежали несколько совсем исхудавших. Мужчины в расцвете сил умирали здесь каждый день, умирали помногу. Флетч осторожно глянул в сторону охранных вышек. Если сидящие в них япошки начнут стрелять, то убьют сотни, тысячи человек. И они, как раз, об этом думали. Напряжение, буквально, чувствовалось в воздухе. Так или иначе, американские истребители только всё усложнили. Битву за Оаху япошки проигрывали. Отдалённый грохот артиллерии уже был не таким уж и отдалённым. Если охранники решат отомстить пленным, что находятся в их руках и под прицелами их пулемётов, они так и поступят.

   Если это случится, американцы будут отбиваться. Это очевидно. Американских охранников, стерегущих японских пленных, это могло бы остановить. Флетч был уверен, что япошкам похер. Они, всё равно, намеревались сражаться до самой смерти. Если они могут избавиться от людей, которые способны восстановиться и сражаться с ними снова, – или людей, которые сражались с ними в прошлом – они от них избавятся, после чего умрут с улыбкой на устах.

   "Я вам поулыбаюсь, пидоры узкоглазые". Ладони Флетча сжались в кулаки. Он так часто об этом мечтал. И нихрена не мог сделать. Ни разу. Япошки находились по правильную сторону забора из колючей проволоки, а он по неправильную. Шансов выбраться у него было, как у китайца*. Блин, у китайца шансов даже больше. Китаец мог прикинуться япошкой и одурачить охрану. Высокий, тощий, весь в веснушках, рыжеволосый Флетч на япошку походил меньше всех.

   Он вёл себя так, как вели большинство пленных: просто лежал и пытался отдохнуть. Ни на что иное, из-за смехотворного питания, не оставалось сил. Чем меньше они работают, тем лучше для них. Додумавшись до этой мысли, Флетч помотал головой. Чем меньше сил он тратил, тем дольше держался. Становилось ли ему от этого лучше – уже не такой очевидный тезис.

   Сон нёс в себе другую опасность. Ему снилась... еда. Для мыслей о сексе он слишком истощал. Вот, еда – другое дело. Сны о ней никогда не прекращались. Более того, по мере того, как он слабел, они становились ещё хуже. Во снах вокруг него танцевали зажаренные с луком стейки. Рядом с ними плясало картофельное пюре с бобами. Яичница с ветчиной. Блинчики, горы блинчиков, смазанных маслом и кленовым сиропом. Вишнёвый пирог. Не куски, а цельные пироги с литрами ванильного мороженного. Кофе со сливками и сахаром. Пиво. Бренди. Виски.

   А потом он просыпается, но сны кажутся такими живыми, такими настоящими. Он только что полтора года провёл, страдая от недоедания и, вдруг, всю эту еду у него забирает жестокая реальность. Когда в парке Капиолани кто-то кричал, скорее всего, он кричал после того, как ему приснилась еда.