Текст книги "Средь бала лжи (СИ)"

Автор книги: Евгения Сафонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

– У неё?

– Это женщина. Тоже некромант, чуть менее могущественная, чем Лиар.

– Тоже… десятый уровень?

– Да.

– Чудовищно сложно поверить в правдивость всего этого. – Мастер смотрел на лицо Арона, но говорил в пустоту. – Хотя Интуиция редко меня обманывает… к тому же после мы проверим ваш рассказ более надёжным способом. – Он сощурился, словно наконец увидев того, на кого смотрел. – А вы сами, случаем, не десятый уровень?

– Нет. Я не маг.

– И то радует.

– Я всего-навсего самый могущественный телепат и целитель из ныне живущих.

– Похвальная самоуверенность, – в голосе Иллюзиониста вновь зазвучал смех. – Впрочем, мои коллеги помогут мне рассудить, что за ней стоит. Особенно полюбопытствует Странник, думаю. – Он отстранённо сомкнул ладони, переплетя тонкие пальцы. – Значит, если мы спасём вашу дочь, то найдём того, кто покушался на жизнь Его Величества.

– И лишь по причине того, что это отчасти в ваших интересах, я решился просить помощи у Мастеров Адамантской Школы.

– Отчасти потому, что это в наших интересах, я и сказал, что могу помочь. – Иллюзионист поднялся из-за стола. – Ужин вам сейчас принесут. Надеюсь, не обессудите, что я ещё раз накормил бедных странников?

– Лучше скажи, где и когда встречаемся, – напомнил господин Гирен. – Мхм.

– У входа на территорию Школы. Завтра, в девять утра. – Мастер взглянул в окно, покрытое тонкой вязью инея, за которым студила улицы морозная зимняя ночь. – Что ж, надеюсь, мои коллеги отнесутся ко всему этому с пониманием. В конце концов, священный долг Шестерых – спасти Ищущую, напавшую на след убийцы нашего величества… и мою единственную родственницу по совместительству.

* * *

Она идёт по берегу Лариэта. Тёплые волны лижут босые ноги, ласковый ветер путает волосы; вокруг зелень трав, синева вод, лазурь неба – палитра лета во всей её восхитительной яркости.

Наверное, она возвращается домой. Она не помнит. Её что-то тревожит; что-то неопределённое, вязкое, неотступное…

– Ты опять от меня убегаешь.

Странно, но отчего-то его голос её не пугает. Просто заставляет обернуться, посмотрев на фигуру в чёрном: Палач сидит у самой воды, держа в ладони горсть светлой озёрной гальки. Глубокий капюшон укрывает лицо непроницаемой тенью, оставляя открытым лишь гладкий подбородок да бледные, чуть улыбающиеся губы.

– Я победила тебя. Тогда, летом, я тебя победила. Почему ты не оставишь меня в покое?

– Потому что ты победила. – Он берёт правой рукой один из камней, которые держит в левой – и, метнув в воду, смотрит, как тот лягушкой скачет по зеркальной поверхности. – Играть с победителями куда интереснее.

Таша тоже смотрит, как камушек прыгает по воде, оставляя за собой череду кругов. Вперёд, и ещё, и ещё… к противоположному берегу, едва видному вдали: даже не думая останавливаться и тонуть, складывая бесконечную цепочку расходящейся ряби.

– Это сон?

– Да. Ты спишь. И я сотворил этот сон. – Он не смотрит на неё, но улыбается. – Нравится?

– Без тебя было бы лучше.

– Ты же вроде во всех можешь найти положительные черты. – Его улыбку окрашивает ирония: явно больше над собой, чем над ней. – Неужели тебе не жаль меня, бедного, несчастного, одинокого?

– Ты просто жестокий эгоцентричный пакостник. Ребёнок, которому не досталась игрушка. Игрушка, которая потом сломалась по твоей вине. Но раз она не досталась тебе, надо отомстить тому, кто посмел завладеть ею вместо тебя.

Улыбка гаснет на его губах.

– Вот как. Значит, Арон поведал тебе свою трогательную историю?

– Поведал. – Она подходит ближе, без страха глядя на него сверху вниз. – Люди амадэям не игрушки… Лиар.

– Из амадэев не я первым об этом забыл. – Он поворачивает голову, и она чувствует его невидимый взгляд на своём лице. – Никогда не слышала сказку о том, как колдун и волшебник шли на свидание?

– Нет.

– Она была в большом ходу у учеников обеих Школ. В своё время. – Амадэй кидает ещё один камень: почти без замаха, но тот всё равно послушно скачет по синему, ирреально-синему зеркалу вод. – Однажды колдун и волшебник назначили своим возлюбленным свидание на городской площади.

Колдун вышел из дома заранее, так что не преминул дорогой чуть-чуть задержаться, когда ему встретилась старушка, тащившая корзинку с едой… чтобы наложить на её ношу заклятье утяжеления, дабы с каждым шагом старушки та прибавляла в весе.

Она тоже присаживается на гальку, чуть поодаль от него. Сидеть почти рядом с врагом было забавно; но, в конце концов, во сне он ей ничего не сделает.

– Зачем?

– Просто так. Забавы ради. И поэтому же он испортил ось у телеги, которая ехала ему навстречу с грузом пивных бочек. И поэтому же проклял все фрукты на прилавке одного лавочника, чтобы те на глазах начали портиться. Может, эти люди не так на него посмотрели, но не более. И всё это не помешало колдуну прийти на встречу вовремя и провести незабываемый вечер с девушкой, которая вскоре стала его женой.

Таша пристально вглядывается в его лицо, укрытое тьмой капюшона. Эта тьма надёжно прятала верхнюю часть, – но Таше и так видно и отсутствие шрамов на его щеке, и то, что черты его куда тоньше, чем у фальшивого тела, в котором Палач являлся ей летом. Чувственные губы и благородную линию подбородка, тяжёлого и вместе с тем изящного, она и вовсе могла бы назвать красивыми… не знай она, кому они принадлежат. В них чудилось что-то смутно знакомое, но трудно было судить, не видя лица целиком.

Интересно, это его истинный облик – или просто ещё одна маска?..

– А волшебник? – щурясь, спрашивает она.

– Его до самого выхода занимали важные и, конечно же, добрые дела. Когда он выскочил из дома, времени у него оставалось впритык, однако он не смог пройти мимо старушки, плачущей посреди улицы рядом с неподъёмной корзинкой. В итоге волшебник не только снял заклятие, но и помог бедняжке донести корзину до дома. И когда на его глазах телега с бочками начала трещать по швам, угрожая раскатить свой груз по всей улице, он удержал её от крушения и успешно починил. И когда он услышал причитания лавочника, то снова задержался, чтобы снять проклятие с товара и спасти лавочку от разорения. Да только всё это заняло у него слишком много времени, и на свидание волшебник безнадёжно опоздал, а его капризная возлюбленная удалилась за минуту до того, как наш взмыленный добряк вбежал на площадь. Впоследствии волшебник так и не женился, ибо не мог забыть девушку, которую любил и так глупо потерял… к сожалению, к моменту расставания он ещё не успел понять, что его зазноба его недостойна, а призрак несбывшихся надежд способен терзать нас бесконечно.

– И какова же мораль этой истории?

– А морали нет, девочка моя. Это правда жизни. Ты либо идёшь по головам и живёшь долго и счастливо, либо пытаешься всем помочь и никого не обидеть, но теряешь всякое право на личное благополучие. И я рад, что существует религия, которая обещает хорошим людям хорошую жизнь хотя бы после смерти: иначе очень для многих быть хорошим человеком не было бы никакого резона.

– Это извращённая правда жизни. Моя правда совсем другая.

– У каждого своя правда. И ты не вправе осуждать другого за то, что его правда отличается от твоей. – Он встаёт, и Таша поднимается следом: он и так выше неё, но она не могла позволить ему быть настолько выше. – Для меня мрак – то, что я есть. Разве я был злым? Разве во мне жило больше тьмы, чем в тех, кто стал моими братьями и сёстрами? Но мне сказали быть тьмой, и я стал ей, и это сделалось моей правдой.

– Ты призываешь не осуждать зло?

– Разве является злом нож, яд или пропасть? Быть злым значит делать сознательный выбор в пользу зла. Зло есть рука, сжимающая нож. Рука, подливающая яд в чашу. Рука, толкающая человека в пропасть. Но мне выбора не оставили.

– У тебя был выбор. Когда вас свергли. Когда ты перестал быть Палачом.

Он смеётся, негромко и коротко; в этом смешке ей слышится ответ, который он никогда не выскажет ей, всё равно неспособной понять.

– Ты жила светлой девочкой всего шестнадцать лет, но боишься шагнуть на тёмную тропинку, чтобы не потерять себя. Я жил тьмой века, и терять себя не хочется никому.

– Между тьмой и светом огромная разница.

– Две стороны одной медали. Тьма не всегда зло, равно как и свет не всегда добро. Огонь и солнце даруют жизнь, но они же могут сжечь тебя дотла. Ночь пробуждает чудовищ, но она же дарит людям покой и отдых от праведных трудов.

И она ощущает то же, что уже чувствовала летом: как его слова проникают в душу и разум, ищут лазейки сомнений, вкрадчиво нашептывают, что его кривая, извращённая правда имеет право на существование…

В их духовном поединке на Равнине она победила лишь слепой верой в свет, родившейся из тьмы глубочайшего отчаяния. Стоит задуматься о том, во что она верит – и она поймёт, что слишком многое в этом мире неоднозначно и спорно, и ей останется лишь отринуть все колебания и следовать собственным догмам. Его же вера была подкреплена логикой, жёсткой, как броня. Ни одного уязвимого места. Её нельзя было пробить – лишь смять целиком, вместе со всем, что за ней скрывалось; но сейчас они не на Равнине, и таких сил в ней нет…

– Смотрю, испортил тебе настроение. Прости. – Он улыбается: пугающе человечно, с ноткой печального тепла, которое ей так странно видеть на его лице. – Твои беседы со мной вечно оканчиваются не тем, чем хотелось бы.

– Хоть это идёт не по твоему плану.

– И поэтому с тобой так интересно.

Он отводит руку в сторону и разжимает ладонь, – озеро с тихим плеском принимает в себя падающую гальку; и этой же ладонью успевает перехватить её руку, когда она одним прыжком сокращает разделявшее их расстояние и тянется к его капюшону.

– Тебе так важно это знать? – бесстрастно спрашивает он, когда его пальцы окольцовывают её запястья. Она пытается вырваться – тщетно; и в итоге просто застывает, почти прижавшись к нему, вскинув голову с достоинством и вызовом.

– Никогда не слышал, что врага нужно знать в лицо?

Он снова смеётся, не улыбаясь. Тихим, с капелькой горечи смехом, который ей тоже невероятно странно слышать из его уст. На таком расстоянии, когда её сжатая в кулак ладонь почти касается его щеки, она должна была бы разглядеть хоть что-то – но вместо его глаз, носа, лба видит один лишь непроницаемый мрак; наверное, условность сна, предусмотренная его творцом.

– Я не враг тебе. Ты поймёшь это… однажды.

Когда его большой палец скользит по тыльной стороне её ладони – лаской столь лёгкой и короткой, что её можно принять за случайное движение, – её глаза ширятся в изумлении.

– Ты увидишь моё лицо. Ты узнаешь, кто я. В своё время. Обещаю. – Она не может видеть его глаз, но знает, что он смотрит на неё пристальнее, чем когда-либо. – А теперь тебе пора просыпаться, не то пропустишь нечто интересное.

Память услужливо выдаёт последние воспоминания.

– Просыпаться… Но я ведь…

Но небо, озеро и зелёные холмы уже растворяются в тёмной мгле, а потом…

А потом Таша поняла, что смотрит в темноту, чуть рассеянную лунными лучами, лёжа в знакомой кровати с балдахином.

Она в своей комнате. В штанах и рубашке, зато босая. И уже ночь… и вроде бы все воспоминания на месте. Или она просто не понимает, чего лишилась? Но нет, она ведь помнит и о «процедуре», и о пытке, которой её подвергли, и…

Таша внезапно осознала, что темноту рассеивают вовсе не лунные лучи. На потолке играли странные блики; и, взглянув туда, где мог находиться источник света, она увидела бабочку.

Она была полупрозрачной, сотканной из тончайших нитей голубого света. Бабочка кружила под люстрой, оставляя за собой шлейф мерцающих искр, – но когда Таша села в постели, пытливо вглядываясь в волшебное создание, неожиданно снизилась и подлетела ближе. Таша протянула руку, и бабочка села на её подставленную ладонь, едва ощутимо кольнув кожу холодом призрачных лапок.

– И что ты такое?..

Словно отвечая на её озадаченный вопрос, бабочка взмахнула широкими крыльями, снова взлетая. Зачем-то сделала круг у Ташиного запястья. Порхнула к двери, – и в воздухе проявилась неощутимая серебристая нить, будто сотканная из лунных лучей: она обхватывала Ташину кисть и тянулась к бабочке, уже вылетевшей из комнаты прямо сквозь дерево.

– Эй, постой! Подожди!

Таша рывком вскочила. Следуя за нитью, дрожавшей в воздухе на уровне её опущенной руки – казалось, с каждым Ташиным шагом она сокращается так, чтобы оставаться натянутой, – вышла в гостиную, неслышно ступая босыми ногами по пушистому ковру. Бабочки там уже не было, и лишь путеводная нить тянулась в коридор, снова проходя сквозь дверь.

Всё это было странно и весьма подозрительно. Даже для Таши, которая уже отвыкла чему-либо удивляться. Однако почему-то в её душе не нашлось места ни подозрениям, ни страху; может, потому что она знала, что в штаб-квартире ей ничего не грозит – а, может, потому что не понимала толком, бодрствует она или всё ещё спит.

И, как бы там ни было, Таша огляделась, прислушалась – и, убедившись, что никто не собирается ей мешать, двинулась следом за лунной бабочкой.

Она долго шла за нитью, уводившей в ночь и тишину. Спустившись на первый этаж, увидела, что нить исчезает в золочёном дереве массивных двустворчатых дверей: они вели в зал для торжественных приёмов. Взявшись за дверную ручку, Таша приоткрыла щёлку, достаточную, чтобы проскользнуть внутрь – и оказалась в темноте. Нить светилась, но ничего не освещала; она вела к центру зала, туда, где Таша наконец снова увидела бабочку, сидевшую на чём-то незримом.

Прежде, чем глаза успели привыкнуть к царящему вокруг мраку – портьеры на высоких окнах раздвинулись, заливая зал лунным серебром.

– Всё же проснулась, – заметил Алексас, державший бабочку на ладони. – И пришла.

Бабочка сложила крылья – и исчезла, оставив лишь нить, которую Алексас теперь держал в руке.

– Интересный фокус, – сказала Таша, приблизившись.

Её рыцарь, улыбнувшись, разжал пальцы. Узел на её кисти развязался сам собой, и лунная нить полетела вниз: чтобы, не коснувшись паркета, раствориться в воздухе.

– Надеюсь, не напугал.

– Чем?

– Ты должна без особого одобрения относиться к тем, кто пытается дёргать тебя за ниточки.

Таша задумчиво склонила голову.

Забавно. По уму ей бы и правда стоило испугаться… но то, что делал Алексас, не вызвало у неё никаких ассоциаций с тем, кого она оставила в своём сне. Наверное, потому что и бабочка, и нить, и тот, кто их создал – были слишком чудесными, чтобы напоминать о том, кто делал явью её кошмары.

– Смотря, кто и для чего дёргает. Сперва скажи, зачем ты выдернул меня из постели посреди ночи, а я уже решу, как к этому относиться.

– Кто-то обещал мне танец, если мы доживём до ближайшего бала.

Таша оглядела просторный зал с колоннами и люстрой, колко сиявшей хрусталём под потолком.

– И где же бал?

Алексас щёлкнул пальцами.

– Для нас одних – тебя устроит?

Музыка возникла из ниоткуда. Казалось, где-то завели музыкальную шкатулку; мелодия была механически ритмичной, она звенела нежными переливами колокольчиков, высокими и искристыми, – с таким звуком могли бы мерцать звёзды.

– Подарите мне тур вальса, моя королева?

Алексас сопроводил слова лёгкой улыбкой и лёгким поклоном – и вместо ответа Таша шагнула ему навстречу. Шагу сопутствовал странный шелест; опустив взгляд, она удивлённо воззрилась на юбку, возникшую на ней вместо штанов – произведение швейного искусства из чёрных кружев.

– Иллюзия, – уже не спрашивая, Алексас взял её за руку и привлёк к себе; его обыденную рубашку тоже сменил бархатный, чёрный с серебром камзол. – Надеюсь, помнишь вальсовую позицию?

Таша фыркнула. Отчасти для того, чтобы скрыть смущение: прикосновения Алексаса – легко сжавшего её пальцы, положившего ладонь на её спину, – отчего-то бросило её в жар. Это было тем более странно, что он касался её далеко не впервые, – но приятное волнение, сейчас горячившее её кровь, до сего момента было Таше в принципе незнакомо

Её свободная рука будто сама легла на его плечо.

– Что произошло? – спросила она, когда он повёл её в танце: пытаясь отвлечься от непривычности ощущения, разливающегося под кожей. – Днём, когда мне пытались изменить память?

– Я прервал процедуру, и ты отключилась. – Кружа её по тёмному залу, Алексас чуть склонил голову набок. – Наши сообщники здорово разозлились, но согласились с моими доводами, так как они же являлись доводами разума. Сломать тот блок, что защищает тебя, всё равно невозможно.

В растерянности она даже задела босым мыском его ногу.

– Ты… прервал процедуру? Но Ларон и Герланд… Найдж тоже пытался их остановить, но…

– Я не дам тебя в обиду, забыла? – он чуть сощурился, очередным поворотом увлекая её за собой. – Ты давно не танцевала. Не думай о ногах, не думай о том, о чём тебе не хочется думать. Расслабься. Позволь мне вести тебя.

Она тяжело, почти судорожно вдохнула. Вслушалась в мелодию, звеневшую в вальсовом ритме – вспоминая полузабытое чувство, доверяясь рукам, которые держали её с чарующей властностью, так крепко и бережно… и ощутила, как босые ноги порхают сами, почти не касаясь пола.

Алексас делал всё, что нужно. За неё, оставляя ей только полёт. И, глядя в его глаза, – Таша понимала, что летать можно и без крыльев.

Она запрокинула голову кверху, посмотрев на хрусталь, серебрившийся под потолком лунными отблесками.

– Я не знаю… – слова, слетавшие с губ, вплетались в звёздное кружево звуков, – не знаю, не сплю ли я всё ещё на самом деле.

– Но если спишь, это хороший сон?

Темнота пустого зала вокруг мерцала и расплывалась, казалось, тоже летела в вальсе. Таша теряла счёт времени и поворотам, и голова шла кругом, – и причиной тому было не только кружение танца.

– Очень.

Он и в вальсе вёл её за собой, как по жизни. Легко, уверенно и изящно, не требуя взамен ничего, кроме доверия. А ведь в предыдущем сне она тоже оставила того, кто повязал её незримыми нитями, и он тоже подарил ей сон; но сколь велика разница между тем сном и этим, между руками, державшими её у озера – и теми, что обнимают её сейчас…

– Тогда главное, чтобы ты помнила его, когда проснёшься.

Мелодия уже звенела едва слышно, едва уловимо, тая, как ночная дымка за окном. Когда музыка растворилась в тишине, так же, как до этого пришла из неё – они, замедлив движение, замерли, точно фигурки в шкатулке, у которой кончился завод; и, отпустив Ташину руку, Алексас отступил на шаг, позволив ей наконец ощутить пол, больше не уходящий из-под ног.

Заставив испытать острое, болезненное сожаление, что этот танец не мог длиться вечно.

– Благодарю, моя королева.

В ответ на его поклон она молча присела в реверансе. Правда, когда захотела придержать пальцами юбку, выяснилось, что придерживать нечего: чудо возникло на несколько зыбких минут и исчезло – как музыка, как танец, как сияющая бабочка, что привела её сюда. Медленно выпрямилась, взглянув на того, кто стоял напротив.

В простых штанах и чёрной рубашке её рыцарь выглядел ничуть не хуже, чем в бархате и серебре.

– Спасибо, – тихо сказала Таша.

И по его улыбке поняла – он расслышал в этом «спасибо» всё, что ей хотелось сказать.

Спасибо за минуты вальса во тьме. Спасибо за то, что он не даёт её в обиду. Спасибо за то, что он рядом: единственный, для кого она – это она, а не разменная монета и не фигура в чьих-то играх; фигура, до боли и страданий которой никому нет дела, фигура, которой в крайнем случае всегда можно пожертвовать.

Спасибо за… просто спасибо.

Просто за то, что он есть.

– И что дальше? – помолчав, спросила она. – Раз не вышло изменить мою память…

– Мы закроем её. Так, чтобы твои мысли просто никто не смог прочесть. Да, это вызовет больше подозрений, но это ничего не изменит. Расчёт по-прежнему на твоё актёрское мастерство… и на то, что «Рассвет» захочет поиграть с тобой, прежде чем съесть.

– И что кто-то из двух амадэев придёт мне на выручку?

– Да.

– И дальше будет только хуже?

– Боюсь, да.

Её нос опустился почти неосознанно.

До этого её жизни угрожало многое – но, откровенно говоря, в действительности её смерти мало кто хотел. Чаще, напротив, даже очень не хотели. Ставкой в игре, которая начнётся завтра, станет её жизнь; и с завтрашнего дня окружающие не будут думать дважды, прежде чем убить её.

И не только её.

Алексас кончиком пальца пощекотал её подбородок, заставив вскинуть голову:

– Не грустите, моя королева. Всё будет хорошо.

– Если я не справлюсь, тебя тоже убьют. Ты это понимаешь?

– Если кто-то захочет убить тебя, ему предстоит иметь дело со мной. И это мой выбор. – Он взял её за плечи; взгляд его был очень серьёзен. – Если мне придётся выбирать между тобой и кем бы то ни было – я выберу тебя. Если мне придётся выбирать между твоей жизнью и жизнью кого бы то ни было – я выберу твою. Я всегда буду выбирать тебя. Я всегда буду рядом. Что бы ни случилось, где бы ты ни была, ты никогда не будешь одна. И я смогу тебя защитить.

Она чувствовала тепло его пальцев и тепло его дыхания – согревавшее кожу и сердце, отзывавшееся теплом в ней самой.

– Алексас, ты не…

– Я. Смогу. Пока я дышу, я никому не позволю тебе навредить. Ты ведь веришь мне?

Она, колеблясь, смотрела в его лицо.

Никто не может защитить её от амадэя. Никто. Даже другой амадэй, который пытался и – она знала – будет пытаться это сделать.

Но ей так хотелось верить его уверенности…

– Верю, – глядя ему в глаза, твёрдо вымолвила Таша.

Она ожидала в ответ улыбку, но он не улыбнулся. Просто взял её ладонь в свои, сжав обеими руками – и прижал её пальцы к губам, долгим поцелуем коснувшись костяшки среднего. Развернув её ладонь, повторил поцелуй с внутренней стороны: прикрыв глаза, скользнув приоткрытыми губами по коже, прослеживая одну из глубоких линий, что её прочерчивали.

А Таша стояла, замерев, забывая дышать – слушая стук собственного сердца, с размеренного биения вдруг сорвавшегося на сумасшедший ритм.

С каждым ударом всё больше уверяясь в том, что она спит.

– У вас длинная линия жизни, моя королева, – не открывая глаз, произнёс Алексас: с низкими проникновенными нотками и отзвуками неясной печали, выдохнув тихие слова в её ладонь. – Вы будете жить долго, и будете счастливы… однажды.

Она сумела сделать вдох, только когда он опустил её руку. Опустил, но не отпустил: переплёл свои пальцы с её пальцами – и повёл к выходу из зала.

– Пора заканчивать этот сон, – сказал он, пока двустворчатые двери распахивались перед ними; его голос вернул себе привычную громкость и привычный тембр. – Кому-то нужно видеть другие сны.

Таша молчала, даже когда двери, выпустив их, уже затворились.

Лишь на лестнице ощутив, как к ней возвращается и самообладание, и способность говорить.

– Алексас…

– Да?

Она слушала, как тёмное эхо шепчет вслед его шагам.

– Ты… когда-нибудь… подаришь мне такой же сон?

Слова с трудом сорвались с губ; и когда Таша услышала ответ – она пожалела, что всё же сорвались.

– Нет.

Одно короткое слово окатило её ледяной волной… но он оглянулся как раз в тот миг, когда Таша хотела остановиться.

С лукавой улыбкой в глазах, в ночи казавшихся темнее обычного.

– Подарю другой, – пообещал он, увлекая её наверх, крепко сжимая её пальцы. – Лучше.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ШКОЛА ВОЛШЕБНИКОВ И ЕЁ ОБИТАТЕЛИ

Когда мужчина, старик и ребёнок приблизились ко входу в Адамантскую Школу, робкое солнце только начинало свой ежедневный небесный обход.

– Доброе утро. Что ж, час истины пробил, – шутливо заметил Иллюзионист. В ожидании гостей он прохаживался взад-вперёд у калитки; в рассветных лучах белая мантия Мастера светилась, словно снег в лунном сиянии. – Сейчас узнаем, достойны ли вы войти в Школу.

– Вы нас не пригласите? – подозрительно глядя на волшебника, спросила Лив.

А вдруг и в самом деле не пригласит? Из-за того, что в неё может вселиться брат дяди Арона?..

– Пригласить приглашу, но пройти смогут не все. В частности, подозрительные личности, странствующие разумом. – Иллюзионист по-мальчишески ей подмигнул, и Лив удивлённо распахнула глаза. – В Школе ты в полной безопасности, девочка. Никто не сможет проникнуть в твой разум… никто из тех, кого не пригласил один из Мастеров. – Он аккуратно приоткрыл калитку. – Итак. Я, Мастер Иллюзионист, позволяю вам войти.

Лив шмыгнула внутрь первой. Замерла.

Оглянулась, неуверенно посмотрев туда, где за стеной виднелись крыши жилых домов, оставшихся позади: желая убедиться, что калитка не перенесла её в совсем другое место.

Снаружи казалось, что стена не скрывает ничего интересного. Возможно, и вовсе ничего не скрывает. Лив было очень интересно, что представляет собой Школа; в её воображение это был высоченный замок с башенками, но если она даже не возвышалась над стеной…

Однако, как выяснилось, стена скрывала много очень даже интересного.

Белокаменная дорожка убегала вперёд, в дубовую рощу, шелестевшую летней зеленью; в рассветных лучах камни отливали перламутром. Невысокие деревья с раскидистыми ветвями шептались с ветром резной листвой, искрящейся на свету, точно её соткали из серебристых нитей. Сплошной купол, сплетённый кронами дубов, пропускал свет столь прихотливо, что Лив не сразу заметила господина Гирена, появившегося всего в шаге от неё. Где-то далеко выводили заливистые трели птицы…

И здесь не было и намёка на зимний холод.

– Такие вот охранные чары, мхм. С той стороны стены видна лишь голая пустошь, заросшая бурьяном. А с этой… сама видишь, – заметив её восторг, высказался господин Гирен: с тщательно маскируемым теплом в голосе. – Нравится?

– Конечно! Здесь что, вечное лето?

– В этой части сада – да, – откликнулся Иллюзионист, выступив из тени с другой стороны. – А в остальных – зима, весна и осень. Хорошо в любое время иметь возможность полюбоваться цветущей вишней, сорвать свежее яблочко и слепить снеговика, правда?

– Это… какое-то волшебство!

– Это сотворил Ликбер. – Арон коснулся ладонью шершавой коры ближайшего дуба, тёплой, как кожа. – И его не зря называли Чудотворцем.

Мастер сощурился:

– Мне мерещится, или вы ностальгируете?

Амадэй в ответ чуть улыбнулся.

– Я так понимаю, нас ждёт Совет Шестерых?..

– Да. Вас – ждёт. – Волшебник взметнул мантией, устремившись вперёд по белой дорожке. – А вы, юная лэн, проведёте ближайшее время в приятной компании своих сверстниц.

– Меня не возьмут на Совет?! – вскинулась Лив, вприпрыжку торопясь следом. – Почему?

– Пусть неприятный гость, посещающий твою голову, не может проникнуть сюда, но рано или поздно ты отсюда выйдешь. Нам не хотелось бы, чтобы он узнал, о чём мы говорили.

– Я бы вообще не брал тебя в Школу, – тихо заметил Арон, успокаивающе касаясь её макушки. – Но тогда бы он… разозлился. И не знаю, что бы он сделал с тобой… с твоим телом.

Лив горестно вздохнула.

– Ладно, если это поможет спасти Ташу…

Увидев то, что ждало их впереди, осеклась – и выскочила из рощи, восторженно озираясь.

Сама Школа не особо впечатляла. Если, конечно, ничем не примечательное здание в три этажа, белевшее в конце цветущей липовой аллеи, было Школой. Даже высокая скала позади неё, поросшая раскидистыми соснами, заслуживала больше внимания.

А вот деревья слева, усыпанные цветами и усыпавшие землю разноцветьем лепестков, и сугробы, искрившиеся рассветными красками справа, подле ледяного ручья с резным деревянным мостом-коромыслом, который явно использовали как горку – действительно производили впечатление.

– Как здорово! И здесь целая деревня может поместиться! – Лив пыталась задержать разбегающийся взгляд на чём-то одном, но получалось не очень. – Ваша Школа такая большая?

– Её территория велика. – Иллюзионист, щурясь, высматривал кого-то вдали. – А, вот и они.

Проследив за его взглядом, Лив увидела двух девчонок, бежавших по алее по направлению к ним. Приблизившись, они синхронно согнулись в поклоне: как заподозрила Лив, не только в знак почтения, но и от колик в боку.

– Доброе утро, Мастер, – выдохнули девочки хором.

– Доброе. – Иллюзионист радушно улыбнулся. – Лив, знакомься – Полетт и Дариана. Девочки, это Лив. На сегодняшнее утро она целиком в вашем распоряжении. Полагаю, вы не заставите нашу гостью скучать?

– Нет, Мастер, – выпрямившись, ответили те: снова в один голос, вызвав у Лив серьёзные сомнения в том, умеют ли они говорить по отдельности.

Девочки были немногим старше неё. Близняшки, похожие настолько, будто одну просто взяли и отразили в зеркале. Темнокудрые, зеленоглазые, с вострыми лисьими носиками, и даже наряды одинаковые – простенькие платья чуть ниже колена, из жатого светлого хлопка.

– Не скучай, – с искренним добродушием пожелал Иллюзионист – и, жестом велев остальным следовать за ним, направился к Школе.

– Мы скоро, – мельком обернувшись, добавил Арон.

– И, мхм, не натвори ничего, – важно бросил через плечо господин Гирен.

Лив смотрела, как троица удаляется по липовой аллее. Дождавшись, пока за ними закроются высокие двери резного дерева, повернулась к своим экскурсоводам, следившим за ней безо всякого выражения на одинаковых лицах.

Широко улыбнулась.

– У меня только один вопрос, – сказала она.

– Да? – ответили два голоса, слитые в один.

– Ничего, если я не буду называть вас по именам?

* * *

– И всё же поверить не могу, что ты у нас, оказывается, голубых кровей, – бурчал господин Гирен, отстукивая тростью ритм их шествия по широким, залитым солнцем коридорам Школы. Встречавшиеся им ученики кланялись Мастеру и с любопытством смотрели на его спутников: девочки и мальчики самых разных возрастов, но в одинаковых светлых платьях или робах. За стенами Школы Волшебников царило абсолютное равенство. Говорили, что в Камнестольнской Школе будущих колдунов учат другому – тому, что люди по природе своей неравны, а раз так, то слабому надо помочь упасть; но в Адаманте не делали различий между будущими князьями и детьми простолюдинов из глухих деревенек.

– Считай, уже нет, – пожал плечами Иллюзионист. – При посвящении в Мастера мы отрекаемся от наших семей, ты же знаешь.

– И тебе, мхм, позволили это сделать?

– Почему нет? Я был младшим княжеским сыном. Титул всё равно наследовал мой брат, и ко времени моего посвящения он уже был женат и обеспечил род Морли наследником.

– Но теперь, мхм, вы с Ташей последние представители…

– Она. – Мастер отстранённо смотрел вперёд. – Я не Морли вот уже шестьдесят лет.

Глядя на его лицо, Арон улыбнулся чему-то.

– Ваш учитель умер рано. Гораздо раньше, чем должно, – мягко, будто невзначай заметил амадэй. – И делать Мастером столь молодого волшебника, как вы, действительно было рискованным шагом. Я могу понять тех ваших коллег, что были против этого… но, полагаю, они давно уже убедились: ваш учитель сделала правильный выбор.

Иллюзионист покосился на него с лёгким удивлением.

– А вы и в самом деле недурны в своём деле, как я посмотрю, – констатировал Мастер.