Текст книги " Большое гнездо"
Автор книги: Эдуард Зорин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
– Говорить по-свейски могу.
– А еще?
– А еще по-ромейски.
– А еще?
– Нешто этого тебе мало? – обиделся парень.
– Хорошо, – сказал Негубка. – Беру тебя на свою лодию.
– А куды идешь ты с товаром?
– Аль не слыхал? В Новгород иду, а оттуда к немцам.
Так и попал снова Митяй в Новгород. Но узнать его теперь было трудно. Зипун новый справил ему Негубка, сапоги яловые. А короткий меч подарил ему Звездан.
– Без меча в наши дни купцу не дорога, – похвалил Звездана за подарок Негубка. – Еще помянет тебя добрым словом Митяй...
В самую тяжелую пору вошли купеческие лодии в пасмурный Волхов.
Шел мелкий, со снегом, дождь, рваные тучи плыли над городом. Пустовал знаменитый торг. Безлюдны были грязные улицы. Даже святая София и та словно бы потускнела. Не звонили празднично колокола, не красовались на исаде нарядные боярыни и их дочки.
На купецком подворье тоже было непривычно тихо. Раньше-то здесь гости отирались, места свободного было не сыскать, а тут в избе, где с давних пор останавливался, приезжая в Новгород, Негубка, всего-то и ночевал один купчишка из Торжка, да и тот собирался ехать домой, так и не сбыв своего товара.
Хозяин, рябоватый мужик с обрубком вместо левой руки, копошился во дворе.
Когда вошли, постучавшись в ворота, Негубка с Митяем и еще трое владимирских, он стоял возле поленницы, держа за ноги петуха. Петух брыкался и хлопал крыльями. Мужик глядел на вошедших с удивлением и испугом.
– Жить да молодеть, добреть да богатеть! – приветствовал его Негубка.
– У нас раздобреешь, – хмуро отвечал хозяин, не выпуская петуха.
– Да что ты мрачный какой? – удивился купец. – Да и во всем Новгороде, как проходили мы, ровно собрались выносить покойников...
– Покойничкам-то ничо, а вот у нас совсем худо.
– Али мор какой? – всполошился Негубка.
– Хуже мора. Новый-то князь эвона как развеселился. Жили до сего дня – тужили, что хлебушко к нам не шел через Торжок. Впустили Ярослава, так и того пуще пригорюнились. Вот – последнего петуха кончаю, да и тот вроде бы ошалел.
– Что же это развеселился князь?
– Нам отколь знать! На то он и князь, должно, чтобы веселиться. А простому люду – хоть помирай. Да еще шалят дружиннички по дворам, как есть, всю избу опустошили...
И верно, не узнать было прежней его избы. Раньше хозяйка, чуть свет, полы подметет, растопит печь – купцы, помолясь, сядут за стол похлебать горяченького, шутят, постукивая ложками, гомон веселый стоит в избе. А тут углы не метены, с потолков паутина свисает, один-единственный купчишка подремывает на лавке, прикрывшись стареньким зипуном.
– Эй ты, – растолкал постояльца Негубка. – Вставай, не то коня проспишь.
– Не тревожьте вы его, – сказал хозяин, входя в избу за ними следом. – Он и так уж коня проспал, а днесь двух тюков недосчитался.
Дремавший на лавке купец неохотно поднялся, ладонью провел по мягкому спросонья лицу.
– Чо тормошишь? – вперился тяжелым взглядом в Негубку.
– Вот, соседей тебе на ночлег привел, – сказал хозяин.
– Изба просторна, нешто на других лавках места не хватает? – проворчал купец и сладко зевнул.
– Отколь вы? – спросил он Негубку.
– Из Володимера.
– А... – лениво промычал он.
– А ты отколь?
– Черниговский я...
– Слышал, потрясли тебя тати, – сказал Негубка с сочувствием, присаживаясь на лавку с другого конца неубранного стола (валялись на нем корки хлеба, две луковицы и откромсанный кусок репы).
– Кабы тати, – продолжая разминать ладонями заспанное лицо, отвечал купец. – А то князевы людишки...
– Ярославовы, что ль?
– А то чьи?!
Негубка недоверчиво покачал головой:
– Эко тебя, купец, угораздило про князя такое сказать.
– Не врет он, ей-богу, не врет, – встрял в разговор хозяин. Петух по-прежнему извивался в его опущенной руке.
– А куды ходил-то с товаром? – поинтересовался Негубка.
– А никуды не ходил. Как пришел из Торжка, так один раз только и торкнулся, да добрые люди поворотили: не ходи, мол, останешься без товара и головы тебе не сносить. Свеи буйствуют на дорогах, тати повылазили из лесных трущоб... Домой еду, а там подамся на юг. На юге-то ныне поспокойнее стало.
Негубка сгреб ладонью разбросанные по столу объедки, тревожно покосился на своих товарищей.
– А не поворотить ли и нам? – сказал кто-то.
– Поворотить недолго, – возразил Негубка. – Да слухи твои, купец, верны ли?
– Поезжай, коли смел, – перестав разминать лицо, ухмыльнулся купец. – Может, тебе удача на роду написана.
– Удача удачей, а куны любят счет. Как бы не вернуться с дырой в калите...
– Вот и я про то говорю... А к ромеям пойду – вернусь с прибытком.
Петух неистово затрепыхался в руке у хозяина.
– Слышь-ко, добрый человек, – попросил хозяин купца. – Не поможешь ли петуху голову ссечь? Безрукий я...
– Отчего же не ссечь, – охотно согласился купец, встал и направился из избы.
– Погоди-ко, а баба твоя где? – спросил Негубка хозяина.
– Баба-то? – часто заморгал он глазами.
– Не тревожь мужика, – сказал купец. – Бабу его Ярославов сотник с собою в стан увел...
Непонятные дела творились в Новгороде.
– Вот так пошумели, – сказал Негубка, когда хозяин с купцом вышли. – Может, нам и впрямь ко Владимиру поворотить?
Стали толковать, да рядить, да прикидывать, что к чему. Так и не договорились.
Похлебав ушицы с тощим хозяйским петухом, поблагодарили за гостеприимство, но оставаться в избе на ночлег отказались, отправились на свою лодию.
Всем тревожно спалось в ту ночь. Утром, собрав своих людей, Негубка сказал:
– Будь что будет. Авось пронесет.
Поставили ветрила, налегли на весла и легким ходом погнали лодию к Нево-озеру.
3
Всадник высился над берегом, привстав на стременах. Закатное солнце жарко горело за его спиной.
– Слышь-ко, на лодие!
– Чего надобно? – спросил вышедший к борту Негубка.
– Гребите к берегу.
– А ты чей?
– Не твое дело, греби, коль сказано!
– Мы купцы, люди вольные, нам твои слова не указ, – спокойно отвечал Негубка.
Всадник натянул поводья, поскакал по берегу рядом с проплывающей мимо лодией. Под темным корзном поблескивала кольчуга.
– Ты что, купец, аль совсем шальной? – крикнул он, снова останавливая коня чуть впереди по ходу лодии.
– Назовись, коли так!
– Нешто сам не видишь?
– Вижу, что вой. А может, лихой человек? Мне-то отколь знать?!
– Коли был бы лихой человек, так подстерег на ночлеге. Шелога я, сотский...
– Отколь тебя только на нас нанесло, сотский? – проворчал Негубка и с неохотой велел кормчему приставать к берегу.
– Да сотский ли это, Негубка? – предостерег кормчий. – Этак любой себя хошь князем назовет...
– А ты греби помаленьку, да не шибко к берегу жмись. Ежели что не так, вели налегать на все весла.
Сторожившим лодию воям он сказал:
– И вы глядите в оба.
– Мы завсегда, – отозвались те, изготавливая топоры и копья. Сгрудились в кучу, накренили борт.
Всадник подъехал ближе, передними ногами конь опустился в реку, потянулся мордой к воде.
Вблизи Негубка разглядел сотского: был он красив и не так могутен, как казался издали. Белая рука подергивала намотанный на запястье повод.
Лодия покачивалась на волне. Поставив ногу на окружавшие борт низенькие перильца, Негубка сказал:
– Всё. Лезть на мель не будем... Сказывай, почто всполошил?
– Предостеречь я тебя хотел, купец.
– А я и сам сторожусь.
– Не плыви к Нево-озеру...
– Тебе-то отколь знать, куды я плыву?
– Сорока на хвосте принесла, – улыбнулся Шелога. —
Да ты, купец, меня не пасись. По Волхову плыть некуды, окромя Нево-озера. Вот я и смекнул.
– Все, что ль, у вас такие смекалистые?
– Послушай меня, купец, а там думай, что хошь. Ехал я нынче с низовья, на свейский отряд наскочил. Едва ноги унес...
– Нам в лодие не опасно.
– Ночью на берег не сходите, – продолжал сотский, – днем ворон не считайте. А поворачивать я тебя не стану: вижу – твердо решил идти к Нево-озеру...
– Куды уж тверже...
– А дале как путь свой продлишь?
– Бог подскажет, – отвечал Негубка. – Спасибо тебе, Шелога, за предостережение.
– Чай, русской я... А то гляжу – плывете. Дай, думаю, окликну. Не ровен час проглядите беду, а она тут как тут...
– А как же сам ты, Шелога, не боишься?
– Боюсь. Да конь у меня быстрой...
– Что же это с Новгородом стряслось, Шелога? – сказал Негубка. – Ране сами ходили на свеев, врата привезли из Сигтуны, а ныне зады им кажете?
– Э, да что там говорить, – махнул сотский рукой. – Ране были у нас другие князья. А нонешний-то только по сусекам шарить молодец. Того и гляди, чудь подымется – тогда вовсе не будет нам ходу... Ну, будь здоров, купец.
Он поворотил коня, но снова вернулся к берегу.
– Слышь-ко, – крикнул сотский вслед отплывающей лодие. – Солнышко к закату – так ты у Ефросима в монастыре ночуй. Стены у него надежные. А дальше сам стерегись...
Митяю, стоявшему среди воев на борту, весь этот разговор хорошо был слышен. Забилось у него сердце, словно птица, подстреленная на лету. Далеко унесли его ноги, да близко возвернули. Как предстанет он пред своим игуменом, что скажет Ефросиму?..
На быстром течении шли лодии легко. Приглядываясь к плывущему мимо берегу, узнавал Митяй знакомые места. И чем ближе к монастырю, тем тревожнее ему становилось. Хоть прыгай за борт и плыви по тугой волне, а что делать?
Встал позади него Негубка, обнял за плечо.
– Хорошо, Митяй?
Солнце опускалось за край пологого берега, протянуло через реку огненные дорожки, березки на другой стороне полыхали, словно разворошенные тут и там костры; пестрели рыжевато-рдяные осины.
Не догадывался купец, что не ясной северной далью любовался Митяй и что не красоте наполненных осенней прохладой прозрачных просторов открывалось его сердце.
– Далеко пойдем мы на нашей лодие. Лишь бы ветер был тороват, – размечтался купец. – Повидаешь ты широкий мир, потешишь душу. Но на чужбине поймешь – краше наших краев да простора нашего не встретишь нигде. Куда бы ни заносило тебя, а как прибьет к Руси, так и падешь на колени: господи, помилуй, и почто зыбкого счастья искал на стороне?!
Хорошо сказывал Негубка. Вои, сидя на белых досках, переговаривались шепотом. Предостереженье сотского взволновало их. Обробли они, привыкнув к спокойной жизни во Владимире.
– Нешто и впрямь озоруют по Волхову свеи?
– Даст бог, пронесет.
– Бог-то даст, да вот самим бы не сплоховать.
В пути отъелись они на обильных Негубкиных хлебах, думали – и дале всё будет праздник.
– Не робейте, вои, – успокоил их купец. – Товар мой, лешему в пасть я не пойду. А без риска гостьбы не случается.
– То-то, что не случается, – ворчали вои.
– Так почто рядились со мной? – посмеялся над ними Негубка. – Чай, идем не пиры пировать. На пирах-то я б и без вас управился.
– На пирах всяк молодец, а своя голова дороже...
– Не повернуть ли, пока не поздно, к Новгороду. Слышь, купец?
– Поздно поворачивать, а где беда стережет, про то никому неведомо. Может, на обратном пути и ждут нас свеи у берега, ась?
Пока говорили так, сгустились сумерки. На стороне зашедшего солнца, на светлой потухающей полоске, показались густо прилепившиеся друг к другу строения.
«Вот и Ефросимова обитель», – подумал Митяй с грустью. Не раз хаживал он здесь на однодеревке через Волхов. Поди, и по сию пору покачивается лодочка на колышке, вбитом в берег его рукой.
Из темноты крикнули:
– Кого бог принес?
Вот и голос показался Митяю знакомым. Так-то зычно покрикивал вратарь – у одного лишь пономаря был погуще бас.
– Купцы мы, – отвечал Негубка во тьму. – Плывем из Новгорода к Нево-озеру, а в обители у Ефросима ищем сегодняшнего ночлега.
Весла живее заскрипели в уключинах, берег приблизился и ткнулся в нос лодии.
– А ну, погодь, – пробасил невидимый вратарь. – Стой, где стоишь, не то метну стрелу.
– Да почто же стрелы метать, ежели мы русские? – сказал Негубка.
– Кликну игумена, с ним и толкуйте, – отвечал вратарь и, удаляясь от берега, зашуршал кустами.
4
Нежданных гостей принимал Ефросим в трапезной, Негубку сажал с собою рядом, вел с ним беседу неторопливую, выспрашивал, как дошли, да какой товар везут, да на какой рассчитывают прибыток.
– Товар у нас разной, – отвечал Негубка. – Везем соболей, лисиц, рыбий зуб, воск, мечи. А на прибыток рассчитываем хороший. Мало нынче купцов ведет заморский торг. Побаиваются шатучих татей и свеев. Да и к нам редко стали наведываться гости. Кому охота лишиться товара или голову на пути потерять?
– Верно, потускнела былая слава новгородская, – грустно отзывался Ефросим. – От упрямства Мартириева и Ярославовых притязаний много было посеяно обид.
– А вас-то не тревожат ли свеи?
– Тревожат и нас. Спать ложимся с мечом, ворота держим на крепком запоре. Утром был у нас сотский Шелога, старый мой знакомец, предупреждал: ухо, мол, держите топориком – ворог недалече бродит.
– И нас упредил Шелога, – сказал Негубка, – присоветовал ночью Волховом не плыть, а просить у тебя ночлега, игумен.
– Для доброго человека моя обитель завсегда открыта, – улыбнулся Ефросим. – Сердцами тревожимся мы за наших ближних. Да ныне и сами кормимся прошлогодними припасами. Худо стало.
– Нешто и ваши закрома опустели?
– А отколь им полниться?.. Весною, как стал Ярослав под стенами Новгорода, мы с помощью пришли. Снарядили обоз, а сами без зернышка остались. С нового-то урожая, почитай, ничего почти не собрано. Остерегаются в деревнях везти нам хлебушко. Давеча слух прошел, будто отбили свеи немало кадей зерна, вот и позарывали мы то, что осталось, в землю... Лучших времен дожидаемся – не век же Ярославу сидеть на нашем столе.
– Куды там! Кабы по воле новгородцев сел Ярослав, был бы он травы ниже, тише воды. За спиною-то его – Всеволод.
– Всеволод-то за его спиной, да лика Ярославова не зрит. Звериной он... А как прослышит о творимых князем бесчинствах, так и повернет, – мол, не для того я тебя сажал, чтобы зорил ты детей моих. Людей именитых снаряжать надо ко Всеволоду, в ноги ему пасть, просить защиты... Да смекаю я, Мартирию гордости своей все никак не переломить. От него все беды и вся смута, ему и ответ держать...
– Бросил бы словечко, надоумил, – подсказал Негубка.
– Вразумлял я, да слова мои – аки глас вопиющего в пустыне. Ныне ноги моей в Новгороде боле не будет.
Стал сердиться Ефросим, резко обозначились скулы на его лице, кожа покрылась красными пятнами. В больное место угодил со своими советами Негубка.
– Спасибо тебе, игумен, за хлеб да соль да приятную беседу, – поднялся он из-за стола, крестясь в завешанный образами угол.
– Дай-то бог, чтобы на пользу, – ответил Ефросим, которому понравилась обходительность купца.
Все поднялись из-за стола, собираясь покинуть трапезную. Поднялся и Митяй. Ноги едва держали его от страха.
– Постой-ко, – вдруг сказал Ефросим Негубке. – Кажись, лик вон того парнишки, что с тобою, вроде бы мне знаком. Отколь он?
– Со мною из Владимира плывет.
– А часто ли с гостьбою хаживал?
– Да в первый раз.
– Уж не Митяем ли его кличут? – красные пятна на щеках игумена стали еще заметнее.
– Всё так, – удивленно сказал Негубка. – Да тебе-то откуда он знаком?
– Ну-ко, поди сюды, Митяй, негодник ты этакой, – поманил Ефросим пальцем оробевшего отрока. – Поди, поди, что встал, яко столб, посреди дороги?
С трудом перебирая ногами, Митяй приблизился к игумену, остановился на почтительном расстоянии, с опаской поглядывая на зажатый в руке Ефросима памятный ему посох.
– Ты почто же сбёг от меня? Почто не сказался? – грозно придвинулся к нему игумен.
Митяй отступил на шаг, потупился.
– Ну-ко, зри мне в очи! – рявкнул Ефросим. – Зри в очи да всю правду сказывай.
– Да что сказывать-то? – промямлил Митяй.
– Так-то исполнил ты мое поручение, так-то сходил в Новгород?
– Был я у попа твово...
– Ну?!
– Схватили меня вои...
– Дале говори!
– Поволокли на городню, велели стрелы метать в Ярославовых людей...
– А дале?
– Дале-то в поле вышли... В поле, стало быть, принялись озоровать... Тут меня и схватил Всеволодов гонец.
– Сказки сказывать ты мастер! – поскреб посохом половицы Ефросим. – А правду когда отвечать станешь?
– Все правда, игумен, – перекрестился Митяй, впервые подняв на него ясные глаза.
– Досель правда? А отсель до сего дни?..
– Увязался я за Звезданом, напросился с ним ко Владимерю...
– Да почто ж тебя во Владимир-то понесло?!
– Мир повидать захотелось...
– Ишь чего на ум взбрело! А о том не подумал, что свершил я через тебя, негодник, великий грех?
– Какой же грех-то? – в испуге попятился от Ефросима Митяй.
– А такой и грех, что живого схоронил! Что за упокой души твоей денно и нощно молился! – кричал игумен, наступая на Митяя и перехватывая из левой в правую руку тяжелый посох.
Подался Негубка к Ефросиму, хотел уберечь паренька, но поздно было. Посох гулко шмякнул по Митяевой голове.
– Нагнись, Митяй, нагнись, тебе велено! – заорал Ефросим, занося посох для второго раза.
Повернулся к нему Митяй, нагнулся было, но тут же выпрямился.
– Э, нет, игумен, – сказал он. – Спину я тебе боле не подставлю...
Хоркнул Ефросим, пошатнулся и вдруг выронил посох из рук. Опустился на лавку, держась за сердце. Лицо его из красного сразу сделалось белым с прилипчивой желтизною, как старая береста.
Митяй, вскрикнув, со всего роста грохнулся перед ним на колени.
– Прости мя, грешного, – сказал он, склоняя голову. – Не думал, не гадал я, что пораню тебя – само собою вышло... Прости!..
Игумен безмолвствовал.
– Почто молчишь, отче?
Ефросим пошевелился, посмотрел на Митяя печальным взглядом. От непередаваемой тоски его глаз больно защемило у Митяя под ложечкой. Перекрестился он быстро правой рукой, а левой коснулся Ефросимова колена. Не вздрогнул игумен, не отстранился.
Еще ближе подполз к нему на коленях Митяй. Слезы жалости навернулись ему на глаза, перехватило дыхание. Сунулся он Ефросиму в ноги и замер.
Поднялась рука игумена, повисела в воздухе и мягко опустилась Митяю на голову.
– Бог с тобою, Митяй, – проговорил Ефросим с натугой. Слезы и его душили, и ему мешали говорить. – Видно, так тебе на роду писано. Встань...
– Никак, простил? – обрадовался Митяй, шмыгая и проводя ладонью под носом.
– Чего уж там, – улыбнулся сквозь горечь Ефросим. – Много ли времени утекло, а вишь, как переменился...
– Куды уж меняться-то мне. Люблю я тебя, отче.
– Любишь...
– Ей-ей люблю, – побожился Митяй. – Ты мне не просто игумен, ты родитель мне. Без тебя я псом шелудивым помер бы под забором...
– Что верно, то верно, – немного отходя, кивнул головой Ефросим. – Подобрал я тебя в лихую годину...
– Выкормил, – подхватил обрадованно Митяй, – грамоте обучил...
– Шибко обучил ты его грамоте, – встрял в разговор Негубка.
Но ни Митяй, ни игумен не слушали его. У них своя шла беседа. И не только языком – глазами договаривали невысказанное. Игумен гладил склоненную голову Митяя, Митяй, ткнувшись снова ему в колени, носом водил по рясе. Знакомо, как в детстве, все было, волновало далеким очарованьем.
– А помнишь, Митяй, как ходили мы с тобой в Новгород?
– Как не помнить, отче?
– А как шатучие тати нас из избы выкуривали?
– Всё помню.
– И как Мартирия пугнули, помнишь? – все больше светлея и оживляясь, выпытывал Ефросим.
Хорошее это было время, теперь многое позабыто. Зря не послушался тогда его Великий Новгород. Не было бы горького лихолетья, не хлебнули бы мужики предсказанных игуменом бед. Не пошли за добрым пастырем, сами выбрали себе злого.
– А ежели б снова взойти тебе на паперть святой Софии? – размечтался Митяй. – Ежели б снова бросить клич?!
– Нет, Митяй, в Новгород я не вернусь, – спокойно отвечал Ефросим. – Путь мне назад заказан. Хоть и больно и скорбно мне, а проклятия своего я не сыму. Пущай сами скидывают Мартирия, пущай сами просят у Всеволода иного владыку...
– Да Всеволоду ли владыку ставить в Новгород? – удивился Негубка.– О чем это ты, игумен?
– А о том и реку, что предсказание мое сбудется, – сказал Ефросим. – Поставил в Ростов своего епископа Всеволод, того и нам не миновать.
– А как же вольница, как же вече?
– Кака вольница? – рассердился игумен, обращая на Негубку гневливый взгляд. – Како вече?.. Мне жребий пал быть владыкой, а каково обернулось? Не вече правит Новгородом, а Боярский совет. Я-то чей для него? Я – чужой, а Мартирий, изворотливый грек, свой был человечек... Вот и вся вольница. Молчи, коли невдомек. А Всеволод... Всеволод собирает воедино Русь. В том его сила...
Печально расставался с игуменом на рассвете Митяй. В неведомое уносила его лодия. Бушевали под ветром вздутые ветрила, пенили воду весла, вскрикивали чайки над крутою волной.
А на темном берегу, на взглавье зеленого холма, стоял Ефросим, опираясь на посох, стоял и глядел, как медленно исчезает лодия в холодном тумане, и чайки, взрывая крикливыми голосами устоявшуюся тишину, ныряют в пенные буруны и снова взмывают в розовый разлив растекающейся над рекою зари.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
С утра на дворе у Ратьшича толпились взволнованные купцы. Сеялся мелкий снег, было ветрено и сухо. На подмерзшей за ночь земле лежали сбившиеся в груды листья.
Купцы переговаривались друг с другом вполголоса, мяли в руках шапки.
Кузьма вышел на крыльцо в наброшенном на плечи полушубке, посмотрел, подбоченясь.
– С какой бедою ко мне пожаловали, сказывайте?
– Помоги, Кузьма, – загалдели купцы. – Спокою не стало, объявился Вобей, шатучий тать, злобствует безнаказанно. С кой поры жили мы, горя не знали. За княжеской спиною торговали без опаски...
– Небось у страха глаза велики, а, бороды?
– Не смейся, Кузьма, по пустякам мы бы к тебе на двор не пришли, – говорили купцы.
– Про Вобея и до меня слушок доходил, боярин Одноок был на него с жалобой, – сказал Кузьма. – Да неуж одного татя все испугались?
– Летучий он – ныне здесь, завтра там объявится. Ровно кто доносит ему, как идет обоз без охраны...
– Ладно, не тужите, купцы, – пообещал Ратьшич. – Идите спокойно по домам. Словим мы Вобея.
– Дай бог тебе здоровья! – благодарили купцы, кланяясь. – Ты уж постарайся, Кузьма.
Вечером у Ратьшича собрались дружинники. Были среди них Словиша и Звездан с Веселицей. Сидя вдоль стен в просторной избе, строили догадки: «Почто звал Кузьма? Али снова на соседей кличет князь?»
– Засиделись вы по избам, добры молодцы, – сказал им, появляясь в горнице, Ратьшич, – за баб попрятались, кости на печи распарили. А не съездить ли нам на охоту?
– Охота – дело веселое, – оживляясь, ответили ему дружинники. – А веселому делу кто не рад?..
В избе сразу вроде бы посветлело. Наклоняясь друг к другу, все заговорили разом:
– Заяц – трус, и тот на капустку охотиться любит...
– А велика ли живность в лесах?
– На лося пойдем, Кузьма, али как?
– Хищный зверь объявился подле Владимира, – сказал, улыбаясь, Кузьма.
– На волков, стало быть?
– Покрупнее волка дичь...
– Ну, тогда на медведя.
– Медведь о сю пору в берлоге лапу сосет, а этот никому не дает проходу. Приходили жаловаться мне на него купцы, просили помочь.
– Загадками говоришь, Кузьма, – смутились дружинники. – Про какого зверя сказываешь?
– Зверь-то наш о двух ногах, о двух руках, да с головою, что варит не хуже вашего... Аль не слыхали про этакого?
Смекнули дружинники, куда клонит Кузьма.
– Да, такого зверя пымать не просто, – отвечали они. – Да ежели еще при коне.
– При коне, братушки, при коне...
– Где же искать нам его, в каком лесу силки ставить?
– Про то и речь, что сыскать не просто, – сказал Кузьма. – Но не можем мы такого допустить, чтобы безнаказанно озоровал шатучий тать, а купцы боялись носа из города высунуть. Узнает князь – разгневается, нас не похвалит...
– Все верно, Кузьма, – задумались дружинники. – А не разделиться ли нам да не пошарить ли всем вместе в округе?.. От одних уйдет – другим попадет в руки.
– Вот и я так смекаю, – кивнул Кузьма. – Возьмет каждый по десятку воев, посадим людишек на коней да и с богом. Авось кто и набредет на его берлогу...
– А ведомо ли тебе, Кузьма, как зовут злодея? – спросил Словиша.
– Как же не ведомо? Он и ваш старый знакомец. Вобеем его кличут.
Сидевший до сего времени спокойно, Веселица вдруг шатнулся и побледнел.
– Да что с тобою? – пристально всматриваясь в него, удивился Ратьшич.
– От жары это, – пробормотал дружинник и смахнул пот со лба. – Жарко печь ты накалил, Кузьма.
– Жар костей не ломит, а сказ мой на этом весь.
Ратьшич встал, и все дружинники встали. Выходя на крыльцо, Звездан шепнул Веселице на ухо:
– Вишь, как обернулся наш недогляд.
Встречая мужа у накрытого к обеду стола, Малка, как и Кузьма Ратьшич, подивилась его необыкновенной бледности.
– Лица на тебе нет, – всплеснула она руками. – Нешто хворь какая прилипла? На дворе-то непогодь...
Веселица только рукой махнул:
– Моя хворь не от погоды.
И, отказавшись от обеда, лег на лавку. Малка постучала горшками, покрутилась по горнице и снова приступила с расспросами:
– Должно, недобрую весть принес от Кузьмы?
– Отстань ты, – не пошевелившись, сказал Веселица. – Не всякая беседа бабе в ухо. Не твое это дело.
Отступила Малка, села рядом, стала сучить пряжу, с беспокойством поглядывая на мужа. Веселица притворился, что спит, но жену обмануть было трудно.
– Может, кваску подать? – заботливо осведомилась она.
– С квасу мутит меня.
– Так принесу бражки?
И, не дожидаясь ответа, выбежала за дверь.
– Ha-ко, испей, – вернулась она скоро.
От браги полегчало. Веселица сел к столу, взъерошил волосы.
Суча быстрыми пальцами нитку, Малка время от времени быстро взглядывала на него, но едва только поднимал он голову, как тут же отворачивалась.
– Ладно уж, – сказал Веселица. – Не облегча сердца, все равно не усну. А заутра мне в дорогу собираться.
– Далече ли князь послал? – оторвалась от прялки жена.
– Не князь, а Кузьма. И не послом еду я, а ловить злого татя. И не простого татя, а Вобея, коего сам же в Переяславле на свободу выпустил, прельстясь его сладкими речьми...
– О чем ты, Веселица? – удивилась Малка. – Какого татя выпускал ты на волю? Разве не сам утек Вобей?
– Где же было ему самому-то утечь? – зло проговорил Веселица. – Как ходил я в ледник за медом, так наслушался его покаянных слов. Поверил, думал, и впрямь решил новую жизнь начать Вобей, откинул щеколду...
– Ой, грех-то какой! – испуганно вскрикнула Малка. – Да как же он тебя на дворе не пришиб?
– Кабы пришиб, так шумнули бы все. А ему подале нужно было уйти, покуда не хватились. А еще и про то знал Вобей, что не скажу я никому ни слова...
– Грех-то какой! – снова вскрикнула Малка.
– Эко заладила, – рассердился Веселица и плеснул себе в кружку меду. – Грех да грех... Грех искуплять надо. Ежели не я словлю Вобея, вот тогда и не будет для меня прощения.
– Словишь ты его, Веселица, как же не словить?
– Просто слово сказать, да не просто дело сделать. Вобей хитер. Где искать его?
Малка сказала:
– Поди, у старых знакомцев обитается. Вот и пораскинь умом, у кого притаиться ему сподручнее.
– В городе всяк его знает. В деревнях тож прятаться ему не с руки. Постой, постой-ко, – вдруг замер Веселица с поднесенной ко рту кружкой, – кажись, смекаю я...
Дружинник вскочил из-за стола и суетливо заходил по горнице, что-то бормоча себе под нос.
– Все сходится! – вдруг хлопнул он себя ладонью по лбу. – В ино место и сунуться ему некуды.
– Да что смекнул-то? – подалась к мужу Малка.
– А вот и смекнул. Давеча сказывал мне Морхиня, что брал у него Гребешок меч...
– Ты вон тоже у Морхини меч брал, – охладила его жена.
– А еще, – продолжал Веселица, все так же, как и прежде, ходя взад и вперед, – а еще брал Гребешок на торгу седло...
– На что седло Гребешку?
– Вот и ты смекнула, – улыбнулся Веселица. – На что седло Гребешку? Не дружинник он, не вой, да и коня боевого у него нет... Вдогад мне ныне, Малка, что прячется Вобей не иначе как на мельне у Гребешка.
– Вишь, как складно все получается...
– Куды уж складней. Перед тем днем, как покупал Гребешок седло, лучший атказ пропал у Одноока из табуна.
Теперь не было у Веселицы никаких сомнений.
– Глупый-то свистнет, а умный смыслит, – похвалил он сам себя. – Кабы не ты, Малка, да кабы не твои меды, так бы и киснул я на лавке. Добрая жена в доме – половина удачи.
2
– Глядите, люди, – загалдели под Серебряными воротами лихованные. – Кажись, боярин пешком идет.
– Бояре пешком не ходят.
– У бояр кони да возок.
– Чо разорались по-пустому? – одергивали лихованных проходящие мимо посадские.
– Подай, боярин, милостыньку на пропитание!
– Не скупись – открой шире калиту.
– Цыц вы! – прикрикнул воротник, всматриваясь в прохожего с удивлением. Никак, и впрямь боярин?
– Ты ли это, Одноок?
– Пошел прочь! – огрызнулся боярин, ступая под своды ворот. Воротник попятился, но любопытство взяло свое.
– Да что же ты пешим-то, боярин? – спросил он с сочувствием. – Конь-то твой где?
Одноок остановился, переводя дух. Хоть и холодно было на воле, а с раскрасневшегося его лица обильно струился пот. Взгляд смущенно шарил по сторонам, рот болезненно кривился.
– Эй! – позвал Одноок проезжавшего поблизости воя. Вой дернулся в седле, вытаращил на боярина глаза.
– Слазь-ко, – приказал ему Одноок.
Покорно спешился вой, подошел ближе, держа коня в поводу. Одноок примерился к стремени, тяжело вскарабкался в седло.
– Куды ж ты, боярин? – испугался вой. – Конь ить хозяйской.
– Ничо, – натягивая поводья, сказал Одноок. – Придешь ко мне на усадьбу – в сохранности верну.
– Нда-а, – поскреб вой в затылке, провожая взглядом удаляющегося боярина.
– Вот и мне в диво, – подхватил воротник. – Гляжу, пешим идет Одноок. Сколь времени тут стою, а такое вижу впервой.
– Не в том беда, что боярин пеший, а в том, что коня не возвернет...
– Коня-то возвернет, – успокоил его воротник, – а вот то, что пешим шел боярин, то неспроста.
– Неспроста пешим шел боярин, – закивали головами сидящие под сводами ворот лихованные. – И милостыньки не подал...
– Вам бы только милостыньку, – проворчал воротник, – совсем меня одолели. А ну, кшить отсюдова!
– Да куды ж нам идти-то? – заскулили лихованные.
– Под Золотые ступайте. Там ваших видимо-невидимо...
Боясь ослушаться воротника, нищие неохотно покидали свои насиженные места, брели в город нестройной оборванной толпой. Но ворчать не смели – завтра снова стекутся они под эти своды. Воротник с ними в доле. Даст бог, смягчится, даст бог, нанесет богатого человека – от каждого и по половине ногаты, а всё прибыток...
– Сроду не видывал, чтобы пешим возвращался боярин,– все никак не мог успокоиться воротник. О таком событии следовало тут же поведать прохожим.
– Слышь-ко, – останавливал воротник первого встречного. – Одноок-то без коня пришел нынче.
– Ну?!
– Вот те крест.
– А где же конь его?
Воротник с напряжением морщил лоб, мотал гривастой головой:
– Мне отколь знать?
Новость быстро разнеслась по городу. К полудню о ней говорили на торгу, а Одноок сидел у себя в тереме, гнал слуг и со страхом вспоминал случившееся.
