Текст книги " Большое гнездо"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Ты шибко-то не суетись, откинь щеколду – да и в сторонку. Остальное дело не твое... Поняла ли?

– Как не понять, матушка, все поняла.

В подклете при лучине сидели трое нанятых мужиков с добрыми, простодушными лицами и тянули жидкое монастырское вино. Первую корчагу они прикончили и принялись за вторую. Когда вошла игуменья, встали и поклонились ей поясно.

– Глядите мне, третьей корчаги не поднесу, – проворчала Досифея, недовольная мужиками.

– Наше дело хрестьянское, – сказали мужики.

– Чрева у вас бездонные...

– Впрок запасаемся, матушка.

– Кликну, так чтоб сразу ко всходу...

– Колья-то у нас припасены, – плутовато заулыбались мужики

– Бог в помощь, – сказала игуменья и вышла. Мужики, перекрестившись, снова сели к столу.

Долго придется ждать мужикам Веселицу, долго будет встревоженная Досифея выглядывать в окошко – так и утро наступит, а никто не придет к монастырю, не постучится условленным стуком, трижды, в глухие ворота...

Не в монастырь, а за Лыбедь повела за собою судьба Веселицу. На счастье повела или на горе – откуда ему знать? Но не свернуть с тореной дорожки, не ожечь плеточкой коня: зорко присматривает за Веселицой Ратьшич, едет, чуть поотстав, напевает что-то в обметанную белым инеем бороду.

Тихо на улицах Владимира, не видно ни души, попрятались люди в свои избы. Только в положенных местах прохаживаются ночные сторожа, постукивают нога о ногу, прячут озябшие руки в просторные рукава вывернутых мехом наружу шуб...

Быть бы худу, да бог не велел. Встречали Веселицу в княжом терему, как желанного гостя. В прожженной сермяге сажали на крытые рытым бархатом лавки, сама княгиня к нему выходила, держа за руки княжичей – Юрия и Константина.

Пьян был Веселица, но не от медов, улыбался, как дурень на чужом пиру. А пир-то был в его честь.

– Князь идет, князь, – прошелестело в переходе.

Ратьшич сбоку стал, положив руку на меч, Веселица с Четкой пали на колени.

А когда вошел Всеволод, запершило у Веселицы в горле, сперло ему дыхание.

Всеволод приблизился, руку возложил ему на плечо, велел встать. И все придвинулись, чтобы лучше слышать князя.

– Спас ты мое любимое дитя, Веселица, – сказал он. – За князем доброе, дело не пропадет: проси, что хошь...

– Ничего мне не нужно, княже, – отвечал ошалевший от счастья Веселица. – Дозволь только тебя зреть.

Все засмеялись. А Кузьма сказал:

– Смелые люди – опора твоя, княже. Возьми к себе Веселицу.

– Отчего же не взять? – подумав, согласился Всеволод.

На том и пили чашу крепкого вина.

Утром Варвара сожгла в печи Веселицыну ветхую сермягу. Дал ему Ратьшич одежду справную, острый меч и коня. А еще насыпал в шапку золота – князев душевный подарок:

– Гуляй, Веселица!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Не в добрый час прибыл в Новгород Авраам. Еще в Торжке почуял он неладное: на торгу скопились возы и телеги, на купецком подворье стояли шум и гвалт. А еще бросилось Аврааму в глаза, что стражи у городских ворот поприбавилось, а на валах трудились мужики, подновляя стрельни и городницы.

– Не приняли новгородцы князя Ярослава, изгнали его из своей земли, – говорили знающие люди. – Владыко, слышь-ко, заупрямился.

– Быть беде, – подтверждали тревожные слухи другие. – Прислал Ярослав в Торжок своих воевод, самого ждем с дружиною со дня на день. Не отступится он от Новгорода.

– Всеволод за его спиной. Нездинича-то с дружками держит во Владимире неспроста. Куды Мартирию податься?

– Будто бы слал он в Чернигов гонцов, сына хощет просить у тамошнего князя...

– Вона что замыслил...

– Усобица княжеская – купечеству разорение... А на чем Новгород держится? Опять же на наших горбах.

– На дорогах грабеж. Вышли из лесов добытчики...

– Худо. Ох, как худо-то...

Про добытчиков верно на купецком подворье сказывали. На самом подъезде к Торжку едва унес от них Авраам ноги.

Ночевали в небольшом селе. Привыкнув к тишине и порядку во владимирских пределах, о беде и не помышляли, спали, не выставив сторожей. Стояли на дворе последние зимние холода, в избе было тепло и тесно.

Среди ночи вошли трое, остановились на пороге, дверь за собой не прикрыв. Из темных сеней доносилось похрустывание смороженных половиц. Там тоже были люди – по-хозяйски, шумно передвигали лари и кадушки.

Один из вошедших сказал:

– Во сне порубим али как?

– Все тебе, Вобей, кровушки мало, – отвечал другой. – Пущай сами перед нами казну вытряхивают.

– Эй, купцы!

Весь разговор их, от начала и до конца, слышал Авраам. Лежал он на дальней лавке, в углу, все не мог уснуть – давил надоедливых клопов, чесался, с мукой таращился в темноту: хоть бы утро поскорей. Мужиков он увидел сразу, но не сразу понял, что это чужие. Даже шумнуть хотел, чтобы прикрыли дверь.

Купцы после окрика зашевелились, заподымались с лежанок, ворча и протирая глаза. Иные переворачивались на бок, снова укладывались спать. Мужики пинками будили лежавших.

Кто-то деловито высекал огонь у печи, раздувал трут – высвечивалось бородатое, тронутое оспинками лицо. Со двора вошли еще двое.

Купцы стояли в исподнем, ежились на холоде, совали под мышки озябшие руки.

Все было благочинно и тихо. Обирая купцов, мужики пошучивали:

– Собирались кулики, на болоте сидючи, – они суздальцы и володимирцы...

– Грех да беда на кого не живет? Ничо, купцы, ишшо набьете свою мошну, а мы людишки бедные, у нас ножички вострые...

Все, что набирали, сваливали в мешок. Распахивали рубахи, срывали обереги и кресты. Шубы тут же на себя напяливали, примеряли сапоги и чоботы. На Авраамов кожушок никто не позарился. Образок у него нательный – из черного железа. Золотишко в суконную шапочку зашито.

Вытолкали его из избы:

– Ковыляй с миром, старче. По всему видать, в чужую стаю залетел.

Выскочил Авраам на двор, а там от факелов светло, как днем. Мужики подушки трясут – с ног до головы в перьях. Суетятся между возов, друг у друга тянут из рук добычу. Направился Авраам к тыну, а за спиною – окрик:

– Погоди-ко, мил человек. Дай-ко шапочку твою пощупать.

Подошел кривоногий малый, дернул шапочку к себе – Авраам к себе потянул.

– Глянь сюды, – сказал мужик и вытащил из-за спины топор.

Посунулся Авраам вперед да как хрястнет мужика промеж глаз. Никому невдогад было, что сила в его руках немалая, а с виду старец, – что зубилом, что кулаком, одинаково владел Авраам.

По опыту знал зиждитель – долго еще будут отхаживать мужика, а он за плетень мотнулся – и в чащу.

С утра-то, захотели бы тати, легко бы сыскали его по следу. Но кому приспеет охота тащиться в темень по сугробам? А вот купцам зато худо пришлось: озверев, иных из них посекли бродяги. Но в том вины Авраамовой нет...

Из Торжка до Новгорода ехал Авраам с другим попутным обозом. Едва пробились купцы на санный путь – долго не выпускали их за городские ворота. Пришлось раскошеливаться, не одного воротника задабривать, но и Ярославова сотника.

Торговался он из-за каждой ногаты. Купцы – народ прижимистый. Говорили, пытаясь его усовестить:

– Не стыдно тебе хоромы на горе нашем ставить?

– Как же, на вашем горе хоромы поставишь, – был сотник человеком знающим, зря денег не брал. – А не нравится, так сидите в Торжке.

В Торжке сидеть купцам не хотелось: разный был у них товар, иной терял силу – солодела на морозе пшеница, зацветали от сырости парча и бархат. Вот и развязывали кошели, отсыпали сотнику серебро и золото полною мерой, поругивали его, не злобясь (все-таки выпустил, как ни домогался!), а про то не догадывались, что и по дороге ждет их немало бед (сотник охрану им не дал).

Однажды утром появился на стоянке отрок на взмыленном жеребце, крикнул с седла:

– Люди торговые, помышляйте о себе: выставил Ярослав подле Ильмень-озера крепкую заставу. Всех, кто ни подойдет, обратно в Торжок возворачивает.

Опечалились купцы, стали крепкую думу думать. Но как ни крути а Ярослава все равно не миновать.

Тот же отрок им подсказал:

– Ежели назад возвращаться не хотите, собирайте по две куны с воза. Так и быть, проведу вас кружным путем – есть тут потаенная тропочка.

Ишь ты, еще одного мытника бог послал. Осерчали купцы, подступились бить расторопного отрока. Но кого-то надоумило:

– А что, как правду он нам сказал? Что, как и впрямь ждут на Ильмени Ярославовы дружинники?.. Две куны не ахти какое богатство, а всё спокойнее будет. Не обеднеем.

Еще немного поторговались купцы – без торговли какая сделка? – собрали отроку деньги всем миром.

Свернули со столбовой дороги, пошли лесом. Отрок впереди, обоз позади петляет. Долго шли. Наконец выбрались к незнаемой речке.

– Катите по льду, купцы, – сказал отрок. – А подле Новгорода – деревушка. Не доезжая, вправо свернете – вот вы и дома...

– Хитрой ты, парень, а мы тебя похитрее, – ответили купцы. – Взял ты с нас по две куны, так веди до самого места.

– Нет, – сказал отрок, – коли хотите, чтобы вел я вас до Новгорода, платите еще по куне с воза.

– Чего захотел! – осерчали купцы. – Мы не коровы, чтобы нас на каждой версте доить.

– А не согласны, так добирайтесь сами.

Взгрел отрок плетью своего коня – и только снежная пыль позади. Кинулись было за ним вослед, не догнали. Сошлись в круг задумчивые.

– Не печалуйтесь, купцы, – успокоил их Авраам. – Я здесь всё вдоль и поперек исходил. Ежели доверитесь мне, доведу вас до самого места.

– Еще один выискался! – закричали купцы. – А ты по сколь возьмешь с воза?

– Не нужно мне ваших кун, – ответил Авраам. – Сам я с обозом иду, сам в Новгород поспешаю...

– Тебе что! Ты без товару, тебе Ярославовы дружинники не страшны – иди на все четыре стороны. Наведешь ненароком на заставу.

– Все может быть, – сказал Авраам. – Зазря обещать не стану.

– Вот видишь!

– А тут и глядеть нечего. Без меня вам только и остается, что поворачивать на Торжок.

Долго ругались и спорили друг с другом купцы. Но те, которых было больше на кругу, перебороли.

– Веди, – сказали Аврааму, – а кто не с нами, пусть ступает, как вздумается.

Только пять возов и повернули по старому следу. Остальные тронулись дальше.

Долго ползли по реке и через леса. На третий день выехали на опушку и глазам своим не поверили: вот он и Новгород.

– Ловко ты нас довел, старик, – хлопали купцы Авраама по спине и по плечам, – а мы тебе не верили.

– Погодите радоваться до поры, – остановил их Авраам. – Въедем в городские ворота – тогда и празднуйте.

– Да нешто и под стенами озорует Ярослав?

– Ему Мартирий не указ, ему Всеволод голова...

Ехали по чистому полю, растянувшись на полверсты, погоняли коней, переговаривались шепотом. С опаской поглядывали по сторонам.

Из города, одетые по-ратному, высыпали навстречу им пешцы. Спрашивали с изумлением:

– Да вы отколь будете, соколики?

– Из Торжка, – отвечали степенные купцы, радуясь, что без урона дошли до Новгорода.

– Давно ли снял заставы Ярослав?

– А мы с ним здоровкаться не пожелали.

– Как же так?..

– Шли лесочком-боровичком, впереди – старичок с палочкой... Эгей, купцы! —спохватились на возах. – А где же наш провожатый?

Стали окликать да искать Авраама – а его как и не бывало. Мужики суеверные переглядывались:

– Не сама ли богородица послала нам поводыря?..

2

Не приходили вести из Чернигова. Ярославовы разъезды сновали по дорогам, перехватывали гонцов.

Тощали новгородские житницы, а подвоза не было. В иных домах, что победнее, давно уж не пекли пирогов, даже вкус их позабыли.

Сошли наступившие было оттепели. Зима лютовала на исходе.

А во Владимире стояли теплые дни. Напористое солнце все сильнее и сильнее пригнетало осевшие снега, заполоскались в небесной сини первые кучевые облака.

Выйдя пополудни из избы, Мисаил гладил разогретые стволы берез, прислушивался к сорочьему стрекоту, примечал, как оплавлялся по верху сугробов крупитчатый снег, а по обращенным к солнышку скатам оврага верба осеребряла свои черные почки.

«Дивны дела твои, о господи!» – раздумывал Мисаил, сидя на поваленной осине и почесывая за ушами разлегшегося подле его ног Теремка.

Тут же рядом, на проталинке, ковырялся в прошлогодней траве неторопливый и важный грач, оценивал Теремка внимательным блестящим глазом. Но псу было не до птицы, беспокоил его понурый и неразговорчивый хозяин, вот уже второй день слонявшийся вокруг избы без дела. С того вечера это началось, как возвратились они из лесу с подстреленными зайцами.

Теремок вертелся вокруг отшельника, становился лапами ему на грудь, обнюхивал пахнущую теплой кровью добычу, а Мисаил, склоняясь, разглядывал оставленные на дворе следы.

– Не к добру это, не к добру, – говорил он, обращаясь к Теремку. – Много людей наведалось к нашему тихому месту, много было коней, и даже возок стоял неподалеку. Кого бы это занесло в такую глушь?..

Тревога хозяина передавалась Теремку, пес поскуливал и быстро шарил носом, обнюхивая следы. Наверное, он мог бы и побольше рассказать Мисаилу, но не дал бог ему языка.

– Тварь ты бессловесная, – вздыхал отшельник. – Ну что глядишь на меня, что уставился?

А про себя так размышлял: «Не князева ли кобылка навела на избу мою чужаков?»

Близко от истины был Мисаил, но до конца случившегося так и не разгадал. Да и кому бы в голову такое пришло, что скачет по дороге к его избушке Веселица на отменном коне – сам румяный и статный, – а с ним еще двое молодых гридней... Что сердце Веселицы поет от счастья, а рука в тонкой рукавице нетерпеливо подергивает поводья, ноги, обутые в ладные сапоги, крепко сжимают конские бока...

Такое и во сне не приснится. О таком и думать боялся Мисаил, а думал о том, как темно и холодно в княжом порубе, как плачет Веселица на мокрой соломе и смотрит в недосягаемое небо, которого осталось ему на этом свете всего-то с крохотный клочок.

Кабы всё-то знал Мисаил, кабы мог заглянуть в княжеское переменчивое сердце, не перепугался бы так, услышав, как продираются сквозь дремучий сухостой разгоряченные от бега кони.

Вскочил, шерсть взлохматил дыбом на загривке Теремок, лая попятился за угол избушки, а из лесу прямо на Мисаила выехали трое верховых.

– Свят-свят, – прошептал старик, ища глазами, куда бы и ему схорониться. Да разве спрячешься где, ежели поляна перед избой всего-то с овчинку? «Вот и по мою душу прибыли», – свесил он обреченно вдоль туловища руки.

А тот, что первым выехал на поляну, с виду вроде бы и не гневлив, живо спрыгнул с коня и, ведя его под уздцы, приблизился к старику с поклоном.

– Здрав будь, Мисаил.

– И ты будь здрав, – отвечал Мисаил, глядя в сторону. Уж очень хотелось ему оказаться в эту минуту где-нибудь в самом кромешном уголке заледенелой чащи.

– Да неужто не признал ты меня? – удивился верховой.– Почто глядишь, как на незнакомца?

– Ты ли, Веседица? – удивленно замахал руками Мисаил и попятился от него, как от привидения.

– Я, старче, кому еще быть, – отвечал Веселица, улыбаясь открыто. – А это мои товарищи.

– Господи, – пригляделся старик, не веря своим глазам. – А и впрямь Веселица!..

И он неловко обнял молодого дружинника, отстранился, перекрестил ему лоб:

– А ну-ка сказывай, отколь раздобыл боевого коня?

– Отколь раздобыл, про то длинный сказ, а худого обо мне и думать не моги, старче, – шутливо погрозил ему Веселица пальцем. Проник он в потаенные мысли отшельника, по глазам прочел скрытую думу. – Не брал я чужого коня, на дороге не озоровал, а всё, что есть при мне, всё князев подарок!..

– С чего ж это так расщедрился наш князь? – все еще не доверяя ему, ехидно спросил старик.

– Ты лучше нас в избу кличь да вздувай пожарче огонь, – не отвечая на его вопрос, проговорил Веселица, – а беседа наша степенная впереди.

Теремок тоже признал своего старого знакомца, выскочил из-за избы, поскуливая, завертелся у его ног. Жмурясь от счастья, Веселица ласково гладил его, приговаривал:

– Ты гостей-то не тревожь, Теремок, ты на них не рычи – то люди добрые.

Пес ластился и к гридням, словно понимая сказанное.

За обедом рассеялись Мисаиловы страхи.

– Так вот куды тебя приподняло, – говорил он, угождая Веселице, как только мог. – Вот куды вывело...

– Нынче я большой человек, – хвастался Веселица. – Ежели что попросишь, исполню вмиг.

– А мне ничего и не надобно, – отвечал Мисаил.– Я богу себя посвятил. Почто срамишь меня пред людьми?..

– Не серчай, старик, – хлопал его по плечу Веселица. – Худа я тебе не желал, а все, что сказано, – от души.

Привезли с собой нежданные гости меды и мясо (на Мисаиловы-то припасы не шибко разгуляешься!), с дороги ели в охотку, пили во славу божию, стараясь не тревожить старика.

Мисаил пил мало (и то воду), ел и того меньше, глядел на Веселицу с удивлением, думал с грустью: «Чему радуешься, Веселица? Во славу чью пьешь меды?.. Была перед тобою открыта дорога ко спасению, а выбрал ты путь иной».

Много соблазнов в миру. Доведись Мисаилу предстать пред ясные очи князя, не стал бы он просить у него ни коня, ни одежды, ни денег. А так сказал бы ему:

– Все это, княже, суета и тлен. А о душе своей я сам позабочусь. Не сразу великое делается. Из малых ручейков наполняются живою влагой великие реки. Так и я своими молитвами очищаю себя от скверны, отсекаю зависть и злобу и, очищенный, предстану пред очи Его: «Великий боже, сделай так, чтобы все люди стали добры и бескорыстны. Чтобы богатый роздал богатство свое и надел рубище, а волк возлюбил ягня! Тогда и сбудется воля твоя, тогда и будет царствие твое – во веки веков...»

Хотел порадовать старика Веселица, а чувствовал – расстаются они навсегда.

– Прощай, Мисаил. Не поминай меня лихом, – говорил он, украдкой вытирая набежавшую слезу.

– Бог с тобой, Веселица, – отвечал Мисаил. – Почто плачешь?

– Шел к тебе – радовался. А нынче задумался... Праведный ты человек, старче, а мне другая пала судьба. Одному богу ведомо, где истлеют мои косточки. Прощай.

Вскочил он на коня, взмахнул плеточкой. И все друзья его – за ним вдогонку.

Поглядел им вслед Мисаил, перекрестил запоздало и снова побрел в свою избу. Что-то отяжелели его ноги. Сил едва хватило дотащиться до лавки, сел он да так и просидел без движения до самого наступления темноты.

А Веселица, выбравшись из чащи, не в город погнал коня, как было с гриднями сговорено, а поехал к монастырю.

Удивились товарищи:

– Куды понесло тебя, на ночь глядя?

– Есть у меня одна заботушка. А коли не хотите со мною ехать, то возвращайтесь, я и без вас справлюсь, – ответил им Веселица.

Гридням тоже ударила в голову сладкая брага. Были они люди смелые и до всякого нового дела охочие.

– Нет, в город мы без тебя не вернемся, – сказали они. – К Мисаилу ехали, ты нас не прогонял. Говори, что задумал.

Таиться от них не стал, доверился дружкам своим Веселица.

– А то и задумал, что раздумать невмочь. Живет в монастыре сестра Феодора, ждет меня не дождется. А что делать да как мне быть, и сам не знаю. Вдруг увижу ее, а не увижу, так передам весточку.

Выслушав, стали дружки отговаривать Веселицу:

– Не путайся ты с черницами, добра с ними не наживешь. Подыщем тебе во Владимире купеческую дочь – вот и милуйся. Игуменья у них шибко строга. Как бы не накликать беды.

Не стал Веселица слушать их осторожных речей. Хоть и разумны были их речи, а сердце ему другое подсказывало. Как ни уговаривали его гридни – всё впустую. Делать нечего, поехали вместе. Такого закона промеж них не было, чтобы товарища оставлять в беде.

Приехали к монастырю. Ворота на запоре. За стенами – покой и благолепие.

Свесившись с седла, Веселица постучал в доски черенком плети. Открылась оконница:

– Чего тебе?

У бабы бородавки на желтом лице, глаза испуганные.

– Куды ломишься? Ступай отсюдова! – пропищала она и тут же исчезла. Зря колотил Веселица в доски – никто больше не показывался в оконнице.

– Вот видишь, – сказали ему, смеясь, дружинники.– Нечего было круга давать. Сидели бы сейчас посиживали в городе, сладким медком баловались.

Так и уехали они ни с чем.

А баба, согнувшись пополам, стояла перед игуменьей ни жива ни мертва.

– Ей-ей, не обозналась я, матушка. Он это, как есть он это и был!

– Поди, глупая, проспись, – отвечала Досифея, хмурясь. – Неча было от молитвы меня отрывать.

Выслушав игуменью, и вправду усумнилась баба: мало ли молодцев носит нечистая вокруг монастыря! Может, водицы хотели испить. А может, с делом каким прискакали из города.

– Ступай спроси, чего им надобно, – сказала Досифея.

Но, когда баба вернулась и снова выглянула в оконницу, перед воротами уже никого не было.

3

Озаботил Звездан Одноока, совсем чужим стал после возвращения из Новгорода. Был и сам Одноок в молодости горяч и нетерпим, но и до женитьбы и после жил по заведенному дедами порядку. Князя не хулил и милостью его кормился.

«Надо невесту сыну сыскать», – решил он и в решении своем утвердился с такою крепостью, что в тот же вечер, как только подумал об этом, тут же и отправился к соседу своему боярину Конобею. Была у Конобея дочь на выданье – не красавица, но девка приятная и рассудительная.

Давно не хаживал Одноок по гостям, да никто его в гости к себе и не звал. Побаивались Одноока во Владимире – как бы ненароком не растряс чужой мошны загребущий сосед. У всех еще на памяти свежо было, как вытянул он у боярина Кошки богатое угодье за Уводью.

Но Конобею и самому пальца в рот не клади: увертливый был боярин и кормился не с одних только своих земель – купцы были первые люди на его дворе, а как уж он с ними дела вел, про то только догадки строили, а толком никто ничего не знал.

В самое время приехал Одноок к своему соседу. Еще на улице заприметил он возле его Терема большое движение, а только распахнули перед ним ворота, он так и ахнул от удивленья – возку его не только встать, но и въехать было некуда во двор. Куда ни глянь – повсюду телеги и кони, люди суетятся, у заборов и житниц прямо на подтекшем снегу свалены кучами тюки и бочки. А еще поразили Одноока верблюды – кони не кони, коровы не коровы: стоят, гордо задрав длинные морды, желтыми зубами медленно перетирают жвачку. У боярского всхода на корточках сидят незнакомые люди – длинноухие лисьи шапки скрывают пол-лица, глаза у них узкие, припухшие, широкие скулы обрамлены реденькими бородками. Улыбки на тонких губах.

– Дорогу боярину, дорогу! – кричал возница, размахивая над головой кнутом.

Не сразу пробился возок ко всходу. Остановился у самой нижней приступочки. Узкоглазые людишки шарахнулись в стороны, загалдели что-то по-своему.

По лесенке к возку скатился Конобев тиун: одна рука на отлете, другую протянул боярину, помогая выбраться из.возка.

– Рад, рад видеть тебя, Одноок, – сказал Конобей, здороваясь с соседом своим в обнимку.

В тереме было жарко, на слюдяных окнах плавилась ночная изморозь. У стола сидел незнакомый человек, глядел на Одноока со вниманием. В узких глазах – тоска бесконечных дорог, на широких скулах – бронзовая печать нездешнего загара. Рядом помятый старикашка, склоняясь к незнакомцу ухом, ловит его быстрое лопотанье.

– Сказывает, прибыл он из Чаньваня, – переводил старичок, напрягая мысли и услужливо заглядывая в глаза Конобея. – А еще сказывает, что шел он сюда целых десять лун...

– Что-что? – перебил старика Конобей.

Незнакомец быстро закивал головой, промычал что-то и растопырил перед собой пальцы обеих рук.

– Десять лун, – повторил толмач.

– Ага, – догадался Конобей и сел на перекидную скамью перед столом. Одноок сел рядом.

Незнакомец рассказывал, а толмач переводил:

– Далеко на север, на юг, на запад и на восток раскинулась Поднебесная. С одной стороны берега ее омывает великий океан, с другой сторожат Снеговые горы – Сюэ-Шань. Голубые горы – Цин-Лин – и Небесные – Тянь-Шань – величайшие в мире. Обойдя полмира, я не встречал на своем пути ничего более величественного и прекрасного. Недаром пять вершин У-Тай-Шаня глубоко чтятся в Поднебесной и собирают у своего подножья жаждущих приобщиться к верховному духу паломников. В Поднебесной – самое большое в мире Сухое море – Хань-Хай и самые многоводные реки – Цзян и Хэ. Народ, живущий по их берегам, занимается земледелием, разводит скот и собирает многочисленные плоды. В разные концы земли протянулись дороги, ведущие из Поднебесной...

Рассказывая, незнакомец покачивался на лавке, полуприкрыв глаза. Но, чем дальше он говорил, тем грустнее становилась его речь:

– Великие боги разгневались на мою страну. Невиданный народ появился на севере от ее границ. Он кочует со стадами по бескрайним степям, и его бесчисленное множество. Испокон веков через Су-Чжоу и Туен-Хуанга лежали торговые пути на Памир, в Индию, в Хорезм и на солнечный закат. И деды мои, и отцы ходили по этим тропам. Они тоже были купцами, и никто, страшась Поднебесной, не смел подымать на них алчной руки... Все изменилось после смерти бесстрашного императора Гао Цзуна.

Великий Шелковый путь стал небезопасен для купцов. С большими предосторожностями пробираемся мы ныне через степь. Жители бегут из городов, спасая свой скарб и детей. Кочевники коварны и беспощадны... Они жадны, скупы и свирепы. Они убивают людей, как скот. Главное богатство их состоит в конях, верблюдах, овцах и быках. Они верят в единого бога, но не молятся ему, а приносят ему жертвы, ибо верят, что он охраняет и умножает их и без того бесчисленные стада...

– Рассказ твой страшен, – сказал, выслушав купца, Конобей, – но скажи нам, как зовут этот удивительный народ?

– Мы называем его мэн-гу ,– сказал купец, – а еще мен-гули и мэн-ва. Сами же они зовут себя монголами. Наши мудрецы считают, что они – потомки хун-ну и дун-ху.

Без торговых людишек оглохла бы земля.

– Экие чудеса творятся на белом свете, – удивлялся, слушая купца, Конобей. – Кажется, вот он, рядом, земной окоем. А попробуй приблизиться к нему – и дальше отступит черта. И еще дальше, и еще... Где же тогда самый край?

– Всё это сказки, – промолвил Одноок. – Не верь купцу, Конобей. Встречался я и ране с людишками из Чаньваня, а про такое не слыхивал.

И стали они, отпустив неурочного гостя, обговаривать свои дела. Но что-то плохо клеилась у них беседа. Нет-нет да и взглядывал Конобей в окно с тревогой во взгляде.

– Вона как расшевелил тебя купец, – улыбался Одноок беззаботно, – да тебе-то к чему лишние хлопоты? Али мало на Руси своих забот?.. Десять лун добирался узкоглазый до Владимира, а наши враги под боком.

– А ведь и верно, – согласился с ним Конобей, – чего печалиться по-пустому?

– Да и всей печали все равно не избыть. Сколь ни живу на свете, а всегда у соседа беда. Всех досыта не накормишь, каждому мил не будешь... Выставляй, Конобей, на стол меды – пришел я к тебе вместе думу думать.

Только тут разглядел Конобей, что и впрямь Одноок не такой, как всегда: и платно на нем новое, и сапоги; борода на две стороны расчесана частым гребешком.

И все-таки невдомек Конобею, что у соседа для главного разговора припасено.

А припасено было у Одноока такое, что едва отворил он уста, как тут же забыл Конобей про чужедального купца и свои тревоги.

– Сказывай-ко, Одноок, не спеша, да всё по порядку, – обратился весь во внимание Конобей.

– Да что еще сказывать-то? Всё, почитай, сказано.

– Значит, хочешь ты оженить Звездана?

– Молодость рыщет – от добра добра ищет. У холостого дурные мысли в голове, – отговорился легкой прибауткой Одноок.

– На слова ты, сосед, скор. Но дела такие скоро не делаются, – задумался Конобей.

– Да разве я тебя погоняю, – обиделся Одноок. – Всё честь по чести обговорим, а там и зашлю сватов.

– Что ж, обговорить и я не прочь. Моя Олисава давно на выданье, а жениха все никак не пригляжу...

– Далеко глядел, а рядом не заметил.

Конобей посматривал на Одноока с прищуром. Сосед себе на уме: как бы на чем не прогадать.

– А многого ли запросишь за невестой? – будто бы между прочим сказал.

– О том ли забота? – живо откликнулся Одноок. – Многого не запрошу, да ты и сам малого не дашь: дочь-то у тебя одна.

Сойдясь лбами над столом, стали прикидывать:

– Ну, деревеньку, ну, соболиные ловы...

– Угодье-то за Клязьмою, что против Волжских ворот.

– Клин уступлю за Лыбедью...

– Болонья там у тебя да кочкарник...

– Лесок с бортями...

Откинулся Одноок от Конобея, красное лицо еще больше покраснело от негодования.

– Почто по-малому торгуешься, боярин? Не милостыньку пришел у тебя просить – сына сватаю.

– А я дочь отдаю – не худую ворону.

Вперили соседи друг в друга взоры – сцепятся, того и гляди. Уж и позабыли, с чего пошел разговор.

– Всё не по тебе, Конобей, – сказал Одноок. – С тобою, как погляжу, и до страшного суда не сторгуешься.

– Руки у тебя, сосед, загребущие, – молвил Конобей. – Верно про тебя во Владимире сказывают: у собственной матери титьку откусил... А ишшо надумал свататься. Не Звездана пришел ты прочить Олисаве в мужья, а не дает тебе покоя та землица, что жаловал мне в позапрошлом году князь за верную службу. Ишь, чего захотел!

Одноок вскочил, замахнулся на Конобея, но тут же спохватился: не место затевать громкую ссору. На чужом дворе – не на своем. Конобей тоже горяч: чего доброго, велит выкинуть за ворота на потеху всему городу.

– Ладно, – сказал боярин. – Стереги свою Олисаву, покуда вовсе не усохла. Мы в накладе не останемся.

– Да и нам не о чем тосковать, – едва сдерживая гнев, отвечал Конобей. – Сыщем жениха и понадежнее. За твоим-то Звезданом только горюшка хлебать. Хворый он, да и умишком слаб...

– Гневайся, да не согрешай, – оборвал соседа Одноок. Взял шапку, посох в руку – и за дверь.

Китайцы на дворе стояли толпой, боярина взглядами провожали, как невидаль. Уминая раскисший снег, тоскливо кричали верблюды. Пахнуло весной, вызвенивала под крышами первая редкая капель, волновала чужая речь, чужие повадки и лица.

Одноок забрался под остывший мех, крепко зажмурил глаза. И, думая о Конобее, вдруг увидел перед собою чужое скуластое лицо.

«А где он – Чаньвань?» – мелькнуло отрешенное. Мелькнуло – и ушло в небытие. Сжимая под шубой кулаки, в волчий мех прошептал боярин:

– Ужо напляшешься у меня. А ну, как доберусь до тебя, Конобей!..

И закричал правившему верхами мужику:

– Чо глаза вылупил?! Трогай!..

Обваливая полозьями рыхлый снег, возок дернулся и бойко завилял по улице, распугивая справляющих шумную свадьбу тощих собак...

4

То, что с Однооком у Конобея стряслось, недоброму дню было только начало. А за углом, как выровнял ход свой возок напрямки к Серебряным воротам, поджидала боярина еще одна кручина.

От края до края, по всей неширокой улице, ехали навстречу Однооку веселые дружинники. Прерывая шутки свои громким смехом, сидели они на конях, подбоченясь, глядели свысока на жавшихся к плетням девок и баб.

– Не спеши, востроглазая! – кричали они. – Погляди-ко, нет ли среди нас твоего суженого?

Бабы отмахивались:

– Езжайте, куды путь наладили, кобели.

Девки закрывали лица, смущенно опускали глаза.

Слева – сугроб до вершины плетня, справа – раскисшая лужа. Если бы посторонились дружинники, посередке – самое место, чтобы проехать боярскому возку. А они сгрудились на твердом, глядят озорными глазами, что будет делать возница.

Назад к карточке книги " Большое гнездо"