Текст книги " Большое гнездо"
Автор книги: Эдуард Зорин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
ЭдуардЗорин
Большое гнездо
«Большое гнездо» – третья книга из задуманной автором тетралогии о владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо, о Руси конца XII века и насущной потребности того времени в объединении обособленных княжеств, в прекращении междоусобиц накануне татаро-монгольского нашествия.
В первых двух книгах («Богатырское поле» и «Огненное порубежье») повествуется о том, как Всеволод, проводивший объединительную политику, подчинил себе Ростов Великий и Киев, в третьей книге рассказывается, как он сумел покорить Великий Новгород – победил боярскую вольницу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НОВГОРОД
Пролог
1
Давно это было. Шел год 6676.
Молодых князей Михалку и Всеволода, возвращавшихся на Русь после долгого изгнания, встречали без пышности, но во Пскове их ждал боярин Полюд, присланный Лукой, новгородским владыкой.
В избе, где они ночевали, было душно, однако Полюд не снимал шубы, потел, вытирал лицо и шею влажным убрусом, осыпая крошки, ел пироги, чавкал и протяжно жаловался:
– Осерчал, шибко осерчал владыко на киевского князя Ростислава... А как было не осерчать? Ходил он к покойному ныне митрополиту Иоанну, просил отдать под его длань смоленскую и полоцкую епископии – упрямился Ростислав. Сказывают, шумел при передних мужах, у митрополита выхватил посох, кощунствовал, владыку (прости ему господи!) называл хитрой лисой и собакою и велел тем же вечером возворачиваться в новгородские пределы...
– Да как же это? – недоумевал юный Всеволод. Михалка (тот был постарше) слушал боярина молча.
– Шибко, шибко осерчал владыко, – не отвечая, продолжал вздыхать и потеть Полюд. – Но ведомо: сила – она завсегда сверху... Только в чем сила-то? Не о себе пекся владыко – о земле русской, о селянах и о купцах, коих обирают по всем дорогам: много нынче развелось неспокойного люда – опять же чудь голову подняла, шатучие тати зашевелились. Нет в сердце людском бога – ну и что?! Бог-от, он видит, где правда, а где кривда. Высоко он – посох у него не выхватишь. А как все впереди обернется – на то его воля. Но только одно скажу: Святославу, сыну Ростиславову, долго в Новгороде не уси
деть. Широк у него зад, а – не усидеть. Спихнут его вечники. Нынче Мстислав Изяславич в Киеве, на него и надёжа. К нему и пошлем за князем. Вота как!
Боярин даже прихлопнул ладонью по столу и, прищурившись, хитро, припухлыми глазками, поглядел на князей.
– Вы-то небось тоже Юрьева корня, а – намыкались. Зело своеволен братец ваш Андрей, не поглядел, что родная кровь, сослал за тридевять земель. Нынче хоть и смягчился, а близ себя не подпустит – не-ет. Даст городки на окраине, тощой же овцы – ни мяса, ни шерсти. Худо вам в бедности вашей, ой как худо-о...
– Погоди отпевать-то,– оборвал его Михалка. – Дай родным воздухом надышаться.
– Все в руце божьей, – согласно закивал Полюд. – Дышите, покуда дышится. Но помните: не принял вас ни Полоцк, ни Смоленск. Один владыко и пекся. Езжай, говорит, Полюд, встреть гостей с честью. Поспрошай, не обидел ли кто в пути, стражу возьми надежную, доставь на двор ко мне ночью ли, днем ли – завсегда, мол, рад видеть у себя в палатах молодых Юрьевичей. Натерпелись они от Андрея – нам же о том печись, дабы не очерствели у них сердца, не копилась обида на землю русскую.
– Благодарствуй, боярин, – сказал Всеволод. – Да и мы тож не забывчивы. А на брата нашего Андрея обиды у нас нет. Приедем в Новгород, примем благословение от владыки, а там как бог даст. И на том рады, что не чужая – своя земля под ногами. На своей земле, хоть и в малом городке, а – на родине.
– Хорошие слова говоришь, княже, – заулыбался Полюд. – Молод ты, да умом крепок. Подсказок тебе не занимать. Поглядишь вокруг – все сам поймешь...
Находчив боярин – вона как выскользнул! – но заметили молодые князья, что беседою он остался не очень доволен.
Ночью Всеволоду плохо спалось: донимали клопы. Накинув на исподнее кожух, молодой князь нашарил на кадушке возле двери берестяной ковшик, отпил водицы, вышел на крыльцо. Ночь была студеная, лунная, голубо поблескивали на дворе промерзшие лужицы. Возле баньки похрумкивал сеном чужой конь, в тени избы под крыль цом разговаривал с кем-то боярин Полюд. Всеволод сразу признал его по гнусавому, распевному голосу.
– Ты, Кухта, шибко-то не своевольничай! – наставлял он собеседника. – То, что сговорено, на том и я, и владыко стоим крепко. Остальное не твоего ума дело.
– Или мне своя голова не дорога! – басовито отвечал Кухта. – Про что толкуешь, боярин?
– А про то и толкую, – перебил Полюд, – что промеж нами сказанное не для чужих ушей. И перечить не смей – худо будет. Тебе же мой наказ таков. Ни часа не мешкая, скачи в Новгород, собирай народ супротив Святослава. Пущай так говорят: продался-де князь Андрею суздальскому, тщится порушить святую вольницу, а сам творит богомерзкое: хулит церковь, не почитает владыку, пирует в монастырях со сластолюбивыми черницами...
– Не поверят, боярин...
– Пирует в монастырях с черницами, – возвысил голос Полюд, обрывая Кухту, – шлет челядинов своих на дороги ко Пскову, и те, останавливая своих и заморских купцов, грабят и убивают их. И пришла-де пора спросить с князя за все... Так ли понял?
– Понял, боярин.
– Да не забудь, чтоб говорили на вече: просим, мол, всем миром ехать посаднику нашему в Киев к Мстиславу Изяславичу – пусть отпустит к нам своего сына князем. Мы же учиним с ним ряд по-обычаю, дабы жить в мире и добром согласии.
Полюд помолчал.
– С теми же, что почнут народ мутить: мы-де Святослава знаем, князь он доброй и справедливой, – проговорил он строго, – с теми вожжаться неча: на Великий мост их, да и – в Волхов. Вота как!
Зябко сделалось Всеволоду от случайно подслушанного разговора. Хорош боярин: не затем только, чтобы встретить молодых князей, направил его во Псков Лука – лживостью и коварством связала их одна забота. Ране-то и не думалось, как выкликают на вече угодного Новгороду князя...
– А теперь – ступай! – проговорил под крыльцом Полюд, и Кухта зашагал вразвалку к коню.
Долго не мог надивиться слышанному и виденному
Всеволод. И, вернувшись в ложницу, опять не спал, ворочался с боку на бок – и не оттого, что жалили алчные клопы; виделось в полудреме: стоял перед его глазами сладкоречивый боярин Полюд – то распухал, то уменьшался, то склонялся над лежанкой, а то глядел, из угла из-под теплой шубы горящим, как уголь, глазом...
Утром Полюд вошел в ложницу, как всегда, бодрый и улыбчивый.
– Вставайте, князья. Солнышко на дворе, а нам в путь-дорогу!
И верно: в приоткрытые оконца били золотые лучи; в соседней комнате мелькал распашной сарафан – хозяйка накрывала на стол; полы и лестницы поскрипывали – по избе взад и вперед ходили занятые люди, слышались близкие и далекие голоса.
Всеволод сел на лежанке, кулаками протер заспанные глаза: что за наваждение, да, никак, все привиделось?
Но Полюд стоял прямо перед ним, раздвигал в улыбке обросший неопрятной бородою рот, глаза его были внимательны, и мутным облачком висела в их глубине тревога.
Нет, не приснился Всеволоду странный сон: все, как помнит он, все так и было.
2
К Новгороду подъезжали на исходе дня. На дороге было людно: смерды , ездившие в город, возвращались в свои деревни, – свесив с телег обутые в кожаные поршни ноги, без любопытства глядели на встретившихся всадников. Да и чему дивиться! В Новгород со всех сторон земли стекается разный народ – оттого на улицах его не протолкнуться даже и в обычные дни.
Сдерживая играющего под седлом коня, Всеволод с волнением всматривался в бусеющее за островками голых березняков небо: вот-вот, по словам трусившего рядом Полюда, должны были показаться шеломы Софийского собора.
– Ты, княже, о правую руку гляди, – ласково наставлял боярин. – Вона, видишь, будто кто костерок зажег...
– Да где же, где? – нетерпеливо переспрашивал Всеволод, а сам уже видел и костерок, и разбегающиеся в сто
роны бревенчатые стены детинца и крепкие избы, прилепившиеся у самого того места, где детинец могуче врастал в раскинувшиеся от края и до края земли, светлеющие под солнцем поля.
У Михалки глаза тоже блестели, и он тоже восторженно глядел по сторонам: вот оно, диво дивное!
Много стран исходили князья, но такого не видывали нигде, разве что только в Царьграде, а немецким городишкам, к примеру, до Новгорода вовек не дотянуться – велик, зело велик, и срублен добротно, и хозяин, по всему видать, живет здесь крепкий и заботливый.
У немцев, бывало, едешь – грязи коню по самое брюхо, а в Новгороде и главная и боковые улочки выстланы широкими деревянными плахами, по бокам вычищены и выметены канавки, у изб стоят на случай пожара врытые в землю бочки с водой. На одном из шумных перекрестков плотники, потеснив толпу, сидели верхом на расколотых вдоль кряжах и выдалбливали в них желоба. Чуть подале четверо мужиков, наложив выдолбленные половинки друг на друга, старательно запеленывали их в мягкое лыко. Много таких запеленутых стволов лежало вдоль всей улицы.
Дивясь увиденному, Всеволод даже попридержал возле мужиков коня.
– Али громом поразило? – оторвавшись от работы, добродушно спросил его один из плотников. Остальные посмотрели на князя приветливо – гордились тем, что удивили чужака: ишь как вперился, морщит лоб, а невдомек ему, пришлому, что ведут они от Ярославова дворища в Волхов отвод для лишней воды, скапливающейся на улицах и на вечевой площади по весне после таяния снегов...
– Чудеса-а! – качал головой Всеволод, радуя Полюда. – Ну и хитрецы у вас мужики.
– Один к одному, – щурился от удовольствия боярин. И тут же омрачал молодых князей:
– Оттого все и глядят алчным взором за Ильмень-озеро, что – чудеса. Не своим горбом добыто, а – сладко. Ничего, – он резко дернул удила, и конь его часто застучал по деревянному настилу, – и Святослава пристегнем, и Андрею озоровать не позволим...
Вчерашнее уже стало забываться за разговорами (до
рога была далекая), а тут боярин сам воротил к тому ночному недоброму наваждению. Когда бы сон – еще полбеды, а и вправду кажется, будто сон (много раз ловил себя на этом Всеволод), – да разве забудешь идущего вразвалку к своему коню свирепого Кухту!
Почувствовал Полюд – не то сказал. Всеволод, хоть и молод, а не простак, боярин сразу об этом смекнул. Сызмала не уготовили ему ни высоких хором, ни сладких яств, ни книжной мудрости – все брал у жизни сам, и брать будет (оно по всему видно – упрям), оттого и морщина старческая пересекла высокий лоб. Где уж было догадаться боярину о том, что подслушал Всеволод его беседу с лихим Кухтой!
Меж тем кони, будто чуя предстоящий скорый отдых, легко одолели подъем к детинцу.
Вдруг обитые медью высокие створы ворот распахнулись, воротник испуганно прикрывшись локтем, отскочил в сторону, под сводами загрохотало, заржал взвившийся на дыбки серый конь, и мимо князей вихрем промчался небольшой отряд. В голове его промелькнуло синее корзно, кто-то крикнул обидное – Полюд замотался в седле, в сердцах сплюнул в сторону.
Темнело быстро. В детинец, за высокую стену, уже не доставали солнечные лучи; с низинки, от реки, поднималась прохлада; лужицы, разлившиеся от стаявшего снега по всему двору, кое-где подернуло тонким, как паутинка, ледком.
У крыльца Владычной палаты боярин и молодые князья спешились и кинули поводья в руки подоспевших служек. Поднялись по сложенному из крепких дубовых кряжей всходу.
– Да благословит вас бог, отроки! – раздался густой бас, и из полутемных сеней навстречу молодым князьям вышел сам владыка. Лицо его, иссеченное многочисленными мелкими морщинками, все светилось елейной улыбкой, на груди, впалой и немощной, болталась тяжелая, украшенная драгоценными каменьями панагия, но одежда была проста, как у мужика; большие жилистые руки, соединенные на животе, перебирали кипарисовые четки.
– Будь здрав, владыко, – сказал Михалка, выступая вперед и склоняя голову. Всеволод встал под благослове
ние с ним рядом. Лука мелко перекрестил их и трижды, по обычаю, облобызал, касаясь их щек сухими теплыми губами.
– Каково дошли до Новгорода? – спрашивал он, давая князьям знак следовать в покои.
– С божьей помощью, – отвечал Михалка за обоих.
Всеволод метнул беглый взгляд в сторону присмиревшего боярина. Владыка в Новгороде – всему голова, и, ежели Полюд в чем виноват, пусть благодарит князей за мягкость их, забывчивость и доброту. Еще не один день и не два обитать им на берегу Волхова, еще будет время оглядеться да прикинуть что к чему.
Меж тем у Михалки с владыкой завязалась добрая беседа. Лука был любознателен, выспрашивал, допытывался о виденном и слышанном, радовался, что новгородских купцов принимают на чужбине с почетом и лаской.
– Богата, зело богата земля Новгородская, – удовлетворенно кивал владыка. – Да и мастера у нас искусны: мечи куем всем на зависть, а новгородских замков хитрее во всей земле не сыскать. Щедра земля наша – мехами кого хошь удивим, зверя в лесах наших видимо-невидимо...
Хвалился Лука перед князьями, ровно перед чужестранцами. А какие же они чужестранцы? Землю свою покинули не по доброй воле, а вернулись сами. Никто их не звал, посулами не заманивал. Что ждет их здесь, одному богу ведомо, а не прельстило их ни чужое богатство, ни чужая слава. Ведомо ли это владыке?
«Ведомо», – прочел по его прищуренным глазам наблюдательный Всеволод.
Лука перехватил его пристальный взгляд. И потом, продолжая беседовать с Михалкой, все чаще вскидывал на Всеволода вопрошающие глаза.
«Ох, прилипчив княжич, – думал он с тревогой. – Одно слово: крепкий мономахов корень».
И бог весть еще какие мысли рождались в его голове! Но в одной утверждался владыка: с этим держи ухо востро.
«Змееныш», – думал о Всеволоде Полюд; вдруг ослепило его догадкой: знает, чертяка, боле, чем говорит. На языке-то у него добро, на устах улыбка, а что за пазухой?
Но Всеволодовы хитро прищуренные глаза не давали проникнуть в его мысли. Глядел он на Полюда ясно, а слова были чудные:
– Есть лукавый, который ходит согнувшись, в унынии, но внутри он полон коварства.
– Сии слова из «Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова», – одобрительно качал головой владыка.
«О чем он?» – удивлялся Михалка, глядя на брата. Полюд хихикнул. Ни один мускул не дрогнул на лице Всеволода. Поудобнее устроившись на лавке, он стал рассказывать о том, как они добирались до Колывани. Путь их лежал в распутицу, ночевать приходилось на грязных дворах. За коней брали втридорога.
Владыка слушал внимательно. Полюд поддакивал и мотал головой.
Служки внесли в палату подносы, на столе расставляли блюда с яствами, кувшины с дорогими винами. Глаза Всеволода заблестели, иссякла речь: внезапно он почувствовал сильный голод. Владыка пригласил их к трапезе.
Пока ели гусей и уток, пока пили меды и вина (Михалка, притомившийся с дороги, совсем почти не ел и не пил: зато Всеволод ел и пил за двоих), пока вели неторопливую беседу, на дворе стемнело; в горнице запалили свечи.
От сытости и разговоров, от запаха горячего воска и сладкого хмеля по телу растекалась приятная истома, клонило ко сну. Владыка заметил это, улыбнулся и сказал, что жить князьям определили у боярина Полюда, и ежели они того желают, то могут хоть сейчас отправиться за Волхов – кони их кормлены и поены.
Боярин проворно поднялся из-за стола и поклонился князьям:
– Все так и есть, как владыкой сказано. Для меня сие – великая радость.
Лука благословил дорогих гостей, проводил до двери, что делал не часто, и тем оказал им еще раз немалую честь.
За Волхов князья с Полюдом перебрались уже в полной темноте.
3
На дворе у Полюда по утрам – шум и гвалт. В распахнутые, железными полосами обитые ворота въезжали заляпанные грязью возы с добром из боярских ближних и дальних деревень. Расторопные юркие мужики в драных штанах и латаных рубахах споро переносили в кладовые мешки и кадушки, осклабясь, увертывались от плети краснорожего городского служки с маленькими, утопленными в щеки глазками. Служку звали Порфирием, был он из пришлых с юга и слыл на усадьбе Полюда верным псом... Молодым князьям Порфирий говаривал:
– Кто меня изручь кормит, тому из рук гляжу. В день страшный вся милостыня, тобою сотворенная, соберется в чашу твою.
Два добрых коня у князей: у Всеволода – белый, в желтых яблоках, у Михалки – каурый. Выезжая по утрам на прогулку, в который раз уж князья примечали: живут новгородцы прочно, избы новые, крытые не щепой, а досками, церкви нарядные, всему свету на удивление (есть чем похвалиться!), но за деловитостью и праздничным многоцветьем, которое наперед всего пленит пришлого человека, нет-нет да и промелькнет настороженный взгляд, проникнут холодом в душу высверкнувшие из толпы усмешливые, а то и злые глаза. То, что Полюд говорил, что Лука сказывал, – всё верно: возвысился над северной
Русью древний город на Волхове, но вот что высказывал Михалка Всеволоду, брату своему:
– Жиреют бояре, мнихи тоже не знают забот, купцы набивают сумы, а про то не мыслят, что едва обороняется юг от половецкой напасти, умывается русской кровушкой. Придет время – окровавится восход и над Ильменем, и волей своей новгородцы не похвалятся: порубят ее кривые мечи, пеплом развеют древнюю лепоту... Отсель далеко смердит: Андрей тож натерпелся от бояр, от них вся смута расползлась по Руси. Жить хотят сладко и без хлопот.
Не ведомо, однако ж, было ни Михалке, ни Всеволоду, что в ту же пору, стоя на крыльце Владычной палаты, Лука говорил Полюду:
– Вся беда у нас от князей приключилася: не живется им в холе и достатке, а ведь в вотчинах у них всего хоть отбавляй. Да нет же, свое-то под боком, никуды не денется, а пялят глаза на чужое. Узду бы на них боярскую – небось присмирели бы, небось поостереглись. В нашем-то Новгороде какой ни князь, а шибко не разгуляешься!..
– То верно, владыко, – вторил ему Полюд, – но узды такой еще не изготовили, чтобы каждому в пору пришлась. Покуда и умишком своим худым, и хитростью пробавляемся, а то и в ножки поклонимся – про то ты и сам ведаешь.
– Ведаю, – сдвигал на переносье брови Лука. – И то ведаю: новгородская вольница и Андрею суздальскому и Ростиславу киевскому все равно что кость поперек горла. Им только послаби – мигом очистят наши скотницы. А мы, как пчелки, – резану к резане гривну к гривне – и так-то всю жизнь: что дед, что прадед.. Ох-ох. И молодые князья, как смекнул я, тож в ту сторону глядят. Польги нам от них не сыщется никакой.
А Порфирий тем временем принимал на боярской усадьбе гостя. Не знатный был гость, а такой, без которого мужики на вече все равно что стадо без быка: коровы мычат, да не телятся.
У боярина – свои людишки во всех новгородских концах. Оттого ему и послабленье от Боярского совета, оттого и не засадили еще в поруб, а надо бы.
В конуре у Порфирия под красным крыльцом – дубовые лавки вдоль стен, в углу, на иконах, святые угодники десятками глаз пялятся на гостя сквозь желтые огоньки лампад.
Неторопливы речи Порфирия, губы служки растянуты в ласковой и страшной улыбке:
– Не туды поворотился, Кухта. Тебе наказ от боярина был: сбивать людишек против Святослава. А ты как рассудил? Боярские денежки-де далеко, когда еще возьмешь, а на дорогах купчишек что гусей на лугу – один другого жирней да податливее... Не все тебе ножичком-засапожником играть – индо все и по-другому обернется: как бы тогда тебе не умыться кровавыми слезами, Кухта. Полюд правду любит. За верность щедро одаряет казной, за ложь – карает. Где твоя черная осиночка, Кухта,– плачет не наплачется, зовет не назовется?.. Аль позабыл уговор? Аль память медами отшибло?
– He позабыл я наш уговор, – уставившись глазами в землю, неохотно отвечал Кухта, – людишки мои свое крикнут. Вече-то, чай, не впервой на нашу сторону поворачивать. А про купчишек сказывают тебе, Порфирий, зря – не мое енто дело...
– Перечить не моги! – подвскочив на лавке, будто рассерженный петух, сорвавшимся голосом прикрикнул Порфирий. – Днесь прибег в Боярский совет кончанский староста от суконщиков: взломали-де амбары, недосчитаемся лучшего сукна, а к воскресенью должны прибыть гости от немцев, по уговору менять сукно на мечи. Куды дел краденое, сказывай?
Кухта молчал. Порфирий загнул палец:
– Нынче Перенег, златокузнец, едва ума не лишился, да и есть с чего: пришли ночью зверообразные люди, взломали лари, над дочерью надругались, самого Перенега били палками по животу, пытали, где прячет золото и каменья...
У Кухты потная капля повисла на кончике носа. Порфирий гневно постучал сухим костистым кулаком по столу:
– Кару на твою голову, тать! И кабы не снадобился ты ныне боярину Полюду, велел бы тебя вязать, да с каменьями в мешок, да на дно Ильмень-озера. Туды тебе и дорога. Но, видать, родила тебя счастливая мамка, коль сидишь ты в боярском тереме...
Совсем уже извелся Кухта, тесный зипун прилип к влажной спине – не отдерешь, ноги отяжелели от страха: а что, как кликнет Порфирий своих людей да велит бить Кухту за все его грехи неисчислимые?.. Случалось такое на усадьбе Полюда, ходили о том страшные слухи по Новгороду. Сказывали и про то, как выжигал боярин своим холопам глаза, вырезал языки, а после топил замученных в озере – не зря проговорился Порфирий про мешок с каменьями: небось он-то и вершил расправу.
– Ты уж меня прости, Порфирий, батюшка, – заговорил Кухта онемевшим языком, – вели не казнить, а миловать. И про что сказывал ты, про то мне ведомо, но не всё моих рук дело. Кончанский староста – то моя работа, а Перенега в глаза не видывал, зря коришь. Что же до боярина, кормильца нашего, то все, что повелит, тем же мигом исполню...
– Ишь, какой покорливый стал, – смягчился Порфирий. – Аль испужался?
– Боярский суд короток...
– И то.
Совсем помягчал Порфирий, велел даже медов принести, стал угощать Кухту, а между чарами говорил, как надобно ходить по дворам и тайно склонять новгородцев против Святослава.
– Владыко про то проведает, еще хуже не сносить мне головы, – осторожничал Кухта.
– Перед владыкой не ты в ответе, – довольно попугав, успокаивал его Порфирий.
Дело было сделана
А Святослав тем часом, вернувшись с охоты, беседовал в терему со своими людьми. Знал он уж о возвращении с чужбины Андреевых братов и послал своего меченошу на Полюдов двор кликнуть их к себе в гости на Городище, но не успел меченоша и порога переступить, как попятился от двери и в сени вступили сами князья.
Встал Святослав со стольца, облобызал истово Михалку и Всеволода и просил князей сообща разделить трапезу.
Меды и брага лились рекой, гости хмелели, но приметили молодые князья, что сам Святослав почти не пил и средь общего веселья нет-нет да и бросал в их сторону встревоженные взгляды.
Когда все ушли и слуги, неслышно скользя между столами, быстро убрали остатки яств, князь угрюмо сказал:
– Про то не ведаю, о чем вели с вами беседу владыко с Полюдом, но хочу вам сказать, чтобы не верили вы ни единому их слову. Не други они вам, а враги заклятые и для того только сманили в Новгород и принимали со всею честью, чтобы усыпить Андрея...
– Не верим и мы Полюду, – ответил Святославу Михалка, – и не для того возвратились мы на Русь, чтобы гневить своего брата.
– Истинно вы Мономашичи, – обрадовался Святослав. – Дедова мудрость не даст вам прельститься щедрыми дарами новгородцев, ибо зрите недостойные дела, творимые владыкой и Боярским советом.
Тогда поведал Всеволод о тайной встрече Полюда с Кухтой.
– Значит, правду сказали мне, дабы поостерегся я, ибо не знаю всего коварства, на кое способен владыко, – грустно проговорил Святослав.
Потрескивали щедро расставленные по всему столу свечи, на дворе, позвякивая оружием, прохаживались вои, а князья все сидели и думали свою думу.
Поздней ночью ехали Михалка со Всеволодом на Полюдов двор. Не хотелось им возвращаться к боярину, слушать его льстивые речи, за улыбками прятать истинные свои мысли, благодарить за приют и за яства. Ехади не таясь, а самое время было бы поостеречься. Не достигли они еще и Волхова, где пролегал их путь, самое темное было место, как пропела у Всеволодова уха стрела и впилась острым жалом в шею Михалкова коня. Вскинулся конь, рухнул наземь – едва выбросился князь из седла. А от черного сруба метнулась за угол сгорбленная лохматая тень.
Не ушел тать от Михалки, настиг он его у Полыньи. Тут и Всеволод подоспел. Связали они брыкающегося людина, приволокли на Полюдов двор.
– Ахти мне! – вскрикнул, размахивая руками, Порфирий.– Наказывал боярин не пущать вас одних, нынче не оберусь греха. Да как же ты, тать, посмел руку поднять на князей?! —накинулся он на людина, но приметил Всеволод, что гнев его был притворен.
И людин, видать, глупый попался. Упасть бы ему князьям в ноги, молить о пощаде – ан нет: стоит себе, глядит на беснующегося Порфирия да подмаргивает черным глазом.
Совсем осерчал Порфирий, кликнул слуг. Во дворе поднялась возня, от запаленных факелов светло стало, как днем. Уволокли татя в поруб, князей ввели на всход, в теплые сени, где уже стоял в исподнем не на шутку перепуганный Полюд.
– Куды глядишь ты, нечистая сила?! – накинулся боярин на Порфирия. – Этак-то привечаешь ты наших дорогих гостей?! Кому я наказывал боронить князей пуще глаза, сказывай.
– Моя вина, боярин, – потупился Порфирий. – Да только разве за князьями углядишь? Резвые они, и кони у них резвые, а как поехали ко Святославу на Городище, тут я своим людишкам и сказал: князь наш оглядлив, беды не допустит, велит сопроводить гостей до самой твоей усадьбы. Да вот оно как обернулось... Уж не Святославов ли человечек озоровал?
Понял Полюд, к чему клонит догадливый Порфирий.
– Веди-ко мужичонку сюда, – гневно распорядился он. – Нынче же спросим с него, кто таков и почто метнул стрелу...
Порфирий поклонился и вышел за дверь.
Потея и угодливо кланяясь, боярин проводил князей в опочивальню.
– Неспокойно нынче стало в Новгороде, – говорил он, забегая вперед и распахивая услужливо двери. – Скорбит владыко, а управы на шатучих татей нет. Святослав, князь наш, молод, не блюдет векового закона, сеет смуту, а о том не знает, что только на твердой боярской воле и стоит древняя наша вольница. Да простятся ему все грехи, а вам вот мой наказ: впредь без воев со двора ни шагу. Боярский совет за вас перед Андреем в ответе...
– Ишь како запел, – сказал Всеволод, когда они с Михалкой остались одни.
– Кшить ты! – внезапно оборвал его Михалка. Всеволод осекся – и вовремя: дверь распахнулась, на пороге появился растерянный Полюд.
– Сбежал мужичонко-то, сбежал, – пролепетал он ссохшимися губами. – Как повели его в поруб, так и сбежал...– И, чуть помолчав, добавил: – Да только от нас разве сбежишь?
– Поймали? – вскинулся Всеволод.
– Настиг его вой – уж у ворот был, уж полез на частокол, – да и рассек топором-от. От шеи до брюха развалил – силен...
4
Лука гневно ударил посохом в пол.
– А я что сказывал?! – взревел он. – Я что тебе, Полюд, сказывал: гляди за Святославом в оба. Не досмотришь оком – заплатишь боком.
– Смилостивись, владыко, – лебезил растерянный боярин.– Како за ентим кобелем доглядишь? Меды пьет, охотой балуется – везде мое ухо.
– Оглохло оно, ухо-то...
– Оглохло, – совсем падая духом, согласился Полюд.
– Очеса-то ослепли...
– Ослепли, владыко, – покорно вторил боярин.
– Нынче в Великие Луки подался князь, завтра жди во Владимире у Андрея.
– Далеко глядишь...
– Еще дале вижу. Пошумели твои мужики на вече, иных покалечили, иных покидали в Волхов, а что толку?
– Не возворотится Святослав. Чай, то нам и на руку. Кликнем иного князя. Иной-то посговорчивее будет.
– Кабы кликнули.
– Кликнем, – уверенно кивнул Полюд. – А Святославу неча в Луках сидеть. Покуда он в пределах новгородских, то вроде бы и наш князь...
Остыв от гнева, владыка водворился на лавку. Понятливо поглядел на Полюда, ухмыльнулся.
– Аль задумка какая, боярин? Сказывай.
– Да уж что и сказывать, коли все сказано, – все более успокаиваясь, начал Полюд. – Вече решило: не быть Святославу у нас князем. Творил он богу неугодное, Новгороду во зло – каково сидеть ему на столе? Донесем Константину, митрополиту, сам-де ушел князь, не пожелал служить Великому Новгороду. На том и клятва наша, даденная отцу Святослава, Ростиславу, кончается. Хоть и не поклонился князь вечу, а во всем с ним согласен, коли так и поступил, как вече решило... Но, покуда сидит он в Луках, еще висит над нами беда. А как изгоним – возврата уж нет. Пошли посадника, пусть объявит ему нашу волю.
– Умен ты, боярин, – похвалил владыка.– А как поступим с братами Андреевыми?
– Тут другой сказ, – подумав, сказал Полюд.– Сердить Андрея нам ни к чему. Глядишь, братов его приласкаем, он и смягчится: не держит-де Новгород супротив него зла, а всё Святославова неуступчивость. Пущай не гневается...
– Ишь ты каков, – проговорил гладыка, – да неспроста, знать, про Андрея заладил:пущай не гневается... Андрей-то и на братов не поглядит – изгнал уж было.
– Нынче возвращению их не противился.
Помолчав, владыка встал.
– Быть по сему, Полюд, – сказал он. – Вели-ко кликнуть ко мне молодых князей.
С трудом разыскали Полюдовы служки Михалку со Всеволодом, привели во Владычную палату.
Лука встретил их приветливо, сажал на крытые мягкими коврами лавки, выспрашивал, всем ли довольны, не чинят ли им в Новгороде каких неудобств.
– Всем довольны, владыко, – спокойно отвечал Михалка. – Неудобств нам никаких не чинят. Спим, едим сладко, Полюдовы людишки стерегут нас на каждом углу.
А Всеволод сказал:
– Ждет нас брат наш Андрей во Владимире, не шибко ли мы у тебя задержались, владыко?
Вопрос этот Луку застал врасплох. Наслышан он был о встречах молодых князей со Святославом. Уж не подвох ли какой во Всеволодовой простодушной речи?
Но глаза Всеволода были ясны, и Михалка глядел на владыку ясными глазами.
И принялся Лука жаловаться на Святослава. Думал про себя: отпущу молодых князей, донесут они о моей печали Андрею. Не супротив него замыслил Новгород изгнать Святослава – неугоден князь вечу, поелику не печется о новгородцах, хиреющих от княжеской немилости. И ежели то Андрею угодно, то посадят они на новгородский стол любого из его братьев. Потому ках знал: братьям своим Андрей благословения не даст, не верит еще им, боится, не таят ли они еще на него обиду. Пройдет время, много воды утечет в Волхове... Хитер, ох и хитер владыка.
– Неволить я вас не стану, – сказал Лука. – Коли не лежит у вас душа к Новгороду, ступайте во Владимир. Поклонитесь князю Андрею, передайте ему мое благословение...
Поблагодарили князья владыку, помолились вечером в Софии и следующим утром, чуть свет, отправились в путь.
Ехали с обозом, часто останавливались в деревнях, с волнением ждали, когда минуют новгородское порубежье. Чуяли, и в обозе стережет их недреманное Полюдово око.
