Текст книги " Большое гнездо"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

«Попал, как сом в вершу», – вдруг подумал он о себе. Но тут же отбросил дурные мысли, ноги подсунул под столец, склонился к боярам:

– Какую думу думать будем?

– Какую уж думу думать, коли враг на загривке? – отвечали разноголосо бояре. – Замиряться надо с Владимиром, вот и весь сказ.

Но иные говорили разумно:

– Ты – князь, с тобою мы не один пуд соли съели. Собери по Волыни, что собрать сможешь. А мы тебе завсегда поможем.

И тех и других внимательно слушал Роман, сидел молча, теребил бороду.

– Много бед успел натерпеться народ твой от галичан. Кликни выборных, пусть свое слово скажут...

– В кузнях вели мечи и кольчуги ковать...

– В деревнях собери дань, чтобы войску было не голодно...

– Да не мешкай, княже. Видал, какие ноне встали хлеба? Ежели не справимся с галичанами, то не успеем убрать хлеб. Опустеют житницы, мужики метнутся из сел... Тогда небось и сами пойдем на поклон. Тогда нипочем не устоим.

Гул стоял в гриднице. Спорили бояре друг с другом, вскакивали, размахивали длинными рукавами шуб.

Но были эти шум и гвалт любы Роману. Не все, значит, бояре худого племени, были среди них и мудрые головы.

– Не зря собирал я вас, бояре, – сказал им князь. – На добром совете спасибо. А особливо тем, кто поддержал, кто и в мыслях не имел, чтобы Волынь отдать Владимиру галицкому. Малая беда большую родит, но ежели встанем все, как один, от любой беды отгородимся. Вот мое последнее слово. А заутра сами садитесь на коней и холопов своих ведите в мою рать. Да оружно, да оконно, да чтобы никто не вздумал прятаться в вотчинах. С Галичем разберусь – каждому свое воздам. За мною не пропадет – знайте.

Ввечеру, едва отужинал князь, под окнами терема раздались бойкие голоса.

Роман вышел на крыльцо:

– Почто вопите?

– Беда, князь, – выскочил перед ним воротник.

– Эко беда, – усмехнулся Роман. – Нынче горшей беды нет, как увидеть галичан под своими валами...

– Галичане, княже, и есть, – пролепетал перепуганный воротник.

– Не дури, воротник, людей зазря не полоши, – сказал князь и собрался обратно в терем.

– Верь мне, княже! – завопил мужик. – Пусть полопаются мои очи, ежели это не галичане. Сам едва не принял стрелу, да, хорошо, только ухо зацепило...

Складно сказывал мужик, и все у него вроде сходилось. И отметина на ухе кровоточила.

Сразу серьезным стал князь, вгляделся пристально в воротника и велел отрокам вести коня.

Всунул он ногу в стремя, бросил покорное тело в седло. Воротник юркнул впереди него, не отстал на улице. Еще несколько гридней увязалось за Романом. Вместе с князем поднялись на вал.

Смеркалось уже. За рекой расстилался туман, на закраине неба полыхали кучерявые облака, дорога, уходившая на юг, к Галичу, светло петляла среди темных лугов.

– Вон они, вон! – крикнул один из гридней и вытянул перед собой руку.

И верно, из приземистых кустов, спускавшихся одним своим краем к реке, а другим взбегавших на пригорок, показался конный отряд.

«Да неужто и впрямь Владимир успел до нас докатиться?» – удивился Роман, чувствуя, как тревожно покалывает в боку.

Тем временем на вал поспел и поотставший в городе воротник.

– Они, они и есть, – подтвердил он, словно бы даже и с радостью. – Почто обманывать мне тебя, княже?

– Цыц ты! – оборвал его князь. – Ну-ка, спущайся вниз да живо отворяй ворота. Поглядим, что там за храбрецы и откудова к нам пожаловали.

– Ты бы остерегся, княже, – стали уговаривать его гридни. – Не ровен час, еще угодишь под стрелу.

– Страшен сон, да милостив бог, – сказал Роман и, сбежав с вала, сел на коня.

– Свят-свят, – быстро перекрестил его мужик, распахивая ворота. Гридни поскакали за князем.

– А вы за мной почто? – остановил коня Роман.

– Так нешто тебя одного бросать пред ворогами? – удивился голубоглазый гридень с тонкой белой шеей, на которой висела деревянная оберега.

– Мой конь – ветер, – сказал князь, – а ваши – клячи. На таких только дрова из лесу возить.

– Не обижай нас, княже, – просили гридни. – А с тобою нам никогда не страшно.

– Ну, глядите у меня, – улыбнулся польщенный князь и поскакал по полю. Гридни едва поспевали за ним – лошаденки и впрямь были у них худы и малосильны.

В отряде заметили приближающегося князя, сгрудились, советуясь, потом рассыпались по луговине. На взгорке осталось трое. Один из них поднял руку:

– Кто такие?

– А вы? – спросил Роман, останавливая коня. Гридни нагнали его и вплотную грудились за спиной.

– Я сотник князя Владимира галицкого Квашня.

– А я Роман. С чем пожаловал, сотник, на Волынь?

Почто не падаешь пред князем? Почто вопрошаешь дерзко?..

Квашня ненадолго замешкался, но тут же снова выпрямился в седле:

– А не врешь?

– Подъезжай ближе, сам увидишь...

На взгорке пошептались.

– Не, – ответил сотник. – Вот пымаем тебя, там и поглядим.

– Руки коротки, – сказал князь, сдерживая играющего под ним коня.

Квашня сделал знак рукой и съехал со взгорка. Рассыпавшиеся по луговине вершники устремились к Роману.

Любил поиграть со смертью Роман, любил быструю езду и жаркую сечу. Выбрал он среди скакавших навстречу ему воев рослого богатыря на вороном коне, выхватил меч, сшибся, рассек сильным ударом ему щит, достал до плеча – кувыркнулся воин, упал, распластав бессильные руки, затих.

– Эй! – кричал сотник, разевая рот. – Нынче вижу, что это Роман. Берите князя живьем!..

– Все ли целы? – спросил князь скакавших за его спиной гридней.

– Все целы, княже.

Зная задиристый нрав Романа, подумали галичане, что он снова развернет коня, сгрудились поплотнее. Но похитрее их оказался князь – без толку голову свою подставлять под меч он не хотел. Дорога к городу была свободна, и он пустил коня своего в сторону от галичан.

Видя, что Романа им не догнать, стали метать в него галицкие вои стрелы.

– Дурни! – ругал их сотник. – Куды раньше глядели?

Жаль ему было упущенной награды. То-то порадовал бы он своего князя, то-то потешил бы.

Из всех стрел одна только достигла цели: угодила она промеж лопаток молодому гридню с деревянной оберегой на шее. Взмахнул он руками, склонился на гриву своего коня. Хороший получился бы из гридня вой, смелое было у него сердце. В первый раз встретился он лицом к лицу с врагом, а не струсил. Но второму разу уже не бывать...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Недолго отдохнув в Москве, Всеволод со всем войском и с обозами двинулся к Смоленску, чтобы соединиться с Рюриковым братом Давыдом.

Сошла июльская удручающая жара. На свежем жнивье собирались крикливые грачиные стаи, в лугах шумливо озоровали скворцы, предвещая скорый отлет. В деревнях справляли праздник первого снопа, над крышами изб витали пахучие дымки, бабы выносили воям свежеиспеченные колоба, поили парным молоком.

Молодого князя Юрия Мария в поход не пустила, а Константин был рядом со Всеволодом. Но когда наскучивали ему неторопливые речи отца, он давал коню шпоры и нагонял головной отряд, в котором ехали Словиша и Веселица со Звезданом. Здесь ему всегда находилось дело, а уж рассказов он от дружинников наслушался таких, хоть уши затыкай.

Подрос Константин, раздался в плечах, легкий пушок заиндевел на верхней губе.

Молодого княжича дружинники не стеснялись, говорили при нем открыто. И это льстило Константину: вон Словиша – отчаянный вой, а обращается к нему, как ровня, спрашивает совета, как у взрослого.

К Смоленску ближе отступило на север равнинное ополье – плотнее и выше пошли леса. Чем дальше, тем труднее продиралось сквозь них многочисленное Всеволодово воинство. Пробирались сквозь бурелом не только тореной дорогой, но и узкими тропками, боялись потерять друг друга, часто пересылались дозорами.

Случалось, в лесной глухомани наезжали на топкие болота и тихие озерца с прозрачной студеной водой. Здесь воям было раздолье. Сбросив лишнее платье, в рубахах, с гибкими луками в руках, они разбредались по низким берегам, стерегли и били в лет гусей и уток.

Константин не отставал от дружинников. Осторожно пробираясь в зарослях, Веселица наставлял княжича:

– Не суетись, к утке подходи по ветру. Как вскинется она над водой, так ляжет на крыло против ветра – иначе ей не взлететь. Тут ты ее и жди, сама к тебе приблизится – вот и бей наверняка.

Случилось так, что из разных мест на одну крякву они вышли. Упала утка, пронзенная стрелой. Не раздеваясь.

Веселица бросился за нею в воду. Стрела его была, с меточкой на наконечнике.

Радовался княжич:

– А что, Веселица, ловко я ее в воздухе взял?

Держа утку в руке, смущенный и мокрый Веселица сказал невпопад:

– Да как же ты, княжич, такое выдумал? Моя стрела – моя и утка...

– Нет, моя, – побледнел Константин. Глаза у него узкими стали, злыми, лицо вдруг покрылось темными пятнами.

Ничего этого не заметил Веселица. Бросив утку на траву, сказал добродушно:

– Ишшо и ты возьмешь свою, княжич. Благо, на озере их видимо-невидимо. Отродясь такого места не встречал...

– Моя это утка, Веселица, – упрямо повторял Константин. – Почто перечишь? Почто дерзишь?..

С удивлением взглянул на Константина Веселица, пробормотал обиженно:

– Стрела моя на наконечнике с меточкой. Вот она!..

Снова хмурым сделался княжич, закричал, затопал ногами, размахнувшись, ударил Веселице по загривку. От неожиданности не устоял, покачнулся и сел Веселица в траву. Глазами моргает, глядит на Константина с испугом и удивлением.

– Так чья это утка, холоп? – спросил Константин, подступая ближе.

– Твоя, княжич. Как есть твоя, – образумившись, ответил дружинник. – От радости дух перехватило. А то, что ты в нее стрельнул, видел сам. И стрела твоя, ей-ей...

– То-то же, – удовлетворенно отступил княжич. Веселица поднялся с травы, посмотрел на Константина с удивлением. «А крутенек будет у молодого нрав, – подумал он. – Крепкий вырастет князь».

С тех пор стал держаться он с Константином настороже, лишних слов не говорил, наперед него не встревал в беседу.

– А что, Веселица, – спрашивал его Константин вечером у костра, – правду ли мне сказывали, будто был ты купцом, а дружинником тятенька тебя сделал?

– Все правда, княжич, – с готовностью отвечал Веселица.

– И далеко хаживал?

– Купецкое дело привольное. Где лучше идет товар, туды его и возишь.

– А в булгарах бывал?

– Бывал и в булгарах...

– Да верно ли говорят, что булгары другому богу молятся? – поблескивая высвеченными костром глазами, выпытывал Константин.

– Верно, княжич. Другой веры они.

– Да как же это?

– Так испокон веков на земле положено. Едина Русь, а князей на Руси сколь?..

– Ишь ты куды разговор ведешь, – недоверчиво разглядывал его Константин. – А батюшка мне иное сказывал...

– Что же тебе батюшка сказывал?

– Един бог в небесах, един и князь на Руси. Вот что сказывал!.. А те, что противятся, недруги нам. На них батюшка рать собрал, чтобы проучить. Впредь неповадно им будет ставить себя выше Владимира...

Константин замолчал, уставившись в огонь.

– И подумал я, Веселица: ежели бог един, то и земля едина. Так почто порознь живем? —проговорил он, вдруг встрепенувшись.

– Не нами сие устроено. Вот ты – княжич, а я дружинник. Почто так?.. Ведь и меня и тебя мамка в муках родила.

– Меня родила княгиня, – сказал Константин, как отрезал.

«Длинен у тебя язык, Веселица, так окоротят!» – поспешно одернул себя дружинник. Во второй раз попал он с княжичем впросак, а ведь зарекался.

Чтобы перевести на другое разговор, стал он рассказывать Константину, как ходил с товарами к германцам, как, будучи в Царьграде, видел огромное воинство, шедшее освобождать от неверных гроб господень.

– А ты в Иерусалиме бывал? – загорелись у Константина вновь оживившиеся глаза.

– Не, в те края я не хаживал.

Пытлив и любознателен был Константин, донимал своими вопросами не одного Веселицу. Доставалось от него и Словише, и Звездану. Было у Звездана в мешке приторочено к седлу много книг. И из тех книг рассказывал он молодому княжичу разные поучительные истории. Но Четки боялся Константин, к Четке с расспросами не лез, зато ежели попадал он в его руки, то подолгу не выходил из шатра.

Всеволод следил за ним строго, в ученом рвении Четку поощрял. Для того и взял он его с собою в поход, чтобы не оставлять княжича без надзору, чтобы ежедневно насыщать его ум полезными знаниями.

Один Четка среди всех отваживался покрикивать на Константина. И княжич не перечил ему, к отцу жаловаться не ходил, покорно зубрил отчерченные грязным ногтем попа страницы.

Горячее лето отходило с обильными в тот год дождями. Застревали на размытых дорогах обозы, ушедшие вперед отряды сами добывали себе пропитание: где в лесах набьют дичи, где очистят сусеки у запасливых крестьян.

Весть о том, что движется Всеволодова рать, летела далеко впереди. Уж на что Словиша был скор со своим летучим отрядом, но и он, наведываясь в иное село, встречал только пустые избы да голодных докучливых собак.

– Ишь ты, – ворчал он, смекая, как накормить своих людей. – Попрятались, ровно мыши...

И рассылал воев пошарить вокруг – далеко уйти мужики не могли. Находили беглых, приводили под стражей.

– Это что же вы, мужики, – стыдил их Словиша, – своих не привечаете, ровно и не хрестьяне мы, а поганые?

– Тута мы, – разводили мужики руками.

– А скот ваш где?

– Скот угнали...

– Кто ж угнал-то? Небось сами и угнали?..

– Нам что, – говорили мужики, – мы люди привычные, мы и на лебеде проживем. А скота у нас нет...

Конечно, ни единому слову их не верил Словиша:

– Ежели добром не хотите, так сыщем сами.

– Ищите, ратнички, ищите, дай-то вам бог, – согласно кивали мужики и покорно садились на завалинки.

Шарил Словиша по лесам, находил скот, говорил им:

– И не стыдно, мужики?

Мужики не стыдились Бабы плакали и не отдавали своих коров:

– Да как же мы без кормилицы-то? Как же детки наши малые?!

Скот забивали на месте, скоро свежевали туши, разводили за околицей села большие костры, ели, пили досыта и уходили дальше. У тех же ратников были дома свои семьи, ребятишки. Иные жалели, уходя:

– На смерть голодную кинули село...

– Как же они – зимой-то?

Однако не по своей воле шли они в поход, и многие из них не вернутся в родные избы. На всё воля князева. Князь дальше глядит, больше видит.

У самого Смоленска разведрилось, снова наступили жары. Отдохнувшее в ненастье солнце, прощаясь с летом, било в землю глубоко, выжигало травы и еще не снятые на полях хлеба. На первый спас пасечники собирали с лесных бортей мед. Затосковали ратники, вспоминали родные места, пели грустные песни.

– Ежели так будем ползти, то и на Мироны-ветрогоны не поспеем к Чернигову, – говорили опытные сотники, поглядывая на пасмурное небо.

Им ли было вникать во Всеволодовы задумки?! А что у него на уме, и ближние бояре не знали.

2

Давыд встречал Всеволода, как желанного гостя. По всему городу были расставлены бочки с пивом, попы служили в церквах молебны. Отстояв обедню в соборе Михаила Архангела, сами князья отправились пировать наособицу. На теремном крыльце и на просторном гульбище толпились пестро одетые гости.

Пожаловал по такому случаю в Смоленск и витебский князь Василько с красавицей дочерью.

Не из первых среди других князей на Руси был Василько, но держался гордо и независимо, а что до дочери его, то все вокруг только диву давались – и в кого она пошла? Ни отцовых черт, ни материных не заметно было в ее лице. Отец у нее скуласт и длиннонос, мать, говорят, тоже была не видной. Зато в юной княжне собралось все из самых дальних родов: и русская кровь, и польская, и половецкая причудливо переплелись в ее еще не устоявшемся облике.

Всеволод надолго задержал свой взгляд на ее лице, почувствовал, как шевельнулось в нем давно забытое. Щемяще затосковало сердце, жарче потекла застоявшаяся кровь...

Пир был недолог. Скоро Всеволод сказался усталым и удалился с Ратьшичем в отведенный ему покой. Немного времени спустя туда же пришли и Давыд с Васильком.

Здесь продолжалась начатая на пиру беседа, но без посторонних ушей и глаз. Князья сидели свободно, распахнув опашни, говорили, не боясь, что их подслушают.

Всеволод подстрекал Давыда щедрыми обещаниями, выспрашивал, что нового слышно из Смоленска и Чернигова. Особых новостей не было, и это настораживало. «Неужто и впрямь не боится меня черниговский князь?» – думал Всеволод. Гонцов от него ждал он еще по дороге в Смоленск.

Давыд принес жалобу на Рюрика:

– Сговаривались мы вмеете идти по Днепру, а он с Владимиром воюет Романа...

Василько больше слушал, чем сам говорил. Скуластое лицо его отсвечивало бронзой, в узких глазах не было ни тревоги, ни нетерпения. Сидел, расставив ноги, прочно привалившись спиной к чисто струганным бревнам.

У Давыда ходили под тонкой кожей лица упругие желваки, глаза горели жарко, неспокойные руки сминали угол бархатной скатерти. Оно и понятно: Василько на стороне, его больше литва беспокоит, Всеволод сидит у себя прочно, его не сдвинешь, а у Давыда Чернигов под самым боком. Ни проехать по Днепру, ни проплыть...

Только к самой полуночи разошлись князья, а ни о чем толком не договорились.

Встречи этой больше всего боялся Всеволод, думал о ней неотступно. А теперь и собою и беседой остался доволен. Лишнего он не сказал, своих замыслов не выдал. Пусть себе думают-гадают князья, а ему спешить пока некуда.

Понимал он, что главное сейчас не торопить время. Пусть кормит Давыд его беспокойное войско, путь тешит себя надеждой. А то, что Рюрик воюет Романа, тоже ему на руку. И Роман попритихнет на своей Волыни, и черниговский князь одумается. Постращать на стороне иной раз куда полезнее, чем сразу лезть в драку...

Утром снова сидели князья вместе за просторным столом в гриднице, хлебали уху, пили ядреный квас. По прохладе думалось легко, за приотворенным окошком мирно моросил дождь, начавшийся еще пополуночи.

Стараясь не беспокоить князей, вошел на цыпочках Ратьшич, склонился к уху Всеволода.

– Что? – князь отложил ложку, встал из-за стола. Давыд с Васильком быстро переглянулись.

Прогибая половицы тяжелыми шагами, Всеволод вышел. В сенях на лавке, сгорбившись, сидел Одноок. При виде князя вскочил, опасливо бегая глазками, залепетал что-то, поклонился, коснувшись пальцами пола.

– Ты?! – сверкнул белками глаз Всеволод.

– Бес попутал, княже! – помертвевшими, без кровинки, губами почти неслышно прошелестел Одноок.

Князь повернулся и быстро зашагал в горницу.

– Поспешай, боярин, – подтолкнул Одноока с мрачной молчаливостью стоявший за его спиной Ратьшич. – Да винись, винись. Оправдываться не моги. Не то хуже будет.

На непривычно сгибавшихся ногах Одноок заковылял за Всеволодом. Переступив порог, с размаху бухнулся ему в ноги, заелозил на ковре:

– Княже!

– Пес алчный, – сказал Всеволод, дергая перекошенным ртом. – Брюхо ненасытное. Волк!..

– Пощади, – не подымая головы, боясь поднять, лепетал Одноок. – Сам не ведал, что творю...

– Лжешь!.. В поруб брошу, сгною!

Всеволод опустился на лавку, смотрел на боярина брезгливым взглядом.

Чуть приподнявшись, но все еще стоя на четвереньках, боярин отважился вскинуть на него мутные от страха глаза. В животе у него стало жарко и каменно. «Господи, пронеси, господи», – мысленно взмолился Одноок.

– Ну-ка, сказывай. А таить ничего не смей, – потребовал князь.

– Как на духу, княже...

– Языком не молоти.

– Да как же не молотить-то, как же не молотить, – быстро забормотал боярин.

Кузьма горячо задышал ему в затылок:

– Не егозись...

Одноок заговорил, сбиваясь и проглатывая слова:

– Иконку это в церкви.. Оклад серебряной...

– В божьем-то храме, – сказал князь.

– Всё истинно так, – покорно кивнул Одноок, сглатывая слюну.

– Еще?

– Еще мужичков потряс... Так... Маленько...

– Ну?

– Рухлядь всякую...

– А еще, княже, схитрил Одноок, – вставил Рать шич. – Людишек бы его поглядел. Кого в дружину взял – срамота!

– Напраслина это, Кузьма, – смешался Одноок. В животе его забурчало, к горлу подкатила тошнота.

– Напраслина? – усмехнулся Кузьма. – Не играй с огнем, боярин. Тот к добру не управит, кто лукавит в делах.

– Куды шел ты? – спросил князь, перебегая глазами от Кузьмы к Однооку и снова к Кузьме. – Аль на поганых собрался?.. Смоленский мужик – тот же наш, русский. А ты бесчинствуешь, как в половецком стане. Что скажет Давыд? Каково пойдут с нами смоляне ко Чернигову?

Случись у себя такое, ни за что не спустил бы Однооку князь. Но здесь разговор был иной:

– Чтобы всё вернул, до маковой росиночки.

– Всё верну, княже.

Беседовать и дальше с боярином у Всеволода не было охоты.

Ратьшич тронул Одноока за плечо:

– Вставай. Не видишь разве – простил тебя князь.

– Простил ли? – с надеждой встрепенулся боярин.

Всеволод тяжело молчал.

– Простил, простил уж, – подтвердил Кузьма. Всеволод кивнул:

– Да не срами воинства нашего. А то гляди у меня, боярин...

Одноок поспешно ткнулся в половицу лбом. Выставив зад, попятился к двери, бормоча:

– Спасибо тебе, княже милостивый... Бес попутал... Как есть, бес... Нечистая сила...

Выпятившись за дверь, тяжело поднялся, кряхтя и охая. Кузьма Ратьшич вышел за ним следом.

– Жив, боярин?

– Ох, жив...

– Живи покуда. Да впредь позорчее оглядывайся.

Вернувшись к себе на двор, где жил постоем, боярин кликнул тиуна. Явился Фалалей, розовощекий и веселый:

– Звал, боярин?

Исподлобья, будто видит впервые, окинул Фалалея взглядом Одноок. С удовольствием наблюдая, как опадает лицо тиуна, сказал строго:

– Твой язык про меня по Смоленску разблаговестил?

– О чем ты, боярин?

– Кто по церквам оклады сдирал с икон?

Фалалей захлопал белесыми ресницами, но промолчал. Боярин посохом ударил в пол так, что выбил щепу:

– Ты сыщи-ко мне зачинщиков, Фалалей, не то самому несдобровать!

– Всё исполню, боярин! – облегченно вздохнул тиун и кинулся за дверь.

Мужики во дворе, сидя вокруг черной медяницы, хлебали жидкое сочиво. На Фалалея покосились с опаской, отложили ложки.

– А ну, сказывайте, ратнички, – со зловещей ласковостью в голосе проговорил тиун, – кто оклады сдирал по церквам с икон? Кто купцов обижал и посадских мирных смолян? Ты?!– ткнул он пальцем в одного из мужиков.

– Бог с тобой, Фалалей, – с испугом отстранился мужик.

– Тогда ты?!

Другой мужик перекрестился истово:

– Напраслину возводишь, тиун.

Притаился за спинами мужиков одноглазый и хромой. Фалалей отыскал его быстрым взглядом:

– А ну-ко, подымись, Овсей...

– Не я это, тиун, – пропищал калека.

– Ты подымись-ко, подымись. Почто за спины прячешься?

У Овсея мурашки поползли по спине, холодом подернулись остановившиеся глаза.

Тиун молча потянул из ножен меч. Калека заверещал, упав на колени, пополз к плетню.

У Фалалея лицо перекосилось от злобы...

– Ни про что погубил Овсея тиун, – зашептались мужики, когда Фалалей удалился.

– Тсс, – предупредил кто-то, – гляди да помалкивай. А калеку с того света все равно не вызволить...

Оттащив порубленного Овсея в тенечек под избой и еще немного пошептавшись, мужики снова вынули ложки и сгрудились вокруг котла...

3

Ночью плохо спалось Веселице. Долго ворочался он с боку на бок, почесывал занемевшие бока, вздыхал и таращил открытые глаза в потолок.

На владимирское приволье отлетали беспокойные мысли дружинника, видел он, словно въявь, озерную ширь за Переяславлем, спокойную Клязьму, нарядное торговище у Золотых ворот. Вспомнились ему и Малка, и Мисаил, и так сладко-тоскливо сделалось ему, что уж и вовсе стало не до сна.

Хорошие мысли с дурными об руку идут. Никак не мог он стряхнуть с себя пугающее видение: будто крался Вобей за ним по пятам, будто насмехался...

Сел Веселица на лавку, поглядел на похрапывающего рядом Звездана, встал и тихонько, на цыпочках, вышел из избы.

Под склоном высокого берега медленно катился неширокий в этих местах Днепр. Полный месяц плыл над его просторной гладью, и освещенный сад на задах избы был подернут голубоватой, серебрящейся дымкой. По узкой тропинке, с трудом пробираясь между кустов и боясь оступиться, Веселица спустился к воде.

На скользких, вдающихся далеко в реку мосточках он разулся и, сев, свесил ноги. Волна была ласковой и теплой.

Где только не носила Веселицу купеческая лихая судьба, в какие только воды не окунал он своих ног, а прекраснее русских спокойных рек не видывал он нигде. Посидишь вот так, поглядишь в живую глубину, отойдешь израненным сердцем, и недобрые мысли отринутся прочь...

Спокойно и мудро думалось Веселице. Смекал он, что после похода вернет его Всеволод во Владимир, а там заживут они с Малкой спокойно и без забот – свой очаг у него будет, родной человек в доме.

Неясно, в колеблющемся свете, отраженном рекой, вынырнула из-за бережка утлая лодочка. Не слышалось ни всплеска, ни шороха весел – тихо плыл челнок, подгоняемый одним течением.

Привстал Веселица, привычно насторожился: кого бог несет по реке в такую позднюю пору? Лег на доски, стал следить за челночком. Двоих заприметил в нем, услышал донесенный водою разборчивый шепот.

Облегченно вздохнул Веселица – не вороги это, не лихие люди, а двое милых говорят о своем. Но скоро в одном из говоривших стал вроде бы признавать дружинник голос молодого князя Константина.

И снова забилось сердце его с тревогой: в ночь да на пустынной реке княжич, как бы несчастья не стряслось.

Разве не наставлял его Всеволод следить за Константином в оба, далеко от себя не отпускать, от беды любой отгораживать?! Да как же сбег он от зорких дядек, как же на Днепре оказался? И кто приворожил его в этакую пору?.. Мал еще Константин, не смышлен, к злым людям попадет, греха не оберешься.

– Эй, княжич! – крикнул Веселица, сложив ладони у рта.

В лодке замолчали, замерли две тени, не шелохнутся.

– Княжич! – снова позвал Веселица.

Упало в воду, заплескалось нескорое весло. Лодка причалила к мосткам, закачалась на ударившей в берег волне.

«Да, никак, дочка Василька витебского с Константином-то», – удивился дружинник, становясь на колени и подтягивая лодку бортом к мосткам.

– Веселица? – вглядываясь в дружинника, недовольно проворчал княжич.

– Кому же еще быть?

– Эк тебя середь ночи-то угораздило, – сказал Константин, выпрыгивая на мостки и протягивая руку княжне.

«Она и есть, красавица писаная», – ласково подумал Веселица, суетясь на мостках и мешая княжичу.

– Ночь-то свежа, ног не промочил ли? – приставал он с расспросами.

Константин не слушал его, глядя на одну только княжну. Васильковна была боса, в одной рубахе – без телогреи и без кокошника. Ясное дело, и за нею не уследили. «Что дале-то делать?» – в замешательстве спросил себя Веселица. Теперь пожалел он, что кликнул княжича. Хоть и дите Константин, а с норовом.

Тут же, на мостках, принялся ругать его княжич:

– Аль подсматривать за мной наладился? Аль дел других нет? Тебе что было сказано батюшкой?

– Батюшка оберегать тебя велел, – оправдывался Веселица. – А тут послушал я, твой-то голос и признал. Уж не беда ли, думаю?

– Да какая беда, коли не звал я на помощь?

– Прости, княжич, ежели что не так...

– Не ругай его, – попросила Васильковна. – Он ведь худа нам не желал.

– Ладно, – сдался на ее уговоры Константин. – Иди спать, Веселица, да язык-то свой прикуси. Николи меня не видел, нигде не встречал. И про княжну ни слова.

Дело молодое, Веселице знакомое. Уж он ли не гуливал по ночам с владимирскими первыми красавицами, уж он ли не целовал их в уста, не говаривал им речей ласковых.

«Вырос княжич, а я и не заметил – когда, – рассуждал дружинник, подымаясь от реки в гору. – У Юрия, у того еще игры да забавы на уме, а этот вона как крылья расправил».

Утром кликнул его в свой терем Всеволод. Сердце вещее подсказало – неспроста.

Был князь в гриднице один с Константином, сидел, нахохлившись. Княжич рядом стоял, пунцовый от волнения.

– А скажи-ко мне, Веселица, – начал Всеволод, пристально глядя в глаза дружинника, – како с вечера тебе спалось?

– Худо, княже, – отвечал Веселица без запинки.

– Отчего же?

– Думы растревожили, княже, оттого и не спалось.

Всеволод постучал костяшками пальцев по столешнице, склонил голову набок с лукавой усмешкой.

– И давно это с тобой, Веселица?

– О чем говорить велишь, княже?

– Давно ли сон нейдет?

– Сон-то? Почитай, что ни ночь, княже...

– И вчера не спал?

– Как рукой отрезало, княже. Уж и сонной одури выпил, и душицы...

– Так, – бросил быстрый вгляд на Константина Всеволод. – А не бродил ли ты, Веселица, на воле, не встречал ли случаем княжича?..

– Винюсь, княже, встречал, – упал ему в ноги дружинник. – У воды-то вместе сидели, разговоры разговаривали, а про то я тебе не сказал. Много рыбы нынче в Днепре, показывал я княжичу, где сомов ловить...

Лицо Константина переменилось, глаза его с благодарностью смотрели на Веселицу. Всеволод, видно, тоже остался доволен допросом. Лукавинка сошла с его лица, черты расправились, стали добрее.

– Ишь, полуночники сыскались, – проворчал он. – То-то, гляжу я, нынче у Константина глаза красные...

– А я тебе что сказывал, батюшка? – воспрянул княжич.

– В другой раз от дядек-то не убегай, – строго сказал Всеволод. – Не для того они к тебе приставлены, чтобы ночью полошить город без нужды. Эвона как тебя вытянуло, а все дурь в голове...

– Не серчай, батюшка. В другой раз мы с Веселицей тебе сказываться будем.

– И тебе на будущее зарок, – снова обратился князь к дружиннику. – Без моего ведома со двора ни на шаг.

– Как повелишь, так и станется, княже.

– А нарушишь – на себя пеняй, – предупредил Всеволод. – На ветер слов я не бросаю. Ступай!

Рубаха на спине Веселицы промокла – хоть выжимай. Едва перевел он дух, задержавшись на крыльце, а Константин следом за ним выскочил: глаза озорные, в горле смех клокочет.

– Чему радуешься, княжич? – попрекнул его дружинник. – Тебе потеха, а мне каково?

– Не кручинься, Веселица, – похлопал его по плечу Константин. – Не великий грех взял ты на душу, вечером все отмолится. А за то, что уберег ты меня от батюшкиного гнева, воздам сторицей. Не забуду, ей-ей!..

4

Раненько поутру, чтобы неприметно было, выехали Словиша со Звезданом из Смоленска и по росной прохладе, где берегом Днепра, где удаляясь вместе с петляющей дорогой, пустили коней своих скорой рысью.

Путь предстоял им неблизкий, а дело, с которым они ехали, было важным. Сам Всеволод звал их к себе, беседовал недолго, но наставлял строго:

– Езжайте скоро, людям на глаза не попадайтесь, а пуще всего стерегитесь провидчиков князя Давыда. Пришла мне весть, что ждет вас человек из Чернигова. Встретитесь с ним и, что скажет он вам, то мне и донесете. Лишнего не болтайте, в ненужные разговоры не встревайте... С богом!

Поначалу все спокойно было. Дорога лежала пустынная, опасаться было некого, но в одной из деревенек возле кузни прилип к ним разговорчивый попутчик. То да се, слово за слово, вызвался он ехать с ними вместе. Не понравилось это дружинникам, но делать нечего – не гнать же от себя случайного человека. Погонишь – больше беды наживешь: чего доброго, заподозрит неладное.

Назад к карточке книги " Большое гнездо"