Текст книги " Большое гнездо"
Автор книги: Эдуард Зорин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
– Ты мне зубы не заговаривай, – сказал Звездан. – Метка твоя у меня до сих пор жива. Еще посчитаться надо... Выходи, коли смел, неча наперед себя мужиков подсовывать.
– А верно говорит, – подхватил кто-то. – Ты, Вобей, за чужими-то спинами не таись.
– Бери рогатину, да ежели старые знакомцы, то и сразись...
– Коли он тебя, пущай идет, куды шел... А коли ты его, то и...
Вобей презрительно присвистнул и строго поглядел на мужиков:
– Вона чего со страху-то выдумали!.. Ловки. А ежели у него меч, а у меня рогатина?.. То-то же... Нет, не таков у нас уговор.
– А что, – сказал Звездан, – может, и впрямь сразимся?
Ответ его подзадорил мужиков:
– Не юли, Вобей. Не нам одним головы класть.
Пров добавил:
– Давно я примечать стал, что хоронишься ты позади всех. А как добычу возьмем – ты всё себе.
Обидные говорил он слова – мужики задвигались, загалдели нестройно:
– Мы тебя ватаманом не выбирали.
– Ты себя ишшо покажи...
Вобей заметно струсил, отступил с тропы на шаг. Драться ему не хотелось. Привык он брать добычу наверняка, а тут еще неизвестно, как обернется. Ране-то он Звездана бы не испугался, но на сей раз увидел перед собою мужа, а не мальчика.
Пров сунул ему в руку рогатину. Вобей судорожно сжал ее и отступил еще на шаг. Мужики раздвинулись пошире.
Звездан вытоптал лунку, чтобы покрепче утвердить правую ногу. Руку с мечом держал свободно.
– Не, – сказал Вобей, отдавая рогатину. – Чо зря-то биться с ним? Верно я вам, мужики, говорю: ни денег, ни золота при нем нет и отродясь не было. Одноок, отец его, зело жадный боярин...
– Нынче у нас не об этом спор, – отстранил рогатину Пров.
– Верно, – сказали мужики. – Ты дерись, Вобей, а там поглядим. Может, и нет при нем золота, а может, и есть...
Вобей глядел затравленно, со страхом разглядывал зажатую в руке рогатину. Пров подтолкнул его в спину:
– Всякому дню забота своя. Аль струсил?
– Как погляжу, так вы храбрые...
– Нынче твой час.
Некуда деться Вобею. И рад бы он в чащу шмыгнуть, да не шмыгнешь, не простят ему мужики трусости и былого коварства. Со всех сторон подстерегает его неотвратимая смерть.
Уперся Вобей боком в черенок рогатины, натужился, изловчился, прыгнул на Звездана. Полоснул его дружинник мечом по плечу, отхватил добрый кусок зипуна – взвыл Вобей, стал тыкать перед собою рогатиной, не глядя. Вторым ударом легко выбил у него Звездан оружие из рук.
– Ай да парень, – похвалил его Пров. – Чо стоишь?
– Чо стоишь! – закричали мужики. Затаенная до поры ненависть к Вобею выплескива-лась из их разинутых глоток.
Вобей пошатнулся, вобрав голову в плечи, закрыл лицо руками.
– Зря галдите, мужики, – сказал Звездан, опуская меч. – Много зла сотворил мне Вобей, но безоружного бить я не стану.
– Эге, – удивился Пров и приказал мужикам, которые уже слушались его беспрекословно. – Дайте-ко другую рогатину Вобею...
Сунули Вобею в руки другую рогатину – и ее выбил Звездан.
– Вот теперь оно и видно, – сказал Пров, – не мужик ты, а хуже бабы... Чо с дружинником будем делать? – спросил он своих людей.
– Пущай идет куды глаза глядят, – решили все разом.
– А как с Вобеем быть?
– Пущай и он идет, – великодушно ответили они.
– Повезло тебе, Вобей, – усмехнулся Пров. – Живи покудова, а нам пора...
Как появилась ватага, так же неожиданно и скрылась. Двое остались на лесной тропе.
Звездан облегченно вздохнул и, не веря, что жив, провел рукавом по вспотевшему лбу.
Тут неподалеку снова затрещали сучья, заржали кони, и на тропу выехали оружные верховые.
3
Переговорив с посадником, Веселица с Ошаней времени зря не теряли. И хотя у озера зачинщиков драки не застали, у проходившего неподалеку старичка выведали, что и он видел показавшихся ему ненадежными людей, которые, по его словам, подались на вырубки.
Рубившие лес мужики были не на шутку встревожены.
– Все верно, захаживали к нам тати, – сказали они воям. – Пришли всей ватагой, ножичками грозили, забрали съестное и подались на Влену.
– На Влену ли? – засомневался Ошаня.
– Куды же еще. Они и промеж собою так говорили: пойдем-де на Влену, здесь все едино не разживемся, а на Влене – купцы, народ богатый, случайные проезжие опять же...
– Спасибо вам, мужички, что указали след, – поблагодарил их Веселица.
Тронулись дальше. На полпути до Влены, в небольшой деревеньке, навстречу воям высыпали бабы и ребятишки.
– Спасите, милые! – кричали они наперебой. – Снова не стало нам житья.
– Да что случилось?
– А то и случилось. С утра мужики наши в поле, а енти нагрянули, стали шарить в избах по углам. Марфуткиного парнишку рогатиной пришибли – шибко озоровали, ох, как озоровали...
– А давно ли ушли из села?
– Да как солнышко за церковку закатилось, так и ушли. Попу бороду подпалили, у икон оклады оборвали – и всё в мешки-то, всё в мешки...
– Много ли было их?
– Всего десятеро, не боле. Наши-то мужики с ними бы справились...
– Ну, Ошаня, – сказал Веселица своему приятелю, – легко отделались мы от них у озера. Хорошо, ты первым тягу дал...
– Это ты дал первым тягу, – отвечал Ошаня. – Шишку-то мне уже опосля посадили.
– После твоей-то шишки я ишшо отмахивался. Двое на меня насели, а третий – с ножом. Тут я и обомлел...
– Обомлеешь, коли жизнь дорога. Едва самих нас не словили, как тех карасиков.
Теперь смекали Веселица с Ошаней, что далеко давешние лихие людишки уйти никак не могли. Ежели были за полдень в деревне, то следы их должны вот-вот объявиться.
Ехали берегом реки, вполголоса переговаривались друг с другом, присматривались к кустам прислушивались к долетавшим из лесу шорохам. «Ровно на лося охотимся», – подумал Веселица. Только лось тот куды поопаснее и похитрее иного – двадцать ног у него и двадцать рук, и в каждой руке либо нож, либо рогатина.
«И впрямь легко мы от них отделались», – в который раз уже холодел Веселица от воспоминаний.
Долго ли, коротко ли ехали, вдруг скакавший впереди всех вой поднял предостерегающе руку. Отряд остановился. Люди принюхались – из ложбинки, лежавшей перед ними, тянуло дымком. Неужто так обнаглели тати, неужто не таятся?!
Но тревога их была напрасна. За поворотом показались выпряженные возы с уставленными в небо оглоблями. На оглоблях было развешано белье. Купцы, сгрудившись у костра, кончали вечернюю трапезу.
– Здорово, купцы-молодцы! – зычно приветствовал их Ошаня.
– Бог в помощь, – отвечали купцы. – Садитесь к нашему костру, гостями будете.
– Не до гостей нам, купцы, а за приглашение спасибо. Дороги вам ведомы, народ везде свой. А не встречались ли часом посторонние людишки?
– Да как сказать? Людишек нынче много разных развелось. Кто свой, кто не свой, не поймешь толком. А те, что к обозу нос совали, те, верно, уже далече...
– Где же вас побеспокоили-то?
– А на Влене. Едва сунулись вброд, а они на бережку. Думали, надоть, отбить воз-другой, но не тут-то было. Народ у нас смелый, нас на крик не возьмешь...
Все купцы, сидевшие у костра, были один к одному – все молодые и широкоплечие, на иных поблескивали кольчуги, мечи лежали у каждого под боком, чтобы долго не искать.
– А еще, совсем недавно это было, встретились нам два молодых удальца – из Новгорода, слышь-ко, возвращались ко Владимиру. У одного конь шибко красивый был, каурой масти (при этих словах у Веселицы дрогнуло сердце – не Звездан ли?) ...Так мы их насторожили – езжайте, мол, стороной, а ко Влене не суйтесь. Двое вас, как бы не случилось беды...
– Спасибо вам, купцы-молодцы, – сказал Веселица и так прикинул: на старом месте лихим людям толчись ни к чему – наделали они шуму, побоятся засады. И ежели куды подадутся сейчас, то не иначе как на владимирскую дорогу. Там про них еще никто и слыхом не слыхивал, а от Владимира на Переяславль и Ростов много всякого движется народу, есть чем поживиться.
Все верно прикинул Веселица. И часу они не скакали – наехали на мужика. Лежит на обочине босой и без верхнего платья, борода в крови.
Соскочил Веселица с коня, приложил ухо мужику к груди:
– Жив.
Полили мужика водой из сулеи, в рот влили меду. Открыл мужик глаза и снова зажмурился от страха.
– Не бойся нас, – сказал ему Веселица. – Не вороги мы, а твои спасители.
Мужик сел, прокашлялся и, взглянув на свои босые ноги, запричитал:
– Воры-грабители! Куды чоботы мои дели? Где сермяга?
– Снявши голову, по волосам не плачут, – тряхнул его за плечи Веселица. – Ежели скажешь, в какую сторону подались тати, сыщем и твою сермягу, и твои чоботы...
– А вы кто такие?
– Не твое дело спрашивать. Отвечай, да покороче.
– Короче некуды, – пролепетал мужик. – А как стукнули меня, так всю память и отшибли.
– Толку от тебя, видать, не добьешься, – покачал головою Веселица. – Сиди тут покуда. На обратном пути захватим в Переяславль...
– Спасибо, соколики, – обрадовался мужик. – А не забудете?
– Жди.
За речной излукой дорога пошла плотным лесом. Солнце уже реденько пробивалось сквозь сосны, в низинках, поросших папоротником, легко лохматился тонкий, как паутина, туман. Местами, за ивовой мелкой порослью, маслянисто поблескивали болотца.
– Гляди-ко, – шептал Веселице Ошаня, – как бы нечистая тропку-то не увела.
Надежды на то, чтобы захватить в лесу ватагу, у них уже почти не было. Скоро ночь падет на деревья, а в ночи, да в чаще, попробуй-ка человека сыскать. Еще ежели открытый человек, еще ежели голос подает – куда ни шло, а тайного человека не найдешь и рядом. Просидит за пеньком, проедешь мимо – он и был таков.
У Ошани ухо – все равно что у зверя лесного. Он первый услышал невнятные голоса. В одну сторону повернул коня, в другую и вдруг погнал его через вереск – весь отряд тут же пустился за ним следом...
Впереди замерли удаляющиеся быстрые шаги, а на тропинке – прямо против Веселицы, лицом к заходящему солнышку, – вырос из кустов Звездан. Стоит, на меч опирается, цепким взглядом сторожит мужика в лохматом треухе.
Увидев Веселицу, Звездан глаза вытаращил от изумления:
– Вот так встреча!
Кубарем скатился Веселица с коня, обнялся с другом, Ошаня, вглядевшись в мужика, закричал обрадованно:
– Старого знакомца пымали!..
Вои посмеивались, наезжая конями на пленника:
– Твой ли это тать, Веселица?
– Как ни прятался, а на крючок вздели...
– Хорош карась...
Веселица подошел к Вобею, дернул его за разрез зипуна:
– Свиделись, никак?
Вобей усмехнулся, скользким взглядом прилип к украсившему лицо дружинника синяку:
– Здорово я тебя...
– Должок за мной, – сказал Веселица и, размахнувшись, ударил Вобея по лицу.
– Так, – сказал Вобей и провел ребром ладони под носом. Долгим взглядом посмотрел на дрожащую окровавленную руку, покачал головой.
Ошаня прыгал рядом, примеривался, с какой бы подойти стороны.
– Дай-ко, и я добавлю, – проговорил он и влепил Вобею увесистую затрещину.
Вобей покачнулся, но не упал, скользнул окровавленной рукою под треух.
– Эй вы, – засмеялся Звездан, – мужика мне не попортите.
– Да тебе-то что за забота? – удивился Веселица. – У нас свой счет. С утра ищем должок вернуть.
– А моему должку скоро год будет...
И Звездан рассказал, как бежал с Вобеем от Одноока в Новгород, как пощекотал его тать ножом на Великом мосту, вспомнил и о сегодняшнем поединке.
– Да где же парнишка твой? – забеспокоился Веселица. – Не заплутал ли часом?
В лесу совсем стемнело. Возбужденно переговариваясь, вои правили прежним путем к владимирской дороге.
– Жаль, Прова со всей ватагой не схватили, – говорил Звездан, сидя позади Веселицы на его коне, – а с Вобеем я бы и сам справился.
– Ничо, – отвечал Веселица. – Нынче Прову наши места заказаны. Уведет он своих людишек подальше куды. Вот вернемся, скажу посаднику, чтобы слал по дорогам разъезды.
Правя конем среди темных кустов, радовался Веселица: то-то попотешит он Малку, то-то удивит. Кого-кого, а Звездана в гости в этакую пору она не ждет.
У Ошани мысли были свои. Думал он, как переступит порог избы, как обнимет перепуганную Степаниду и велит нести из погреба меду. А наутро в городе все узнают, как он ловил лихих людей, и не с кем-нибудь, а с Веселицей, любимым Всеволодовым дружинником...
Оставленный при дороге мужичок ждал их исправно, дрожа от холода и от страха под ракитовым кустом. Ошаня посадил его на своего коня.
– А сермяга? А чоботы? – пропищал мужик.
– Жаль, сермяги и чоботов твоих мы не добыли, – сказал Ошаня. – Завалялись у меня где-то дома новые лапти, сыщется и худой зипунишко...
– Дурни вы сиволапые, – ругался мужик. – Почто на срам везете? Лучше бы мне под тем кустом помереть.
Вот как ему жаль было своей сермяги и своих чоботов.
– Сам тачал чоботы, а сермягу жена мне сшила, – ворчал он. – Вернусь, что сказывать буду?
– Авось не вернешься, – успокоил жадного мужика раздосадованный Ошаня, – авось пришибут где – на этот раз до смерти...
Переяславль встретил их тишиной, только кое-где взбрехивали страдающие бессонницей старые псы.
– Пойдемте все ко мне в гости, – пригласил Веселица.
– А что, – согласились мужики, – можно и в гости. Жена-то не проводит помелом?
– Моя не проводит, – похвастался Веселица.
Отворили ворота, въехали. На дворе, у столбика, стоял привязанный конь.
– Уж не мой ли? – приглядываясь к нему, прошептал Звездан.
4
И точно – каурый. От радости у Звездана перехватило дыхание. Ежели каурый на дворе, то и Митяю где же быть еще, как не в избе.
– А я тебе что сказывала? – закричала Степанида Малке, разглядывая входящего в горницу Ошаню. – Чтобы мой погостевать пропустил, такого отродясь не бывало...
Удивленно выпучив глаза, Ошаня взирал на жену.
– Аль видишь впервой? – кричала Степанида. – И где тебя лешие носили?
– Вот баба, – передохнув, сказал Ошаня. – И отколь в ней только зло родится? Отколь слова берутся поганые? Ну, что честишь? Аль не видишь, что не один я, а с другами?..
– Дружки твои – такие же квасники. А ну, как хвачу кочергой!..
– Э-э, – попятился к двери Ошаня. Веселица, смеясь, обнял его за плечи.
– Ты, Степанида, не очень-то в чужом дому... Ошаня – мой гость, и моих гостей привечает моя хозяйка.
– Милости прошу, дорогие гостюшки, – выдвинулась из-за спины Степаниды Малка. – Проходите к столу, отдыхайте с дороги...
– Спасибо, хозяйка, – отвечали гости. – Доброе словечко в жемчуге...
– Просим милости вам от бога...
– Жить да молодеть, добреть да богатеть...
Все здоровались по чину, степенно проходили, крестясь на образа, рассаживались по лавкам.
– А Митяй где? – нетерпеливо спросил Малку Звездан. – Сказывай, куды спрятала Митяя?
– Тута я, куды меня прятать? Чай, не пряник, не съедят...
Парень вышел из-за полога, улыбаясь во все лицо. Обнял его Звездан, расцеловал в обе щеки.
– Да как же ты Веселицыну избу разыскал?
– Добрые люди подсказали.
– Мне он повстречался, – подала помягчавший голос Степанида. – Вижу, скачет парень сам не свой, конь в мыле. А наши-то только что в лес подались. Ну и напугалась я – уж не беда ли с кем стряслась?.. Хоть и дурак у меня мужик, а всё жаль. Все сердце-то об нем болит... Ну, я ентово паренька и остановила. То да се – выспросила да к Малке и проводила...
– Ай да баба! – воскликнул Ошаня. – Нешто не врешь? Нешто и впрямь тебе меня жаль?
– Да как же такого беспутного не жалеть? – засмеялась Степанида.
Ошаня хрюкнул от удовольствия и потянулся к ее губам.
– Ишь ты! – оттолкнула его от себя Степанида. – Сиди, где посадили, и озоровать не смей.
Размякшие гости разноголосо подначивали Ошаню:
– Ты, Ошаня, не робей!
– Эк разошлась твоя баба!
– Со Степанидой управиться – не лодию срубить!..
Счастливо блестя глазами, Веселица отозвал Малку в сторону, велел нацедить меду.
– Да за пленником нашим пригляди, что сидит в погребе. Горбушечку сунь ему, водицы...
– Может, медку подать?
– Можно и медку. Только дверь-от не отпирай, шибко злой он...
– Ой! – вскрикнула Малка.
– Да не бойсь ты, не бойсь, – успокоил ее Веселица. – Погодь, дай-ко я сам схожу.
На дворе – тьма. Кони, пофыркивая, сбились в кучу. Черное небо густо усыпано звездами, над частоколом узеньким серпиком повис молодой месяц.
Веселица бросил коням охапку недавно накошенной травы, осторожно нащупывая ногами ступеньки, спустился в погреб. В погребе было холодно и сухо. За досками в щелях попискивали мыши, затхло пахло землей и душисто – медом. Нацедив полное ведерко, Веселица выставил его наверх, подтянувшись, выпрыгнул сам. Зачерпнув ковшик меда, подошел к дверце, прислушался: Вобей не спал, ворочался на соломе.
– Эй ты, – позвал Веселица.
– Чего тебе? – не сразу откликнулся Вобей.
– На вот, проголодался, поди...
Веселица вынул из-за пазухи хлеб, просунул в щелку. Пролез под дверью и ковшик с медом. Вобей жевал, чавкая, громко хлебал мед.
Веселица посидел перед дверью на корточках. Не дождавшись ковшика, встал, чтобы уйти.
– Погоди, – сглотнув, сказал Вобей за дверью. – Слышь-ко?
– Ну?
– Ты того... Ты меня посаднику не отдавай.
– Чегой-то?
– Не пощадит меня посадник. Сымет голову, ей-ей...
Вобей помолчал, что-то долго соображая. Веселица снова собрался уходить.
– Стой! – приник к доскам Вобей. Дышал неглубоко и часто. – Ты бы меня отпустил, слышь-ко. Тебе-то какая от моей смерти польга?.. Скажешь, сам, мол, утек. А там пущай ловят. Уйду в леса, в пустынь, стану жить, грехи отмаливать...
Вспомнил Веселица Мисаила, не по себе ему стало – а что, как и впрямь раскается грешник? Бог ко всем милостив.
– Врешь ты все, Вобей, – сказал он сдавленно.
– Вот те крест, не вру, – убеждал пленник, еще ближе припадая к доскам. – Нет мне пути обратно в свою ватагу. К людям пути нет. Пусти.
– А что, как сызнова выйдешь на дорогу? За жизни загубленные кто в ответе будет?
– Не выйду... Опостылело мне все. Раскаянья хочу... А посадник не даст грехи отмолить. Доброе дело свершить не даст. Умру, как вор, никто про мое раскаянье не узнает.
Веселица молчал, но и не уходил, внушая Вобею надежду. Еще горячее, еще доверительнее говорил Вобей:
– Каюсь, много совершил я злых дел, смерти лютой заслужил. Но коли открылся мне свет истинный, нешто дашь умереть, не вкусив праведной жизни? Душа у тебя добрая, глаза ясные. Как увидел я тебя, так сразу и подумал: вот оно, мое спасение, через него обрету свет истинный... Отпусти.
Нет, не прошли зря твои вечерние беседы, доверчивый и кроткий Мисаил, запали они Веселице в сердце. Другой бы раздумьями терзаться не стал, и Вобеевы слова его бы не поколебали. А Веселицыны руки уже коснулись запора, и трепетные пальцы откидывали щеколду... Не торопись, Веселица, подумай еще раз: доброе ли дело творишь, не выпускаешь ли на волю темное зло?
Но говорил Мисаил: «Прости – и прощен будешь...»
– Выходи.
Озираясь, выбрался на волю Вобей, взъерошенный, как зверь, упал на колени, губами приник к руке дружинника:
– Ангел ты, святая душа. А во мне не сумлевайся – исполню свой обет и за тебя помолюсь.
– Молись, грешник, молись. Да не мешкай, ступай, покуда не увидели...
Кинулся Вобей во тьму, и затихли его шаги в отдалении. Веселица еще постоял немного, усмиряя встревоженное дыханье, взял ведерко с медом и вошел в избу.
– Ты где же это пропадал? – накинулся на него Звездан. – А мы уж искать тебя наладились...
– Чо искать-то? – смущенно пробормотал Веселица. – Покуда меду нацедил, покуда коням сена задал – седни у всех денек был не из легких.
– Вобея проведал ли? Сидит?
– Куды ж ему деться?..
Вои засмеялись, Звездан похлопал Веселицу по плечу:
– Поворачивайся, хозяин. Вон и ковшички, и чары уже на столе. Лей, да мимо не пролей, а мы песни петь будем.
– Скоморохов бы сюды!
– А то и гусляра...
– Гусляры князей забавляют. А мы сами себе и скоморохи, и гусляры.
Митяй глядел на всех с восторгом. Вот она жизнь! И четырех дней не минуло, как выехали из Новгорода, а сколько всего довелось повидать. Подле Ефросима-то робкой была его душа, а здесь робкому не место. Пили все помногу, еще боле хвастались. Митяй тоже хвастался – и никто над ним не смеялся, слушали с уважением, как равного...
А Веселице почему-то вдруг сделалось грустно. И зря ластилась к нему Малка, зря старался рассмешить Ошаня.
Под утро иные спали в ложнице – вразброс на половичках, иные – в горнице на столах. Только Ошаню и Веселицу не брал крепкий мед.
Ушла Степанида. Поводя вокруг себя покрасневшими глазами, Ошаня говорил с угрозой:
– Пойду к попу Еремею. Хочешь, пойдем со мной?
– Не, – отвечал Веселица, мотая головой.
– Ну, как хошь, – обиделся Ошаня и встал из-за стола. – Спасибо, хозяйка, за хлеб-соль. Ввечеру ко мне наведывайтесь...
– Куды же ты? – забеспокоилась Малка. – Глянь-ко, едва на ногах стоишь.
– Мне бы ишшо чару, – икнув, сказал Ошаня и грохнулся посреди горницы на прикорнувшего воя. Вой только хмыкнул, но даже не пошевелился. Ошаня деловито подобрал под себя его ногу, устроился, как на подушке, и мигом заснул.
– Пора и нам спать, – позвала Малка Веселицу.
– Чо разговоры зря говорить, – сказал посадник утром, выслушав Веселицу. – Ведите пленника, поглядим, что за зверь...
Был он в хорошем настроении и не сонный, как вчера, – видно, предстоящая забава радовала его и бодрила.
Ошаня виновато замялся. Веселица почесал за ухом.
– Не гневайся, боярин, – начал дружинник. – Человечка того лихого мы и впрямь словили – вои твои соврать не дадут.
– Да за чем же дело? – насторожился посадник, с удивлением разглядывая ранних гостей. Были они с перепоя вялые и пришибленные – языки ворочались с трудом. Да это не беда – кто не пивал на радостях? Вон и сам боярин не много дней тому назад набрался на крестинах, едва в терем приволокли.
– Сбёг наш пленник-то, – пробормотал Ошаня, запинаясь.
– Как это – сбег? – сразу потух боярин. – Что ты такое бормочешь?..
– Все верно, – подтвердил Веселица, пряча глаза. – Сбег...
– Куды же сбег-то? – невпопад выпалил посадник.
– А кто его знает, – сказал Ошаня. – Сбег – и всё тут. Ищи ветра в поле...
– С вечера заперли мы его в надежном месте, а он сбег...
– Дурни вы, – в сердцах обругал их боярин, – почто сразу в мой поруб не привели?
– Поздно было. Беспокоить тебя не хотели...
– Али насмехаться надо мной вздумали? – разжигал себя посадник.
– Что ты, боярин! – замахал руками Ошаня. – Да как же это мы над гобою насмехаться-то стали бы?..
– Сами виниться пришли, – поддержал приятеля Веселица. – Ты уж нас прости...
– Ладно, повинную голову меч не сечет, – подумав, смягчился посадник. – Однако, велю я вас самих посадить в поруб, чтобы впредь неповадно было. Добрая наука – хороший урок. Эй, люди!
Вошли отроки.
– Отворите-ко темницу да киньте туды добрых молодцев. Пущай маленько поразмыслят.
Схватили отроки Ошаню с Веселицей под руки, повели через двор. А во дворе вои их ждут, Звездан с Митяем да Малка со Степанидой.
– Куды же это мужиков наших повели? – завопила Степанида.
– А туды и повели, чтобы честной народ понапрасну не тревожили, – сказал оказавшийся рядом поп Еремей.
– Ну, Еремей, возвернусь из поруба, угощу я тебя!.. – замотался в руках у отроков Ошаня. – И ты, Степанида, гляди...
Ночной хмель еще не вовсе выскочил у него из головы. Отроки смеялись, держали Ошаню крепко, не больно заламывали ему руки назад – боялись повредить: мастеру руки да голова всего нужнее, а про добрые его дела знали все, Ошанины лодии славились по всей Ростовской земле.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
С радостью и тревогой приглядывалась Мария к тому, как взрослеют ее сыновья.
С радостью – потому что родная кровь, потому что все красивы и статны, обличьем в отца. С тревогой – потому что разными они росли, потому что не были друг на друга похожи. И больше всего любила она Константина с Юрием. И больше всех Константин с Юрием ее тревожили.
Когда совсем маленькими они были, все было у них общее. А повзрослели, вытянулись, пораздались в плечах – и стало их не узнать. Константин больше льнул к отцу, Юрий – к матери. Юрий – с Марией в монастырь, Константин – к Словише. Все чаще повадился он бывать у лихого Всеволодова дружинника. И князь потакал ему, позволял проводить целые дни в Словишином тереме.
Рано научился Константин держаться во взрослом седле, правил конем, как заправский вершник, из лука метко стрелял и уж прилаживался помаленьку к тяжелому Словишиному мечу.
Тогда по заказу Всеволода сковал ему Морхиня меч маленький, по руке, но острый, из крепкой закаленной стали.
– Еще порежется малец, – вздыхала Мария, не смея перечить князю.
– А пущай и порежется, – отвечал Всеволод, – в другой раз сноровистее будет. Ты вот мне Юрия вовсе попортила – чернец он, а не княжич. Почто балуешь дитя?
– Да как же его не баловать? – со слезами на глазах говорила княгиня. – Кому же и баловать дите, как не матери?
– Константина тебе не отдам. Он – старшой в роду. – раздражался Всеволод, – ему дело мое продолжать...
– Еще когда вырастет.
– Вырастет – не заметишь. А после его учить поздно будет.
За Юрия болело у Всеволода сердце. Иной раз и попрекнул бы Марию, но язык не поворачивался – ладно, время пройдет, все само по себе образуется. Надоест и ему класть земные поклоны, надоест слушать бестолковые бабьи разговоры.
Время шло, а одно сплеталось с другим. Стала примечать Мария, что все больше отдалялся от нее Всеволод. Все реже звал к себе, все реже хаживал к ней в ложницу. Истосковалась у нее душа, изранилась подозрениями. «Не завел ли себе полюбовницу князь?– думала она. – Не наскучила ли я ему?»
Подолгу гляделась в зеркало, пальчиками расправляла морщинки, замечала, что стареет. Приглашала бабок-травниц, просила у них совета: как молодость, красоту сохранить?
Бабы-травницы угодить ей старались, каждая давала свой совет:
– Растирай бурачок с медом, смазывайся по утрам...
– Пей настой брусники, собранной в зарев...
– Лопухом волосы-то мой, от лопуха седина не заводится...
Но била ей в виски седина, все больше появлялось белых прядей, а у глаз – мелких морщин. Не помогали ей советы прилежных травниц, годы шли, разрушая былую красоту.
Ворчливой сделалась Мария, сердилась на свеженьких дворовых девок, а раньше сиживала с ними вечерами, слушала их песни, сама не прочь была спеть или рассказать сказку.
Любили ее девки, а теперь побаивались. Особенно с тех пор сторониться стали, как обварила она Найденышку из Заборья, веселую проказницу и хохотушку. Ямочки были у Найденышки на щеках, белые зубы.
Но застала Мария ее как-то со Всеволодом на заднем дворе возле медуши. Почудилось, что обнимал ее князь, что целовал ее в губы. Почудилось только, а утром стряслась с Найденышкой беда. Опрокинулся на нее котел с горячей водой, закричала девушка, выбежала в переход сама не своя от боли.
В ту пору никого с ней не было, одна только княгиня наведалась проверить поварих.
Про Марию Найденышка никому ничего не сказывала, но шила в мешке не утаишь. Через неделю отправили ее обратно в деревню, а девки стали недобро шушукаться за спиной княгини, сторонились, сердечные тайны свои от нее берегли.
Правда это, не правда ли, а слухи ползли, и стала примечать Мария на себе Всеволодовы укоризненные взгляды. Неужто и впрямь он ее разлюбил, неужто поверил злым языкам?..
Ведь не было же ничего, не покушалась она на Найденышку. В одно только по-бабьи поверила, что обнимал Всеволод девушку. А раз поверила, то и защитить себя не смогла. Винилась в несодеянном, в том, что пожелала ей лиха, а беда возьми о ту пору и стрясись. Будто подслушал кто, будто нарочно подстроил. Не роняла она котла, а только задела, проходя мимо.
Еще угрюмее, еще нелюдимее сделалась Мария с того дня. И, пряча неловкость, окружала себя излишним вниманием и заботами. Наслушавшись про царьградский гордый обычай, велела отменным владимирским мастерам изготовить для себя носилки, покрыть их золотом и украсить каменьями и в тех носилках показывалась на улицах города...
– Не дури, – сказал ей однажды Всеволод. – Не богородица ты. Почто носить тебя, как святую икону?..
Было время, делила она с ним и радости и горести беспокойной жизни. И не нужно ей было иного, как быть только рядом, ловить мимолетный взгляд его восхищенных глаз. Знала, люба она ему, дорога. Верила в него, радовалась его победам.
Да и теперь немного нужно ей было, да прошлого не вернуть. Летит быстротечное время, оставляет зарубки, меняет облик людей и земли. Лишь обуянный давнишней задумкой словно не стареет и не меняется Всеволод. На княжом дворе, что ни день, суета и сполох. Что ни день, скачут во все стороны Руси неутомимые гонцы. Слетаются разные вести в высокий терем – и из тех вестей, извлекая свою выгоду, плетет Всеволод крепкие сети на русских князей: ссорит и мирит их между собой, принимает клятвы и рушит данные обещания – собирает вокруг Владимира разрозненные княжества, большие и малые уделы.
И как только хватает ему дня, как только успевает окинуть взглядом своим необъятное!
В трудах позабыты пиры и охоты, пылятся на полках свезенные с разных концов земли любимые книги. Не до них теперь Всеволоду – торопится он, спешит оставить сынам своим в наследство могучую Русь. Но, словно песок, расползается под рукою содеянное, не сдаются своевольные бояре, не хотят ходить под ним строптивые князья. И снова – где ласкою, где угрозою, где силой, а где и обманом – сгребает он все под себя, зорким глазом глядит вокруг, что осталось еще, куда не дотянулась его рука?..
Раньше знала Мария задумки его и сомнения, нынче он одинок. Не с кем поделиться князю терзающей его тревогой. Отдалилась она от него бабьим своим коротким умом, растя сыновей, обделила вниманьем и лаской. Нет такого плеча, прильнув к которому, облегчил бы он свою душу.
Не знала про то Мария, как, удалившись в свои покои, горячо и подолгу молился он за спасение Русской земли. Не видела она его слез, не слышала его рыданий. Смахнув слезу, выходил он к боярам с просветленным взглядом, говорил спокойно и мудро, и казалось ей, да и всем так казалось, что все на десятки лет знает он наперед.
Весть, принесенная Звезданом из Новгорода, была для Всеволода сильным ударом. Все уж, казалось, шло, как задумано, качалось новгородское вече, колебался Боярский совет, но не прост был Мартирий, недооценил его Всеволод, и из южной распри сумел владыка извлечь для себя великую выгоду. Все туже переплетался единый клубок, все крепче связывались отдельные узелки.
Черниговский князь Ярослав, поднявший на Рюрика руку, поднял ее теперь и на него. А за спиною Ярослава стояла воинственная Волынь.
Занятая собой, ничего этого не знала Мария. Проведывавший по вечерам княгиню епископ Иоанн обо всем этом рассказывал смутно. Был он тоже озабочен и хмур, сказывался больным, жаловался на ноги и грудь, покряхтывал и ласково гладил по голове молодых княжичей.
В опочивальне Всеволода оплывали толстые свечи, молчаливый Ратьшич сидел, понурясь, на перекидной скамье, морщил загорелый лоб и время от времени, отзываясь на свои мысли, покачивал головой.
