Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц)

36

Недолго наслаждалась счастьем мать Чена – всего три недели. Впервые за всю свою жизнь три недели подряд, утром и вечером, она ела пампушки из белой муки. Хотя Чен предупредил ее, что он будет получать муку всего месяц, она не могла удержаться и не похвастаться перед соседками, какой у нее сын. "А все потому, что я его воспитала!" – не забывала добавить она с гордостью. Это забытое чувство напоминало ей о счастье, испытанном в юности, когда она разыскала здесь, вдалеке от родного Шаньдуна, своего жениха. Давно уже стерла горькая жизнь воспоминания о тех днях... Но вот теперь пышные пампушки из белой муки воскресили надежды на жизнь, которой можно не стыдиться. Они были для нее символом успехов, достигнутых в жизни ее сыном. О, она еще съездит на родину, в Шаньдун, и поведает изумленным односельчанам о своем счастье в Маньчжурии. Но пампушечному счастью пришел конец. На двадцать второй день Чен вернулся домой унылый, с пустыми руками. – Нет больше. Кончилось,– сказал он. Она даже привстала. – Это что за глупости! В складах, рассказывают, горы мешков с мукой. – Я же с самого начала сказал вам,– раздраженно ответил Чен,– что мука будет месяц, только месяц. – Месяц не кончился. Двадцать второй день пошел... Чен молча повернулся и вышел. В поселке у лавочника купил две пампушки. Вылетело пол иены, треть дневного заработка. Вернувшись домой, Чен принялся разводить огонь в очаге. Матушке недолго осталось жить. Он будет покупать ей пампушки еще неделю. Но неделя прошла, деньги кончились. Чен объявил матери: – Завтра пампушек не будет. Мать ничего не сказала. Только на землистом лбу вздулась вена. Гаолян и соевые жмыхи она теперь есть не могла. Два дня Чен крепился, глядя, как мать голодает. А она, как только сын появлялся, принималась плакать и стонать, что ее хотят сжить со света. Чен подумал, что ей и вправду лучше умереть. Ради чего она живет? Чтобы съездить в свой Шаньдун и побахвалиться сытой и довольной жизнью? Молчание сына испугало старуху. Она перестала попрекать его. Теперь она упрашивала его хотя бы раз в три дня приносить ей пампушки, от которых так приятно во рту и в горле. Она просит прощенья, она виновата, что кричала на него... Ведь ей так мало осталось жить! Чен поглядел на жестяную коробку, стоявшую у изголовья кровати. Это была их копилка. Дрожа над каждой монетой, мать складывала туда все сверхурочные Чена. Проследив его взгляд, мать схватила коробку и прижала к груди. – Нет! Не дам! Только не отсюда! Как ты можешь? Я поеду в Шаньдун на эти деньги. Я скоро умру, на гроб нужно. Я не буду, не буду больше просить пампушек, только не бери эти деньги! С этого дня она ни разу не вспомнила о белой муке. Со слезами на глазах, давясь, глотала похлебку из гаоляна и сои. И каждый день Чен мучился, кормя мать. Когда она визгливо бранилась, ему было легче. Скоро у нее начались рвоты. Но она безропотно продолжала хлебать это варево. Лекарство, которое прописал врач из амбулатории, ей не помогало. Чен хотел было обратиться к Кадзи, но не решался. Ответ можно было предвидеть. Кадзи, конечно, не выдаст муку одному Чену. Он вытащит из кармана деньги и скажет: "Вот, купи на них муки". Так будет во второй и в третий раз. Но наступит день, когда Кадзи скажет: "Мне денег не жаль, но не хотелось бы думать, что молодой Чен попрошайка". И вдруг рядом с нахмуренным Кадзи в памяти Чена всплыло ласковое лицо Митико, лицо, всегда готовое расцвести в улыбке, лицо, на котором не бывает недоброй усмешки и хмурого раздумья. Может быть, обратиться к ней? Стыдно, конечно, но она, наверно, поможет, даст немного муки. И вечером, увидев, что Кадзи не собирается домой, Чен спросил: – Вы сегодня задержитесь? Я иду сейчас в контору бумаги сдать кое-какие. Может, зайти к вашей супруге и предупредить? – Что? А-а, да-да, пожалуйста. Когда Чен постучал в дверь, из дома послышался певучий голосок. Дверь открылась, на него пахнуло ароматом духов, и светлое лицо супруги господина Кадзи улыбнулось ему. – Господин Кадзи просил передать, что задержится сегодня. Очень, очень занят. – Вы специально зашли сказать? Большое спасибо. И она еще раз улыбнулась ему. Чен смутился и не мог выдавить из себя ни слова. Он пришел клянчить, а его приняли за любезного человека. – Я... – начал он и запнулся. Тонкие брови Митико чуть сдвинулись, но на губах еще продолжала играть улыбка. – Говорите, не стесняйтесь. Вы что-то хотели сказать? Зардевшись, Чен выложил свою просьбу и совсем сконфузился. – Жалость какая,– забеспокоилась Митико. – Что же делать? Она попросила его подождать. Немного погодя она вернулась с бумажным пакетом. – Не обижайтесь, пожалуйста, Чен,– она смущенно протянула ему пакет.– Очень хотелось бы дать вам муки, но, как назло, у меня ни крупицы. Здесь сладкое для вашей матушки. А на мужа не сердитесь. Ему, наверно, очень досадно, что он не может вам помочь. Чен стоял, опустив голову. Мягкая рука коснулась его пальцев, разжала их, и на ладони осталась сложенная бумажка в пять иен. – Я не хочу вас обидеть,– голос Митико журчал, как чистый ручеек.– Просто я делаю то, что господин Кадзи хотел бы сделать, да не может. Вы никому ничего не говорите, и Кадзи тоже. Конечно, лучше было бы, пожалуй, мне самой купить, что надо, и зайти к вашей матушке... Чен ушел, чуть дыша от радости и смущения. Он крепко сжимал в потной ладони бумажку в пять иен. Хорошо сделал, что пришел,– добрый она человек! Но он лишил себя возможности заходить в этот дом...

37

Пять иен, полученные от Митико, казались Чену даром богов. Едва он заполучил деньги, как вспомнил о постоянных жалобах матери на усилившиеся боли и о ее просьбах позвать лекаря-массажиста. Чен решил, что теперь, когда завелись лишние деньги, можно позволить себе такой пустяк. Он пригласил массажиста. Потом она потребовала позвать колдуна, утверждая, что в их доме завелись демоны болезни и нищеты. От подаренных пяти иен еще кое-что оставалось – почему было не сделать приятное старухе. Колдун пришел, пробормотал какие-то заклинания и ушел, содрав за визит огромную сумму – две с половиной иены. Мать сказала, что ей стало намного легче. Из всего, что он запомнил из невнятной болтовни колдуна, Чену запало в память одно: человек, который спасет мать, живет на восток от их дома. Ближе всего на востоке была пампушечная. Не то чтобы Чен поверил колдуну, но все-таки подумал: чего не бывает, а вдруг он сумеет занять там муки? В обеденный перерыв Чен отправился в пампушечную. Увидев в окошке гладкую, как горшок, голову хозяина, он еще раз повторил про себя, что он скажет. Дверь с черного хода в лавчонку была приоткрыта. Пампушечник месил тесто; возле его, спиной к двери, стояла женщина в китайском халате и что-то вполголоса объясняла лавочнику. Чен услышал, как хозяин сказал: – Здесь надо электрика. Вот хорошо бы найти надежного человека с трансформаторной подстанции... Чен громко поздоровался. – А-а, добро пожаловать,– сказал лавочник.– Как матушка? Женщина тоже повернулась к нему, и на Чена глянуло улыбающееся лицо мадам Цзинь. – Здравствуйте, господин Чен,– пропела она.– Вас хвалят. Говорят, вы на редкость преданный сын. Чен не удержался от глуповатой довольной улыбки, смущенно отводя глаза от высокой груди и пышных бедер мадам Цзинь. – Пампушек? – спросил лавочник. – Нет, хозяин, у меня к тебе сегодня большая просьба. Пампушечник принялся месить тесто. – Не уступите ли вы мне немного мучки? – Сколько? Вообще-то мешок или полмешка. Хозяин звонко прихлопнул ладонью сизую муху, присевшую на его голый череп. – Мешо-ок? – Двойную цену дам, если согласитесь на выплату из нескольких получек. Задаток оставлю сейчас. В кармане Чен крепко зажал все, что оставалось от пяти иен. На лице хозяина он прочитал отказ и поспешно добавил: – Могу и наличными. Займу у начальника. Матушка у меня, сами знаете. – Понимаю,– пампушечник продолжал месить тесто,– но у меня ведь тоже не склад. – Начальник – это Кадзи? – спросила Цзинь. – Да, он ко мне хорошо относится. – Немудрено, ты ведь серьезный малый, вот тебе и доверяют. – Если можно, хозяин, очень прошу, выручи.– Чен блеснул самой приветливой из своих улыбок. – Хорошо относится, только муки не дает,– насмешливо улыбнулся пампушечник; отняв руки от теста, он пристально поглядел на Чена.– Малый ты дельный, да только зря перед японцами выслуживаешься. Дошел до того, что мать прокормить не можешь Чену было неловко перед мадам Цзинь. Он растерянно посмотрел на нее. Она призывно улыбнулась. – Все церемонишься,– продолжал лавочник,– а японцы тянут и тянут со склада, жрут до отвала. Об этом-то ты хоть знаешь? А продукты эти всем нам положено получать. – Это правильно, конечно... – замялся Чен. – А если правильно, что ж молчишь? Боишься прогневать господ японцев? Не ко мне надо идти. Когда японцы растаскивают пайки, отпущенные для рабочих, никто их ворами не называет, так? А если китаец возьмет, что ему причитается, это будет воровство? Неприятно, конечно, тайком, по ночам брать. Получается действительно вроде кражи. А что поделаешь – иначе-то нельзя. Ты думаешь, откуда во всех харчевнях мука? Из вашего склада. А у меня? Тоже. Мне рябой сторож носит. Что, удивляешься? То-то! Да не только рябой, японцы часто ходят, предлагают. Ему, видишь, стыдно взять тайком, хочет открыто, честно купить, так мука-то все равно краденая! Чен опустил глаза. Он знал о всех этих махинациях, но от разговора начистоту ему стало не по себе. А потом его смущала мадам Цзинь, высокий разрез халата почти до бедра открывал ее полную ногу. – Кстати,– повернулась к нему мадам Цзинь, тяжело колыхнув бюстом,– у тебя нет знакомого электрика? Чен припомнил: до его прихода они говорили о трансформаторной подстанции, там у него работал товарищ еще по школе. Серьезный парень. Он каждый день ходил на рудник из отдаленной деревни. Скромный, непьющий. Японцев он недолюбливал и, похоже, презирал Чена за его преданность японскому начальству. Но это не важно. Если хозяину и этой соблазнительной женщине нужно связаться с кем-нибудь на подстанции, он познакомит их с Чао. Может быть, за это ему помогут с мукой? – Есть у меня один. На трансформаторной подстанции Работает. А зачем вам? Глаза мадам Цзинь блеснули. – На трансформаторной подстанции? – переспросил лавочник.– А надежный человек? – Серьезный парень. Да зачем вам? – Потом расскажем,– улыбнулась Цзинь.– Это очень важное дело, милый Чен, очень важное! У тебя, конечно, много работы, но, может быть, ты урвешь времечко, забежишь ко мне, а? – Мадам Цзинь кокетничала. Высокая грудь колыхалась у него перед глазами. Голосом, сдавленным от волнения, Чен сказал, что сейчас он не может. – Ну, тогда вечерком. Приходи, не пожалеешь. Пампушечник рассмеялся и погладил свою лысину пятерней, вывалянной в муке. – Сделай ей одолжение, сходи. Ты малый красивый, видишь, как приглянулся сестричке Цзинь. Мадам Цзинь притворно сердито сверкнула глазами. – Перестань насмехаться над парнем! Лучше дал бы ему полмешка муки. – Одно другого не касается,– ответил ей пампушечник и протянул Чену две пампушки.– А ты, паренек, иди к рябому на продовольственный склад и скажи, что я послал. Он тебе отвалит, сколько унесешь. Учись мозгами шевелить себе на пользу. И не забывай, что ты китаец, от китайского семени рожден и китаянкой выношен. Так-то! С чувством неясной тревоги Чен принял подарок. Продовольственный склад находился еще восточнее пампушечной. Кто же этот человек, что спасет его? Рябой сторож? Или эта женщина с таким зовущим взором? Неужели все это сделал колдун за две с половиной иены? Да нет, чепуха! – Придешь? Я буду ждать,– прошептала мадам Цзинь, наклонившись к нему. Чен покраснел, у него запылали уши, грудь сдавило предвкушение неизведанного. Проглотив вязкую слюну, Чен кивнул.

38

Закинув за голову обнаженные руки, женщина глядела на него улыбающимися маслянистыми глазами. Волосы, черневшие под мышками, больше не смущали Чена. – А ты прелесть,– томно прошептала мадам Цзинь, любовно поглядывая на Чена. Чен не мог скрыть радостного самодовольства. Но все-таки сердце у него сжалось от страха, когда мадам Цзинь обвила его шею полной рукой и снова зашептала: – Ну как, возьмешься? Заработок пополам! Покупай тогда хоть весь продовольственный склад. Чену показалось, что за минуту безумного наслаждения у него отнимут все. – ... Не можешь решиться? Глаза женщины манили, приказывали, глубокий голос обладал неизъяснимой силой. – Может, подождешь? – убито спросил Чен.– Я не выдам вас, если даже не решусь. – Да что ты, я тебе верю. Разве я пошла бы с тобой на это?.. Она стиснула Чена и прижала к себе, издав воркующий смешок. Его снова захлестнула волной и унесло, а женщина обжигала его своим дыханием и что-то шептала изменившимся голосом. Мадам Цзинь хорошо знала свою профессию. И думала она сейчас не о Чене. Мужчина с глубоким ножевым шрамом на щеке недавно спросил ее: – Хочешь в компании со мной зашибить деньгу? – Увезти здешних баб и продать? Нет, на это меня не поймаешь. – Не баб, дура, а мужиков,– объяснил он. – Шахтеров, что ли? – Ими я тоже занимаюсь, но там ты мне не нужна, у меня есть заручка – японец один в отделе рабсилы. Я о другом... Цзинь остановила долгий взгляд на смуглом лице, изуродованном глубоким шрамом. – За колючей проволокой? Мужчина кивнул. У нее заколотилось сердце. Она вспомнила. Когда они ходили в бараки к спецрабочим, высокий бледный человек, похоже, самый главный у них, вывел ее за дверь, в ночную темень и стал с ней болтать, выспрашивая как бы между прочим о дорогах и деревнях вокруг Лаохулина. Потом сказал: – Ну, спасибо. Очень приятно было поговорить с тобой. Ведь мы тут живем, ничего не зная, что на воле творится. И собрался уходить. Цзинь рассердилась. Она сюда "работать" пришла, а не болтать. Мужчина спохватился и, отдавая ей специальный талон, выданный отделом рабочей силы, сказал: – Извини, пожалуйста, что задержал тебя. Мне хотелось только поговорить. "Чудак!" – подумала Цзинь. Глаза у этого человека в полутьме сияли холодным блеском. Не сальные, не мутные от похоти. В такие глаза ей еще не доводилось смотреть... Что-то затаил этот человек, подумала тогда мадам Цзинь. – Ты сбежать хочешь, да? – инстинктивно понизив голос, спросила она его. Мужчина улыбнулся, потом, словно размышляя, сказал: – Наверно, это все-таки возможно... – Хочешь помощь получить? – Не на кого надеяться. Платить нечем. – Да, конечно. Задаром на такое опасное дело никто не пойдет,– нарочно подзадоривая, ввернула она. – Ты права. Здешние китайцы кормятся японскими объедками. А тебе спасибо за доброе слово. – Высоко себя ставишь! – зло усмехнулась мадам Цзинь.– Объедки! Сам-то не лучше, сидишь тут и ждешь, пока японец кусок тебе кинет. Что, неправда? Он пожал плечами. Вот тогда она и заговорила о проволоке. – Куда вы денетесь? – сказала она.– Опутаны колючей проволокой по рукам и ногам, пальцем не шевельнете... Мужчина усмехнулся и сказал, что страшна не проволока, а электрический ток. Ток включен человеческой рукой – значит, человек его и выключить может. – Ничего у вас не получится, как ни старайтесь,– махнула рукой Цзинь.– Под какой звездой человек родился, так ему и жить: одному счастливо, другому несчастливо. Вас забросили за колючую проволоку, а мне судьба в грязи валяться. Слаб человек. Толкнет его жизнь: "Иди сюда!" – он идет; "Иди в другую сторону!" – он в другую идет. Так и живут люди... – Не совсем так,– тихо и спокойно возразил мужчина.– Человек может стать очень сильным, если сумеет понять причины своего несчастья. А понять их можно... Мадам Цзинь усмехнулась. – Ты прямо как учитель в школе... А я рассуждаю просто: беда наша в том, что нам все время жрать надо. Утром наелся, сыт, а к обеду снова проголодался... Мужчина рассмеялся, но добрым, светлым смехом. – Вот на это наши взгляды сходятся. Согласен. Понимаю. Но теперь и ты должна понять, что надо сделать с колючей проволокой и с этим "иди туда", "иди сюда". Она не нашлась, что ответить. Не приходилось ей раньше вести такие разговоры с мужчинами. Непонятный какой-то, чудак... А все-таки приятно – говорит с ней как с человеком. Охваченная непривычным чувством, она молча смотрела на него. – Мы еще увидимся! – И, легко сжав ее руку, человек скрылся в темноте. Цзинь узнала, как зовут этого чудака: Ван Тин-ли. Так назвал его очередной рабочий, которому она досталась. Уткнувшись ей в грудь лицом, он со слезами вспоминал далекий дом и робко прижимался к ней своим исхудалым телом. Когда один за другим к ней пришли и ушли еще пять, она поняла, что их прерывающееся дыхание и стоны, похожие на всхлипывание, выражают совсем не похоть... Когда в десять часов вечера свет мигнул три раза и женщины вышли из бараков, перед ней снова появился этот Ван. – Ну как, надумала? – Пока не возьмусь. Но подумаю.– И она добавила, зло блеснув глазами: – А не боишься, что выдам? За донос, наверно, дадут чего-нибудь! – Поступай, как знаешь,– тихо сказал Ван.– Можешь добить лежачих – нас шестьсот человек... И в свете тусклого фонаря она увидела бесстрастную улыбку на его лице. Мужчина со шрамом на лице ждал ответа. А она все вспоминала разговор с Ваном. – Опасное дело. Если попадемся,– она жестом показала, как рубят голову. – Это без тебя знаем. Если вывести отсюда спецрабочих и продать на другой рудник, знаешь, сколько можно заработать! – горячо уговаривал он.– Скажем, что привезли из Шаньхайгуаня получим вознаграждение за вербовку, опять же дорожные. Пожалуй, по двадцать пять иен с головы наберется. А если скажем, что выдали им аванс по десять иен, то будет уже по тридцать пять иен! Сотню уведем – и три с половиной тысячи в кармане! Соглашайся. Устроишь все, как надо,– половина твоя. Полторы тысячи иен! Какие деньги!.. Цзинь закрыла глаза. Полторы тысячи мужчин – вот что такое для нее эти деньги! – А что надо сделать? Мужчина усмехнулся. – Самое лучшее – вот так! – Он нажал пальцем ей на сосок.– Раз – и ток выключен. Цзинь хихикнула, поежившись от щекотки. – Жалко их продавать... – сказала она, вспоминая чистый взгляд Вана.– Голодные, шатаются от слабости... – Меня не разжалобишь, не пытайся. Не на такого напала,– зло сказал мужчина.– Их все равно убьют. Ты уж поверь мне. Разве япошки оставят их в живых? А мы уведем их из плена, им же лучше будет. И сами поживимся. Немного рискованно, конечно. Ну да я к этому привык. Вообще-то я в сговоре с одним японцем орудую. А это дельце мы с тобой вдвоем сварганим. Цзинь долго разглядывала сухое, дерзкое лицо этого человека. – Откуда у тебя такой шрам? – Не от праведных дел,– ответил он, проведя рукой по шраму.– Нелегкий хлеб ел... Ну так как же, согласна? Цзинь не ответила. Ощерившись, он больно ущипнул ее. – Пойдешь. Ты баба хитрая. ... Может, она и не хитрая, но без риска не проживешь. Прижав к себе юношеское тело Чена, такое непохожее на тело того страшного человека со шрамом, она еще раз спросила: – Трусишь? Почему-то в это мгновение в его памяти мелькнуло лицо Митико. "Стыдно, Чен! Не поддавайся соблазну!" –укоряли ее глаза. Но, прильнув к пышной груди мадам Цзинь, Чен отмахнулся от этого видения.

39

На следующий день в конторе обсуждали сообщение о безоговорочной капитуляции Италии. – Вот негодяи! Им немцы помогали, а они... – Ничего, Германия только избавилась от обузы. Теперь ей даже легче будет. – Но Италия станет базой союзных войск. – Пустяки, к тому времени Германия высадит в Англии десант. Италия никакого значения не имеет. – Высадит... Если б могла, давно бы высадила... – Больно ты быстрый. Ей сначала надо свалить русских. – Поди свали их! Чену было все равно, что происходит с Италией, Англией, Советским Союзом. Ему было безразлично даже, что делает Япония с его родиной, Китаем. Перед глазами неотступно стояла мадам Цзинь, в ушах звучал ее искусительный шепот: "Заработок пополам, покупай тогда хоть весь продовольственный склад". А Митико спрашивала: "Тебе пригодились мои пять иен? Да? Я очень рада". Нет, он не в силах встретиться с ней, он будет теперь избегать ее даже на улице... Чен глянул на Кадзи. Тот о чем-то беседовал с Окидзимой. Может, подойти к ним и сказать: "Господин Кадзи, готовится побег спецрабочих". Чен понурил голову. Нельзя, он обещал не выдавать мадам Цзинь. Он снова посмотрел на Кадзи. Тот что-то оживленно объяснял Окидзиме, развернув газету. Это был человек из другого, чуждого Чену мира. Заголовок передовой статьи был набран крупными иероглифами: "Безоговорочная капитуляция Италии. Предательство бывшей союзницы не ослабит уверенности Японской империи в неизбежности нашей победы. Сто миллионов, сплотитесь воедино!" – Хотелось бы мне пощупать своими руками, что это за штука такая – уверенность в неизбежности победы,– кисло сказал Окидзима. Кадзи скривил губы. Главная ставка, по-видимому, перестала заниматься, чем ей положено,– научно обоснованным ведением войны, и посвятила себя беззастенчивому обману народа. – Я одного не понимаю,– заговорил он вполголоса.– Я рядовой человек, а и то вижу, чем все это кончится. Не может быть, чтобы этого не видели руководители концернов, военная верхушка... А если концерны, эти Мицуи, Мицубиси, Сумитомо знают, чего же они тогда не беспокоятся о своих несчетных богатствах, бессовестно нажитых на войне? Видно, Уже успели договориться с американцами, что их не тронут, за чей только счет сговорились? Кому расплачиваться придется?... – Я лично удивляюсь другому,– добродушно усмехнувшись, ответил Окидзима.– Ты знаешь, чем все кончится; чего же ты так усердно работаешь каждый день? Кадзи покосился на Фуруя. Фуруя сидел, уткнув, как всегда, сонную физиономию в бумаги, и лишь изредка с самым безучастным видом поглядывал на Кадзи. Этот, пожалуй, не станет ввязываться в перепалку и швырять стулья, как ефрейтор Ониси из исследовательского отдела. – В Италии, рассказывают, тоже такие были, вроде меня,– с невинным видом сказал Кадзи.– Вот ты у них и спроси. – Спрашивал,– весело подхватил шутку Окидзима.– Говорят, потому и старались, что заранее знали – война будет проиграна. Кадзи опустил глаза. Италия уже разгромлена. Интересно, что делали такие, как он? Радовались, кричали ура?.. Япония тоже капитулирует. Это неизбежно. Что он станет делать тогда? Ликовать по поводу поражения своей родины? – А ты не спрашивал, как они себя повели бы, если б война оказалась победоносной? – спросил Кадзи, глядя куда-то в сторону. – А как же. Они говорят, пойди расспроси Кадзи, как он себя чувствовал в день взятия Сингапура! В день взятия Сингапура служащие правления вышли на торжественную манифестацию. По улицам шли колонны с зажженными фонариками. У Кадзи не было фонарика. Тогда он просто не думал о значении этого шествия. Он был озабочен только тем, чтобы как-нибудь ухитриться встать рядом с Митико. Но никуда не денешься, в манифестации он все же участвовал. – Ты утешь этого итальянца,– продолжал шутить Кадзи.– У него теперь есть шанс прославиться в качестве героя антифашистского движения. – А в Японии что он будет делать? – Окидзима уже хохотал во всю глотку. – М-м, черт его знает... Кадзи встал и пошел к выходу. "Сволочь я половинчатая, и больше ничего",– с отвращением подумал он. Видно, не просто страх перед людьми в защитной форме заставляет его держать язык за зубами. Увидел, что дело идет к поражению, вот и встал в позу антимилитариста. А если бы после Пирл-Харбора все пошло гладко и можно было бы твердо рассчитывать на победу? Еще неизвестно, что бы он тогда запел... Он вышел на улицу. Чен поспешил за ним. Лицо у Кадзи, обернувшегося на голос Чена, было мрачно, как и у Чена, только причины к тому были разные. Чен растерянно молчал. Он никак не мог решить, что ему делать: опять просить муки или рассказать про мадам Цзинь? Кадзи первым прервал молчание: – Насчет муки? Чен опустил голову. От этих слов ему еще больше захотелось рассказать про мадам Цзинь. – Матушка все болеет? Чен кивнул. – Подожди немного. Нам должны еще прислать. Тогда раздадим все, что лежит на складе. А пока... Я спрошу у жены, если есть – принесу. Чен молча поблагодарил. А про себя подумал: "Нет у вас дома муки, господин Кадзи. Ваша супруга и без того была очень добра ко мне... Но только от этого матушке не легче. Матушке опять придется есть похлебку из жмыхов". Он вспомнил пампушечника: какое это воровство – свой же паек взять! – Может быть, ты пока где-нибудь добудешь...– Кадзи вытащил из кармана деньги. – Нет-нет, господин Кадзи, это я не могу!..– энергично замотал головой Чен.

40

Штурмовщина измотала технический персонал рудника. Директор даже начал подумывать о том, чтобы устроить им небольшой отдых. Но в этот момент пришло сообщение о безоговорочной капитуляции Италии. "...Империя уверена в неизбежности своей победы. Сто миллионов, сплотитесь воедино!" Настроение и намерения директора немедленно изменились. К намеченной цели месячника – приросту на двадцать процентов – с грехом пополам приближался только участок Окадзаки. Да что же это за штурм?! Куда они все годятся? Если японцы не могут одолеть безжизненную руду, куда им тягаться с живым врагом!.. Ну ладно же, он их проучит! Посулил же он вначале продлить этот аврал на два, на три месяца, на год, если потребуется! Он с содроганием представил себе, как начальники отделов правления где-нибудь за сервированным по-европейски столиком фешенебельного ресторана судачат между собой: "А этот Куроки оказался совсем бесталанным. Не пора ли снять его с Лаохулина?" В тот же день он отдал приказ о продлении штурмового месячника. Одолев первый месяц штурма, Окадзаки был все еще полон энергии и надеялся на второй месяц перешагнуть плановую цифру прироста. Уходя утром на работу, он распорядился, чтобы жена сходила к Мацуде на склад и принесла сахару. – Я молодежь приведу, покормим сладкими красными бобами. Надо их подзавести на следующий месяц. – Сахаром хочешь отделаться! А где красные бобы? – сварливо ответила жена. – Ну, сделай из муки что-нибудь. Мука-то есть? – Да ты что? Думаешь, на всю жизнь запаслись? Давно скормила. – Еще приволочешь! – рявкнул Окадзаки.– Ради подъема добычи кулька муки не жалко. – Ладно, принесу, Мацуда старик покладистый. Только бы Кадзи этот не придрался. Окадзаки на миг задумался. А что, действительно, с него станет. Очень возможно. – Сделаешь так: муку притащишь, не таясь, на глазах у всех. Станут цепляться – скажешь: по разрешению директора. Жена Окадзаки послушно исполнила приказ. Уломав Мацуду, она доверху насыпала в огромный рюкзак муки, а в головной платок – сахару. Навьючила все это на себя и попрощалась. – Ну, спасибо, Мацуда, дружок. Благодаря тебе подкреплю силенки своего хозяина.– И она зычно расхохоталась на весь склад. – Смотри, не лишку ли сил у него будет? – прокряхтел Мацуда, взваливая на стол больные ноги. – А нам чем больше, тем лучше! – И, продолжая хохотать, она направилась к выходу. Мацуда остановил ее. – Вот что, тебе-то все легко дается, а ты поделилась бы харчами с женой Кадзи. А? – Это ты хорошо придумал. Так, пожалуй, и сделаем,– поняв его с полуслова, ответила женщина. И в самом деле, чего ей, в ее-то возрасте, цапаться с этой девчонкой Митико? Лучше приручить ее. Кадзи увидел ее, когда возвращался из бараков. Он обратил внимание на женщину, выходившую из продовольственного склада с огромным рюкзаком за спиной, с узлом в руке. Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, она пошла вниз, к поселку. Кадзи перевел взгляд на двери склада. Привалившись к косяку, рябой сторож смотрел в его сторону и нагло ухмылялся. Кадзи хотел было пройти мимо, но увидел Чена на крыльце конторы. Он тоже все видел! Встретившись взглядом с Кадзи, Чен скрылся за дверью. Круто повернув, Кадзи пошел к складу. Мацуда сидел, взгромоздив ноги на стол. – Вот что, уважаемый,– с ходу начал Кадзи,– так, в открытую тащить нельзя! – Он понимал, что говорит не то, что нужно, но уже не мог остановиться.– Не хочется мне вторгаться в твою вотчину, но то, что у тебя творится, просто незаконно! – Да-да, у меня все сплошное беззаконие,– насмешливо подтвердил Мацуда, продолжая с притворной гримасой боли на лице мазать каким-то лекарством пальцы ног, покрытые водянистой сыпью.– Только в жизни, уважаемый господин Кадзи, так бывает, что от беззакония больше пользы, чем от законности. "Мерзавец!" – подумал Кадзи. Впрочем, в это же мгновение Мацуда мысленно обозвал Кадзи ничуть не мягче. Уродливая обнаженная ступня, нагло торчавшая над столом, лезла в глаза Кадзи, напоминая: "Не задавайся, молокосос, не лезь в начальники!" Кадзи зло подумал: "Кабы ты из моих рук жалованье получал, жулик старый, то плясал бы сейчас передо мной!" И твердо сказал: – Хватит. Кончать надо с этим. Не хочу доставлять тебе неприятностей. Но обязан тебя предупредить... – Ты что, получил особое задание контролировать распределение продуктов? – ехидно спросил Мацуда.– А что, если эти мои "беззакония" помогают увеличивать добычу? Можно сказать, твоей же работе помогают, тогда как? – Ах, какие высокие цели! – в тон ему ответил Кадзи.– Ну ладно, некогда мне с тобой спорить! В последний раз предупреждаю. Еще раз позволишь себе что-либо подобное – будешь иметь дело со мной. – Понял, господин начальник,– небрежно сказал Мацуда, почесывая пятку.– Не стоило бы, да уж ладно, по доброте своей стариковской предупрежу вас и я. На руднике люди стали поговаривать про вас, господин начальник, будто бы неизвестно, кто вы есть такой: японский патриот или китайский агент. Кадзи взметнул брови. – Ну? – Да нет, больше пока ничего. Только жаль мне тебя. Я ведь понимаю, ты из себя такого борца за справедливость разыгрываешь потому, что по должности своей тебе неудобно таскать домой муку да сахар. Очень сочувствую. Людям питаться надо. А как вам пропитаться на одиннадцать килограммов пайкового риса в месяц... Пло-охо! Кадзи едва удержался от искушения двинуть кулаком по этой наглой физиономии. – На будущее советую во время разговора со мной убирать со стола свои гнилые копыта. Мацуда позеленел. – Может, помочь тебе? Под яростным взглядом Кадзи ноги медленно сползли со стола.

41

В эту ночь Чен наконец принял решение. Кадзи японец, и на него рассчитывать нельзя, он может защищать только японцев. Этот пампушечник с головой горшком прав – бессмысленно угождать японцу, его доброжелательность всего лишь минутная прихоть. Пока будешь от него добра ждать, матушка помрет. Ночью разгулялся ветер, поднялась пыль. Удобный случай, никто ничего не увидит. Прокравшись к продовольственному складу, Чен тихонько постучал в окно конторки. Под окном на составленных вместе стульях спал рябой сторож. Они заранее уговорились, что сторож его впустит. Получилось не совсем гладко. Рябой нализался краденого спирта и беспробудно спал. Боязливо озираясь по сторонам, Чен с замирающим сердцем продолжал стучать. Наконец рябой продрал глаза и впустил Чена через окно. – Сегодня много не бери,– заплетающимся языком бормотал сторож.– Мацуда сердитый, с Кадзи поругался. Завтра будет придираться. – А вы пампушечнику не понесете? – Не твоя забота! – в голосе рябого, всегда прикидывавшегося придурковатым, неожиданно прозвучали грозные нотки. Чен совсем оробел. – Я-то думал, вы сами вынесете пампушечнику, а я уж у вас возьму себе маленько. А сам я не сумею вынести, боюсь. Рябой залился сиплым смешком. – По подолам лазишь, а в мешок залезть боишься? Давай не разводи тут... бери да уматывайся. Вон фонарь на стене, зажги, да смотри, чтобы с улицы не было видно. Чен стал ощупью искать фонарь. Неловко шаря в темноте, он с грохотом опрокинул стул. – Тише ты, болван! – прикрикнул на него рябой. Снова стало тихо. Только сердце в груди у Чена колотилось так сильно, что, казалось, его удары слышны на улице. Зачем он сюда пришел? Не надо было приходить. Не надо! Рябой, бранясь себе под нос, зажег фонарь и прикрыл его огромной лапищей. Свет, просачивающийся меж пальцев, бросал на стены и потолок тени, уродливые, искаженные, страшные, как призраки. – Вон дверь в склад. Иди, да поживей! Такому размазне второй раз сюда лучше не соваться. Спрятав фонарь под пиджак, Чен вошел в склад. Там было еще темнее. Тяжелый воздух был насыщен запахом отсыревшей плесневеющей муки. Неуверенно, ощупью Чен добрел до штабеля мешков с мукой. И тут ему вдруг стало до слез жалко себя и обидно за свою долю. На какое дело он идет! И все ради матушки! Уж лучше бы она померла... Чен боязливо пощупал один мешок. Полный, туго набитый мешок. И это прикосновение напомнило ему о мадам Цзинь. Пожалуй, если бы он пришел воровать муку для нее, он не трусил бы так... Мешок был зашит крепкими суровыми нитками. Надо распороть, потом зашить снова. Нет, на это он сейчас не способен. Забравшись на штабель, Чен снял верхний мешок и воткнул нож в середину второго. Это стоило ему такого напряжения, что казалось, будто силы его окончательно иссякли. Снова стало страшно, он боялся, что из-за мешка сейчас глянет лицо Кадзи, полное уничтожающего презрения: "Ты вор, хуже вора, Чен! Жалкий подонок. Ничтожество!" А за ним светлое личико Митико, впервые полное сурового осуждения: "Что вы делаете, господин Чен! Как я ошиблась в вас!" – Чего ты там копаешься? – раздалось снизу. Чена передернуло от страха. Он вцепился в мешок, чтобы не свалиться. – Бери, сколько надо, да проваливай живо. Сейчас обход будет. Чен начал трясущимися руками пересыпать муку в мешок, принесенный с собой. Вдруг на чердаке раздался громкий дробный стук. – Это крысы,– пробормотал рябой. Переведя дыхание, Чен пересыпал еще несколько горстей. Но тут откуда-то поплыл, низко, по самой земле, странный, нечеловеческий, протяжный стон, обиженный и проклинающий в то же время. Чена бросило в дрожь. Этого он уже не мог вынести. Звук оборвался. С судорожной поспешностью Чен попытался взвалить верхний мешок на место и не мог – не было сил. – Ветер воет. Отдушина, видно, засорилась,– услышал он спокойный голос рябого. Чен вышел из склада весь в холодном поту. Килограммов пять-шесть муки, только и всего. Выпуская его через то же оконце, рябой проворчал: – Больше сюда не суйся. Такие обязательно завалятся. Чен немного успокоился и перевел дух. Надо было взять больше. – Э, такую мелочь никто и не заметит. Все равно японцы разворуют. – Ишь расхрабрился! Иди себе, иди,– рябой вытолкнул его в окно.