Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

18

– Я тебя понял,– сказал директор, расплывшись в улыбке.– С кем не бывает! Помнишь, ты на меня тогда набросился из-за Окадзаки, а сам, видно, не хочешь возбудить дело против Окидзимы. Но тебе, я полагаю, мешает дружба. А я тогда закрыл глаза на справедливость ради интересов дела. Понял? – Понял,– Кадзи крепко сжал губы. Эх, набить бы морду и директору, и Окидзнме, и Фуруя! – С Окидзимой я сам поговорю. Все это пустяки. Старайся не размениваться на мелочи,– сказал директор уже более холодно.– Для вас, руководящих работников, высшая мораль – это стремление добыть лишний кусок руды для фронта и тем самым ковать нашу победу. Это основа основ. А все остальное мелочь. Понял? – Понял,– машинально ответил Кадзи. Поздно вечером, когда Кадзи и Митико собирались ужо ложиться спать, раздался бесцеремонный стук в дверь. Пришел Окидзима. От него несло винным перегаром, выпуклые глаза совсем лезли из орбит. – Считаешь, что без меня тебе будет легче? Так и скажи,– проговорил он еще с порога. Кадзи счел разумным промолчать. – Не стесняйся, если так считаешь, говори прямо. Вошла Митико. – Может, пройдете в комнаты? – предложила она. Но Окидзима скользнув по ней взглядом, даже не поздоровался. – Ну так как? – Ты пьян. – Боишься, буду скандалить? А я не пьян. Ну, выпил с директором, вот и все.– Окидзима был сильно пьян, но держался на ногах твердо. – Ну что ж, тогда объясните,– сказал Кадзи, глядя в глаза Окидзиме,– почему вы так озверели? Ведь не кто другой, а именно вы должны были ограждать меня от легкомыслия. Окидзима мрачно улыбнулся. – Вот и директор то же самое говорит.– Но тут мысли Окидзимы, видно, куда-то свернули, и он заговорил уже другим тоном: – Да, есть новость! Шеф изволит пребывать в отличном настроении от достижений на руднике. Отличившихся будет награждать! И как ты думаешь, кого наградят? Окадзаки, конечно! Но потом начальство решило, что из нашего отдела – так сказать, движущей пружины производства – тоже надо отметить достойнейшего. Я сказал директору, что достоин такой награды один только Кадзи. Кадзи нахмурил брови. Из хороших или дурных побуждений, но этот Окидзима болтает лишнее. – Шеф был того же мнения,– продолжал Окидзима, не обращая на Кадзи ни малейшего внимания.– Про себя-то он, видно, уже давно так решил. А когда я об этом сказал, он замялся и говорит: "Если тебе, нашему старому работнику, не будет обидно, то я награжу Кадзи". Но ты же знаешь, что я не обижусь. Весь этот почет для меня чепуха. Правда, наградные, кажется, будут изрядные, и это уж не чепуха. Кадзи слушал Окидзиму с равнодушным видом, но невольно подумал о конверте с наградными. Наверно, он будет не тощий. Неплохо было бы порадовать Митико, съездить с ней в город купить ей хорошую шубу. Правда, она все твердит, что ей ничего не нужно, но от такого подарка, пожалуй, не откажется. Но тут на ум пришло другое. Если его награждают, значит, он действительно помогал укреплению военной мощи Японии, действительно служил военщине. Выходит, он свалился в ту самую яму, которую все время старался обойти. Значит, нужно отказаться от награды. Но под каким предлогом? Правда, он сам еще ничего не слышал от директора. Ну а если? Стараясь скрыть свое замешательство, Кадзи переменил тему разговора. – Вы еще не ответили на мой вопрос... – А, это про меня?.. Да так, груб от природы, вот и все. Или это ничего не объясняет? – сказал Окидзима и вызывающе рассмеялся.– Помнится, я как-то сравнил и себя и тебя с шестеренками военной машины. Но это сравнение страдает неточностью, надо найти другое... Никакие мы не шестерни, мы просто тюремщики. Хоть ты и заявил как-то с гордостью, что ты не тюремный надзиратель, но все это слова. Ты самый настоящий надзиратель! Как только узники начинают бунтовать, мы их плетью да по морде, чтоб угодить начальству, а то ведь самим попадет. Вот кто мы такие. А начальство в нашей тюрьме – правление компании или, если угодно, дерьмо-жандармы. Вот ведь как дело обстоит, сударыня! – Последние его слова были обращены к Митико. Митико растерялась. Между этими двумя мужчинами, стоявшими друг против друга, казалось, возникла такая стена отчужденности, что любезной улыбкой или учтивой фразой преодолеть ее уже было нельзя. – Что же дальше? – процедил Кадзи. – Ничего! – как плевок, бросил Окидзима. – Отделаться от этого одним сарказмом не удастся,– сказал Кадзи. В его голосе зазвенел металл.– Давай доведем разговор до конца. Чего хочешь ты? Ведь у тебя тоже должна быть какая-то цель? Окидзима уперся взглядом в Кадзи: – Ты еще долго намерен вести свою линию? – Какую именно? – Соблюдать справедливость там, где ее уже не может быть? Кадзи опустил глаза. Его взгляд скользнул по стройной фигуре Митико. Но мысли его были далеко от жены, в ушах звучал вопрос Окидзимы, мучительный, неразрешимый, на коорый не было ответа. – Не знаю... – Увиливаешь! – Строгое выражение лица Окидзимы смягчилось.– Ты только не думай, что я тебя осуждаю. Я не раз тебе говорил: я шел за тобой, ибо считал, что ты поступаешь правильно. Но сейчас я понял, что не выдержу, не смогу, не сумею. Короче говоря, я не могу участвовать в твоих фокусах. Война поставила людей в нечеловеческие условия, а мы все барахтаемся, пытаемся и человеческое достоинство сохранить и участвовать в бойне. Ведь тебя с первого дня, как ты приехал сюда, эти противоречия опутали по рукам и ногам, а ты все ползешь. Что ж, видно, у тебя есть силы ползти и дальше, а я не могу – выдохся.– Окидзима рассмеялся недобрым смехом.– Помнишь, я шутил насчет слабости гладкошерстных лошадей, а ты ответил, что еще, мол, неизвестно, кто раньше сдаст. Теперь я признаю: ты победил. Не знаю, может быть, я более прямодушен, но, так или иначе, не обманываю себя: не важно, победим мы или проиграем войну, я прикован к ее колеснице, и мне не освободиться. А раз так, я и живу обыкновенно – пью, с бабами балуюсь и не размышляю над проклятыми вопросами. А ты все ищешь, все хочешь не переступить грани между добром и злом. А кто знает, где эта грань и можно ли вообще прожить, не переступая ее... – И поэтому ты лупишь людей по морде направо и налево? Все равно плохо, так стоит ли церемониться! – Может быть, и так. Когда доводят, то и бью. Бью не как японец, а просто как вспыльчивый мужик. А ты ведь прежде всего японец, а потом уже кто-то там еще. В этом разница между нами. Я не собираюсь хитрить. Возможно, мои поступки расходятся... ну, что ли... с моими убеждениями. Но я от этого ничуть не страдаю, не испытываю неудобства. Хотя вся наша жизнь сейчас сплошные неудобства. Но человеку безнравственному гораздо легче мириться с этими неудобствами, чем восставать против них. – Я понял,– тихо проговорил Кадзи.– Ты прав, моя гуманистическая программа, видимо, весьма расплывчата. А раз так, я, разумеется, не могу просить тебя остаться моим единомышленником. Но ты тоже хорош – жонглируешь словами, прикидываешься каким-то "типичным" незаметным человечком, в общем хочешь подчеркнуть, что мы разные люди. – Понимаю. Ты хочешь сказать,– перебил Окидзима,– чтобы я не болтал чепухи и не путался у тебя под ногами? Видишь, я понятливый. "Типичный" человечек немедленно ретируется. И Окидзима ушел. После его ухода Кадзи еще долго не ложился. Охваченный каким-то оцепенением, он сидел и молчал. – Ведь я же не мог поступать иначе? – спросил он наконец Митико с мольбой во взгляде, словно ища у нее спасения.– Пусть я с самого начала допустил ошибку, но неужели я ошибаюсь во всем? Да, ради нашего брака я поступился кое-чем. И запутался в противоречиях. Но неужели поэтому все, что я делаю,– все неопределенно, расплывчато, никому не нужно? Если бы Кадзи сейчас протянул к ней руки, Митико бросилась бы к нему на грудь и крепко прижала бы его к себе. Она любила этого человека, его душу, тело, его настоящее и будущее. Ей нет дела до войны, пока та не грозит их разлучить. Но сейчас Митико поняла, что война, еще и не разлучив их, может истерзать этого беззаветно любимого ею человека. А она, как ни бьется, не может разделить с ним его боль, его муки. – Это все я, из-за меня ты так страдаешь,– упавшим голосом сказала Митико. – Что ты, совсем нет,– ответил Кадзи невесело.– Правда, если бы не ты, может, я так и не догадался бы, как я глуп, как нерешителен. А недостаток решительности и порождает притворство. Я только притворялся человечным, пытаясь скрыть свою трусость за гуманными фразами. Я все болтаю, что не хочу впутывать тебя в свои дела, а на самом-то деле мне, наверно, страшно этого хочется... Митико, не отрываясь, смотрела в глаза Кадзи.

19

Небо обещало дождь. Чен принимал от кладовщика продукты и грузил на повозку – надо было поскорее выдать питание спецрабочим. В это время к нему подошел Фуруя. – Пожалуй, скоро польет,– сказал Фуруя, взглянув на небо. – Да,– неохотно отозвался Чен. Ему не хотелось разговаривать с Фуруя, но тот все не уходил. Когда кладовщик ушел в склад, Фуруя неожиданно сказал: – Дождливые ночи удобны для побега. Из-под припухших век его сонные глаза следили за выражением лица Чена. Руки Чена, проверявшего укладку груза, дрогнули. – Слушай внимательно: во время ужина скажешь, что все подготовлено, бежать надо сегодня ночью. Да ты не оглядывайся, а слушай, что тебе говорят.– Фуруя, озираясь, подошел к Чену вплотную.– Сегодня на подстанции дежурит не Чао, а Го, долговязый такой, с лошадиной мордой. Да ты его знаешь. Скажешь ему, чтобы он выключил ток. Кадзи, мол, так сказал. – Господин Кадзи? – Да, так и скажешь.– Фуруя еще ближе придвинулся к Чену.– А не скажешь – все открою жандармам. Тогда и у тебя, и у твоего Кадзи головы слетят. У Чена потемнело в глазах. Он пытался собраться с мыслями, но не мог, все его тело тряслось мелкой дрожью. Наконец он с трудом проговорил: – Чон Чхвана же нет, как же без него? – Если спросят, скажешь, что обо всем побеспокоились, а дальше не твоего ума дело. Я действую по приказу директора. А Кадзи – ни слова! Сболтнешь – и тебе и Кадзи каюк. Учти: где надо, там все известно – и как ты со своей Цзинь побеги устраиваешь, и как вам Кадзи потворствует. У Чена замерло сердце. Отчаяние и страх так сковали его, что он не мог сразу понять, чего хочет от него Фуруя. – А мне поможешь – все будет шито-крыто. И тебе перепадет. – Но господин Кадзи... – Ты что, о нем хлопочешь? Забыл, что ли, как он тебе морду набил? Да ты не бойся. Мы все обделаем так, что и Кадзи не пострадает. – Вы что же хотите? Устроить побег, а потом всех словить? – Что я хочу? – Фуруя едва заметно усмехнулся уголками губ.– А если бы и так? Или тебе больше хочется попасть в лапы к жандармам? – Чен обмяк, он был уже полностью во власти Фуруя.– Вот так-то лучше! Пока не пошел дождь, кончай с продуктами, потом лови Го и передай ему, что я велел.– Последние слова Фуруя произнес еле слышно, но это был приказ, которого Чен уже не смел ослушаться.– А после делай, что хочешь, хоть к Цзинь в постель. Но не забудь: что бы ни случилось, ты ничего не знаешь, понял? А иначе тебе головы не сносить, так и знай!

20

Лил дождь. Выдавая продукты, Чен спросил у Гао: – А Ван Тин-ли где? – Еще с работы не пришел. На душе у Чена стало немного легче. Врать Ван Тин-ли, которого он очень уважал за хладнокровие и ясность ума, ему не хотелось. – Если что надумали,– как бы между прочим сказал он,– так только сегодня ночью. Прищуренные глаза Гао раскрылись, в них вспыхнул огонек. – Чего это так, без предупреждения? У Чена растерянно забегали глаза. – Как хотите, только мой друг дежурит последнюю ночь, а после его переведут на дневное дежурство. Все получилось очень естественно. Разговор на время прервался. Гао снова занялся приемкой продуктов. Но когда повозка была разгружена, он спросил: – Это точно? – Кажется, я вас еще не подводил. Чен сказал это, холодея от страха. У него даже лицо посинело, но Гао подумал, что это от обиды. – Ладно,– сказал он неуверенно.– Только Ван, наверно, будет против. Он говорил, что пока опасно, надо повременить. Но раз такое дело, не будем упускать случай, а ты уж не подведи и на этот раз. Значит, в то же время? Чену неудержимо захотелось замотать головой, крикнуть: "Нет, не надо, не ходите, все будет совсем не так!" Но вместо этого он утвердительно кивнул и спросил: – Ты сам пойдешь? – Нет, Сун очень хочет... – Ну смотрите, только осторожно!.. Чен торопливо попрощался и хлестнул лошадь. Когда он входил в контору, оттуда вышел Кадзи. Уже на улице Кадзи обернулся. – Чен! Мацуда выдает японцам спецпаек, возьми завтра мою карточку и получи себе муку. – А как же ваша жена? – Э, она на меня уже махнула рукой. Что поделаешь, непутевый у нее муж.– И, улыбнувшись, Кадзи зашагал под дождь. Сердце у Чена заколотилось. Если признаваться, то только сейчас! На мгновение забыв про Фуруя, он крикнул: – Господин Кадзи! Кадзи обернулся. Но благой порыв у Чена уже прошел. В ушах снова звучали угрозы Фуруя, и сердце Чена снова сжалось от страха. – Я так... Ничего... Просто хотелось сказать спасибо.– Вместе с каплями дождя по щеке Чена скатилась слеза. Кадзи радостно улыбнулся. – Это я должен сказать тебе спасибо. Я ведь думал, что ты уже больше ничего от меня не примешь. Кадзи был искренне рад. Теперь, после размолвки с Окидзимой, ему было приятно, что хоть Чен не отвернулся от него – это как-то защищало его от неприятного чувства одиночества. – Хоть и с запозданием, но порадуешь, верно, мать? Чен долго смотрел вслед уходившему Кадзи. Итак, последняя возможность упущена. Теперь остается только ждать Го и передать ему, что велел Фуруя. В час ночи сегодня несколько спецрабочих перелезут через изгородь. Фуруя их задержит и передаст жандармам. Все они, конечно, будут казнены. И поделать ничего нельзя. Если он откажется, жандармам выдадут его, Чена. Чен посмотрел на дорогу сквозь серую сетку дождя. Вдалеке, на склоне еще виднелся силуэт Кадзи. Его контуры становились все туманнее, пока не растаяли совсем, слившись с пеленой дождя. Едва открыв застекленную дверь конторы, Чен уже почувствовал на себе взгляд Фуруя. Служащие собирались уходить, он безвольно опустился на стул. Фуруя чуть заметно улыбнулся. – Покончил с продуктами? – Да, уже... – Тогда можешь идти. Фуруя ждал, пока Чей повернется в его сторону. А Чен не хотел оборачиваться. Ни за что. Однако борьба с собой продолжалась недолго. Уходя, он все же скосил глаза в сторону Фуруя, и этого было достаточно. Фуруя поманил его пальцем. Чен повернулся и подошел, послушно, как марионетка. – Передал директору, что поручил тебе договориться с рабочими,– шепнул Фуруя. Кто-то из служащих прошел мимо стола Фуруя. – Ты устал, мальчик, иди отдыхать,– громко сказал Фуруя приторно-ласковым голосом, но никто вокруг не проявил интереса к их беседе, и Фуруя снова заговорил сухо и властно.– Тебе не о чем беспокоиться. Только передай Го, как было сказано. Если все будет удачно, ты тоже получишь награду. Чена зазнобило. Кажется, у него начинается жар. Хорошо бы потерять сознание – здесь, сейчас. – Ну иди, иди. Остальное я сам сделаю. Чен не чувствовал ничего. Только усталость и пустоту. Но когда он по дороге домой увидел впереди долговязого малого с лошадиной физиономией, идущего навстречу, растерянность и страх снова овладели им. Это был Го, электрик с подстанции. Чен остановился; за несколько секунд он обязан решить, что делать – убить других или самому броситься в пропасть. Го шел, ссутулившись, не глядя вперед, и заметил Чена только тогда, когда едва с ним не столкнулся. – Чего чудишь, под дождем размечтался! – сказал Го, скаля пожелтевшие зубы.– Или заболел? Чен покачал головой. Го громко рассмеялся, обнажив белесые десны.– Ну, тогда, наверно, о бабе думаешь! Я угадал? Чен опять покачал головой. Го решил, что глупо болтать под дождем, да и парень, видно, не в своей тарелке. – Ну ладно, пока! – буркнул он и огромными шагами зашагал в сторону подстанции. Чен растерянно смотрел ему, вслед. Он не выполнил приказ Фуруя и радовался этому. Но вместе с тем он понимал, что теперь ему уже не служить у японцев, его карьера окончена... А впрочем, что карьера, сейчас не до нее! Еще неизвестно, что с ним будет завтра. Завтра могут уже нагрянуть эти страшные жандармы... Но нет, не может быть, не все еще потеряно. Надо только где-нибудь немного отдохнуть, собраться с мыслями. Но где? Конечно же, у Цзинь! А потом сходить на подстанцию, все откровенно рассказать Го н договориться с ним. Или, может, лучше предупредить Гао, сказать, что все отменяется, и оставить Фуруя в дураках? Или разоблачить махинации Фуруя с Чоп Чхваном? Вот было бы здорово! Но это все потом, а сейчас отдохнуть, хоть немного отдохнуть!.. Совсем без сил, жалкий, как мокрая курица, Чен поплелся в женский барак.

21

Но и ласки женщины не придали Чену сил и смелости. Чем больше Цзинь дразнила его, тем меньше он был способен ответить ей на ласки. Желание было, но не было сил. – Да что с тобой сегодня? Даже противно! – сказала женщина с презрением. Чен, уткнувшись лицом ей в грудь, простонал: – Что мне делать? Цзинь подняла его голову и с испугом посмотрела в его растерянные глаза. – Больше мы с тобой не встретимся, вот увидишь. Цзинь вздрогнула. – Узнали? – Сам попал в западню. Выслушав рассказ Чена, Цзинь будто окаменела. Теперь силы оставили и ее. Спустились сумерки, дождь полил сильнее. В молчании слушали они унылую музыку дождя, барабанившего по железной крыше. – Что же будем делать? – спросила Цзинь. – Что ни делай, все плохо. – Нужно сходить на подстанцию и сказать, чтобы ток выключили,– вдруг твердо сказала Цзинь.– Своя рубашка ближе к телу. – Но они же меня потом убьют. – А ты попроси японцев, чтобы тебя перевели на другую работу. – У тебя все просто получается, а ты влезь в мою шкуру,– сердито сказал Чен и отстранился от женщины.– К тому же после этого все может открыться и нас всех заберут. – Ну а что делать? Чен уставился в потолок, словно его только и интересовал барабанивший по крыше дождь. – А ты меня не пугай, пожалуйста. Сам поддался Фуруя, а теперь меня вздумал стращать! – А кто меня во все втянул, забыла? – Чен посмотрел в лицо женщины, потом перевел взгляд на ее нагое тело. Это тело, всегда будившее в нем трепет, доставлявшее столько наслаждений, теперь показалось ему чужим, враждебным. Руки Цзинь обвили его плечи. – Что же ты решил? – Скажу Гао, что побег отменили. – Через ворота пойдешь? – Ночью через ворота нельзя. – В такой дождь за проволокой никого не встретишь, все сейчас в бараках. – Будь что будет, пойду! Женщина стиснула его еще крепче. – Погоди. Может, лучше послать Чунь-лань? Может, и лучше... Чен прислушался к шуму дождя. Если там караулит Фуруя, то, конечно, пусть лучше ему попадется Чунь-лань. Цзинь отстранила от себя безвольное тело Чена, набросила халат и вышла. Через несколько минут она вернулась и, может быть, желая освободиться от охватившего ее страха, снова принялась теребить Чена. Чунь-лань долго не возвращалась. Уходя, она накинула на голову холщовый мешок – кто знает, сколько времени ей придется прождать Гао под дождем. Сейчас она еще, наверно, стоит у проволоки, мокнет. Чен забеспокоился, он не мог больше ждать. Не помогли и ласки Цзинь – страх и тревога не покидали его. Цзинь достала водки и заставила Чена выпить несколько глотков. Постепенно чувство отчаяния сменилось у Чена безразличием ко всему. Тогда Цзинь налила ему полную пиалу. – Выпей залпом, будет лучше... А у соседей только начался праздник... Чен прислушался. Через тонкую перегородку слышалась веселая возня. Ему хотелось крикнуть, чтобы люди не обманывали себя этими минутными утехами, но он не крикнул, а единым духом осушил пиалу. Вдруг ему показалось, что перегородка, отделявшая соседнюю каморку, вдруг плавно опустииась на пол, а лицо Цзинь стало каким-то сиреневым. Чена 'закачало, словно на волнах. Руки Цзинь снова обвились вокруг его шеи. И недавно казавшееся чужим тело женщины вдруг неотвратимо потянуло к себе. Когда Чунь-лань вернулась, Чен спал непробудным сном. – Не видела,– сказала Чунь-лань, стуча от холода зубами.– Он в самом деле говорил, что убежит? – А тебя никто не видел? – тихо спросила Цзинь, затащив окоченевшую Чунь-лань к себе в каморку. – Там темнота хоть глаз выколи, и дождь льет, как из ведра. Ничего не видно. Слушай, правда, что он решил убежать? – Тебя-то, дура, никто не видел? Да отвечай же! – Нет, никто. Каждую из них занимали сейчас свои мысли. – Что же делать? – сказала Цзинь в отчаянии. – Если он убежит один, я руки на себя наложу! – сказала Чунь-лань. – Надо выключить ток! Бог знает, что может случиться, если разозлить этого Фуруя...– сказала Цзинь, блуждая диким взглядом по тесной каморке. А Чен спал, провалившись в небытие.

22

Старые часы, словно из последних сил, пробили двенадцать. Сев на постели, Чен замотал головой, будто на нее был падет горшок и он хотел от него освободиться. Голова у него нещадно болела. – Ну, что надумал? – схватив его за руку, спросила Цзинь. – Может, самое лучшее, признаться во всем Кадзи? – Только не это! Прошу тебя! – выкрикнула Цзинь.– Этот человек только притворяется добрым, а такие люди самые страшные. Неизвестно, что он еще сделает. – И это верно. На что этот Кадзи способен, если рассердится? Чен вспомнил, как Кадзи его ударил. Какое страшное у него тогда было лицо, особенно глаза! А ведь именно после того случая Чен свихнулся. Он встал с кровати и отстранил цеплявшуюся за него Цзинь. – Времени мало, надо что-то делать.– И Чен, откинув занавеску, вышел из каморки. – Возвращайся скорее, я хочу знать, что ты сделал. Мы ведь с тобой теперь в одной лодке. Лицо женщины было покрыто испариной. А ведь это с ней он познал первую любовь! А какая это любовь? Так, серость одна. Огонь вспыхнет на миг и потухнет, а после него зола и вспомнить нечего. И ради чего все это, зачем? Дождь почти перестал. – Ну, ты идешь или нет? Чен вышел из барака. И все же он не мог решиться. Да, душа у него огрубела, но разве способен он предать соотечественников? Чен решительно зашагал к колючей изгороди. Как-нибудь надо все уладить. Подойти к четвертому бараку, бросить камень в окно и вызвать Гао. Надо остановить побег – вот что он сделает. Потом отправиться к Кадзи и во всем признаться. Все равно, пусть бьет, пусть делает, что хочет! А что после? Не важно, будь что будет! Вот и четвертый барак. Одно окно в нем светилось. Дождь перестал, было тихо. И никто еще не знал, что тут произойдет через час. Чен уже шагал по мокрой траве вдоль изгороди. Вдруг из травы выросли две фигуры, они преградили ему путь. Он хотел крикнуть, но не успел. Ему зажали рот, свалили и стали бить. Он почти потерял сознание. Блеснул свет карманного фонарика и тут же погас. – Я так и думал. Это был голос Фуруя. Чен узнал бы его из тысячи других. Он почувствовал, что человек, сидящий на нем верхом, приставил к его груди пистолет. Вот так всегда – на полдороге его настигает беда. Вдоль изгороди стояли еще люди. Чен понял, что Фуруя расставил тут всех свободных от дежурств охранников. – Дурак! На два фронта работаешь! Или жизни не жаль? – Фуруя присел перед Ченом на корточки. – Что с ним делать? – спросил человек, сидевший на Чене верхом. – Я ему кое-что поручил, да, видно, как до дела дошло, он не выдержал. фуруя схватил Чена за грудь. __– Сделал все, как я сказал? У Чена застучали зубы. Было темно, он ничего не видел, но приставленный к груди пистолет мог каждую секунду прогреметь выстрелом. – Сделал,– с дрожью в голосе прохрипел Чен. – Ты ничего не сказал Кадзи? – Нет. фуруя оскалился в улыбке. Кадзи ничего не знает. Интересно будет на него посмотреть утром, когда он узнает, что фуруя задержал беглецов! Фуруя слизнул с губы упавшую на нее каплю дождя. Сейчас Кадзи, верно, спит в объятиях своей Митико. Фуруя представил себе тонкую талию и округлые бедра Митико. Что ж, пока обнимай свою Митико. Если дело завершится удачно, он обо всем донесет в жандармерию. Он, а не Кадзи будет героем. А с Кадзи все будет кончено. И уже нового никого не пришлют. Назначат, конечно, его, Фуруя. А там, может быть, и от мобилизации освободят, начальство походатайствует. Ведь он будет необходим. И все же чертовски трудно долго терпеть несправедливость! Этот Кадзи только четыре года назад кончил университет, а уж всего достиг! А он в этой глуши уже десять лет трубит! Видите ли, он сам не станет меня выгонять! Фуруя мысленно повторил слова Кадзи, сказанные ему в амбулатории. Да я сам тебя скоро прогоню! – Выполнил ты мое поручение или.нет – сейчас мы узнаем,– сказал Фуруя Чену.– А ежели не выполнил – пуля в лоб! Ясно? Человек с пистолетом приставил дуло к голове Чена. – Стукнем как пособника,– сказал этот человек.– И награду еще получим! Чен уже раскаивался, что не поступил так, как велел Фуруя. Пока не поздно, надо бежать на подстанцию. – Фуруя...– начал было Чен, но голос словно застрял где-то в пересохшем горле и не выходил наружу. И тут момент упущен! Чен умолк. А может быть, обойдется? Ван Тин-ли, верно, уже пришел с работы. Может, он остановит побег, ведь он говорил, что с этим надо повременить. Ван зря не погорячится, он спокойный. А если все же побегут, отсюда будет видно, нужно только крикнуть: "Все подстроено! Не лезьте!" Дождь совсем прекратился. Темно и тихо. Чена била мелкая дрожь. – Идут! – тихо проговорил человек с пистолетом. За колючей проволокой промелькнуло несколько теней, но вот они растаяли. Наверно, люди залегли. Внезапно на Чена напал неодолимый страх. Он давил ему грудь. Чен тихо застонал. Фуруя ткнул его в бок. Преодолев отчаяние, Чен шепнул: – Фуруя, я на подстанции еще... – Что? В это время надрывно завыла сирена. Чен хотел крикнуть, чтобы люди не лезли на проволоку. Мгновение он колебался, взглянув на пистолет. Потом дернулся, чтобы вскочить и побежать, но в эту минуту по проволоке пробежали яркие искры. Мрак пронизали дикие вопли. – Ну, ты! – зло процедил Фуруя, схватив Чена за грудь.– Жить надоело? Но Чен вырвался из рук Фуруя. Ни мрака, ни искр, ни страха, ни Цзинь – ничего уже не было. Он метнулся вперед и с разлету бросился на колючую проволоку...

23

Ток выключили. Пока с изгороди снимали трупы, Кадзи стоял на одном месте, словно окаменев. Фуруя рассказывал Окидзиме, как ему было трудно все подготовить. А Кадзи – слепец, ведь это его любимчик Чен, которому он полностью доверял, содействовал побегам. Рассказывал Фуруя хоть и осторожно, но напирал именно на это. Окидзима слушал фуруя молча. – Да, видимо, я был действительно слеп,– неожиданно сказал Кадзи.– Я и не подозревал, что ты можешь состряпать такое гнусное дело! Фуруя украдкой взглянул на Кадзи. При свете карманных фонариков глаза Кадзи свирепо сверкали. – Что ж, пойди расскажи директору про свое геройство! – сказал Кадзи глухим голосом.– И вот еще что, говорю это при Окидзиме: у меня нет права тебя уволить, но расставлять своих подчиненных по должностям – это мое право. С завтрашего дня ты будешь работать в дактилоскопической группе. Перебирай там карточки с отпечатками пальцев рабочих-китайцев. А в дела нашего отдела чтоб и носа не совал! Если не нравится, можешь жаловаться директору. Но что бы ни сказал директор, пока я здесь, ты будешь сидеть в этой группе. В противном случае пусть увольняет меня, так и скажи. фуруя посмотрел на Окидзиму. Тот молчал, и тогда Фуруя ушел. У барака черной плотной стеной стояли спецрабочие. Гао, не скрывая ненависти, вызывающе смотрел на Кадзи. Он был уверен, что эта провокация исходила от него. И Гао мысленно поклялся: подвернется случай – он самого Кадзи швырнет на проволоку! Увидев Ван Тин-ли, Кадзи подошел к нему. – Ну что, Ван, опять тебе придется браться за карандаш? Захочется, наверно, и этот случай описать! Но теперь уж покритикуй себя. И ты не всегда оказываешься прав. Все-таки надо было прислушаться к моему предупреждению. Ван Тин-ли ничего не ответил. – Ну вот, запахло и жареной человечиной,– сказал Окидзима.– Что ж не лопаете? Вы нам не поверили! Решили доглядеть, как это получится! Что ж, любуйтесь! Чего хотели, то и получили. Окидзима мельком бросил взгляд на Кадзи и быстро пошел прочь. Кадзи хотел было попросить Окидзиму остаться, но передумал. Как его об этом просить? Ведь он сам ему сказал, чтоб тот не мешался. Тоскливо было на душе у Кадзи. Рабочие по-прежнему молча наблюдали за ним. При свете фонариков глаза людей злобно блестели. "Ты убийца,– как бы говорили они.– Ты убил не только наших товарищей, ты спокойно послал на смерть и своего помощника!" Как трудно быть одному! А эти его ненавидят! За что? В груди у Кадзи поднималось раздражение. Еще немного, и он не вынесет их молчания. И кто знает, может быть, он, как Окидзима, набросится на них с кулаками. В это время к месту происшествия прибежала Чунь-лань. Волосы у нее были распущены. Она и Цзинь всю ночь ждали возвращения Чена, но больше ждать она не могла. Она вырвалась из рук Цзинь и прибежала сюда. Неужели с ее Гао что-то стряслось? Она металась вдоль изгороди то в одну сторону, то в другую и все время звала Гао. Звала громко, с плачем, не обращая ни на кого внимания. Молчавшая толпа расступилась. Товарищи вытолкнули Гао вперед. Как только женщина его увидела, она опустилась на землю, словно у нее подкосились ноги, и громко заплакала, бормоча бессвязные слова. Кадзи с трудом понял, что Чен должен был связаться с Гао, и Чунь-лань подумала, что Гао тоже погиб. А Гао бессмысленно оглядывал товарищей, словно ища у них помощи. Он не знал, как успокоить обезумевшую женщину. – Погиб Сун,– сказал Кадзи.– Сун, Чен и еще трое. Всхлипывая, Чунь-лань подползла к колючей проволоке. – Я знала, он не мог уйти без меня! Я знала! – повторяла она и неотрывно смотрела на Гао глазами, полными слез. – Чунь-лань, посмотри пристально в лицо тому, кто подстроил это дело и убил своих товарищей,– сказал Кадзи.– И иди домой. Скажешь Цзинь, что я ни о чем не буду допытываться. Прятавшаяся за спину горного хребта заря хотя и начала уже окрашивать в розоватый оттенок скрытый за ним небосклон, но ночь еще не уходила. Кадзи собрался домой. Кажется, с формальностями покончено. Небо, всю ночь сыпавшее дождем, стало показывать свое вымытое голубое тело. Митико спустилась по мокрой дорожке к роще. Она хотела встретить Кадзи. Она его увидела издалека. Он шел ссутулившись, его прямые широкие плечи были опущены. Он ее не замечал, пока не встретился с ней глазами. И в его глазах она прочла, что он потерпел еще одно поражение. – Постарайся больше не думать об этом,– участливо сказала Митико. – А ты откуда все знаешь? – Мне сказал Окидзима. – Но Чен, Чен... Голос Кадзи пресекся. А что теперь поделаешь? Чен погиб. Вчера вечером, под дождем, они так тепло поговорили, состоялось как бы примирение. И вот на тебе... – Почему он мне ничего не сказал? – Боялся, думаю. __– И все потому, что я его тогда ударил? Митико покачала головой. Она считала, что не поэтому, хотя... Но ведь они все же помирились. Митико мысленно попросила у Чена прощения. Он должен их простить. – Окидзима говорил, что ты, наверно, очень расстроился. Все-таки он хороший. А какой был страшный в тот вечер! – Нет, больше расстраиваться я не буду. Моя ошибка состоит в том, что я хотел сразу многое изменить. Но ведь не все можно изменить. Митико положила руку на плечо мужа. – Кажется, я не виноват в том, что я японец, и все-таки это моя самая большая вина. Как все нелепо получилось... Ну и подлец этот Фуруя! – голос Кадзи стал резким. Ты знаешь, это директор разрешил ему подстроить побег. Но теперь хватит, больше никто не посмеет измываться над рабочими! Митико кивала в ответ, но не могла избавиться от нового беспокойства, охватившего ее. Кажется, на этом не кончится, кажется, впереди их ждут новые неприятности. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия, она с улыбкой сказала: – Пойдем домой, поедим горячего супа, наберемся сил. – Да, пойдем.– И посмотрев в сторону бараков, Кадзи повторил: – Пойдем! Из бараков, расположенных на дне долины, поднимались кухонные дымки. Если бы Чен погиб на производстве, его старуха мать получила бы от фирмы трехмесячное пособие. Но смерть Чена расценили как самоубийство, и никакого пособия старуха не получила. Тогда Кадзи организовал в отделе сбор пожертвований. – Одну треть возьмем с тобой на себя,– заявил Окидзима, улыбнулся.– Дай Чену эти деньги при жизни, он, пожалуй, еще бы подумал, стоит ли ему умирать. В жизни всегда так: спохватищься – ан уже поздно. Кадзи хотел что-то сказать, но слова не шли с языка, он только горько усмехнулся. Но когда посыльный принес деньги от Фуруя, он грубо отрезал: – Отнеси обратно и скажи, что если он хочет что-то пожертвовать, пусть сам принесет. Мальчик удивленно поднял брови и ушел. Деньги (сумма пожертвований превышала трехмесячный оклад) и куль муки отнес к матери Чена сам Кадзи. Мать Чена он увидел впервые. Это была, как он и предполагал, маленькая старушка с больными ногами и красными следами на висках от щипков – ее мучали головные боли. Лежа на кане, она молча взяла деньги и тут же спрятала их в жестяную банку у изголовья. Весь ее вид как бы говорил: "Ну что смотришь? Принес деньги и уходи, благодарить все равно не буду". Так Кадзи и не добился от нее ни одного слова. А может, она просто не могла говорить, как не могла уже и плакать. Притащившись когда-то из далекого Шаньдуня на своих маленьких изуродованных ножках, она вторую половину жизни провела здесь, и теперь, в конце своего жизненного пути, наверно, уже поняла, что ее мечта вернуться когда-нибудь на родину и удивить земляков своим благополучием развеялись как дым. У Кадзи появилась привычка при входе в отдел бросать взгляд на стол Чена. И почти всегда в эту минуту он с болью вспоминал, как он ударил Чена. А ведь с того момента все и началось. Если бы кулак Кадзи тогда не поднялся, как знать, может, Чен и избежал бы этой нелепой гибели. И все же почему Чен не мог вовремя остановиться? На этот вопрос мог бы дать ответ Фуруя, но он, притихший, сидел в другой комнате, избегая встречаться с Кадзи. Или Цзинь Дун-фу... Но она уже забыла юношу, ее тело услаждало других. Однажды директор вызвал Кадзи к себе. Ты, конечно, можешь не согласиться, но мне кажется, что, поскольку после того случая побеги прекратились можно было бы уже на Фуруя не сердиться. – Не знаю, говорил ли вам Фуруя,– голос Кадзи был тверд, лицо приняло упрямое выражение,– но даже по вашему приказу я Фуруя назад не возьму. – Говорил. Директор улыбнулся. Такой ультимативный тон, конечно, был непозволителен, но все же нельзя не признать, что Фуруя совершил подлый поступок, и что он, Куроки, имел к нему определенное отношение. – Ну, если ты такой непреклонный, значит, у тебя есть для этого еще какие-то основания, неизвестные мне. Но теперь не время распутывать все узлы, давай прекратим этот разговор и оставим вопрос открытым. – Открытым? Зачем же? – Теперь уже Кадзи усмехнулся.– Вы можете меня уволить. Ведь несмотря на то, что мне удалось кой-чего добиться, в главном я не достиг цели. Так к чему же оставлять вопрос открытым? Проговорив все это, Кадзи, как ни странно, почувствовал облегчение. Ну что ж, пусть он расстанется с предоставленной ему привилегией и будет мобилизован. Теперь это его не трогало. Пусть волнуются другие. – Пока директор здесь я, и я решаю, кого оставлять, а кого увольнять. Я считаю, что ты не совершил больших ошибок. Не знаю, следует ли тебе это говорить, но твои планы в общем успешно претворяются в жизнь. И я этим доволен. Только надо перестать философствовать и без нужды не портить себе нервы, или, как это говорят, не впадать в психическую депрессию. Война оставляет для этого все меньше времени. Директор в душе усмехнулся. Посмотрим, как поведет себя этот молодой человек, когда он получит премию! Все его интеллигентские охи и ахи улетучатся как туман. Пока эти мысли проносились в голове директора, Кадзи водил глазами по карте, висевшей на стене. Вот он чего-то тут добивается, с кем-то здесь борется, а ведь если поразмыслить, его работа неразрывно связана с тем, что происходит за тысячи миль отсюда, с трагической борьбой не на жизнь, а на смерть возле Соломоновых островов, и эта связь настолько ясна, что кажется прямой линией, протянутой по карте. Сейчас директор сказал, что его планы в общем успешно претворяются в жизнь. Вот и выходит, что он, любя людей, губит их значительно больше, чем этот негодяй Фуруя.