Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

13

На следующий день, когда они снова остались одни в доме, Какуко позвала его и приказала выгрести золу из печки. – Я могла бы сделать это сама, но зачем, раз есть денщик? – сказала она. Кадзи промолчал. Он вдруг вспомнил Митико, как она, повязав голову полотенцем, вот так же выгребала золу, и у него защемило сердце. Кажется, нехитрое дело, а как много в нем смысла! Какая огромная разница между золой от огня, согревающего твой дом, и золой в чужом очаге! – Брат ужасно нервничает, – заговорила Какуко, наблюдая за движениями Кадзи. – Он места себе не находит, с тех пор как американцы высадились на этом Лусоне. На словах он по-прежнему хвастает, что Квантунская армия самая огромная и могучая в мире... А вдруг – разумеется, это только предположение – вдруг Советская Армия тоже окажется сильнее нас?.. Кадзи собрал золу в ведро, подложил угля и только тогда повернулся к девушке. – Что это, проверка? Господин поручик сообщил вам о моей неблагонадежности, и вы решили испытать меня? – Да нет же! Просто мне кажется, что вы не считаете Квантунскую армию самой сильной. Вот я и спрашиваю... – Из чего вы так заключили? – Из того, что у вас достало храбрости совершенно спокойно заявить мне, что между нами нет и не может быть никаких человеческих отношений. Разговор принимал неожиданный оборот. Что у нее на уме, у этой девушки? – Самая сильная армия... Такой вообще не бывает. – Кадзи встал и поднял ведро. – Солдаты воюют, как предписано полевым уставом, вот и все. А суждения в большем масштабе выносит его превосходительство генерал Ямада. – Слушайте, – ее лицо неожиданно приняло таинственное выражение, – признайтесь, вы соскучились по жене? Хочется повидать ее? Я к тому, что неизвестно ведь, что нас ждет впереди. Кадзи поставил ведро на пол. – Вот вы сказали вчера, что война разрушила все человеческие порядки... У меня брат офицер, и я не испытала этого на себе. Но будь у меня возлюбленный в армии, я, наверно, рассуждала бы так же, как вы. Дома я боялась, что меня заберут на трудовую повинность, вот и удрала сюда, к брату. А теперь думаю: случись здесь что-нибудь, что тогда? Не лучше ли уехать обратно в Японию, к маме?.. – Да, лучше вам уехать. Как бы ни повернулись события, здесь чужая страна. – Так вот, сделать вам напоследок подарок от паразитки? – Лицо Какуко разгорелось от возбуждения. – Хотите, я вызову сюда вашу жену? У нас в доме вы сможете свободно встречаться. Лицо Кадзи, на мгновение просиявшее, снова обрело непроницаемое выражение. – Спасибо вам, но это лишнее. Вы хотите облагодетельствовать слугу... А вы подумали о моей жене? Хотите, чтобы она страдала, увидев меня в денщиках? – Он снова поднял ведро и направился к двери. "Митико, я мечтаю о встрече с тобой, но пусть эта встреча будет не здесь!" – Постойте! – в голосе девушки звучала обида. – Я предложила это из самых лучших побуждений. – Я верю, верю в ваши добрые чувства, – ответил Кадзи. – Но у нас с вами слишком разное положение и слишком разное отношение к жизни.

14

Если б Кадзи и согласился, ему все равно не удалось бы встретиться с Митико. Началась генеральная перегруппировка войск в Маньчжурии. Поставленная перед необходимостью укрепить оборону Японских островов, ставка приняла решение о переформировании частей, расположенных вдоль советской границы. Квантунская армия должна была пополниться вновь сформированными дивизиями, большая же часть войск, ранее находившихся на границе, подлежала отправке в Японию. Говорили, что в Японию перебрасывалось около трети оружия и значительная часть командного состава. В подразделениях отбирали солдат для пополнения вновь сформированных дивизий. В тот вечер, когда Кадзи вернулся в казарму, списки предназначенных к переводу были уже готовы, и в сумрачном помещении царила предотъездная суета. Солдаты в полном обмундировании поспешно и молчаливо заканчивали сборы, и Кадзи тоже внутренне приготовился. Подозрительный в политическом отношении солдат, да к тому же "приблудный", из госпиталя, несомненно, подлежал отправке в первую очередь. С точки зрения армейских порядков это было даже закономерно. И действительно, его сразу же вызвали. В канцелярии зауряд-офицер, подпрапорщик пехоты, объявил ему об отзыве с должности денщика и о переводе в другую часть. – Получи обмундирование и собирайся. Отправка в четыре утра. – В какой пункт следуем? – спросил Кадзи. – Поступишь под команду начальника эшелона. Остальное не твое дело. Все, можешь идти. В вагоне – как в сарае. Битком набитый солдатами поезд бежал вперед – никто не знал куда. Привезут в какой-нибудь порт, погрузят на транспорт и отправят на Южный фронт. Или в Японию? В первый день их везли словно бы на юго-запад, но потом и этого нельзя было определить. Окна были задраены, поезд то и дело останавливался, поворачивал, менял направление, это мешало ориентироваться, Даже толки о том, что их, возможно, везут в Японию, больше не радовали. Куда бы ни везли, все равно война – мысль об этом омрачала сознание. Разговор перешел на жратву, толковали о женщинах. Постепенно люди оживились. Но чем бодрее звучали голоса и раскаты смеха, тем в сущности бессмысленней становилась беседа. Ведь, пожалуй, никому не удастся полакомиться всей этой жратвой, о которой они говорили, и никакая женщина больше не будет принадлежать никому из них. И если даже в прошлом кому-то довелось есть самые вкусные в мире блюда и наслаждаться любовью первой красавицы поднебесной – к чему все это сейчас? Сейчас они всего лишь составная часть материального обеспечения армии, необходимая для военных действий, которая транспортируется с одного места на другое, и все для одной цели. И опять людьми завладела все та же неотступная, тревожная мысль: куда их везут? – Хоть бы сказали куда! Все равно сообщать об этом некому! – проворчал кто-то рядом с Кадзи. – Похоже, что не очень далеко... – неуверенно ответил Кадзи. – Едем почти двое суток, скорость вроде небольшая, то и дело подолгу стоим. Вот только никак не пойму – на север едем или на юг... – Мороз, так что одно по крайней мере ясно: до южных морей далеко! – сказал другой, сидевший спиной к Кадзи. – Южные моря... – послышался чей-то мечтательный голос. – Эх, попасть бы туда напоследок... – Все равно умирать, так хоть прокатиться за границу на казенный счет, а? – подхватил тот, что сидел спиной к Кадзи. – Ни разу не доводилось погулять с иностранкой... А хорошо бы разок попробовать! На юге, говорят, бабы горячие... – Да, а тут в самый интересный момент припожалует в тебя гаубичный снаряд... – И получится, как в песне поется: "Ах, он погиб, не вернется наза-а-а-д..." Хохотали. Кадзи сидел молча, обхватив колени руками. Север, юг... Все равно этот поезд – эшелон смерти. Переформирование частей означает, что Квантунская армия разворачивается в боевые порядки, готовится к боям. Кадзи уткнулся лицом в колени. Ему казалось, что сквозь стук колес он слышит далекий шепот Митико: "Тебя пошлют на фронт, я знаю... Поэтому хотелось повидаться... Тебя пошлют на фронт..." Так говорила она в то далекое холодное утро в убогой комнатушке за казармой. Женское сердце уже тогда разгадало жестокую правду... Глубокой ночью эшелон прибыл в пункт назначения. Темень, мороз. Судя по всему, их не вывозили из Маньчжурии. Так оно и оказалось. По прямой отсюда было километров пятьсот до пограничного городка, где они грузились в эшелон. Выстроились на платформе, долго стояли, ожидая приказа.

15

Кадзи попал в одиннадцатую роту. В деревянном здании казармы он провел два совершенно свободных и тревожных дня. Большинство солдат составляли старослужащие, все они служили по четвертому и пятому году, все сплошь "будды" и "боги", как их называли в пехоте, в основном бывшие артиллеристы. Но теперь матчасть их бригады вывезли в Японию для нужд обороны, а их рассортировали по пехотным частям. – Ты нас дрянью не корми! – восседая на койках, недовольно ворчали старослужащие, когда Кадзи с кем-нибудь из таких же, как он, "младших" подавал им обедать. Еще недавно они надеялись, что вместе со своими пушками попадут в Японию. Теперь, когда эти надежды рухнули, особенно оскорбительной была мысль, что их уравняли с этими ублюдками "пехтурой". Ефрейтор Акабоси при первой же раздаче еды заявил, что Кадзи налил ему неполную миску, и уже замахнулся, чтобы ударить его, но, к счастью, Кадзи держал в руках миску с супом приятеля Акабоси. Только это обстоятельство спасло Кадзи. С этой минуты, куда бы он ни пошел, его не покидало чувство, что квадратная физиономия Акабоси неотступно следит за ним. На второй день перед отбоем внезапно раздалась команда "Смирно!" и вошел офицер. – Есть здесь солдат по фамилии Кадзи? – спросил он. – Есть! – Кадзи сделал шаг вперед. Он не верил глазам. Перед ним стоял Кагэяма, его старый приятель еще со студенческих лет. Они расстались, когда Кадзи ехал работать на рудник в Лаохулин. – Здорово, Кадзи! Живой? Кадзи улыбнулся и пожал плечами. "Да и тебя ничего не берет", – хотел он сказать. Но ответить так мешала разница в званиях. Удивление и радость первой минуты сменились чувством неловкости. – Вольно! – привычно, по-офицерски скомандовал Кагэяма, оглядев остальных. – Я подпоручик Кагэяма. Назначен в вашу роту. Буду обучать вас. Человек я рассеянный, могу что-нибудь и забыть. Так что рассчитываю на вашу добросовестность и усердие... Кадзи, ступай за мной. Кадзи вышел следом. – Ну, как жил, рассказывай, – приветливо, дружески улыбаясь, обратился к нему Кагэяма, но Кадзи продолжал молчать. Неопределенная усмешка бродила по его лицу. – Сегодня утром приехал, стал просматривать списки и вдруг вижу твою фамилию! Вот удивился! Выходит, гоняют тебя из одной части в другую? Кадзи кивнул. – А как поживает Митико? Вы поженились? – Да, – Кадзи наконец-то обрел дар речи. – Тогда же и поженились. – Поздравляю! – Кагэяма внимательно рассматривал Кадзи с минуту, потом засмеялся. – А я вот офицер, странно? – По правде говоря, есть немножко! – А ты почему не пошел в училище? – Каждому свое. – Наконец-то Кадзи овладел собой. – Не хотелось поступать против совести. – Ну и как, удалось остаться в ладу? Кадзи улыбнулся. – Я не смею сравнивать себя с господином подпоручиком. – "Но, – подумал он, – можешь поверить, мне тоже пришлось выдержать нелегкую борьбу. Не захотел больше быть овчаркой, стерегущей отару... Теперь вот сам попробовал стать овцой... Но только похоже, что гонят-то нас вроде бы на бойню..." – Ну, а ты как живешь? – спросил он. – Я? – Кагэяма откинулся на спинку стула и закинул руки за голову. – Я меньше задумывался о моральных проблемах, больше – о конкретных, материальных. Передо мной стоял выбор – или попасть в солдаты и получать зуботычины, или стать офицером, лакомой добычей для снайперов... – Ну, молодец, что сумел подойти к решению проблемы с таких позиций, – усмехнулся Кадзи. Ирония не ускользнула от Кагэямы, но он ответил улыбкой. – Я вообще, знаешь ли, не такой уж блюститель морали, чтобы пытаться сохранить душевную чистоту в помойной яме... В дверь постучали. Вошел вестовой командира роты. – Господин подпоручик, вас просит командир роты. Кагэяма кивнул. Когда вестовой вышел, Кагэяма, одергивая китель, сказал: – Послушай, почему бы тебя не аттестовать на ефрейтора? В роте нет ефрейторов пехоты, все бывшие артиллеристы... Ну, еще поговорим. – Разрешите идти? – спросил Кадзи. – Да, ступай, спасибо за службу. Кадзи подчеркнуто лихо отдал честь. Он сделал это ради шутки. Но больно укололо сознание, что, будь в комнате кто-нибудь посторонний, он вынужден был бы всерьез вытягиваться перед Кагэямой. Спектакль с переодеванием из костюма в мундир постепенно переставал быть спектаклем.

16

– ...А что думает на этот счет подпоручик Кагэяма? – У командира роты голос был тонкий, а интонации ласковые, мягкие, как у женщины. Призванный из резервистов, он был уже немолод – поручику Фунаде перевалило за сорок. – Судя по всему, в Крыму состоялось совещание глав правительств СССР, США и Англии, – продолжал он. – В последнее время Советский Союз усиленно перебрасывает войска на Дальний Восток. Не знаю, надо ли ставить это в связь со встречей в Крыму... Укрепрайон, куда нам предстоит выступить, находится как раз напротив той полосы, на которой советские вооруженные силы сосредоточиваются особенно интенсивно. Весь вопрос упирается теперь в сроки... – Поручик Фунада внезапно умолк. У него мелькнуло опасение, как бы собеседники не подумали, будто он – командир роты! – боится советских вооруженных сил. Подпоручик Кагэяма усмехнулся. Ирония, мелькнувшая в этой усмешке, относилась отнюдь не к командиру роты, хотя, по правде говоря, толстяку Фунаде куда больше подходила бы роль доброго отца семейства, чем военного стратега. Кагэяма думал о другом. Когда бы ни наступил этот срок, о котором говорил начальник, у них нет другого выбора, кроме гибели под огнем артиллерии противника. И нечего тут спрашивать, что он, Кагэяма, об этом думает. Хватит того, что ему, в глубине души жаждущему только одного – чтобы этот час никогда не пробил, – вменяют в обязанность воодушевлять солдат, призывать их храбро сражаться... – А что говорит господин командир батальона? – спросил Кагэяма. – Что если, мол, американцы высадятся в Центральном Китае, то Советский Союз не упустит случая зажать нас в клещи... – Американцы на Филиппинах... – задумчиво произнес Кагэяма. Командир роты вопросительно взглянул на молодого офицера, только сегодня прибывшего к нему в подчинение. "Ну и что?" – говорил его взгляд. – Впрочем, дело не в том, за какой именно пункт ведутся сейчас бои на Тихом океане... Все зависит от того, как оценивает противник нашу военную мощь, то есть располагает ли он достаточной информацией о том, насколько подорвана эта мощь... Ну и, конечно, от хода военных действий между СССР и Германией. Американцы, наверно, заинтересованы в том, чтобы СССР взял на себя разгром Квантунской армии. Это значительно облегчило бы их задачу. С другой стороны, Советский Союз вряд ли собирается ускорять победу Америки ценой новых огромных жертв со своей стороны... – "Что до поражения Японии, то этот вопрос давно предрешен..." – хотелось сказать Кагэяме, но он этого не сказал. – Иными словами, – на лице поручика Фунада мелькнула почти надежда, – вы хотите сказать, что в ближайшее время военные действия в нашем районе не начнутся? – Что значит "ближайшее время"?.. – Кагэяма развел руками. Офицеры невесело засмеялись.

17

Укрепленный район Циньюньтай, где предстояло разместиться третьему батальону, в состав которого входила одиннадцатая рота, представлял систему мощных оборонительных сооружений. Считалось, что эти позиции способны в течение долгих месяцев противостоять любому, самому яростному натиску. Может быть, раньше, когда доты были обеспечены достаточным количеством артиллерии, оно так и было. Но к тому времени, когда Кадзи прибыл в Циньюньтай, большую часть орудий демонтировали и вывезли для нужд обороны в Японию, а на их месте установили деревянные макеты, размалеванные камуфляжными узорами. Поэтому здесь и разместили пехоту. Солдаты молча переводили растерянный взгляд с мощных бетонных стен на деревянные пушки. Не верилось, что войну можно вести с помощью стратегии "огородного пугала". "Да что же это такое?" – читалось в безмолвных взглядах; и только потом люди начинали смеяться, точно глухонемые. Впервые стало до дрожи ясно, какая смертельная опасность подстерегает их впереди. Те, кто мало-мальски разбирался в военном деле, тут же поняли, что в условиях современного боя продержаться на этих позициях два-три часа – уже чудо. Так бесславно завершалась "война во имя великих целей", провозглашенных столь торжественно и высокопарно несколько лет назад... По ту сторону границы, за лощиной, тянулись плавные линии сопок и бескрайние просторы советского Дальнего Востока. Покатая полоса "ничейной" земли густо поросла деревьями и кустарником. Усилиями разведгруппы каждый кустик, каждая впадина были тщательно нанесены на карту. Главная задача состояла в скрытном наблюдении за противником. С заходом солнца высылали наблюдателей как можно ближе к границе; с рассветом они возвращались в укрепрайон. Не дать противнику заметить себя – это диктовалось здравым смыслом, стремлением понапрасну не раздражать русских. Первый взвод одиннадцатой роты, взвод подпоручика Кагэямы, разместился в Гуаншаньтяне, в дополнительных дотах, подчиненных укрепрайону. Сюда и попал Кадзи, и настроение у него было хорошее. Во-первых, большая часть старых артиллеристов, в том числе и ефрейтор Акабоси, с самого начала невзлюбивший его, осталась в Циньюньтае, во-вторых, назначенный старшим по казарме унтер Судзуки оказался на редкость покладистым малым. На второй год службы Кадзи попал в рай. С наступлением ночи начальник караула разводил дозорных на посты; свободные от нарядов без дела слонялись по казарме или, отыскав в лесу какое-нибудь диковинное дерево, мастерили мундштуки, трубки, кто что умел. Другие уходили на речку в лощине, стирали там на досуге или просто болтали. По странной иронии судьбы, именно здесь, на границе, где с началом военных действий солдат подстерегала неминуемая смерть, они впервые узнали радость беззаботной жизни. Неожиданное происшествие нарушило это безмятежное существование. Был теплый весенний день. На солнышке у казармы Кадзи погрузился в воспоминания. Одно за другим возникали в памяти знакомые лица, неясные, расплывчатые, похожие на фотоснимки не в фокусе. Они не радовали Кадзи, но сидеть так, погрузившись в дремоту под ласковым солнцем, было приятно. Подошел Судзуки и протянул Кадзи сумку с патронами. Подпоручик зовет тебя. Идем с нами. Куда? – На инспекцию... – Судзуки подмигнул. – Кабаны и косули перебегают на советскую территорию. Надо наказать нарушителей. Ты, говорят, здорово стреляешь, вот и покажешь свое искусство! – Сегодня я в наряде по столовой... – Не имеет значения. Собирайся живее! Кадзи мигом слетал в казарму и тотчас вернулся. Они пошли напрямик сквозь заросли. – Тепло как стало! – сказал, ни к кому не обращаясь, Кагэяма. – Совсем как в стихах: "Весна сияет, в государстве мир..." – И неожиданно добавил: – Гарнизон острова Сульфур полностью уничтожен, слыхали? – О черт! Опять! – простонал Судзуки. – А ведь там была мощная оборона, господин подпоручик! Кагэяма кивнул. Да, гарнизон там был сильный. Не чета нашему... Остров Сульфур защищали девять батальонов пехоты, танковый полк (двадцать три танка), два артдивизиона (около сорока орудий), два зенитных дивизиона (около семидесяти стволов), пять минометных дивизионов (около ста десяти стволов), семнадцать с половиной тысяч солдат и около шести тысяч морской пехоты... "Они дрались не на жизнь, а на смерть. Их хватило на месяц. Что же ждет нас, когда на Гуаншаньтянь обрушится шквальный огонь многих сотен орудий? – подумал Кагэяма. – Они давно установлены там, по ту сторону границы". Кагэяма краем глаза взглянул на Кадзи. Тот молча шагал рядом. – С Окинавы отступать некуда... Теперь-то уж придется ударить по-настоящему... – сказал Судзуки, но дальше его речь перешла в невнятное бормотанье. Только в одном их мысли совпадали – в том, что потеря Окинавы будет означать конец войны. Поэтому Судзуки слепо верил, что Окинаву не отдадут. Он просто физически не мог себе представить, что Япония проиграет войну. Он ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь высказывал такое предположение. Кагэяма предчувствовал, что, как только Окинава капитулирует, Советский Союз включится в войну. Ну что ж, Кагэяма примет бой и будет сражаться храбро, с мыслью о смерти он примирился. Когда он подавал прошение в офицерское училище, он действовал, как игрок, рискующий ставкой. Если ему повезет, он попадет куда-нибудь в тыл и сумеет выиграть время; не повезет – будет убит на передовой. Не он кидает игральные кости. Кто-то другой, неизвестный, бросает их в неведомую минуту. Он оказался здесь. Значит, такова судьба. Пусть все идет своим чередом. Его собственная жизнь – не более чем брызги, летящие от бешеного, все сметающего потока, именуемого войной. К чему сопротивляться судьбе, пусть все идет своим чередом. Кадзи надеялся, что с потерей Окинавы верховное командование, несмотря на всю свою тупость, все-таки признает себя побежденным. Он жаждал этого. Сотни тысяч людей сохранили бы жизнь, великое множество вновь обрело мир и труд, пусть в новых, неизвестных еще условиях военного поражения... И если ради этого надо пожертвовать Окинавой, то Кадзи даже считал, что чем скорее она падет, тем лучше. Внезапно он остановился. – Вот! На мокрой земле виднелись свежие кабаньи следы. Судзуки, а за ним Кадзи сняли винтовки с предохранителей. Все трое замерли в напряжении. Кабан ступал по слежавшейся прошлогодней листве, петляя между деревьями. Затем след терялся. Потом они увидели его самого: тревожно озираясь, кабан пересек дорогу на Циньюньтай и начал взбираться по противоположному склону. – Верных триста метров. Кагэяма взял у Судзуки винтовку и поправил прицел. Кадзи хотел отдать Судзуки свою, но тот показал: "Не надо". – Первый выстрел мой! – сказал Кагэяма. Кадзи приготовился стрелять с колена. За поворотом дороги трусцой ехал в сопровождении пешего ординарца командир батальона майор Усидзима. Он умышленно не предупредил никого о своем приезде. Майора непрерывно терзали подозрения о неподготовленности вновь сформированных подразделений к задаче, на них возложенной: к исполнению священного долга по охране государственной границы. Майор не смыкал глаз и того же требовал от своих подчиненных. От его распорядительности зависит безопасность государства. Он вовсе не стремился к подобной ответственности. Но раз уж так случилось, он лицом в грязь не ударит. По натуре майор не отличался воинственностью и в свое время, не обнаружив в себе необходимых для военной карьеры качеств, уволился в запас. Но гражданская жизнь пришлась ему по душе еще меньше, чем военная: пока он служил, гораздо более молодые обогнали его, успев занять довольно приличное положение в обществе, и майор, которому пришлось начинать все сначала, чувствовал, что его затирают. Профессиональный военный может держать голову высоко, только пока он в армии, в гражданской жизни погонам оказывают почтение лишь для вида, а стоит повернуться спиной, как они становятся объектом насмешек. Слова "господин майор" не имеют никакого веса в гражданской жизни. Проходят дни, месяцы, неудовлетворенность все сильнее бередит душу. Хочется жить более привольно, смело, более обеспеченно, наконец! Ему уже за сорок, разве это жизнь? А ведь он командовал воинской частью, пусть не ахти как... Потом майора снова призвали. Империя оценила его по справедливости, в соответствии со званием. Как рыба, вновь попавшая в воду, майор Усидзима ощутил прилив новой энергии. В армии происходило переформирование, и во вновь созданном батальоне, где не было ни одного офицера с большей, чем у него, выслугой лет, он, бывалый майор, мог занять достойное положение. Вот только с местом службы не повезло – граница, прямо под носом у мощного противника; он, майор Усидзима, в ответе за все, что здесь происходит, от Циньюньтая до Гуаншаньтяня. И время тоже не из удачных. С Тихого океана поступают безотрадные вести; даже странно, что здесь, в этом районе, по-прежнему все спокойно. Но нет, шалишь, эти мирные сопки, озаренные весенним солнцем, не введут майора в заблуждение. Оп обязан учуять запах опасности... Сегодня он намеревался нагрянуть на позиции, находившиеся под командованием вновь назначенного подпоручика. Лошадь трусцой донесла его до поворота горной дороги. Сзади, одолевая подъем, спешил ординарец. Внезапно совсем рядом грохнул винтовочный выстрел. Над самым ухом майора разрезая прозрачный воздух, просвистела пуля, за ней вторая... Майор скатился с седла и опрометью кинулся в заросли. Снайпер, за ним охотится снайпер! Стреляли с близкого расстояния – это он сразу понял. Советский снайпер! Ползком командир батальона карабкался вверх, стараясь добраться до спасительного кустарника. Ординарец бросился обратно, вниз по дороге, то ли за испуганной лошадью, скакавшей во весь опор, то ли просто со страху. Командир батальона оказался без охраны. Нестерпимо страшно было лежать, притаившись, в пределах досягаемости снайперского огня. Вытащив саблю из ножен, майор поднялся во весь рост и что было духу помчался под прикрытием кустарника к казармам Гуаньшаньтяня. Бледный, с искаженным лицом, волоча по земле саблю, командир батальона, спотыкаясь, ворвался в ворота и хрипло крикнул: – Тревога! Вконец растерявшийся часовой, повернувшись к казармам, машинально повторил: – Тревога-а! Начальник караула, унтер-офицер Хиронака, с посеревшим от страха лицом бросился к караульной будке. – Караульный состав, на преследование! Вот сюда, в этом направлении! – задыхаясь, совсем не по-военному выкрикивал командир батальона. – Обнаружен вражеский снайпер! Численность противника неизвестна... – Горн! – закричал Хиронака. – Горнист! Сигнал тревоги! Горнист приложил к губам горн. К этому времени командир батальона пришел в себя. – Отставить! Начальник караула, возьмите пять человек – на преследование! В случае тревоги подайте сигнал троекратным выстрелом. Где командир взвода? – Отбыл на инспектирование. – Действуйте! Шесть человек двинулись ускоренным шагом. Командир батальона с усилием ловил воздух – у него пересохло в горле. Он все еще не замечал, как нелепо он выглядит с обнаженной наголо саблей. Унтер-офицер Хиронака и пять его подчиненных впервые изведали леденящий душу страх, знакомый только разведчикам, вступающим в зону смерти, когда приходится полагаться только на собственные глаза и уши, а секундное замешательство стоит жизни. Отряд осторожно продвигался вперед, настороженно вглядываясь в лесную чащу, в поисках невидимого противника. Там они и наткнулись на команду Кагэямы. Когда недоразумение выяснилось, дружный смех девяти человек раскатами огласил лес. Кагэяма задыхался от смеха. – Однако промахнуться на таком расстоянии... – Он покачал головой. – Вряд ли ему так повезло бы, окажись здесь настоящий советский снайпер, а, Кадзи? Кадзи, уложивший кабана, только усмехнулся. – Господин командир батальона крайне возбужден, – становясь серьезным, сказал низенький унтер Хиронака. – И если не будет каких-нибудь оправданий... Кадзи наблюдал за Кагэямой. Стрельба здесь была строжайше запрещена во избежание всяких поводов для пограничных конфликтов. – Ладно, улажу как-нибудь! – все еще улыбаясь, ответил Кагэяма. – А вот кабанчика этого придется, увы, отослать в Циньюньтай. Тут уж ничего не попишешь! – Подпоручик Кагэяма проверял посты, – бодро отрапортовал он командиру батальона. – По пути подстрелили кабана. – Унтер-офицер Судзуки! Выделите двух человек для доставки кабана в Циньюньтай и еще четверых для сопровождения господина майора. Майор все понял. Ему хотелось наказать дерзкого подпоручика, но собственный испуг, растерзанный вид и эта сабля наголо стесняли его. – Подпоручик небрежен в отношении стрельбы! – стараясь принять обычную торжественную осанку, резко заметил он. – Обо всякой охоте и тому подобных вылазках впредь докладывать заместителю командира батальона! – Слушаюсь! – Кагэяма откозырял. На солдатском жаргоне такая манера отдавать честь называлась "любовной". Рука взлетает вверх слишком уж четко, жест аффектирован настолько, что граничит с издевательством. И хотя это всем ясно, придраться не к чему. Кадзи это отметил с удовольствием. Через пять минут Кагэяма совершенно забыл о всей этой комедии. В глубине души он посмеивался над майором, но не придавал случившемуся никакого значения. Он и не заметил, что, слушая его рапорт, майор из кожи лез, стараясь отыскать у него в расположении какие-нибудь непорядки. Изъянов в несении караульной службы на участке подпоручика Кагэямы не нашлось. И все-таки спустя два дня он был отозван в Циньюньтай. На его место назначили другого подпоручика. Этот не походил на Кагэяму – все сразу заметили. Больше нельзя было ни вырезывать трубки на солнышке, ни стирать у речки. Новый взводный, подпоручик Нонака, был уже немолод. Он всячески старался показать обширность своих познаний и каждый день читал солдатам наставления. Поводы для наставлений в изобилии давала сама жизнь, так что нехватки в темах подпоручик Нонака не испытывал. Американцы начали высадку десанта на Окинаве, Советский Союз денонсировал пакт о нейтралитете с Японией, приближалась развязка. Согласно наставлениям подпоручика Нонаки, отказ от пакта с Японией был со стороны СССР "крайне произвольным" и поистине "неджентльменским" актом. Солдатам надлежало поэтому "преисполниться боевым духом и волей к решительному контрудару". О чем не говорил подпоручик? О том, что с тех пор, как четыре года назад, на печально известном совещании в присутствии императора было принято решение "силой разрешить северную проблему", то есть, попросту говоря, начать войну против СССР (конечно, если война между СССР и Германией будет развиваться в желательном для Японии направлении), командование Квантунской армии только и выжидало удобного случая для нападения; о том, что пакт о нейтралитете еще оставался в силе, а Япония, обманывая своего договорного партнера, в полном соответствии с кодексом самурайской морали, тайно поставляла Германии секретную информацию... Об этом подпоручик Нонака не говорил. "Опасность войны исходит от СССР, – внушал подпоручик. – Солдаты должны храбро и стойко защищать северные границы великой Восточной Азии!" И только наиболее скептически настроенные из них ухмылялись, начиная понимать, что кодекс самурайской морали – плохой камуфляж для агрессии и что в создавшемся кризисе повинны те, кто начал войну, они сами, и никто теперь не властен остановить надвигающуюся катастрофу...

18

Весенний ветерок шелестел в майской листве. В полночь повеяло холодом и тревогой. Кругом темным-темно, в небе ни звездочки. В двух шагах спит граница. Сама история проложила этот рубеж. Чтобы охранять его, люди не спят по ночам. Бессмысленное, томительное и опасное занятие. Кажется, ну что стоит пройти эти несколько шагов, какое это имеет значение? Хорошо бы положить винтовку и, не торопясь, спокойно пойти вперед. И вот уже незаметно пройдена невидимая линия. Там, на той стороне, повстречается незнакомый человек, такой же часовой... "Здорово, приятель"! – "Привет"! ...Почему нельзя так сказать? Поболтать, поделиться табаком. Крохотное пламя зажженной спички на секунду озарит два лица, несхожие чертами и цветом кожи. "Потеплело-то как, а?" – "Да, лучшее время наступает. Скоро здесь зацветут цветы". – "Семья у тебя есть? Ты женат?" – "Женат. Заждалась, поди. А ты?" – "Я тоже. Уже полтора года, как не виделись. Ох и соскучился!" – "Давай-ка обменяемся какими-нибудь памятными подарками для наших жен". – "Это ты хорошо придумал. В следующий раз, когда встретимся, обязательно обменяемся..." – "Ну, до встречи. Бывай здоров!" – "Спокойной ночи!" ...Почему нельзя поговорить так? Кадзи шагал взад и вперед, ступал осторожно. Несбыточные мечты! Может быть, поэтому они так радуют душу. "Здорово, приятель!" А в ответ грянет выстрел. Кадзи вздрогнул. А что, если сейчас появится кто-нибудь оттуда? Разве Кадзи но вскинет винтовку? "Стой, кто идет?!" Это окрик солдата Квантунской армии, а не голос посланца мира... Почему человек ищет дружбы, а должен в одно мгновение превратиться в убийцу? Кадзи остановился и прислушался. Земля содрогалась. Очевидно, там перебрасывали тягачи или танки. В последнее время этот грохот слышен почти каждую ночь. Если это действительно артиллерия, то слова "здорово, приятель", пожалуй, и вправду не к месту. Кадзи печально усмехнулся. Полевая артиллерия и танки, чтобы ударить по таким, как Кадзи. А он размечтался: "Здорово, приятель!" Нет, из этого ничего не выйдет! А может, лучше бросить винтовку, поднять руки и пойти прямиком туда, где рядами расположились их "катюши"? Сдаться, не сражаясь? "Советские товарищи, я бросаю оружие!" Гримаса исказила лицо Кадзи. Он отчетливо увидел себя в эту минуту. Светловолосый человек, подталкивая Кадзи в спину автоматом, будет командовать: "Вперед! Направо! Налево!" Потом Кадзи очутится перед большим столом; по ту сторону стола, весело улыбаясь, сядет офицер, такой же светловолосый... "Что, испугался нашей превосходящей силы? Правильно я угадал?" – "Нет, неправильно. Я пришел потому, что никогда не хотел воевать против вашей страны и теперь не хочу... Пришел потому, что ради мира на земле мне как человеку ничего другого не остается". – "Но ты избрал неверный путь", – иронически усмехнется светловолосый офицер. – Ты должен был бороться за мир в своей повседневной жизни. Много ли стоит сознательность, которая проявляется только в форме капитуляции, так или иначе неизбежной!" – "Может быть, вы и правы. Но раньше я колебался, а теперь наконец решился. Пусть поздно, пусть это уже ничему не поможет, но ведь это лучше, чем никогда?" – "Ну что ж, пожалуй, ты прав... – Офицер кивает, и лицо ого становится серьезным. – Тогда вот что... Расскажи подробно о составе, вооружении и дислокации твоей части. Мы разгромим армию агрессора. И тогда на твоей родине снова воцарится мир, о котором ты так мечтаешь. Ты больше не солдат Квантунской армии. Рассказывай же!" Кадзи мысленно представляет себе позиции Гуаншаньтяня, которые он сейчас охраняет, потом весь укрепрайон Циньюньтай, где находится Кагэяма, сумевший, несмотря на свои погоны, остаться человеком... "Я отказываюсь!" – "Почему?" – "Я рядовой солдат, прибыл сюда недавно. Я ничего не знаю. Не знаю, пожалуй, и сотой доли того, что известно вашей разведке". – "Ладно!" Офицер делает знак рукой, и в спину Кадзи вновь упирается автомат. – "Налево! Направо!" Тянется время, никчемное, как пустота. Но вот гремит канонада, раздается скрежет танковых гусениц. Циньюньтай не продержится и трех часов. Кадзи ждет, он во власти какого-то странного отупения. Звонит полевой телефон. Светловолосый офицер берет трубку и, выслушав донесение, обращается к Кадзи с удовлетворенной улыбкой: "Позиции, которые обороняла твоя часть, уничтожены". ...Кадзи вслушивался в тишину. Далекий грохот затих. Кадзи снова пытается представить себе светловолосого офицера, но почему-то не может. Вместо него перед глазами встает Митико. Удивительно, он и не вспомнил о ней, когда представлял себе, как сдается в плен. Сейчас она, казалось, упрекала его за это. "Забыл нашу клятву? Ведь ты сказал, что вернешься..." Потом заплакала, как в ту ночь, в казарме: "Не уходи... Вернись!" Кадзи напряг зрение. Если идти, то сейчас. Будь на его месте Синдзе, он пошел бы без колебаний. А Тангэ? Что же мне делать, Митико? Прохладный ночной ветер неожиданно донес с той стороны чуть слышную мелодию... Не то песня, не то далекая музыка. Кадзи насторожился. Звуки постепенно нарастали. Вот уже можно различить даже громкие, оживленные голоса и смех – или, может быть, ему чудится это? Кадзи замер на месте. Внезапно ночное небо ярко озарил фейерверк. Стреляли из ракетниц. Теперь уже незнакомая мелодия слышалась отчетливо. У них праздник? Что за праздник, Кадзи не знал. Но, видно, веселье большое. Там, за линией границы, ночное небо содрогалось от ликующих голосов. А здесь, за спиной Кадзи, угрюмо чернели доты, погруженные в свинцовый сон. Сзади раздались шаги. Кадзи крепче сжал винтовку. Смена часовых. – Стой, кто идет! Шаги замерли. Раздались слова пароля. Кадзи назвал отзыв. Перед ним выросли фигуры разводящего и часового, пришедшего на смену. – В течение двадцати минут наблюдался грохот артиллерийских тягачей или танков. В остальном – никаких происшествий, – докладывал Кадзи. – А это?.. Что это? – разводящий уставился в темноту. Оттуда доносилось проникновенное, берущее за душу пение. – Да вот поют... – сказал Кадзи. – Праздник, наверно. – С чего бы это? – обеспокоенно прошептал разводящий. – Фейерверк тоже пускали... – ответил Кадзи. И после небольшой паузы спросил: – Может, в Европе война кончилась? Немцы капитулировали, определенно!