Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

19

В один из жарких июльских дней директор позвонил Кадзи и приказал немедленно явиться. Кадзи не удивился – у директора всегда все "срочно". Окидзимы не было, он ушел проверять бараки. Кадзи сунул бумаги в стол и выглянул в окно. Воздух был раскален до такой степени, что, казалось, полыхал невидимым бесцветным пламенем; солнце стояло в зените. До главной конторы было рукой подать, но в таком пекле даже эти десяток-другой шагов давались с трудом. Листва на деревьях свернулась, трава пожухла. Из-под ног с иссохшей земли вздымались клубы пыли. Жара висела над долиной сизым маревом, густым, пышащим, словно кипящее масло. У входа в контору стоял мотоцикл с коляской. Белый мотоцикл без опознавательных знаков. Самый обычный мотоцикл. Но у Кадзи сжалось сердце. Мобилизационные предписания в тот раз привезли на мотоцикле. Нет, не может быть. С какой стати компания будет отделываться от него сейчас? Это не в ее интересах. Да и на Окидзиму директор, судя по всему, тоже подал специальную заявку на броню. Из директорского кабинета доносился смех и веселые голоса. Отирая пот, Кадзи вопросительно глянул на секретаря. – Гости. Из этих – "докучников"... – доверительно шепнул секретарь. Интонация у него была сочувственная: идти тебе туда не особенно приятно, но что поделаешь! Кадзи открыл дверь. Его встретили острые, оценивающие взгляды двух незнакомых военных; они совсем не вязались с теми веселыми голосами, которые он слышал из-за двери. Директор представил им Кадзи. Утопавший в глубоком кожаном кресле жандармский офицер дернул подбородком в знак приветствия и уставился на Кадзи холодным изучающим взглядом, неподвижным, как у змеи. Другой жандарм, унтер-офицер, плотно сбитый, мускулистый человек, сидел, положив руки на эфес сабли, поставленной между широко расставленными ногами. – Господа из жандармерии порадовали нас приятным известием, – заговорил директор незнакомым голосом. – Для повышения темпов добычи руды на нашем предприятии армия в лице капитана Кавано предоставляет нам шестьсот спецрабочих. Кадзи приподнял брови. – Пленных из Северного Китая, – пояснил офицер. – В правлении очень рады этому подкреплению, –продолжал директор. – Сам начальник отдела горных предприятий выразил армейскому командованию глубокую признательность... – Пленные выгодны для промышленности, – капитан Кавано растянул в улыбке тонкие губы. – Корм и больше никаких расходов! Кадзи стоял, рассеянно слушал и смотрел на муху, бившуюся об оконное стекло. При чем тут он? Отдел рабочей силы не занимается пленными, а сам он служит не в армии, а на руднике и никаких директив от этих жандармов принимать не собирается. – Совершенно верно, – поддакнул капитану директор, – при нашем голоде на рабочую силу мы об этом и мечтать не смели... – Директор сдвинул брови. – Посоветуйтесь с Окидзимой и срочно подготовьтесь к приему. И тут же он опасливо вгляделся в лицо Кадзи. Никогда не знаешь, чего ждать от этого человека с фантастическими взглядами на жизнь. – Что от меня для этого требуется? – мрачно поинтересовался Кадзи. – Сейчас дам вам необходимые указания,– прорявкал унтер-офицер. – Но для начала прошу запомнить: повторять рассказанное не в моем характере. Так вот, первое: соприкосновение спецрабочих с наемными категорически запрещается. Далее: казарму, отведенную для спецрабочих, огородить колючей проволокой, обеспечить надежную охрану. Через колючую проволоку обязательно пропустить электрический ток. Понятно? Порядок питания, способы принуждения к труду – по усмотрению администрации. Наше главное требование – не допустить побега. Начальник отдела рабсилы одной угольной шахты в Северной Маньчжурии был сурово наказан за побег военнопленных. Прошу это хорошенько запомнить! Да, директор, какое напряжение можете вы подать на проволоку? – Три тысячи триста вольт. – Сойдет, – произнес унтер, сверля Кадзи холодным взглядом. – Если не поступит каких-либо особых указаний, пленные будут переданы вам через неделю, считая с сегодняшнего дня. О часе извещу дополнительно. Кадзи хотелось сказать: "Я отказываюсь, я не желаю принимать на себя надзор за пленными!" Несколько раз он порывался заявить об этом, но так и не решился. Он боялся. Директор, конечно, немедленно уволил бы его, чтобы оправдаться перед военными, а затем – фронт... И потом эти военные и вся грозная машина армии, стоящая за ними, сами по себе внушали трепет. Стыд за себя, досада – все растворялось в страхе перед гнетущей тяжестью, распространяемой вокруг этими двумя военными, представлявшими не терпящую возражений силу абсолютной власти. Кадзи гипнотизировала железная мускулатура жандармского унтера, его руки, намозоленные фехтовальными перчатками, стальные глаза, весь его облик – лютая, пропахшая потом и кровью решимость к немедленному действию. Никогда раньше Кадзи не испытывал такого животного страха. Крупные капли пота текли по его животу и спине. – Все ясно? – не спросил, а потребовал унтер. – Немедленно приступайте к подготовке, – сказал директор и кивнул Кадзи: можешь идти. – Боюсь, нам потребуется не меньше недели, – брякнул Кадзи. Чепуха, конечно. Хватило бы и трех дней. Просто ему надо было хоть что-нибудь сказать наперекор для собственного успокоения. Он почувствовал еще большее презрение к себе. – Особого восторга здесь не выражают, а? – бросил капитан Кавано унтеру. – Может, лучше отдать угольщикам – они все время просят. Директор смутился. – Что же это ты, Кадзи? Не похоже на тебя, такого хлопотуна. Вы не беспокойтесь, господин капитан, он у нас не больно говорлив, но работать умеет. Кадзи продолжал стоять с недовольным видом, хоть и сам понимал, насколько он жалок со своим бессмысленным протестом. – Ну что, Ватараи, двигаем потихоньку, – сказал капитан, не проявляя, впрочем, ни малейшего намерения шевельнуться. Директор засуетился и побежал торопить секретаря с угощением. Это вошло в систему. Когда на рудник наезжали военные или чиновники с ревизией, им закатывали целый пир. Из поселка вызывали повара-китайца. Особенных разносолов директор предложить не мог, но выпивки и мяса гостям подносили в изобилии. Для этого даже незаконно варили самогон и резали скот. За редким исключением, важные гости оставались довольны этими банкетами. Правда, для украшения пиршеств не хватало женской красоты, но при необходимости устраивали и это, приодев девиц посмазливее из публичного дома для шахтеров. Гостей провожали с "подарками" – сахаром, мукой, маслом из пайкового продовольственного склада. Лаохулинский рудник пользовался благосклонностью ревизоров.

20

Так называемые "специальные" рабочие отнюдь не всегда были военнопленными в точном смысле этого слова. В районе боев против китайских коммунистов японские войска практиковали налеты на деревни. Это называлось "операции по чистке сельской местности". Агрессор есть агрессор, где бы он ни орудовал – в Европе или в Азии... Мужчин с занятых территорий угоняли на принудительные работы, женщинами распоряжались солдаты по собственному усмотрению, вещи и ценности грабительски присваивались, а всех сопротивлявшихся беспощадно уничтожали. Шестьсот с лишним спецрабочих, передаваемых Лаохулину "за ненадобностью" (это выражение употреблялось при ликвидации казенного имущества, устаревшего или негодного), представляли собой часть мирных жителей, захваченных армией во время одной из последних "операций по чистке". Кадзи, Окидзима и еще несколько человек из японского персонала выселяли "наемных" из четырех бараков, намеченных под жилье для спецрабочих. Кирпичные здания издали, с горы, казавшиеся чистенькими и даже красивыми, вблизи являли собой грязные, зловонные казармы. В тесных проулках между корпусами стояли непросыхающие лужи, над нечистотами с сонным жужжанием носились огромные сизые мухи. Нечистоплотность обитателей, да. Ведь уборные были. Великолепные длинные сооружения, по одному на каждые четыре корпуса. Внутри без перегородок. Только стены. При планировке общественных уборных исходили из тех соображений, что, поскольку биологические функции у людей одинаковы, их можно отправлять, выстроившись в ряд – ничего постыдного и противоестественного в этом нет... Но если человек поставлен в условия, при которых вынужден ежедневно открывать для чужих глаз свой обнаженный зад, у него может возникнуть мысль: а стоит ли для этого тащиться куда-то? Кадзи брезгливо морщился, но ничего против нарушителей санитарных норм не предпринимал. Он недолго предавался мечтам завоевать любовь рабочих. Он уже примирился с тем, что по долгу службы придется любить их без взаимности. Он очень скоро понял, что люди, которых нечеловеческими условиями жизни низвели до положения скотов, не могут дарить свои добрые чувства человеку, принадлежащему к тем, кто их в эти условия поставил. Они остановились у входа в барак. – Сейчас будете переселяться! – крикнул Окидзима по-китайски. – Выходить с вещами! На нарах вповалку лежали полуголые люди. Никто даже не шевельнулся. Пришлось расталкивать каждого в отдельности. Люди нехотя поднимались, стягивали подстилку – грязное засаленное тряпье – и лениво плелись по проходу между нарами к дверям. Отправляясь в скитания, люди брали из родного дома только тощий тюфячок. Где он, этот родной дом?.. За пределами их жизни, в недосягаемой дали... Незачем хранить его в памяти. А свернутый тюфячок будет с ними до конца жизни. Никогда они не спали на этих тюфяках с женщинами, которые их любили, и, видно, так уж будет до конца жизни. Прежде чем протянуть ноги, многие ухитрялись выменять это единственное свое достояние на еду или сбыть за несколько медяков. Зачем они жили, ели, спали, эти десять тысяч человек, которыми управляли всякие Кадзи? Сейчас их гнали из одного барака, чтобы набить ими другой. И снова пятьдесят на шестьдесят сантиметров на душу. Директор в сопровождении Кадзи и Окидзимы осмотрел все четыре барака, предназначенные для размещения спецрабочих, это было чрезвычайным событием – директор лично знакомился с состоянием объектов, подведомственных отделу рабочей силы. Жандармерия и его заставила пошевелиться – с этими господами шутки плохи. – Считаете, четырех казарм хватит? – спросил директор и, поводя толстой, как у кабана, шеей, понюхал спертый воздух, насыщенный запахами грязи, пота и чеснока. – В принципе нет, – ответил Кадзи. – Почему не освободили еще один? Окидзима хмыкнул: – Тогда, пожалуй, вольнонаемные запросятся у нас в спецрабочие. – Гм, – тоже, пожалуй, верно, хотя... – и, поведя взглядом по черным от грязи стенам, директор замолчал. Стены были исцарапаны гвоздем или каким-то другим острым предметом. – Это что? – Это у них приходо-расходная книга,– доложил Кадзи. – А также памятка карточных и других долгов. – Ты что же, разрешаешь им играть? – Видите ли, согласно правилам полагается всех замеченных в азартных играх арестовывать и препровождать в полицейскую тюрьму. Но полиция отказывается строить каталажку на десять тысяч человек. В обычной обстановке директор не стерпел бы подобной дерзости, но сейчас он только нахмурился. Он продолжал изучать стену. В одном месте среди каракулей была выцарапана гвоздем женская фигура. Головы не было, ног ниже колен – тоже. Но в определенном смысле рисунок достаточно точно воспроизводил женщину. – Это тоже памятка о долгах? – неожиданно загоготал директор. – Возможно. – Ну ладно, – директор повернулся к выходу. – Интересно, что за публику к нам пришлют? – Конечно, с ярыми антияпонскими настроениями, можно не сомневаться. – Гм, да, вероятно. Ведь они из нелояльных деревень. За ними нужно смотреть в оба. Никаких поблажек! – Пресытившись зловонием, которым были пропитаны стены казармы, директор спешил выбраться на свежий воздух. – С момента приема вся ответственность ляжет на нас. Прошу быть осмотрительными. Кадзи и Окидзима привычно поклонились, выразив полную готовность повиноваться начальству. Рабочие-ремонтники быстро обнесли четыре освобожденных барака колючей изгородью. У главных ворот поставили вышку для вооруженной охраны. К изгороди подвели кабель высокого напряжения. Закончив работы, Кадзи послал письменное донесение в жандармерию.

21

В день приема спецрабочих Окидзима настойчиво потребовал для конвоирования не меньше двадцати человек охраны. Он явно исходил из своего опыта службы переводчиком во время операций по "умиротворению". – Без роты солдат я вообще ни за что не поручусь! – кричал Окидзима. Кадзи спорил с ним до хрипоты, пожалуй, впервые за все время службы на руднике. Никаких конкретных оснований для такого упорства у него, собственно, не было. Он только твердил, что нечего устраивать здесь военные игры. Если шестьсот человек взбунтуются, они перебьют охрану независимо от того, будет в ней двадцать или пятьдесят человек. – Привез же ты из Шаньхайгуаня пятьсот человек один, – убеждал он Окидзиму. – Как ты не понимаешь, что тут совсем другое? – Никакой разницы. Во всяком случае, мы должны относиться одинаково, что к тем, что к этим. Я не хочу ни замахиваться на них, ни обороняться. Для встречи военнопленных Кадзи назначил восемь человек из отдела рабочей силы – трех японцев и пятерых китайцев. Фуруя, попавший в их число, доложил, что ехать не может. Сослался на боли в животе. По внешнему виду было непохоже, что он болен. Струсил? Что ж, у японцев есть причины побаиваться пленных. Кадзи внимательно посмотрел на двух других. Лица у них были невеселые, людям явно не хотелось браться за это дело. Кадзи освободил и этих. – И ты можешь остаться, – сказал он Окидзиме.– Один справлюсь – Геройство свое показываешь? – насмешливо процедил Окидзима. – Возьму и вправду останусь! Ну ладно, ладно, пошли. Теперь их было семь человек – Кадзи, Окидзима и пять китайцев. Из конторы вышли все вместе. Окидзима помахал рукой куда-то в дальний угол площади. Повозка, стоявшая там в тени деревьев, тронулась и подкатила к ним. На ней оказались бочонки с питьевой водой и шестьсот обеденных порций по нормам для наемных рабочих. Кадзи недоуменно посмотрел на Окидзиму. Он был посрамлен. Ему и в голову не пришло приготовить еду для пленных. – Сдаюсь. – Пустяки, – бросил Окидзима. – Пустяки. До стыка магистральной линии ЮМЖД и Лаохулинской ветки было около восьми километров. Эшелон должен был подойти туда. День стоял пасмурный, шагалось легко. – Чем мы, собственно говоря, занимаемся, а? – спросил Кадзи вполголоса. Окидзима промолчал, всем своим видом выражая неодобрение очередному приступу философствования. Кадзи умолк, но не надолго. – Нет, ты понимаешь, за что мы с тобой беремся? Мы добровольно становимся надзирателями лагеря военнопленных. Теперь и мы отвечаем за войну... Окидзима вяло отмахнулся. – Я смазчик, понимаешь, смазчик рабочей машины. Чтобы машина работала, ее нужно смазывать. А если она часть колоссальной и идиотской машины, именуемой войной, я в этом не повинен. Я автомат, понял? Мне думать не положено. – Совершенно верно! Но почему так получилось? Почему человек настолько утратил волю... – Спроси у своей матушки, – огрызнулся Окидзима, на этот раз рассерженный. – Это она тебя родила такого. Они остановились у разъезда и стали ждать. Впереди, сколько хватало глаз, расстилался спокойный, однообразный пейзаж. Если повернуться спиной к Лаохулину, перед глазами, словно на учебном рисунке по перспективе, убегали в бесконечную даль и скрывались за горизонтом две прямые, как стрела, железнодорожные колеи в коридорчике из телеграфных столбов. Рельсы разрезали надвое зеленеющую степь, испещренную красными пролысинами бесплодного глинозема. Кроме кирпичного здания полустанка вдалеке, ничто не преграждало спокойной, безграничной шири неба. Там, где небо и земля сливались, неожиданно показался белый дымок паровоза. – Вот и пожаловали, – пробормотал Окидзима. Дымок маячил на одном месте. Издали он казался невозмутимым, неподвижным, как старый китаец-возница, сидевший на телеге и бесстрастно покуривавший трубку, набитую табачной пылью. Кадзи взглянул на китайцев, которых привел с собой. Они тоже казались непоколебимо спокойными. Даже на правильном, красивом лице Чена не было видно и следа размышлений о несчастных соотечественниках, которых должны вот-вот подвезти сюда. Мы стоим и ждем тех, кто должен приехать. Только и всего. Что пользы прежде времени думать? Больше ничего нельзя было прочесть на лицах этой пятерки. Кадзи почувствовал, что от нервного напряжения у него вспотели ладони. Он украдкой глянул на Окидзиму; тот облизывал сухие обветренные губы. Кадзи шепотом спросил у Чена: – Ты не волнуешься? Сюда едут твои сородичи. С ними, наверно, жестоко обошлись такие вот японцы, как я. Среди них могут быть земляки твоей матушки из Шаньдуна... Чен только улыбнулся: – Матушка приучила меня не противиться японцам. Да, похоже, Кадзи презирал Чена именно за это отсутствие в нем чувства национального достоинства и вражды к поработителям. И вместе с тем благоволил к нему. За то, что Чен любил японцев. А больше всего за то, что он беспрекословно выполнял приказания Кадзи и был очень полезным работником. – Там, в районах боев, тебя бы, наверно, прикончили как изменника. Чен поднял на Кадзи глаза и долго не отводил их. Так смотрит на истязателя голодная, обессилевшая собака. Наконец эшелон подошел. Паровоз и пять опечатанных пломбами вагонов. Машинист спрыгнул на насыпь и, не оглядываясь, пошел по путям к зданию станции. Окидзима и Кадзи недоуменно переглянулись. Через несколько минут из-за вагонов появился станционный служащий. – Ключи от вагонов у вас? – Нет, нам ключей не давали, – ответил Кадзи. – Странно. А что в них? – Какие-то машины. Точно не знаем, – сказал Окидзима. – Едет, едет! – крикнул старик-возница, показывая трубкой куда-то вдаль. На грунтовой дороге, идущей параллельно железнодорожной линии, бежало облачко пыли. Всадник гнал во весь опор. Кадзи сразу решил, что это старший унтер-офицер Ватараи. Так оно и оказалось. Роняя пену и тяжело поводя трепещущими ноздрями, конь остановился перед ними, перебирая ногами на месте. Ватараи с седла крикнул: "Что за люди?" – и, узнав, что они из отдела рабочей силы Лаохулина, потребовал старшего. – Я, – сказал Кадзи. – Фамилия? Кадзи ответил. – Так, правильно. Кадзи. У меня так: если раз слышал, не забуду. Так вот, с этого момента спецрабочие передаются в ваше распоряжение. Напоминаю, это военнопленные. Следовательно, все, кто будет иметь с ними дело, обязаны подчиняться военным порядкам. И чтобы никакой халатности и разгильдяйства! – Понятно. – Нет, непонятно! – заорал Ватараи. – Как ты поведешь шестьсот человек, когда вас всего раз, два... семеро! Что предпримете в случае попытки к бегству? – Никаких особых инструкций по приему мы не получали. Из этого мы сделали вывод, что опасности побега нет. Ватараи зловеще улыбнулся. – Так вот, слушай инструкцию для неуклонного исполнения. Донесения о военнопленных представлять еженедельно, ясно? Указывать численность по списку, количество убитых, умерших и так далее и фактическую численность. Ну, в общем как доклад о вечерней или утренней поверке. Понял? Кадзи молчал. – Понял? – заорал унтер. – Понял! – посинев от ярости, крикнул в ответ Кадзи. – Отлично. – Ватараи ощерился в улыбке. – А ты, я вижу, крепкий мужик. Сколько лет? – Двадцать восемь. – Женат? – Прошу передать ключи от вагонов, – сухо потребовал Кадзи. Кустистые брови на физиономии Ватараи судорожно дернулись. Перебирая ногами по сухому грунту, конь боком надвинулся на Кадзи. Конская морда оказалась у самого лица. Поняв, что унтер нарочно напирает на него, Кадзи не пошевелился. Конь бешено мотал головой, обдавая Кадзи жарким дыханием. Ватараи продолжал горячить коня, пока тот не взвился на дыбы, заржав и оскалив зубы. Передние копыта взметнулись над головой Кадзи... Осадив коня и повернув его в сторону, унтер бросил к ногам станционного служащего связку ключей. – Молодец. Упорный мужик. Ты мне нравишься. – Прошу принять участие в сдаче спецрабочих, – спокойно сказал Кадзи. – Э-э, нет, это не пойдет. Я сейчас отправляюсь в командировку по личным делам, – Ватараи подмигнул Кадзи и захохотал. – Уж не думаешь ли ты, что наш брат считать не умеет? Не бойся. Если армия тебе говорит – шестьсот четыре человека, значит, шестьсот четыре и ни одним меньше. Армия ошибок не допускает. Приведешь – пошли донесение о прибытии на место. Понял? Помрет кто – светлая память, но побегов чтоб не было! – И унтер, наотмашь хлестнув коня, ускакал. – Ох и дерьмо! – почти простонал Окидзима. Отирая со лба пот, Кадзи махнул рукой железнодорожнику. Тот стал отпирать вагоны. Из вагонов пахнуло тяжелым, гнилым воздухом. Приходилось отворачиваться, легкие отказывались дышать этим зловонием. Вагоны были битком набиты изможденными людьми. Двери стояли настежь, но никто из пленных не шевельнулся. Только когда сотрудники отдела рабочей силы стали вытаскивать ближайших наружу, задвигались и остальные. Над площадкой у вагонов под ярким летним солнцем повис тошнотворный запах нечистот и больных, давно не мытых тел. Скелеты, обтянутые кожей, покрытые язвами и лишаями, едва передвигались. Только в тусклых глазах еще теплилась жизнь. – Ну и ужас... – только и вымолвил Окидзима. – Недаром этот стервец смылся. – Все из них выжали. А теперь, когда они уже полутрупы, выбросили "за ненадобностью"... – яростно пробормотал Кадзи. Людей построили и пересчитали. Не хватало двенадцати человек. Кадзи и Окидзима пошли осматривать вагоны. Армия действительно не допустила ошибки. В вагонах осталось двенадцать трупов. – Уморили людей... – Окидзима выругался. Кадзи молча стоял над последним, двенадцатым в потемках вагона. Эти люди долго умирали. Сколько они пролежали здесь, изнемогая от голода, жажды, духоты? Сколько проклятий послали они на головы японцев! И в то же время, наверно, молили судьбу, чтобы их поскорее привезли и сдали другим японцам, чтобы поскорее позволили глотнуть свежего воздуха, каплю воды, хоть немного еды... Вот судьба и послала им его, Кадзи, в качестве "другого японца". Он стоял над этим двенадцатым с нестерпимой болью в душе. Нет, не он их убил. Но может случиться, что в конечном счете ему придется отвечать и за них. Только сейчас он начал понимать, что за тяжесть взвалили на его плечи. Теперь ему предстояло выбирать одно из двух: либо продолжать гнать этих грязных изможденных людей туда же, куда их гнали до сих пор, – к последней черте... либо где-то круто свернуть... – Что будем делать? – спросил Окидзима. Он имел в виду этих двенадцать. Но Кадзи ответил на другой вопрос: – Отступать теперь поздно. Даже если б мы захотели... Они одним прыжком метнулись к двери вагона – таким страшным прозвучал стоголосый хриплый вой снаружи. Толпа нерешительно, но по-звериному грозно наступала со всех сторон на повозку с продуктами. Как потом выяснилось, один из сотрудников по недомыслию начал разгружать повозку на глазах у этих изголодавшихся людей. Запах пищи мгновенно привел их в возбуждение. Движения их были не по-людски медленны и неверны и от этого казались еще страшнее. При виде лавины полумертвецов, надвигавшейся на него, старик-возница завопил от ужаса и спрыгнул с повозки, норовя пуститься наутек. – Угоняйте телегу! – крикнул Кадзи еще из дверей вагона, но было уже поздно: и телегу и старика захлестнуло людской волной. Кадзи и Окидзима бросились в самую гущу толпы. Следом стали пробиваться и остальные сотрудники отдела. Спасло их, конечно, только то, что нападавшие были слабее, могли двигаться, но не сопротивляться. Иначе все семеро были бы растоптаны, как спичечные коробки. Прорываясь к повозке и расчищая себе путь ударами, Кадзи и Окидзима затерялись в толпе. Рядом с Кадзи стиснули обессилевшего старика-возницу. Кадзи выхватил у него из рук кнут и принялся косить им направо и налево. Послышались вопли, брызнула чья-то кровь. Сплошная человеческая стена стала расступаться. Окидзима ворвался в образовавшийся просвет и вскочил на повозку. – Кнут давай! – крикнул он Кадзи, сталкивая ногами призраков, пытавшихся залезть на повозку. – Скорей кнут! Кадзи, не помнил, как он протянул кнут Окидзиме. Он только услышал, как кнут несколько раз с устрашающим свистом рассек воздух над его головой. Повозка прорвалась сквозь гущу напиравших тел и укатила. Толпа рассыпалась, и люди начали валиться с ног. Спасли! В голове не было ни единой мысли, кроме этой. Огромным усилием воли Кадзи удерживался на ногах. Пленные лежали вповалку. Его помощники выбрались из этой груды тел и пытались отдышаться. Только тут Кадзи увидел, что костюм на нем изорван в клочья, руки ободраны и кровоточат. Хотелось лечь на землю. В этот момент Кадзи увидел Чена. Тот сидел на корточках, уткнув лицо в колени, затем поднял голову и поглядел на Кадзи. На его исцарапанном лице мелькнула улыбка. Кадзи заставил себя удержаться на ногах. Отогнав телегу, Окидзима вернулся. Он шел шатаясь. Одежда на нем тоже была изодрана. – Ну? – Пусть отдохнут, дадим им поесть и двинемся... – сказал Кадзи. – Не дойдут. Попробую связаться с транспортным отделом, попрошу несколько платформ. Окидзима отправился на станцию звонить в транспортный отдел. В платформах ему отказали, не согласились нарушить график вывоза руды. – Ладно, не буду вас упрашивать, – заорал он в телефонную трубку. – Но запомните: понадобятся вам рабочие – не просите! Котенка вам не дам! Нужно было вести людей пешком. Сотрудники отдела сами засыпали щебнем и землей тех двенадцать. Призраки глотали выданные им пайки и безучастно смотрели на происходящее. Чен беспомощно смотрел на Кадзи: – Неужели японская армия заставляет пленных работать и не кормит? – Жестоко? Люди так не поступают, да? – неприязненно спросил Кадзи. – Это ты хочешь сказать? Ну а если бы среди этих двенадцати оказался твой отец, у тебя хватило бы мужества отомстить японской армии? Ну, скажем, тому же унтер-офицеру Ватараи? – Н-не знаю... – Тогда не спрашивай про японскую армию! Ты же видишь, я с благодарностью принимаю от нее этих полумертвых людей! Через час колонна двинулась к Лаохулину. Люди шли покорно, понурив головы, шатаясь от слабости. По прибытии на рудник Кадзи свернул в главную контору. Разместить спецрабочих в отведенных для них бараках должен был Окидзима. – Сбегай-ка в корейскую артель и попроси от моего имени собаку. Они держат несколько собак на мясо, – приказал он одному из своих помощников-китайцев. Привели собаку. Окидзима выстроил спецрабочих внутри ограды. – Должен сделать одно предупреждение, которого не хотел бы делать, – жестко сказал он им по-китайски. – Вы, конечно, попытаетесь бежать. Сейчас вам наверняка не до этого, но завтра вы начнете подумывать о побеге. Так вот, бежать не пытайтесь, далеко не убежите. Окидзима дал знак, и помощник-китаец швырнул собаку на колючую проволоку. Вспышка, дым, вонь горелого мяса... Спецрабочие стояли молча. Покорные, безразличные, ничего не выражающие лица...

22

– Ни одного трудоспособного. Полагаю, им необходимо дать месячный отдых. Директор сидел отвернувшись, упорно отводя взгляд от изодранного в клочья костюма и воспаленных, налитых кровью глаз Кадзи. – Мы – не лагерь, мы – рудник. Мы взяли пленных для того, чтобы они у нас работали. Рудник не имеет возможности кормить их даром. – Но поймите, они истощены до предела, это не люди, тени. – Послушай, Кадзи, это военнопленные, следовательно – враги Японии, антияпонский элемент. В конце концов, по их вине мы, японский народ, несем эти огромные жертвы. Их труд – только частичное искупление... – Я не собираюсь вам противоречить, но очень сожалею, что вы не изволили пожаловать вместе с нами на место приемки, на разъезд... Может быть, вы сочтете возможным проследовать сейчас в бараки, где их разместили? Директора бесило присутствие Кадзи. И все-таки он не решался взглянуть на него. Кадзи придвинулся ближе, пытаясь перехватить взгляд Куроки. – Конечно же, они пленные. Только этим и можно оправдать, что двенадцать задохнулись в наглухо закупоренных товарных вагонах, а пятьсот девяносто два еле ноги волочат... И это тоже вполне естественно, потому что они пленные. Если вам угодно их прикончить – это проще простого: прикажите им выдать сегодня на ужин по четверть кило соевых жмыхов, и за два-три дня больше половины отправится на тот свет. Они пленные, это сразу видно... – Хватит! – директор раздраженно хлестнул по столу сводкой добычи. – Я уступаю тебе в последний раз! – В последний раз? – Да, в последний раз! – и директор наконец поднял на Кадзи неодобрительный, суровый взгляд. – Можно узнать причину? – Можно. Тебе не занимать самоуверенности. Ты развернулся здесь вовсю, а последствия? Что случилось с рабочими артелей, которые ты распустил, ты знаешь? – Совсем недавно удостоился за это похвалы господина директора. Надеюсь, вы не забыли? – Да, помню. И виню себя за легкомысленную поспешность. Ты выплатил подрядчикам компенсацию и взял на себя управление рабочей силой, так? А то, что за эти самые денежки рабочих переманили на сторону, ты знаешь? – Когда? – только и выдавил из себя Кадзи. – Сегодня. Фуруя только что докладывал. – Сколько увели? – По словам Фуруя, человек сто пятьдесят. Из казармы западного участка. Тех самых рабочих, которых ты перевел в непосредственное подчинение конторы. Идеальная система!.. Вот мы и получили твою "идеальную систему"! Я-то понимаю, улучили, мерзавцы, момент, когда тебя и Окидзимы не было на месте, и увели. Но ты-то обязан был предвидеть такую опасность! Кадзи не отвечал. К безмерной усталости, валившей его с ног, к печали прибавился новый гнет – чувство бессильной ярости. То, чего он втайне опасался, свершилось. Не поняли рабочие его добрых намерений, предали его. Да, видимо, они сами перестали считать себя за людей. Просто немыслимо! Люди сами продали себя, как товар, сами доверили свои жизни кровососу-подрядчику... Так оставайтесь же рабами! Пусть выжимают из вас соки, пока не сдохнете где-нибудь под кустом! – Если о всей этой истории узнают в правлении, тебе не сдобровать, – предупредил директор. – Должен ли я понимать вас так, что всю ответственность мне следует принять на себя? – Я не это хотел сказать. На сей раз я постараюсь замять дело. Но в дальнейшем будь осторожен, понял? Великодушие директора не обмануло Кадзи. За красивым жестом крылась боязнь за собственную шкуру. Если потянут к ответу начальника отдела рабочей силы, пострадает и репутация директора рудника. Кадзи захотелось хлопнуть дверью и уйти. Не оглядываясь и не возвращаясь. Но со стороны это выглядело совершенно иначе: он приоткрыл дверь и, осторожно затворив ее за собой, вышел, ступая бесшумно и почтительно.