Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

27

Зима, полгода терзавшая землю, отступала. В степь пришло солнце. У подножья сопки зима задержалась дольше всего, но и оттуда ей пришлось убраться. С весной низменность превратилась в болото, она лежала, словно труп зимы, разбухший и черный. Чем ближе к границе, тем болотистее почва. Над трясиной – бугорки земли, поросшие травой. Кочка и кругом вода. Провалишься – поминай, как звали. Ступать можно только с кочки на кочку. Если б всюду так, можно было бы поручить охрану границы этому природному заслону и распустить сторожевые отряды. Но в том-то и дело, что очень уж здесь разнообразный и хлопотливый рельеф. В иных местах болота пересечены, словно дамбами, пластами твердого грунта. На них и проводились тактические учения на местности, близилась инспекция, и Хасидани усердствовал, гонял людей до седьмого пота. – Послеобеденные учения отменяются, – объявил Хасидани переждав восторженный рев, докончил: – После обеда – проверка оружия. Замечу грязь – плохо будет! После ужина – энные учения. Отработаем охранение зоны между сторожевыми постами с последующим переходом к ведению боя в условиях ограниченной видимости. Так что удовольствий хоть отбавляй. Разойдись! Хасидани принес из канцелярии письма. – Охара, Кадзи, Ямагути... Кадзи с тихой улыбкой посмотрел на конверт, но распечаывать не стал, спрятал во внутренний карман кителя. Саса опросил: – Прочитай! Верно, от жены. Кадзи рассмеялся и покачал головой. – Нет, сейчас не стану. Буду носить на груди, пока хватит терпения. – Твоя жена, Кадзи, хорошая женщина. Обязательно раз в неделю пришлет весточку, интересуется, значит. А моя лежебока неизвестно что поделывает. – У тебя ж есть талисман, – пошутил Кадзи. Толкнув в бок соседа, молодого новобранца, Саса сказал: – Складная у него баба, у-ух! Ты не сердись, Кадзи, я ведь хвалю. Ямагути вертел письмо с кислой миной. Вопреки ожиданиям, это оказалось извещением из ломбарда, сообщавшим о пропаже заклада за невыкупом. Кто-то из приятелей без ведома семьи заложил его костюм в ломбард и не удосужился выкупить. Черт с ним с костюмом, когда он еще его наденет, но обидно, что те, на воле, позволяют себе все, что заблагорассудится. Охара ушел читать письмо к окну. Я получила письмо от жены вашего товарища, – писала ему жена, – в котором говорится, что в вашем предыдущем послании вы писали не то, что думали. Каковы же ваши истинные намерения? Впрочем, суть не в этом. От вашего предыдущего письма матушка пришла в восторг. Если б вы были здесь, я бы все стерпела, даже ее непомерную гордыню. Но сейчас я не могу себе позволить такой роскоши. Ваша матушка забрала хозяйство в свои руки, я ни гроша не могу потратить по своему усмотрению. Она мать и до вашего возвращения будет заправлять в доме сама. Разве так говорят невестке, жене единственного сына? Она считает меня транжирой, я не имею права ничего купить, даже детям. Твердит, что это роскошь, что я самоуправствую ей назло, договаривается до того, что, мол, неизвестно, чем я занимаюсь за ее спиной... Вы слабый, добрый, верный сыновнему долгу человек, вы беспокоитесь о матери и настаиваете, чтобы я не бросала ее. Но, простите, после долгих размышлений я вынуждена поступить по-иному. Сегодня я была в фирме, где вы служили, и попросила половину вашего жалованья выдавать мне. Завтра я забираю детей и ухожу из вашего дома. На половину вашего жалованья прожить нельзя, и мне придется заняться каким-нпбудь рукоделием. Обещаю вам заботиться о детях до вашего приезда. Простите, что оставляю вашу матушку. Признаться, мне ее совсем не жалко. Злобная, вздорная старуха, – она заслужила одинокую старость! Слезы не пролью, когда она умрет, потому что уже наплакалась из-за нее при жизни!.. В маленькой вселенной, составлявшей мир Охары, наступил полный мрак. Он машинально разобрал и почистил затвор. Потом по ошибке взял затвор Кубо, лежавший рядом, и сунул в свой карабин. Затвор не шел, Охара стал толкать его силой. – Неправильно собрал, – высказал предположение Кадзи. Охара с натугой рванул затвор назад, и тут случилось непоправимое: обломилась затворная задержка. Охара похолодел. За вмятину на ножнах штыка каким мордобоем угощают, а тут винтовку лишил жизни! Господи, что-то будет! – Ну, вот и обломал, куда только твои глаза глядели? – посочувствовал Кубо, но когда увидел, что это его затвор, даже в лице изменился. – Ну, что теперь делать прикажешь? Гад проклятый! Делать-то что? Моя же винтовка! Он развернулся и хватил Охару по лицу. – Из-за тебя я должен писать объяснение военному министру! Из-за тебя меня по морде бить будут, с винтовкой на караул поставят! У-у, сволочь! Охара свалился на пол. Закрыв лицо руками, он молча сносил пинки вконец взбесившегося Кубо. Кадзи ждал, что кто-нибудь вмешается, но никто, по-видимому, не хотел ссориться с Кубо, который был на хорошем счету у старослужащих и ладил с однокашниками-новобранцами. – Хватит, пожалуй, Кубо, – наконец не выдержал Кадзи. – Битье тут не поможет. Винтовку этим не исправишь. Прости его. Кубо повернулся к Кадзи. Он ждал его вмешательства. – А если не желаю, тогда что? – Ну бей, пока рука не отсохнет, – резко сказал Кадзи. – А ты не лезь не в свое дело, а то и тебе не поздоровится! Все знают, что ты красный! – Ну и что из этого? – А то, что тебя здесь никто терпеть не может! Кадзи хотелось видеть глаза остальных. Он повернул голову тут же пошатнулся от звонкой, обидной пощечины. Кадзи сделал шаг к нему, его трясло от гнева. Сопляк, мальчишка на побегушках! Кадзи смертельно хотелось дать ему пинка. Расстояние как раз подходящее. Такие вот типы и превращаются в Ёсиду, Сибату или Банная... Он сейчас даст ему пинка. – Яматохиса, держи этого дурака! – с трудом подавляя себя, прохрипел Кадзи. – Кубо, беру на себя! – с винтовкой наперевес Яматохиса встал между ними. Все смотрели на дверь кабинета взводного командира, опасаясь, что она откроется. Дверь действительно открылась, вошел Хасидани. Выслушав Яматохису, он повернулся к Охаре. – Ты отброс, ты позор армии! Мне бы не хотелось вспоминать устаревшие наказания, но на тебя, видно, ничто другое не подействует. На месте, где стоишь, винтовку на караул! – скомандовал он. – На два часа! И повторяй: "Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара из-за своего разгильдяйства повредил вашу затворную задержку. Никогда, даже если солнце взойдет с запада, я не допущу впредь такой оплошности, потому прошу простить меня. Смиренно прошу прощения". Понял? И повторяй всякий раз, как кто-либо входит в комнату! А после доложишь о порче винтовки унтер-офицеру Соге. О результатах сообщишь мне. Только и знаешь, что марать честь взвода! Ничего, сегодня тебя взгреют! А вы посматривайте за ним, ясно? Затем, обернувшись, Хасидани поискал глазами Кубо. Тот спрятался за спину Таноуэ. – Кубо, если у тебя на глазах могут взять твой затвор, то и штаны как-нибудь снимут! Олух! Еще на действительной служить хочешь. Взгляд Хасидани полоснул по лицу Кадзи: – Всякий раз, как что-нибудь случается в отделении, ты тут как тут. Без тебя ни одна заваруха не обходится, обязательно встреваешь. Будь поскромнее! И терпению командира роты есть предел. Понял? – Так точно, понял, – ответил Кадзи с каменным лицом.

28

Охара повторял: – Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара... И тем, кто еще минуту назад издевался над Охарой, и тем, кто сочувствовал ему, стало как-то не по себе. Неровен час, и с ними может стрястись такая же беда. Есида, пришедший за людьми для работы в каптерке, увидев, как дрожат руки Охары, взял из пирамиды другую винтовку и положил ему на согнутые в локтях руки поперек. – Попробуй, урони! Яматохиса, Кубо, за мной! Яматохиса поднялся, как на пружинах. За ним, с удовольствием наблюдая, как дрожит под тяжестью двух винтовок Охара, не спеша пошел Кубо. Кадзи, чтобы не видеть страданий Охары, отвернулся к окну и раскрыл полевой устав. Но глаза ничего не видели. Он не знал, чем помочь Охаре. Да и решимости не было. Скоро у того онемеют руки и винтовки грохнутся на пол. Тогда придумают другое, еще более тяжелое наказание. Охара недотепа и расплачивается за это собственной шкурой. Чем такому поможешь? Жаль, конечно, бросать его в беде, но что делать? Кадзи старался не смотреть в его сторону. – Слышь, Кадзи, – к нему подошел новобранец Канасуги.; тихо, чтобы не слышал Охара, зашептал: – Я после обеда относил посуду на кухню. Так вот, там говорили, новобранца из пулеметной роты на конюшне давеча из петли вынули... – резко повернулся к нему всем телом. – Понимаешь, говорят, он под себя мочился. Ну все, конечно, как водится, смеялись, проходу не давали. А потом стали замечать, будто и дезертировать нацелился. Старослужащие и решили его проучить. Подловили после отбоя, поучили, понятно... Ну, а он и... Кадзи приложил палец к губам. Ему показалось, что Охара прислушивается – он стоял к ним вполоборота. Винтовка, положенная поперек рук, медленно съезжала. Как только Канауги замолчал, Охара отвернулся. Винтовка совсем накренилась и упала бы, если б Таноуэ не подхватил ее. Осторожно, стараясь не глядеть на него, он положил винтовку на руки Охаре и пошел к своей койке. – А в полковых ведомостях не было, – тихо сказал Кадзи. – Скрыли. Позор. – А ты зачем мне об этом рассказал? – напрямик спросил Кадзи. – Сам не знаю. Подумал, такое легче всего тебе рассказать. – Почему? – Что ты пристал, почему да почему... – Что же это получается? – продолжал Канасуги. – Загонять человека так, что ему бежать хочется? И все должны через это пройти? – Да, так нам внушили. Вошел унтер Сибата. Опять ты? – говорил его взгляд. Охара стоял с закрытыми глазами, стиснув зубы, и из последних сил старался удержаться на ногах. – Правильно, Охара, – сказал унтер. – Вот так и надо – зубы стисни, а держись до последнего! Отдохнем на том свете, Охара. Взяв с полки котелок, Сибата вышел. – Охара свалится, – шепнул Канасуги. Кадзи делал вид, что читает устав. Что предпринять? Пойти в офицерскую комнату и попросить за него? Но ведь только что ему поставили на вид, что он во все вмешивается. Ну и пусть! Пусть Хасидани на него наорет. А он скажет: не могу молчать, господин командир взвода. Охара прихватил чужой затвор потому, что близорук он, Охара. А близорукость не стойкой на караул лечат! Хасидани, конечно, ему бросит: опять разговорчики! Задрал нос, стрелять немного умеешь. Но Охара свалится, господин командир взвода! Ну и вались вместе с ним, вдвоем веселее! Канасуги, не отрываясь, смотрел на Кадзи. – Хочешь, чтобы я пошел просить? – Кадзи резко поднялся с койки. – Не то чтобы хочу... Но ты, Кадзи, всегда помогал Охаре, – прошептал Канасуги. – Пошли? – движением головы Кадзи показал на офицерскую комнату. Канасуги, заколебавшись, огляделся по сторонам. Каждый занимался своим делом, но то, что Охара с минуты на минуту упадет, видели все. Канасуги пошел. – Что это за манера табуном ходить? – встретил их Хасидани. – Коллективных жалоб у нас не положено. – У меня не жалоба, господин командир взвода, а мольба... – А такой формы обращения в армии вообще нет. На чем зиждется жизнь в армии? – На приказе и подчинении. – Я приказал, Охара подчиняется. А целесообразность моего приказа определяю я. Кругом! – И когда они были уже у дверей, он неожиданно бросил: – Пришлите его сюда.

29

– А, будь что будет. Нет у меня больше сил. – Охара уткнулся испачканным грязью лицом в колени. Была короткая минута отдыха. Рота отрабатывала охранение зоны между сторожевыми постами. Хасидани выбрал для учения почти непроходимый участок болота. Все были в грязи с ног до головы. – Да не отчаивайся ты из-за пустяков, – убеждал Кадзи, разглядывая какой-то белый цветок. – Пустяки? – Ну а что? Кадзи сорвал цветок, понюхал. Он пах болотом, как и все здесь. – Она же просто из дому ушла. Это же не значит, что бросила тебя. Охара не ответил. – Ведь на воле все по-другому. Захотела уйти и ушла. Это мы здесь отвыкли от свободы... Кадзи сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Если б, скажем, Митико вот так ушла? Он счел бы это пустяком? Кадзи тихонько коснулся цветка губами. – Разве ты поймешь, счастливчик? – горько усмехнулся Охара. – А с матерью что будет? Она ведь жила только мной. Всегда жила только мной. Конечно, она женщина старых взглядов. И жену недолюбливала. Но разве за одно это она заслужила голодную смерть? – Урезонь жену. – Попробуй! И сейчас вот пишет: как бы трудно ни пришлось, детей воспитает. И все ради меня. А я еще неизвестно когда вернусь. Мне ее нечего урезонивать. – Да, случай такой, когда, как говорится, угодишь одной, разминешься с другой. – Кадзи приколол цветок к фуражке. – А обеим угодишь – сам ни при чем останешься. Где-то совсем близко послышался голос Сасы: – ...И когда только нас уволят? – И правда, домой бы... – словно отвечая Сасе, грустно протянул Охара. – ...А как насчет переброски на фронт? – расспрашивал Саса. – В День армии Баннай говорил, что солдаты четвертого года службы с первого мая увольняются, а вот уже конец апреля... – Никакой переброски не будет, – уверенно, словно убеждая самого себя, сказал Сирако. – Квантунская армия больше не может бросаться живой силой. Сейчас важнее всего сдержать русских, а не Америку с Англией. А то еще, чего доброго, Манчжурия красной станет. Правда, есть такие, которым подобный поворот дела на руку... Кадзи холодно усмехнулся. Он ничего не сделал, чтобы называться красным, но вообще-то считал бы это за честь. Дурак Сирако! Показывая на Кадзи, Канасуги спросил у Сирако: – А что будет, если русские включатся в войну? Сирако не ответил. – ...Капут тогда, души отдадим Будде, – меланхолично вставил Саса. – Как раньше-то жена с матерью жили? – тихо спросил Кадзи. Охара замигал близорукими глазами. – Хорошо, дружно жили. Все своим чередом шло, а как меня призвали, за каких-то полгода разрушилась семья. Я понимаю, если бы я, скажем, гулял... – В фильмах и пьесах, которые ты рецензировал, такие ситуации не встречались? – Кадзи начинал злиться. – ...Женщина... – донесся до них голос Сасы. Его гораздо больше интересовали разговоры о женщинах, чем безрадостные прогнозы войны, – женщина вроде бутылки... Кадзи минуту прислушивался к теории Сасы насчет женского непостоянства, потом надоело, он снова повернулся к Охаре. Тихо, чтобы другие не услышали, сказал: – Подай прошение об отпуске. Вот после инспекции сразу и подай... – Думаешь, разрешат? – Все может быть. Только смотри, матушка и жена у тебя обе с норовом и постараются сыграть на твоей мягкотелости. Так что держись, не то они тебя на две части разорвут. Охара промолчал. Все упирается в деньги. Будь у него деньги, жена и мать могли бы не зависеть друг от друга. А то две женщины с грехом пополам делят жалкие гроши провинциального журналиста... Да еще каждая в душе надеется на него. А он скорее всего и не вернется... Что станет делать старуха мать? Пойдет с покаянными слезами к невестке, когда наголодается? А ведь может статься, что мать со своим упрямством обратится за помощью к председателю Общества воинов запаса, настроит того против невестки и отсудит в свою пользу вторую половину жалованья. На что тогда будут жить жена и дети? Да, Охаре обязательно нужно побывать дома. Велели строиться. – Теперь займемся выполнением боевой операции взводом, – сказал Хасидани. – Ну, что носы повесили? Устали? Глаза Хасидани остановились на Охаре. – Ты уж, Охара, пока идет инспекция, возьми себя в руки и держись. А потом я подумаю о подходящей для тебя службе. Договорились? – Есть. Так точно, буду держаться, – Охара неуклюже вытянулся по стойке смирно.

30

На второй день полковых учений Яматохиса и Кадзи попались на глаза офицеру из инспекции. Это была чистая случайность. На километровом расстоянии новобранцы без конца повторяли продвижение, остановку, бег, а тут офицер заметил этих двух. Возможно, он обратил внимание на солдата, который сам плюхался в воду, а винтовку держал на весу, оберегая от сырости. Когда сосед открыл стрельбу, новобранец стремительно бросился вперед. Тогда офицер присмотрелся и к солдату, который прикрывал первого огнем. По всем правилам действовал, ничего не скажешь. Это был Кадзи. Спустившись с насыпи, офицер подошел к нему, задал несколько вопросов по тактике и, убедившись, что солдат действует продуманно, инициативно, похвалил. Расспрашивая о выборе цели, засомневался было, можно ли ее поразить, ведь до цели получалось двести метров. – Он из нашего стрелкового взвода, – сказал Хасидани. – С трехсот метров стреляет без промаха! Офицер выслушал. – В хорошей стрелковой форме, прекрасно обучен. И этот, второй, тоже в отличной форме. Расторопен, внимателен и вынослив, – заметил офицер вытянувшемуся перед ним Хасидани и перешел на другой участок. Хасидани не сумел подавить счастливой улыбки. Кадзи, не придавший особого значения этой "чести", продолжал бежать вперед, стараясь соблюдать положенную дистанцию и интервалы. Когда офицер со старомодными усами засомневался, поразит ли Кадзи цель с такого расстояния, ему захотелось показать себя на боевых патронах. Как бы там ни было, у Яматохисы и у него самого был теперь верный шанс для внеочередного производства. Если, конечно, не случится чего-нибудь непредвиденного.

31

Последний день учений – поход. Марш-бросок с полной выкладкой да еще с шестью одеялами, впридачу, тема: переквартирование сторожевых постов в пограничной полосе. Вес выкладки – тридцать с лишним килограммов. Дистанция – пятьдесят километров. Отправка в шесть утра. Подразделения, вернувшиеся в казарму до шестнадцати ноль-ноль, считаются обладающими отличными маршевыми качествами, вернувшиеся до восемнадцати ноль-ноль – удовлетворительными, солдаты, выбывшие из строя, – мусором. Офицеры, унтер-офицеры и санитары идут без выкладки. На десятом километре у Охары пересохло во рту, он почувствовал головокружение. Такое ощущение, будто воздух прилип к слизистой оболочке гортани и не проходит в легкие. Ремни ранца неожиданно впились в плечи, сдавили грудь. Так чувствовал себя не только Охара. День был пасмурный, а растянувшаяся колонна новобранцев высунула языки, как собаки в палящий зной. Шли, ибо предопределено было идти. Шли, потому что идет передний. Не хочешь, чтобы на тебя орали, – шагай. Не хочешь получить по морде – шагай. Из строя не выходить. Если выйдешь – конец. Если на инспекции выйдешь из строя, всегда будешь в загоне, всегда, пока состоишь па военной службе. Так им внушили. Сначала потела спина под ранцем, затем грудь. По пояснице пот стекал ниже, до самых колен. Там его держали обмотки, пот проступил через них. Когда исходишь потом, соль в организме убавляется и от солдата ничего не остается. Он превращается в выжатую тряпку. Гудели ноги. Утром выдали новые носки, но они намокли, сбились и теперь до крови стирали кожу на пальцах, на щиколотках. Даже жесткая кожа на пятке превращается в сплошную мозоль, и только ступня свободна. Квантунская армия шагает, волоча ноги, задыхаясь, обливаясь потом. Когда Охара, споткнувшись, натыкался на впереди идущего, тот тоже сбивался с ноги, слышались проклятия. Расстояние между рядами постепенно увеличивалось. Более выносливые обгоняли товарищей и занимали места в опустевшем ряду. Идите, идите вперед. Пожалуйста, проходите. Как-нибудь потащусь. Буду плестись, пока ноги несут. Еще чуть-чуть. Дойду ли до той сопки? Не дойду, так свалюсь здесь. Не станут же бить лежачего. Все равно я солдатский мусор, а может, и человеческий, чему Томиэ отказывается от меня? Почему удесятеряет мои страдания? Ты знала, что я такой растяпа? А может, ты считаешь меня сильным? Слышь, Томиэ, я сейчас упаду... Таноуэ шагал неторопливо, ступал твердо. Выкладки он 1 словно и не замечал; что для крестьянина тридцать килограммов – пустое... Верно, уже начался сев. А беспокойство – тоже пустое. Этим делу не поможешь... Приходится надеяться на я солнце, руки жены и домашнюю скотину. А мечтать сладко. Мечтать, как осенью жена сложит возле дома огромные копны сена. "Если вон тот, – думал Сирако, – выйдет из строя, тогда, пожалуй, и я..." "Тот" – это Кадзи. Кадзи шел размашисто. На первый взгляд могло показаться, что он и вправду вот-вот выдохнется. Но он дышал ритмично. Это был его естественный ритм, еще от спорта. Ноги исправно несли тело и все, что на него навьючили. Сирако все старался попасть в ногу с Кадзи, но вскоре отступился. Вон ему кто в пару – Канасуги, тот тоже язык высунул... Сирако решил: если Канасуги выйдет из строя, тогда и он... Кубо что-то ворчал, а что – нельзя разобрать, высохший язык не справлялся со словами. "Незачем ноги сбивать, и без этого воевать можно, воюют-то не ногами", – ворчал Кубо. – Эй, возьмите-ка выкладку у Охары, – сказал шедший налегке сбоку колонны унтер Сибата. Охара плелся последним. Кадзи покосился на Яматохису. Идет как ни в чем не бывало, делает вид, что не слышит. Ну ладно, я тоже не расслышал. Сам еле на ногах держусь. Кто валится, пусть валится. Только не доставляйте хлопот другим, выходите из строя – и все тут. Руку помощи можно протягивать, когда сам стоишь на ногах. Вот он, твой гуманизм, господин Кадзи. – Значит, все бросают своего боевого товарища? – раздался сзади резкий голос Сибаты. И Кадзи подумал, что сейчас он скажет: "Кадзи, ведь ты друг Охары!" Но Сибата этого не сказал. – Ладно, выкладку Охары возьму я, – сказал Сибата. – Хоть я к нему в друзья не записывался. Кадзи пропустил мимо себя один ряд, другой... Сравнялся с Охарой. – Господин унтер-офицер, я понесу. – Благодарю. Это и называется боевой дружбой! И Сибата налегке пошел вперед. Кадзи взял у Охары винтовку, снял с него ранец. – Одеяло, кирку, лопату и палатку вяжи к моему ранцу! Давай противогаз. Остальное сам снесешь? Мимо них один за другим проходили ряды чужого взвода. – ...Прости, Кадзи... – Охара глянул на него исподлобья; посмотреть ему в глаза он сейчас не смог бы. – Поторапливайся, – хмуро бросил Кадзи. Половина его нарядов из-за Охары. Помощь, дружба. Он делает это не ради сусальной боевой дружбы, а потому, что Сибата пристал. Хватит с него нарядов вне очереди. Вернувшись в расположение, он хочет спокойно выспаться. – А ну давай, поторапливайся! Наконец они поравнялись со своим взводом. Из-за вынужденной передышки затекли мозоли. Охара хромал, дышал широко раскрытым ртом. Ловил воздух. Кадзи искоса поглядывал на него. Он был настолько зол, что, если бы не винтовки в обеих руках, потащил бы Охару волоком. Двойная нагрузка сразу же дала о себе знать. Ноги, до этого исправно несшие тело, внезапно отяжелели и теперь липли к земле. Плохо привязанная выкладка Охары тряслась на ранце, тянула Кадзи плечи. Половину-то хоть одолели?.. – Давай отдохнем немного! – простонал Охара. – Ни в одной роте еще никто не вышел из строя, – сказал Кадзи, уставившись на Охару побелевшими глазами. – На тебе теперь двадцать килограммов, а это значит, что на мне сорок! Отдохнем... – передразнил он. Их обгоняла соседняя рота. Если так идти, к шести не вернуться. И Кадзи тоже будет наказан за то, что выбыл из строя. Так из-за чужой расхлябанности пойдет насмарку все, ради чего он столько дней старался. Эта мысль показалась ему совсем нестерпимой. Чего бы это ни стоило, надо заставить Охару идти. – Иди и не думай ни о чем! – И, зайдя за спину Охары, Кадзи подтолкнул его. – Думай, что сзади идет старослужащий солдат. Попробуй только остановись, я тебя угощу пинком... Сегодня решающий день. Если сегодня выйдешь из строя, все пойдет насмарку. И не только у тебя – у меня тоже! Сдался... Трус! Другие могут, значит, и ты должен, ерунда, что не можешь! Охара тащился молча. Ни стыда, ни самолюбия уже не оставалось. Пройдет марш, не пройдет – все одно. Не простится ему ни один его промах, ни один проступок. А если так, чего зря мучиться? Уж лучше лечь на землю. Так, пожалуй, и для Кадзи удобней... – Ша-гай! – резко скомандовал Кадзи. Нестроевой шаг Охары сбивал его, и он сам начал заплетать ногами. – Брось меня, – умолял Охара, – не могу я тебя подводить, понимаешь, стыдно мне... Бессмысленно все это... – Так точно, бессмыслица, – рявкнул Кадзи. И Охара подумал, что он и вправду даст ему сейчас пинка. – Все от начала до конца бессмыслица. Солнце, выглянувшее в разрыве грязно-серых туч, осветило их вспотевшие лица. Они шли с самой последней ротой. Переваливали сопку, покрытую редким березняком. – Скоро привал. Прибавь шагу, а то и поесть времени не останется. Охара слышал только голос Кадзи, слов почти не понимал. К этому времени уже в каждой роте появились отставшие. Они плелись в хвосте ротной колонны, потом, дав себя обогнать идущим сзади, постепенно сбились все вместе. Неустанно подгоняемый Кадзи, Охара старался из последних сил. Но когда они поравнялись с лежавшим на траве солдатом, Охара вдруг сбавил шаг и с внезапностью, ошеломившей Кадзи, бросился на траву рядом. – Все, больше не могу, – прохрипел он. – Брось. Не могу. Понимаешь? Кадзи попытался поднять его, не безуспешно. Даже поставил на ноги, ухватив под мышки, но Охара снова сполз на траву. – Хоть раз докажи, что ты мужчина! – неистово тянул его Кадзи. Охара качал головой. – Ну, Охара, потерпи еще немного. Пошли. Как догоним свою роту, заберем у тебя всю выкладку, понесем все вместе. Ну давай, поднажми. Недолго терпеть осталось... Охара не двигался. Мутные глаза Охары за стеклами очков были обращены к небу. – Ну, как хочешь! – заорал Кадзи. – Такие, как ты, даже жалости не заслуживают! Ну и пропадай! Кадзи почувствовал, что становится другим человеком. Наконец-то он сам но себе, наконец-то он вздохнет свободно. Кадзи стал поспешно освобождаться от выкладки Охары. – Ну, я пошел. Охара лежал, закрыв глаза, весь погрузившись в небытие. Его руки и ноги были безвольно брошены на траву. Кадзи смерил его взглядом, всю нелепо распластанную по земле фигуру. – Ну, я пошел, Охара. Охара чуть кивнул. Кадзи зашагал. Остановился, обернулся. Нет, не Кадзи бросил Охару. Охара бросил самого себя. Он старался думать так. Он сделал все, что было в его силах. Разве нет? Сделал даже больше, чем было в его силах. "Можешь проклинать меня, – сказал он мысленно Охаре, – ты сам спасовал на полпути. А я буду бороться до конца". Кадзи бросился догонять свою роту. Солнце еще стояло высоко, обжигало пыльным горячим дыханием, смеялось в лицо жалким человечкам в шинелях над их непонятными земными муками. Если бы это была дорога домой, каждый шел бы, озаренный мечтой о женщине или детях, видел бы их манящие руки, слышал бы их голоса. И Охара, возможно, не выбыл бы из строя... Рота Кадзи ушла на километр вперед. Если уж он бросил Охару, то непременно должен догнать ее. Не останавливаясь, он должен шагать, шагать к своей бессмысленной цели.

32

Из двадцати новобранцев в третьем взводе семь показали отличные результаты, девять – удовлетворительные, четверо выбыли из строя. Из них трое, отдав выкладку, кое-как добрели сами, и только Охару пришлось подбирать. Старослужащие солдаты, поздравив новобранцев-отличников с окончанием курса боевой подготовки, приготовили им умыться, почистили и сложили амуницию. Отличникам разрешили спать до вечерней поверки. Конечно, не официально, просто старослужащие так решили, взяв ответственность на себя. "Удовлетворительных" встретили без поздравлений. Гвоздем вечера была встреча "выбывших из строя". Старослужащие поджидали их у входа и обливали водой из ведра для мытья ног. Это называлось "дать нашатыря понюхать". Затем их заставляли убрать за собой, а заодно вымыть пол в коридоре. Чтобы они поняли, что вернулись не отдыхать, а держать ответ. Все четверо должны были получить по пощечине от каждого солдата взвода. У старослужащих это получалось очень слаженно даже без всяких репетиций. Первую пощечину дает 5лижайший к двери старослужащий, отсылая провинившегося к своему товарищу. Тот дает такого тумака, что жертва, сделав поворот кругом, летит к следующему старослужащему, от него – дальше... И кажется, будто несчастный сам бежит навстречу ударам. Затем им дали время снять, вычистить и убрать обмундирование и снова скомандовали построение. – Кимура, ты отправишься с донесением в штаб дивизии на велосипеде. Кимура, бывший учитель гимназии, встал между двумя столами, оперся на них, и так, на весу, стал "крутить педали", изображая велосипед. – Видишь, сопка, которую ты не одолел и подвел весь взвод, крепче нажимай! – Начальство идет, отдай честь! Кимура должен поставить ноги на пол и, отдав честь, назвать свой чин, имя, фамилию, а также доложить о цели поездки. – Цель поездки? – робко спрашивает он. – Доложить о том, что выбыл из строя? – Дурак! Его превосходительство командир дивизии ждет тебя не дождется, езжай быстрее! И Кимура, обливаясь холодным потом, снова крутит в воздухе педали. – Мори, – куражатся старослужащие, – изобрази переход через Соловьиную долину. Бывший мелкий чиновник Мори ползет под одной койкой, прыгает через следующую и снова ныряет под койку. Каждый раз, как его голова высовывается из-под соломенного матраца, он должен свистеть, подражая соловью. – Саса, ты цикада! Изображай! Саса, сорокалетний оптимист, снискавший сальными анекдотами любовь старослужащих и истово веривший, что это в дополнении с талисманом из волос жены оградит его от всех бед, под конец марша выбыл из строя. Били его не всерьез, а так, больше для виду – может, благодаря талисману. Сейчас он обхватив руками печную трубу, жалобно пиликал цикадой. Ёсида, молчавший все это время и лишь изредка хмыкавший, – особенно насмешило его надтреснутое треньканье этой плешивой цикады, этого Сасы, – обдумывал, как бы расправиться с последней жертвой – с Охарой. Ему вдруг захотелось, чтобы Охара проделал то, что однажды выпало на долю ему самому еще в его бытность новобранцем, когда Ёсида не смог ответить на какой-то вопрос из устава внутренней службы. По приказу Ёсиды Охара встал перед пирамидой для винтовок. – Кто выбывает из строя на марше, кого в казарму под ручку ведут, тот не мужчина. Ты, верно, баба, Охара, а не мужик. По тебе и занятие: просунь-ка голову в пирамиду и зазывай клиентов. Ну, повторяй: "Эй, браток, загляни! Не побрезгуй, щеголь, казарменной шлюхой..." Лицо Охары стало изжелта-белым, как воск. Он ждал кулачной расправы и был готов к ней. Но это... – Ну, давай начинай, – приказал Ёсида. – Кто же будет первым клиентом Охары? Вот потеха! Охара послушно протиснул усталое лицо в промежуток между двумя винтовками. Получилось, будто он и впрямь выглядывает в решетчатое оконце, какие бывают в публичных домах. – Эй, браток, загляни... – начал Охара, – Не слышно, громче! – Ты соблазняй, соблазняй... – Слушай-ка, щеголь, не побрезгуй... – Во-во, получается! – Ручкой делай, ручкой! Охара, слабый, безвольный Охара, спасовавший перед трудностями похода, теперь крепился. Все же, что там ни говори, паясничать, унижаться, подражать публичной девке куда легче, чем маршировать с полной выкладкой. Надо только убедить себя, что в этом нет ничего страшного и что после этого можно смотреть товарищам в глаза. Так вот человек превращается в подонка. Предпочитает позор телесным мукам" Все что Угодно, только бы не били. – Слушай-ка, щеголь, зайди на минутку... – Повторяй до тех пор, пока тебя кто-нибудь не купит, – сказал Ёсида. Его лицо, вначале довольное и сияющее, стало хмуриться. Если его выдумку не поддержат, интерес к представлению тотчас угаснет. – Эй, никто не желает провести с ним время? – Та девка, которая попалась мне в Дунъане, была страшна, как ведьма, но все ж получше этого, – бросил один из старослужащих и сам засмеялся. Толстые стекла очков Охары вдруг выхватили Кадзи, который смотрел на него со своей койки. Лицо Кадзи было холодно-неприступным. Подходящая роль для тебя, – так, верно, думает Кадзи. И Охара поспешно отвел глаза. Он паясничал, веселя Ёсиду, а сам мысленно разговаривал с Кадзи. Ну конечно, ты меня бросил, а сам попал в группу "отличников". Ты лежишь на своей койке и, верно, думаешь: "Жалкое ничтожество, слюнтяй. Охара, где твое достоинство? Возмутись, восстань, пусть лучше тебя изобьют, но не позволяй издеваться над собой..." – Клиент! – воскликнул кто-то. Открылась дверь и вошел Баннай. Ёсида обрадовался долгожданной поддержке. – Ну давай, чего молчишь?! – крикнул он. Баннай, еще не понимая в чем дело, оглядывался, над чем смеются. Тут снова послышался голос Охары: – Слушай, браток, загляни... Казарма затряслась от хохота. Разглядев за пирамидой Охару, ухмыльнулся и Баннай. По лицу Охары блуждала жалкая, заискивающая улыбка. – И вправду заглянуть, – поддержал шутку Баннай. – Давненько не имел дела с девками. Беру! – О-о, покорно благодарствуем, – Ёсида манерно поклонился, подражая содержательнице веселого заведения. – Сука! Вот тебе, получай! Увесистый кулак Банная бросил несчастного на пол. Очки полетели в сторону. Охара тяжело приподнялся и на четвереньках стал шарить по полу, стараясь отыскать их. Ёсида подошел, наступил Охаре на руку, потребовал тишины. – Прочисти уши, Охара, и слушай! – резко бросил он. – Пехотинец не может возвращаться в казарму, как проститутка на рикше. На своих двоих должен топать, ясно? Когда мы были новобранцами, не так нас потчевали после инспекции! – Ёсида прижал ногой шею Охары к полу. – Эй, позовите сюда унтера Сибату, это ведь его солдат. – Пусть выручает свою проститутку! До сих пор хохотавшие, "старики" сразу смолкли. Кто поручится за Ёсиду, если он вошел в раж? А впрочем, эта расправа волновала кровь. Для старослужащих это изысканное удовольствие. Кадзи с трудом сдерживал себя уже с самого начала. Еще минута – и он бы встал, потребовал бы прекратить безобразие. Но что такое его протест? Он был бы только на руку Ёсиде, тот поставил бы Кадзи рядом с Охарой и насмехался над обоими. У Кадзи таилась надежда, что кто-нибудь из старослужащих остановит Ёсиду. Но "старики" смеялись. Уставившись на несчастного Охару, они упивалась его позором. Кадзи надеялся, что откроется дверь и появится Хасидани. Но этого тоже не случилось. Скорее всего, унтеры знали о расправе и нарочно не вмешивались. Может, все-таки пойти позвать Хасидани? Ребячество! Не успеет он встать с койки, как на него обрушатся кулаки старослужащих. Кадзи негодовал на себя: не брось он Охару, не пришлось бы сейчас бедняге изображать публичную девку... И он, Кадзи, терпит такое надругательство над человеком! Нет, хватит! Кадзи сбросил с себя одеяло и спустил ноги на пол. В него полетела книга. Кадзи обвел глазами казарму. А, Синдзе. Их взгляды встретились. Не вмешивайся, – говорили глаза Синдзе. – Устав, – показал Синдзе и снова улегся. Кадзи поднял книгу. Дисциплинарный устав. Синдзе брал почитать. Машинально опустился на койку. Вспышка погасла, неписаные законы армии придавили его гранитной глыбой.