Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

7

Через несколько дней Кадзи сказал Окидзиме: – Думаю выводить спецрабочих человек по пятьдесят на пикник. "Пикником" здесь называли работы в степи по сушке фекалий примерно в четырех километрах от рудника. Экскременты десяти тысяч человек вывозились туда, сушились и выдавались окрестному населению для удобрения полей. Правда, на "пикнике" скверно пахло, но все же работа под открытым небом, в поле была спокойнее и легче, чем под землей. – С охраной? – Нет, я буду сам сопровождать. Окидзима заворочал своими выпуклыми глазами: – В последнее время ты действуешь слишком самостоятельно. Смотри, как бы чего не вышло... – Ты прав,– Кадзи жалко улыбнулся.– Но я решил больше не писать докладов в правление. Предложение об оплате труда спецрабочих не принято. Новые правила обращения с ними не получили одобрения. Ты что же, думаешь, что мое предложение убрать колючую проволоку вызовет восхищение? Фирме нужна лишь руда, которую добывают спецрабочие, и ей нет никакого дела ни до рабочих, ни до нас с тобой. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Может быть, этим чего-нибудь добьюсь. Окидзима молчал. Самостоятельные действия Кадзи таили в себе опасность. Это было, пожалуй, опаснее, чем побои, к которым порой пытался прибегать Окидзима. Но, с другой стороны, сделать для спецрабочих все сразу было невозможно, поэтому ничего другого не оставалось, как действовать полумерами. Но как все это объяснить пленным? Кадзи чувствовал, что он зашел в тупик. Если спецрабочие ему поверили, они прекратят побеги, но это значит, что данные им обещания надо выполнять. Однако чтобы выполнить эти обещания, ему предстоит борьба с правлением, а может быть, и с армией, которая в десять раз сильнее, чем фирма. И победить он может лишь в том случае, если представит доказательства, что спецрабочие покорно следуют за Кадзи во всех его начинаниях. А для этого в свою очередь необходимо полное доверие к нему со стороны пленных. А уж если они не поверят, то побеги не прекратятся. И это, пожалуй, все, что им останется, чтобы доказать, что они тоже люди. И Кадзи должен молчаливо признать это их право и тем самым поставить под угрозу собственное благополучие и даже жизнь. Но как заслужить их полное доверие? Ведь перед ним закрыты все пути! Ему запрещают сделать для пленных что-нибудь хорошее. Кадзи отправился на сушку фекалий на следующий день. Пятьдесят человек, ступив на землю, не огороженную колючей проволокой, подняли головы и долго смотрели на голубое небо, где освежающе пылало яркое солнце. Все работали как-то по-особому, радостно, без понукания. Кадзи часто объявлял перерыв. Не раз он хотел заговорить с Ван Тин-ли, но ему все казалось, что тот догадается о его сомнениях, о его неуверенности, и не заговаривал. На лицах рабочих, вернувшихся в бараки, когда солнце уже стало заходить, не было и следа обычной усталости. Казалось, они вернулись действительно с пикника. Правда, все были и на этот раз молчаливы. Но когда последний рабочий вошел за проволоку, Ван Тин-ли обернулся к Кадзи и улыбнулся. И только один Кадзи чувствовал себя совершенно разбитым.

8

– Скажи, Митико, почему сегодня с пикника никто не убежал? Ведь там это было сделать так легко! – спросил Кадзи у Митико, склонившейся у топки. – По-моему, они начали тебе верить.– И Митико, выпрямившись, проверила температуру воды в ванне. – Нет, боялись! Думали, что это какой-то подвох. Как только убедятся, что ничего нет, побегут. – И что же тогда? Прекратишь эти прогулки? – Нет. – Но ведь это опасно! Они могут и тебя убить! – Ну, до этого не дойдет. В общем на первый раз все обошлось благополучно. Правда, беспокойство его не покидало, но настроение было отличным. Ван Тин-ли на обратном пути спросил, будет ли он и в дальнейшем выводить их на работы в поле, хотя бы по очереди, Кадзи ответил, что лишь в том случае, если он, Ван, прекратит побеги. Но как бы там ни было, самому-то Вану Кадзи ни за что не даст убежать; его он сам должен выпустить из-за колючей проволоки. А что, если привести Вана к себе и поговорить с ним? Кадзи взглянул на Митико: – Может быть, и ты искупаешься? Митико улыбнулась, показав белоснежные зубы: – Хорошо. Встав на дощатую решетку, она мгновенно разделась. В тусклом свете ее белое тело казалось еще более упругим. Кадзи смотрел на нее, не отрываясь. Митико подошла к ванне, и Кадзи молил небо, чтобы больше не было ни побегов, ни разговоров с жандармами. Если еще такое случится, он, пожалуй, потеряет Митико. А он не может без нее... – Послушай,– сказала Митико, входя в ванну.– Ведь, как я слышала, производительность на руднике поднялась? – Да, и примерно настолько, насколько мы предполагали. – А за спецрабочих ты сейчас спокоен? – Почти. Но почему ты спрашиваешь об этом? – Если твои пленные успокоятся, может быть, ты попросишь отпуск? Мы съездим в город... – Об этом я не думал,– ответил Кадзи и вышел из ванны. – Попроси, ладно? – Митико подняла на него глаза. – Хватит! Сейчас я думаю только о тебе. – Неправда, ты всегда думаешь о них,– она прижала его голову к своей груди.– В городе ты хоть отдохнешь немного, забудешь о работе. Отпуск ему необходим. Если так будет продолжаться, его нервы сдадут. И тогда в их жизни останется только колючее отчуждение. Что бы они ни делали, все их будет раздражать, начнутся раздоры. У нее заныло сердце; неужели это когда-нибудь может случиться? Она вспомнила их последнюю размолвку. Горечь от нее еще не прошла, какая-то ссадина упорно не заживала, то и дело напоминала о себе. – Съездим в город, хорошо? Сколько дней они могут тебе дать? – Не больше трех... – Ну и прекрасно.– Она всем телом прижалась к мужу.– Ты будь понастойчивей! Директор, конечно, скажет, что ему будет трудно, а ты не отступай! Кадзи не ответил. Он жадно смотрел на Митико. На ее теле блестели капельки воды. И вдруг он почувствовал, что все эти полгода, что он живет в Лаохулине, он ласкал это прекрасное тело как-то механически... Сколько же невозвратимых бесценных ночей он потерял! Сто восемьдесят ночей! Как он мог... – Когда ты работал в правлении, ты был совсем не такой,– сказала Митико, встречая взгляд Кадзи увлажненными глазами.– Правда, ты и там был очень занят, но все же не был рабом своего дела. – Возможно... Кадзи сел на скамейку. – В недалеком будущем ты, наверно, станешь большим человеком, может быть, каким-нибудь директором-распорядителем, но молодость от тебя тогда уже уйдет. – Что ты говоришь! – Да, да! – решительно сказала Митико.– И я тогда уже... – Я ведь люблю не большого начальника, а тебя! Кадзи сунул голову под кран, чтобы скрыть слезы, набежавшие на глаза. Кто же он такой в конце концов? Непоследовательный гуманист, послушный чиновник? Феминист, сочувствующий уличной девке и забывающий о жене? Верный слуга и способный работник, приумножающий военную мощь Японии? Глупец, расстрачивагощий себя в какой-то страсти, которой, возможно, в нем совсем и нет? А перед глазами его стояла сверкающая, свежая молодость, и его грудь теснило желание. Шесть месяцев назад он продал кусочек своей души, чтобы получить право владеть этой юной красотой. А теперь выходит, он продает и эту красоту, и свою душу, приобретая взамен только терзания. – Если все будет спокойно, я возьму отпуск,– сказал Кадзи.– Ты права. – Обязательно возьми, прошу тебя! – И Митико потянулась к нему. – Хорошо... Кадзи обхватил Митико за плечи. Сильные руки приподняли ее и вытащили из ванны.

9

Пикники устраивались уже несколько раз с интервалом в два-три дня. Все сходило пока благополучно. Однажды Кадзи взял с собой и Чена. Во время перерыва Кадзи спросил его: – Как себя чувствует мать? Все еще плоха? – Так себе, все болеет,– стараясь не глядеть на Кадзи, ответил Чен. – Все еще просит белой муки? Чен мельком взглянул на Кадзи и тут же опустил глаза. Он стал рисовать на земле чайникоподобную голову хозяина пампушечной, лицо складского сторожа, фигуру мадам Цзинь. Затем все стер. – Она уже смирилась! – очень тихо ответил Чен и чуточку покраснел. (С того дня пампушечник давал ему муку, хоть и понемногу.) – Тогда я был виноват. Ты меня прости. Ты, наверно, решил, что мне нельзя доверять, что у меня слова расходятся с делом? У Чена сильнее забилось сердце, он опять мельком посмотрел на Кадзи. – Я иногда несдержан, я это знаю. – Да что вы... Теперь слишком поздно, он уже совершил непоправимое. Если Кадзи узнает, что он наделал, ему не сдобровать. Некоторое время оба молчали. В бездонном синем небе молодо сияло солнце. Кадзи внезапно сказал: – Я недавно просматривал списки служащих-китайцев. Оказывается, Чао из трансформаторной учился с тобой в одной школе! У Чена от испуга запершило в горле, и он проглотил слюну. – Да. – Вы, верно, друзья? – Да. Немного подумав, Кадзи спросил: – Интересно, кто тогда выключил ток? Чен отвернулся. Этот Кадзи обязательно заметит, что кровь прилила к его щекам! Люди ведь не могут испариться,– продолжал Кадзи.– В тот вечер дежурили японец Акияма и Чао... – Вы думаете, это Чао? – глухо спросил Чен. Сердце у него забилось сильнее. С рассеянным видом, словно вглядываясь вдаль, Кадзи сказал: – Скажи ему, чтобы он больше этого не делал. Чен решился было во всем признаться, но Кадзи уже встал. – Ну, давай работать.

10

Поздно ночью в полутемной комнатенке китайской кухни Фуруя говорил Чон Чхвану: – В субботу Кадзи берет отпуск на четыре дня. Чон Чхван придвинул ближе свое обезображенное шрамом лицо. Окидзима будет завален работой, вот в это время и действуй,– и Фуруя передал Чон Чхвану клочок бумаги, исписанный номерами бараков вольнонаемных рабочих. – У этих заработки плохие, да и подрядчику они, похоже, задолжали изрядно. Их-то легче будет выудить. – Всего пятьдесят человек,– прищелкнул языком Чон Чхван.– Сколько возимся, а только пятьдесят человек... Разве это работа? – И этим будь доволен,– необычно строгим для него тоном сказал Фуруя. Его сонное лицо в тусклом свете казалось острым и страшным.– Оплату повысили, вот и идет на крючок одна мелюзга. Кадзи, конечно, на седьмом небе. Ведь это все удачи его отдела, да и в штурмовом месячнике он идет впереди. Фуруя представил себе, как Кадзи вместе с Митико идут по городу. Митико идет рядом с мужем, заглядывая ему в лицо. Какая у нее тонкая талия, какие упругие бедра! Жена Фуруя одного возраста с ней, но кажется вдвое старше. На сердце Фуруя падают ядовитые капли зависти. Ходят слухи, что этой осенью будет новая мобилизация. Неизвестно, откуда берутся эти слухи, но они часто подтверждаются. Призывать будто бы собираются на трехмесячный срок, но кто знает, как могут растянуть его... Там смотри и на годы расстанешься с волей. Если будет мобилизация, то Фуруя тоже вытащат из запаса. А Кадзи останется, да еще будет со своей Митико развлекаться в городе. – Кадзи-то будет в отпуске, но Окидзима тоже не промах, У него глаз острый, так что ты поосторожнее,– Фуруя пристально посмотрел на Чон Чхвана.– Если удачно выведешь этих, быстро подготовлю следующую партию. "Пока у Кадзи и Окидзимы голова болит от побегов спецрабочих, нужно, не мешкая, подзаработать на вольнонаемных",– размышлял Фуруя. Но Чон Чхван был недоволен. Надо найти способ выводить _спецрабочих, на них заработаешь побольше, чем на этих, обычных. Это ведь гроши какие-то, а не заработок. – Есть у меня, Фуруя, одно интересное предложение,– сказал Чон Чхван, отхлебнув вина.– Когда Кадзи будет в отпуске, не сходишь ли ты на сушилку со спецрабочими? – Что ты надумал? – По дороге кто-нибудь тебя свяжет, пленные все разбегутся, но их соберет и уведет Чон Чхван. Пятьдесят человек! Если даже по тридцать иен за каждого, и то тысяча пятьсот!.. И отвечать не будешь, ведь тебя свяжут. Чон Чхван хрипло засмеялся. У Фуруя от этого предложения даже дыхание сперло. – Тебе нужны деньги, мне тоже. Ведь ты и я "совместно живем, совместно процветаем",– Чон Чхван хитро подмигнул. – А если Кадзи меня не пустит? – дрожащим голосом сказал Фуруя. – Что ж, тогда самого Кадзи придется связать! – Так это ты, значит, устроил последний побег? – Фуруя исподлобья посмотрел на Чон Чхвана. Лицо корейца показалось ему сейчас особенно страшным. – Одна колючая проволока знает. Я не знаю. Ну как, мое предложение подходит? Фуруя на мгновение представил, как на Кадзи нападают несколько человек. И вот он, окровавленный, уже лежит на земле. В этой картине было что-то отрадное. И все же он ненавидит не Кадзи. Он его успехи ненавидит. Ведь везет же молокососу! О мобилизации не беспокоится, гуляет себе в городе с молодой, красивой женой. А у него разве жизнь? Деньги достает нечестным путем, украдкой передает жене и в страхе ждет мобилизации. Дрожащим шепотом Фуруя ответил: – Что ж, предложение, достойное головореза. Только смотри, будешь меня вязать – не оплошай, вяжи натурально. Чон Чхван снова хрипло рассмеялся. – В таких делах на меня можно положиться. – Если попадемся – конец,– Фуруя едва шевелил губами.– Один удар жандармской саблей – и все!.. Расставшись с Фуруя, Чон Чхван в отличном настроении направился в "веселый дом". К нему подбежала одна из женщин и попыталась его обнять, но он ее отстранил. – Где Цзинь? – Спит со своим сопляком. Чон Чхван криво усмехнулся и прошел в глубь барака. У каморки Цзинь он остановился и тихо позвал: "Цзинь!" Занавеска раздвинулась. Цзинь, на ходу натягивая халат, взяла Чон Чхвана под руку и повела в конец коридора. – Что делать? – шепотом начала она.– Чен говорит, что больше не хочет этим заниматься. – Не хочет? – лицо корейца передернулось.– Кто раз сделал – сто раз сделал. – Молодой он, не понимает этого. Говорит, что не хочет со мной идти по опасной дорожке. – А спать с тобой хочет? – И меня просит больше ничего не делать. – А ты что ответила? – Сказала, что все скоро кончится. Чон Чхван зло посмотрел в сторону каморки Цзинь. – Дерьмо! Может, он уже японцам все выложил? – Нет, этот мальчик не из таких, он этого не сделает. – Кто его знает! Чон Чхван жадными глазами впился в обнаженные груди Цзинь. И вдруг с силой облапил женщину. – Отправь его домой, не оставляй у себя! Ничего, еще увидитесь. Цзинь скрылась за занавеской. Утомленный ласками, Чен задремал. Во сне его лицо с правильными чертами казалось детским. Цзинь сперва почувствовала беспокойство: не слишком ли опасен этому красивому юноше свирепый Чон Чхван? И тут же махнула рукой – не до других теперь, надо о себе заботиться. Если этот мальчишка кому-нибудь сболтнет лишнее, ей не сносить головы. А своя голова дороже. Когда Чен, перейдя мостик, зашагал по поселку на горе, завыла сирена, возвещавшая о начале ночной смены в механическом цехе. Чен вздрогнул, сладостная истома, наполнявшая его, мгновенно исчезла, на смену ей пришел страх. Что, если отправиться сейчас к Кадзи, разбудить его, поднять с постели и во всем признаться? Но Цзинь, обвивая его тело, просила ничего никому не говорить! И как просила! – Меня тогда сразу свои убьют,– говорила она, задыхаясь от волнения.– А скоро, очень скоро все будет хорошо, я сумею вывернуться. Не говори пока, ладно? Чен слышит ее голос, чувствует ее тело, но страх не проходит. Чем больше влечет его к себе эта женщина, тем острее он чувствует приближение опасности. Когда-нибудь все откроется. Кадзи уже поставил звездочку возле имени Чао из трансформаторной. Если он начнет разматывать нить, все ему станет ясным. Но почему он этого не делает? Быть может, ждет, когда Чен сам все скажет? Если так, то лучше открыться, тогда, возможно, он простит его. Нет, не простит, и не нужно надеяться, должность не позволит, всех передаст жандармам. А то, может, и свои убьют еще раньше, как говорила Цзинь. Чен бредет по дороге, а мысли вереницей бегут в его горячей голове. Ему хочется расплакаться, громко, навзрыд. "А все потому, что вы меня ударили, господин Кадзи. Меня соблазнили женщиной, деньгами. А ведь я не хотел делать ничего плохого. Как же мне быть?" Черная холодная ночь окутывает землю. Порой Чену кажется, что где-то рядом сверкают чьи-то глаза, они не выпускают его из виду. Он зашагал быстрее. Но куда идти? Он сам не знает. Может быть, к Кадзи? Вдруг из-под придорожной ивы его окликнули: – Ты куда это? Чена словно окатили холодной водой, по телу пробежали мурашки. Он остановился и чуть не упал от противной слабости в ногах. Голос ему не повиновался. – Не в ту сторону идешь, Чен! Ты дурь из головы выбрось! – Человек все еще стоял под ивой.– Не то Цзинь потеряешь навсегда. А она баба стоящая. Теперь человек уже стоял перед Ченом. Они были почти одного роста, но Чену казалось, что перед ним стоит великан. Человек снова заговорил: – Кажется, Кадзи в субботу уедет... Так что распорядись выключить ток. Чен хотел сказать твердо: "Нет! Я этого не сделаю, не хочу". Но язык у него не ворочался. Когда же юноша обрел дар речи, он сказал другое: – Чао в эти дни не будет дежурить. – А когда он дежурит? – В ночь с пятницы на субботу. – Значит, в пятницу ночью. Человек положил руку на плечо Чена и приглушенно рассмеялся: – Что, испугался? Даже съежился весь! И как ты такой приглянулся Цзинь? Чен молчал. Всего несколько минут – и какая перемена! Вместо нежной Цзинь перед ним этот страшный человек. – Запомни, в пятницу ночью,– сказал человек. – Чао уже... подозревают... – Кто? – Кадзи... Человек досадливо щелкнул языком. – А что он знает? Чао никто не поймал! – Человек подошел ближе, в нос Чену ударил запах самогона.– Зря перепугался, улик нету. Я тоже не дурак. Эти болваны японцы ночью всегда спят. – Но ведь если это случится оба раза во время дежурства Чао, любой начнет подозревать. – Ну, хватит! – И человек толкнул Чена в грудь.– Без доказательств этот дурак Кадзи ничего не сделает. А Чао не такой трус, как ты. Он перед ними не стоит на задних лапках. Это настоящий парень! Он гордится тем, что спасает своих соотечественников. Чен закусил губу. Возможно, этот человек прав. – А вы кто такой? – сдавленным голосом спросил он.– Что вы хотите со мной сделать? – Ничего я тебе не сделаю. Кто я? Добрый дядя, который только и думает, чтобы и ты, и твоя Цзинь заработали. Только слушай, парень, и разумей. Если будешь вести себя умно, миловаться с Цзинь будешь ты один, понял? От тебя требуется одно – делай, как велят. Все остальное из башки вон. Итак, в пятницу. Договорись с Чао и вечером все передай Цзинь. Чен кивнул, но человек принял это движение за отказ. Он схватил Чена за горло и притянул к себе. – Только посмей отказаться! Еще до субботы ни тебя, ни Чао не будет в живых! Иди! Не забудь, что я сейчас сказал. Человек отошел в сторону. Чен пошел, как в забытьи. Когда нетвердые шаги Чена затихли, Чон Чхван скривил губы в довольной улыбке.

11

В конце дня в пятницу, убирая со стола бумаги, Фуруя сказал Кадзи: – Хотелось бы использовать спецрабочих на очистке уборных. Кадзи оторвал глаза от графика и спросил: – Что это вдруг? – Мы каждый год осенью чистим. Надо вывезти, пока дни погожие, не то не высохнут. А если оставить на зиму, тогда беда, весной тут такое будет... – Это верно.– Кадзи кивнул и снова склонил голову над графиком. – А для очистки и работы в поле пятидесяти человек не хватит. Кадзи опять кивнул. – До вашего возвращения я проверну это дело. В прошлом году этим занимался тоже я. Кадзи поднял голову. – Подождите, пожалуйста, моего возвращения. А то это меня будет беспокоить, и весь отпуск пойдет насмарку. На лице Фуруя не дрогнул ни один мускул, и Кадзи не заметил, как раздосадован был Фуруя его отказом. А Чен, сидя за столом в конце комнаты, едва сдерживался, чтобы не выдать охватившего его волнения.

12

Наступило ясное осеннее утро. Яркое солнце слепило глаза. Заперев дверь, Митико вопросительно посмотрела на Кадзи. – Пошли? Митико сияла от радости, и Кадзи почувствовал еебя виноватым: жестоко было держать ее взаперти в горах целых шесть месяцев. – Помнишь, в день нашего приезда сюда какая была ужасная погода! Ветер, пыль! А сегодня как хорошо! Шла она легко, весело, в каком-то приподнятом настроении. Оглядывая деревья, с которых изредка слетали одинокие листья, Митико спросила: – О чем ты все думаешь? О работе? – Нет! Ругаю себя, что давно этого не сделал. – Правда? – Конечно. – Замечательно! Как приедем, первым делом позвоню Ясуко и уговорю ее сбежать на денек с работы. Ладно? – А дальше? – Все вместе пообедаем, потом пойдем в кино или куда-нибудь еще, а потом отправимся в яблоневый сад. Там будем есть яблоки прямо с веток. Говорят, это освежает кровь. А потом... О, мы придумаем еще много интересного. Я сейчас как воздушный шарик, мне так легко, будто вот-вот взлечу. – А мне ты сделаешь одно одолжение? – Какое? – Отпустишь меня на час или на два одного? – Фу, как нехорошо ты говоришь! Словно я тебя держу. Но что ты собираешься делать? – Хочу побывать в правлении, поговорить с начальником отдела о спецрабочих, убедить его кое в чем. – Ага, все-таки думаешь о работе. Ну ладно! Отпущу даже на три часа.– И Митико рассмеялась, обнажив сверкающие белизной зубы.– Но ни на минуту больше! Конечно, конечно, он закончит разговор даже раньше, а потом они будут развлекаться, как им захочется. Им действительно, как говорит Митико, необходимо хоть на несколько дней сменить кожу и освежить душу. Они стали спускаться с холма, где их ждал грузовик. Вдруг Кадзи увидел, что к ним бежит Чен. У него тревожно забилось сердце, предчувствуя неладное. Чен подбежал, запыхавшись, и с трудом выговорил: – Опять убежали! Кадзи быстро взглянул на Митико. Ее радостное лицо мгновенно посуровело. Она выжидательно смотрела на мужа. – Где Окидзима? – Побежал в бараки. Кадзи еще раз посмотрел на Митико. Глаза жены смотрели умоляюще. – Ничего не поделаешь,– пробормотал Кадзи. Сердце выстукивало: "Подлец, Ван Тин-ли, подлец..." Он оросил Чену: – Сейчас буду. Чен побежал обратно. – Ничего не поделаешь,– тихо повторил Кадзи.– Очень жаль, но видишь сама... Поезжай одна, ладно? Повеселись с Ясуко. – Ясуко – не ты. – Но я не могу. – Знать ничего не хочу! – Митико тряхнула головой.– Ты уже в отпуске! Что бы ни случилось, тебя это уже не касается. В конце концов, остается Окидзнма, на него же можно положиться. – Нет, этого делать нельзя. – Тогда подождем до вечернего поезда. Хорошо? Тогда будет можно? – Нет. Так быстро не управиться. Мне ехать нельзя. – Скажи лучше, что не хочешь! И Митико посмотрела на Кадзи обиженно и даже сердито. Радостное настроение как рукой сняло, в груди вспыхнуло злое чувство, которое легко вызывает слезы у себя и не щадит других. – Если ты будешь так одержим работой, твоя мечта, может быть, сбудется. Только что от тебя останется? Ты же знаешь, что ты не один. Впрочем, разве наша совместная жизнь для тебя что-нибудь значит? Как бы ни была важна работа, надо же немного подумать и о себе. Ты, видно, просто не понимаешь, как важны для меня эти три дня. Кадзи молчал. Неужели она не понимает, какое роковое значение может иметь для их судьбы этот новый побег. О презренный Ван Тин-ли! Ты, кажется, намерен отнять у меня и Митико! Побледневшая Митико молча, смотрела на Кадзи. – Ты так ждала этого дня и ты уже собралась,– начал Кадзи таким тоном, словно ему было трудно сказать эти слова.– Поезжай одна. А я как-нибудь соберусь с тобой в другой раз. – Мне не нужно этого "в другой раз",– сказала Митико упрямо.– Воздушный шар уже лопнул. И ты уже ничем не поможешь. – Зачем ты злишься из-за такого пустяка? – Нет, это не пустяк! Пока ты здесь, у тебя не будет личной жизни. А если не будет у тебя, значит, не будет и у меня. Но ты не думаешь, не думаешь обо мне! – Хорошо, пусть так,– холодно сказал Кадзи.– Я, к сожалению, ехать не могу. И хватит об этом говорить.– Они стали спускаться с холма. Дойдя до грузовика, он сказал уже теплее: – Перестань дуться, съезди одна. Нехорошо в таком настроении возвращаться домой. – Да, нехорошо,– Митико мрачно улыбнулась. Кадзи зашагал по направлению к баракам. За колючей проволокой, у ворот, широко расставив ноги, стоял Окидзима. Возле него на земле с окровавленными лицами валялись Ван Тин-ли, Гао и Сун. Не замечая Кадзи, Окидзима схватил Вана за грудь и поднял с земли. – Говори, не то убью! – Он с силой ткнул Вана кулаком в скулу. Вaн снова упал. – Хватит,– сказал Кадзи, подойдя к Окидзиме. Окидзима обернулся, взгляд его казался безумным. Вмешательство Кадзи только подлило масла в огонь. Окидзима ударил Суна ногой по голове. Потом он снова поднял Вана за ворот и снова свалил его одним ударом на землю. – Говорят тебе, хватит! – крикнул Кадзи, изменившись в лице. – А, это ты! Я уже переменил веру,– свирепо вращая белками, ответил Окидзима.– Одно время я было сдуру поверил, что ты дело делаешь. – Значит, теперь не веришь? – Да, не верю,– с ненавистью отрезал Окидзима.– Как раз те, кто тебя поддерживал, и улизнули. Восемнадцать человек вместе с Хуаном и Хоу! Восемнадцать, слышишь! Вот он, твой метод. Эта шваль смеется над нами! Неужели ты не понимаешь? В Кадзи боролись два чувства. Ему тоже хотелось избить этих людей, как это сделал Окидзима, нет, еще крепче, так, чтобы даже Окидзима испугался. Но другая половина его я твердила ему, что так и должно было случиться, что все вполне закономерно. Ведь все его обещания оказались пустыми словами, и эти люди видят в нем всего лишь подручного ненавистных захватчиков, покорного представителя нации, недостойной доверия. В отдалении от них стояла толпа спецрабочих. Они наблюдали за происходящим молча, с безразличным выражением. Но само их молчание красноречивее всяких слов говорило о их решимости не сдаваться. Кадзи это понял. Огромным усилием воли он преодолел минутное раздвоение. – Значит, ты решил действовать по-другому? Устроил побоище! – Да, так оно вернее,– сказал Окидзима, и его бледное лицо искривилось в гримасе.– Я им это дал ясно понять. И так будет теперь всегда. Пусть узнают, что их ждет, и перестанут нас дурачить. Кому непонятны слова, тем надо объяснять на кулаках. Ничего другого не остается. И ты мне лекции можешь не читать! Из-за этой дряни не ты, а я получил пощечину от жандарма! – Никто не собирается читать тебе лекцию,– тихо, но твердо сказал Кадзи.– Если считаешь, что мой метод неверен, умой руки и уходи с этой работы. Тогда тебя жандармы не тронут. Одно мгновение казалось, что Окидзима бросится на Кадзи, но он сдержался и молча вышел за ограду. – Встань,– сказал Кадзи Ван Тин-ли. Ван с трудом встал. На его лице не было живого места, и все же оно хранило выражение холодного презрения. Кадзи задохнулся от негодования. – Сегодня я потерял последнюю надежду. Ты же сказал, что вы будете ждать! Или ты меня действительно считаешь болваном, которого можно дурачить? Теперь я не позволю себя обманывать. Я либо передам вас снова в военный лагерь, либо прижму так, что вам будет не до побегов. Я вас накажу. Бить я вас не буду, но накажу еще более жестоко. Если кто-нибудь еще убежит, всех остальных лишу пищи на три дня. Тогда среди вас найдется немало недовольных руководством господина доцента. Что мне выбрать, как ты думаешь? Правда, и то, и другое нельзя назвать гуманным, но что поделаешь! Ведь вы меня за человека не считаете. Ван Тин-ли молчал. Молчал и Гао, подняв на Кадзи пылающее ненавистью лицо. – Я уже объяснял вам,– продолжал Кадзи,– что мои усилия делаете бесплодными вы сами. Если за эти побеги жандармы расправятся со мной, больше всех от этого пострадаете вы. Как ты думаешь, какой японец займет мое место? – Все японцы одинаковы! – прохрипел Гао. – Что ж, постараюсь это оправдать.– Кадзи с трудом подавил желание ткнуть Гао ногой.– Вы с охотой работали на сушке фекалий; я это объясняю тем, что там вы работали не на войну. Я понимал вас и поэтому посылал туда. Но больше такой работы не будет. Теперь будете гнуть спины на руднике и увеличивать военное могущество враждебного вам государства. И работать вы будете еще больше. Свои прошлые обещания я все отменяю. Кадзи пытался уловить хоть какое-нибудь изменение в выражении лица Вана, но ничего не заметил. И чувство отчаяния окончательно овладело им. Он потерял всякую надежду. Ничто не помогает, все бесполезно. Между людьми с совершенно противоположными интересами не может быть искренних отношений.

13

Выйдя из лагеря, Кадзи направился в трансформаторную. Дежурный-японец, увидев Кадзи, даже не пытался скрыть своего недовольства. – У вас опять, говорят, сбежали? Но почему нас винят в этом побеге? Мы-то при чем? Сейчас из конторы на меня кричали по телефону: вы, мол, этот побег устроили. Это же черт знает что такое! – Скажите, пожалуйста, Чао уже сменился? – спросил Кадзи, не обращая внимания на его слова. – Должно быть, сменился, а может быть, еще и здесь. Тут один не вышел на работу, и Чао его, наверно, заменил. Погодите-ка, я посмотрю. – Будьте добры, позовите его. Японец вышел и тут же вернулся вместе с молодым китайцем. – Это вы Чао? – Да,– ответил китаец, нисколько не смутившись. – Тебе же Чен говорил, что этого больше делать нельзя. Я его просил об этом. Чао на мгновение отвел глаза в сторону. – Он мне ничего не говорил. – А ты, кажется, уже понял, о чем идет речь? – Кадзи подошел к Чао ближе.– Если в твое дежурство еще раз прозойдет побег, я передам тебя жандармам. Без всяких разговоров. Понял? – Позвольте,–сказал дежурный-японец,–нельзя же так сразу. Почему вы решили, что в этом замешан Чао? На лице Кадзи появилась холодная усмешка. – Что ж, если не Чао, тогда, значит, дежурный-японец. Правда, прямых доказательств нет. Но именно потому, что их нет, а побеги совершены при идентичных обстоятельствах, можно легко догадаться. Ведь рубильник, выключающий ток, находится здесь? Известно, что через проволоку не перелезть, если по ней пущен ток, а вот если ток выключить хоть на минуту, то преодолеть ее не так сложно. Значит, если ток выключает не Чао, то это делают дежурные японцы. Не может же кто-то посторонний тайком проникать сюда ночью и выключать ток! Или вы тут спите? Но ведь за это тоже по головке не погладят. Что вы на это скажете? Кадзи посмотрел на Чао. Тот по-прежнему не проявлял ни малейшей растерянности. Он лишь немного побледнел. – Я, Чао, не сыщик и не жандарм. Я не собираюсь сажать тебя под арест и испытывать твою стойкость, но подумай, чем это может кончиться. С этими словами Кадзи повернулся и вышел. На дороге его нагнал дежурный-японец. – Неужели это Чао натворил? – испуганно спросил он у Кадзи. Кадзи молчал. – Если так, это черт знает что такое. Ведь отвечать мне придется. Кадзи продолжал молчать. – Нельзя ли под каким-нибудь предлогом его уволить и замять дело? – Я собирался это сделать и без вашего совета еще в прошлый раз. Но не сделал и, запомните, не потому, что не знал. А то, что случилось уже два раза, произошло по вашей вине. Так к порученному делу не относятся. Дежурный опустил глаза и сказал: – Послушайте, господин Кадзи, мне очень стыдно, но нельзя ли это дело решить как-нибудь неофициальным путем. – Я и не собираюсь решать его официально,– холодно сказал Кадзи.– Вы печетесь о себе, а я о себе. Мне тоже надо оградить себя от нападок. Но я никого не хочу ни винить, ни оправдывать. – Правда, вчера не я дежурил, но все-таки могут быть неприятности... Да ведь людей не хватает, скольких уже мобилизовали, а нам приходится за все отвечать... Кадзи никак не мог разобраться в своих ощущениях. Одно было ясно: за побеги ему влетит. Но что ему следует предпринять_ он не знал. Разумеется, если бы он захотел, вывести этого Чао на чистую воду не так уж трудно. Но почему он на это не решается? Ведь нужно все выяснить до конца, иначе может случиться беда. Кадзи захотелось домой; надо посоветоваться с Митико, как ему быть. Действовать из гуманных побуждений, не думая о себе? Или исходить из интересов фирмы? Тогда в их доме будет царить благополучие, он сохранит себя, свою семью, все это мещанское счастье! Если Митико будет настаивать на этом счастье, он, наверно, будет отстаивать свои идеалы. Если же она будет толкать его на тот путь, на который толкает его совесть, он, вероятно, будет терзаться тем, что разрушает свое счастье с Митико. И только тут Кадзи вспомнил, что Митико уехала в город.