Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

20

Зал был набит битком. В первом отделении пели, декламировали, показывали фокусы, во втором представляли какую-то банальную пьеску. "Звезд" приберегали напоследок. Но солдаты впитывали все подряд, как горячий песок. Сюжет пьески был на злобу дня. В годовщину мобилизации в армию единственного сына к беднякам-родителям приходят соседи и знакомые, чтобы торжественно отметить это событие. У солдата сестра-красавица. Не покладая рук трудится она на пашне, заменяя брата-воина. Примерная девушка, недаром сын первого богача деревни сватается к ней, но она... Пока брат не вернется со славной победой, она не соглашается выходить замуж... Эту девушку играла давешняя актриса, Синдзе узнал ее... Во время ужина приходит телеграмма. У старика соседа дрожат руки, телеграмма "казенная". Ее содержание заранее всем известно. Тут скрипка начинает жалостливо выводить "Когда идешь по полю". Под эту мелодию сосед зачитывает телеграмму. Эффект поразительный – более тысячи мужчин смотрят на сцену, затаив дыхание, ловят каждое слово: "Над Бугенвилем ваш сын, сбив три вражеских самолета и обнаружив неполадки в моторе, исключавшие возвращение на базу, пошел на таран флагманского линкора противника и геройски погиб..." Под пиликанье скрипки вся семья безутешно плачет и сквозь плач умиляется, как, дескать, сын заботился о чести своих близких, о престиже родины, если принес себя в жертву. Кадзи вдруг услышал, как Ёсида шмыгает носом. По щекам унтера катились крупные слезы. Кадзи хотел было легонько ткнуть Охару, но тот тоже плакал. Человек, который на воле писал серьезные критические статьи о театре, сейчас размяк от скрипки, пиликавшей "вечную славу"! Не может он понять, почему такую слезливую дрянь показывают солдатам. Кадзи снова посмотрел на Ёсиду. Сдерживая рыдания, тот кусал свой огромный кулак, измордовавший стольких людей. Кадзи презрительно усмехнулся. Эту дубленую шкуру никак не заподозришь в сентиментальности, и все же Ёсида плачет. Плачет, обманутый. Что же это, выходит, и в нем осталось что-то человеческое? Внезапно заплаканное лицо Ёсиды расплылось в восхищенной улыбке. Причиной этому была следующая сцена. Вдоволь наплакавшись, девушка разрывает на себе одежды и, оставшись в одном купальнике, исполняет танец самолета, идущего на таран. Это ошеломило солдат, вызвало бурю восторга. Черт с ней, с правдой! Пышные бедра кричали: мы-то знаем, что вам нравится! Зал замер. А потом разразился неистовым восторгом. – Вот дает, стерва! – кричал Ёсида. Он двигал локтями соседей, требовал, чтобы Ямадзаки непременно обратил внимание на одно, на другое. Но Ямадзаки не обращал на него внимания, он сидел, подавшись вперед, и напряженно ловил взглядом одну точку на теле женщины в купальном костюме, не зная, что туда же устремлены еще две тысячи глаз. Взгляд Кадзи попеременно обращался то на актрису, то па Ёсиду, пока полуобнаженное тело не исчезло за кулисами, оставив за собой сразу притихший зал. Сцена опустела. Тогда Кадзи попробовал вызвать в памяти образ Митико. Но как ни старался, ничего не получалось. Отрывочные воспоминания лишь растравляли воображение. Перед отправкой сюда он понял, что будет сходить с ума по ней. Любовь и нежность и полторы тысячи километров до нее. И тогда любовь нельзя ощутить зримо, нельзя захлебнуться под ее безудержным натиском. Остается только сжать зубы и взять себя в руки. В толчее у выхода Яматохиса сказал Ёсиде: – Как подумаешь, что и меня так родители ждут, по всему телу радость разливается. Вот когда Яматохиса жалел, что зачислен в пехоту! Будь он летчиком, он тоже проявил бы необыкновенный героизм. Пусть смерть, но увековеченье в храме Ясукунидзиндзя что-нибудь да стоит! Ёсида не ответил. Он вспомнил хозяйскую дочь. Она насмехалась над ним и не отпускала, дразнила стройными ногами и округлыми бедрами и обзывала сопляком. А теперь он один из богатырей четвертой роты! Вот сюда бы хозяина с его вечной руганью и его спесивую дочь – он бы им показал! Все заискивают перед Ёсидой. Даже офицеры с ним считаются. Он бы давно стал унтером, осанки не хватает. Уж очень он подвижный, солидности мало, все, наверно, оттого, что столько лет состоял при хозяине на побегушках. Теперь-то другое, сыновья состоятельных родителей, перед которыми его бывший хозяин угрем бы извивался, дрожат здесь при одном виде Ёсиды. В пограничном отряде, где деньги все равно некуда тратить, папенькиным кошельком никого не устрашишь. Только и слышишь: "Виноват, господин ефрейтор Ёсида!" "Так точно, господин ефрейтор Ёсида!" То-то! Пришли-ка сюда, лавочница чванная, своего муженька, Ёсида ему покажет! Актриса, исполнявшая танец самолета, и хозяйская дочка – все это не для него. Ёсиде досталось в жизни мало ласки. Родители не утруждали себя заботой о нем, он с детства жил на чужих хлебах. И то, что видел сегодня на сцене, было его несбыточной мечтой, поэтому он и расплакался как дурак. Он даже подумал, не отправить ли весточку родителям. Давно не писал, а теперь возьмет и напишет. Они не особенно пеклись о нем, да и он не очень-то беспокоил их своей персоной. В темноте двора Саса схватил Кадзи за рукав: – Классная была девка, а? Кадзи промолчал. – Что, жену вспомнил? – Да, – сознался Кадзи. И подумал: "Только ей никогда не придет казенная телеграмма". Синдзе получил наряд на уборку сцены и решил воспользоваться этим, чтобы еще раз повидаться с той актрисой. Но он опоздал, артистов уже не было. Да и что бы он сказал ей? Лирика. Просто взгрустнулось, что, может, в последний раз видит японку. Жаль, что он не взял этого дурацкого "пояса с тысячью стежков". Офицеры, верно, закатили актрисам ужин, развлекаются, ей теперь не до солдата, мельком встретившегося на дороге. Синдзе подметал сцену. Теперь будет много охотников их провожать! Нечего надеяться, что этот наряд получит Синдзе.

21

Высохшая черная степь протянулась от редкой березовой рощицы у подножья сопки до горной цепи, синеющей на юго-западе. Если эти горы считать естественной крепостью, то степь, вплотную придвинутая к границе – подступы к ней. Весна по календарю для этих мест еще не весна. Зима тут напоминает сварливую, упрямую свекровь. Прошлогодняя трава уже не подымется, а новые побеги земля упрямо отвергает. Но дни зимы уже сочтены. Им надо только пробиться, первым побегам, и степь зазеленеет новой жизнью, превратится в душистую, цветущую сказку. Мириады цветов, взявшись за руки, пустятся в веселый пляс... Но пока еще весна только по календарю. Бесплотная, высохшая трава, покачиваясь под ветром, ворчит на зарождающуюся в недрах земли молодую жизнь. Четвертая рота в полном составе вышла охотиться на косуль. Почуяв запах весны, косули спускались с гор в степные перелески. Мясо у них жесткое, кисловатое. Но для солдат, за зиму вообще отвыкших от мяса, оно кажется яством. Правда, на прошлой неделе вторая рота пришла ни с чем, но сегодня капитан Кудо был уверен в успехе. "Быть сегодня добыче, – сказал он, – душа охотника чувствует". Кадзи получил боевые патроны. Загонщики из новобранцев должны были выгнать косуль из рощи сюда, на вольное место, под пули стрелков. Степь напомнила Кадзи Лаохулин. И казнь в Лаохулине. Это было всего полгода назад, а кажется – прошла целая вечность. Глиняную яму, верно, давно засыпали. На ее дне покоятся три скелета – невинно казненные люди. А он, онемевший тогда от страха, стоит, как стоял тогда, в мертвой степи. Кадзи посмотрел на небо. Оно было сплошь затянуто серой пеленой, и по нему, как тогда, бежали белые ватные облака. И засохшая трава, тоже как тогда, словно замерла. Все было как тогда. А разве что-нибудь изменилось, разве он нашел ответ на мучившие его вопросы? Война идет к концу, это ясно. Правда, солдатам почти ничего не сообщают о положении на фронтах, но каждый знает, что война идет к концу. Япония потерпит поражение и будет призвана к ответу. Их окружат китайцы, будут швырять в них камни, плевать им в лицо. Вот тогда и восстанут эти три скелета и перед всем народом разоблачат Кадзи. Он был их надзирателем, и они призовут его к ответу за все муки. А пока час отмщения не наступит, его будет мучить собственная совесть. Правда, это было лишь короткое мгновенье, когда Кадзи подумал, не бежать ли ему сейчас, сию минуту, к тому народу, который в будущем призовет его к ответу. Он может изменить имя и стать бойцом их освободительной армии или честно скажет, что он преступник, и предстанет перед судом. Честно признаться. Признаться во всем. Хоть чем-то быть полезным, Кадзи представил себя бегущим вместе с Синдзе к границе. Не стреляйте! Мы дезертиры. Рядовой второго разряда, двадцать девять лет, рост 173 сантиметра, вес 69 килограммов, трус. Пожалуйста, не расстреливайте! Я буду вам полезен! Только не толкайте меня к тем трем скелетам! Кадзи услышал гулкий выстрел. Но его сознание не сработало, не откликнулось. Он понуро стоял, поставив винтовку прикладом на ботинок, чтобы не испачкать в грязи приклад, – Кадзи, стреляй! Чего смотришь?! – кричал запыхавшийся Хасидани. Примерно в двухстах метрах от него две косули пересекали короткое пространство от рощи до ближней сопки. Казалось, они не бежали, а летели по воздуху. С того места, где стоял Хасидани, стрелять было бесполезно, но на всякий случай он выстрелил. Косули рванулись в сторону и стали уходить в заросли. Солдаты, расставленные через каждые пятьдесят-шестьдесят метров, открыли по ним беспорядочную стрельбу, но тщетно, животные скрылись за сопкой. – Чего ты зевал? – разорялся Хасидани. – С твоего места только и стрелять! – Так ведь они не бегут, а летят... – оправдывался Кадзи. – Исправлюсь, господин унтер-офицер! – Я с подпоручиком пари заключил, что наш взвод принесет не меньше двух косуль! Они обычно парами ходят или по трое. Одну я беру на себя. Как уложу, ты стреляй! Чтоб стрелковый взвод не взял косулю... Кадзи попросил разрешения переменить место, чтобы стрелять вдогонку, а не наперерез. Хасидани эта идея понравилась. Он пошел вместе с Кадзи, Ветер далеко разносил крики и пальбу загонщиков, прочесывавших рощу. – Что это Синдзе чудит? – неожиданно спросил Хасидани. – Таким увальнем всегда был, а тут вдруг не подступись, так и лезет на рожон. Кадзи ответил, что последнее время тот сильно устает. – Что, жаловался? – Никак нет. Просто я как-то дежурил ночью, смотрю, он стоит такой измотанный, бледный. Совсем как Охара стал... – А-а, Охара... – досадливо отмахнулся Хасидани. – В печенках у меня сидит этот Охара. Охара, согласно приказу, бродил по роще, время от времени оглашая воздух криками. Ему приказали кричать, вот он и кричал: "а-а-а"! – и шел, и снова кричал. Когда же наконец придет ответ от Томиэ! Скорее бы комиссия, устроиться бы ему денщиком или кочегаром на кипятильник. Маневры окончательно доконали его. Еще один марш-бросок с полной выкладкой, и он помрет. Проклятая стрельба. Хасидани ненавидит его за очки. Он белая ворона среди них. Все радуются его унижению. Хоть бы Кадзи посочувствовал. Ведь вовсе не обязательно было попадать в мишень с закрытыми глазами. Да и с завещанием этим! Мог бы хоть намекнуть, что все равно прочтут. Он не стал бы писать такое. Охара брел, опустив голову. На поляне поднял боевой патрон. Видно, унтер обронил. Охара, положив патрон на ладонь, долго рассматривал его. Маленькая, меньше мизинца пуля наповал убивает самого крепкого человека. Сколько людей погибло от такой вот пули! Почему же у Охары они ни за что но попадают в цель? Охара собирался уже бросить патрон, но вдруг вспомнил, что они на строгом учете. Необходимо заявить о находке. Охара спрятал патрон в карман кителя, но снова вытащил, зажал в ладони и вдруг подумал, что в этой находке есть особый смысл. Он должен был найти на поляне патрон, это судьба, рок. Охару всегда поджидает злой рок, вот и сейчас он подкараулил его. "Таким, как ты, лучше подохнуть!" – сказал ему Хасидани. Лежа в лазарете, он не раз вспоминал это. Он никчемный, ни на что не годный человек, не лучше ли ему самому покончить с собой? Война все равно доконает его. Лучше самому наложить на себя руки. Патрон все решит, в нем освобождение от горького позора. Охара спрятал его во внутренний карман кителя. Нечего беспокоиться, унтер вывернется, если у него потребуют отчета об израсходованных патронах. Ничего не случится, если этот патрон останется при нем. В казарме он его надежно спрячет. Этот патрон решит все. Смерть приблизилась, стала реальной. – – Ты последи за Охарой, – бросил Хасидани. – За такими собаками нужен глаз да глаз. – А что? – с притворным простодушием спросил Кадзи. – Деру дать может, вот что. Думаешь, меня устраивает ловить его и расстреливать как дезертира? Хасидани усмехнулся. Кадзи едва заметно покачал головой. Господин командир взвода ошибается. Кто убежит, так это Синдзе. А Охара может наложить на себя руки. Этому Хасидани есть о чем призадуматься. Каково ему будет, если в его взводе объявятся дезертир и самоубийца? Хасидани, разумеется, не лучше других унтер-офицеров, но и не хуже. А тут на его голову сразу свалятся два ЧП, считающиеся верхом позора для армии. Да, Кадзи должен что-то предпринять, чтобы Охару хоть на время оставили в покое. Кадзи понимал, что помочь им – и Охаре и Синдзе – может только он... В роще прогремел выстрел. Хасидани сжал винтовку. – Идут! На этот раз шесть косуль выскочили из рощи и, развернувшись веером, пошли к сопкам. Кадзи решил бить с колена, но густая трава мешала, и он выпрямился. Хасидани стрелял по ближней косуле. Кадзи целился в ту, что ушла дальше остальных. Выстрелили почти одновременно. Та, в которую бил унтер, упала с прыжка, косулю Кадзи будто подкосило, а вслед за ней покачнулась и упала еще одна. – Три?! Хасидани сорвался с места, Кадзи – за ним. Третья косуля еще барахталась, силясь встать. – Как же это ты? Сразу двух? – Хасидани не мог скрыть зависти. – Чистая случайность. – Ну и здорово! Вот бы взглянуть сейчас на рожу подпоручика! Да прикончи ты ее. Кадзи приставил винтовку почти под лопатку косуле и закрыл глаза.

22

Кадзи чистил винтовку, когда его позвали в канцелярию. – Бегом! – дежурный ухмыльнулся. – Свидание. Все лица повернулись к Кадзи. Свидание... Приказ о выступлении не произвел бы такого эффекта. Рука Кадзи замерла на полпути, он стоял, нелепо уставившись на дежурного. – А кто? – спросил унтер Сибата. Дежурный солдат сделал непристойный жест. Кадзи показалось, что он сейчас потеряет сознание. Приехать в такую даль! – Есть! Иду! Кадзи зачастил шомполом. Старайся, не оплошай! Смотри, какой замечательный день. – Бегом! – заорал Сибата. – Нечего прикидываться! Охара потянулся за шомполом. – Я дочищу. Беги. Кадзи протянул винтовку Охаре. – Рядовой второго разряда Кадзи идет в канцелярию! – доложил он Сибате. – Иди скорее, не то ее кто-нибудь утащит. – У-у, скотина! – простонал кто-то из старослужащих. – На границу забралась... Кадзи не мог скрыть волнения. Но куда она денется ночью? Тащиться в темноте на станцию тридцать километров? Не пойти ли поплакаться Хино, чтобы разрешил проводить ее? Коридор до канцелярии показался нестерпимо длинным. Сердце бешено колотилось где-то под самым горлом. В канцелярии Митико не было. Хино повернул к Кадзи жирное, улыбающееся лицо. – А, нарушитель нравственности! Но где же Митико? – По особому распоряжению рядовому второго разряда Кадзи разрешено до утренней поверки пользование комнатой в домике за казармой. Получай свою увольнительную. Кадзи стоял, не в силах поверить тому, что сказал подпоручик. Встретив Митико полчаса назад, Хино спросил, где же она думает остановиться. – Даме приехать в такую глушь крайне неосмотрительно, – галантно заметил он. – Мне бы только повидать его, больше ничего не нужно, – сказала Митико. – Я только за этим и приехала. – Обратный поезд будет завтра после полудня. Вы пойдете одна, ночью, пешком? – Я прошу разрешить свидание, пойду пешком. – О, вы смелая женщина. Так уж и быть, вы получите свидание, ночуйте здесь. Однако помните, мадам, что это делается в виде исключения. Воинские казармы – не гостиница. Вы можете подать дурной пример. Митико поблагодарила. Хино, вдыхая сладкий запах женщины, исходивший от этой солдатской жены, смотрел на нее сверху вниз, как повелитель, оказавший милость. Точно так же он смотрел теперь на Кадзи. – Свидание свиданием, – сказал унтер Исигуро, сидевший за другим столом, – но чтоб без глупостей. Чтоб ничего криминального не передавал! Не то завтра обыск учиню, раздену ее донага! Кадзи повернулся и вышел. Комната в домике за казармой принадлежала унтер-офицеру, посланному недавно на спецподготовку. Прежде чем взяться за ручку двери, Кадзи потрогал лицо, он сильно оброс. Нет, не неряшливость, просто не хватает времени побриться. Губы высохли и потрескались. Кожа на руках стала дубленой. Форма сорт второй, третий срок носки. Ни дать ни взять бродяга. И все это увидит Митико, увидит, как он опустился.

23

Митико улыбнулась, когда он открыл дверь, но тут же погрустнела. – Ну вот, я и приехала. Как ты себя чувствуешь? – Как ты решилась, в такую даль... Закрыв дверь, он прислушался к шороху за стеной, потом осторожно коснулся ее. – Очень тебе трудно? Кадзи покачал головой. – Ничего, привык... Вот сегодня охотились на косуль... – Кадзи посмотрел в окно. – Попросить мяса? – он снова взглянул на Митико, потом перевел взгляд на серые стены. – Теперь тепло, легче. А зимой досталось... Митико смотрела на его губы. – Ты вот приехала, а я ничего не могу для тебя сделать. Я рядовой второго разряда... – Повернись ко мне! – шепнула Митико. – Почему ты не смотришь на меня? – Я и смотрю на тебя. Нет, он не смотрел. Сжало сердце, он боялся, что оно выдавит слезы. Лучше не смотреть. Рядом с ним сидела женщина, которую он ни на один день не забывал. Живая, нежная. Знакомый, бесконечно родной запах. Как редко жизнь дарит такие минуты. – Не волнуйся, я все одолею, – он улыбнулся, – держусь отлично. Начальство злится, потому что не к чему придраться. Митико пододвинулась к нему. – Надолго тебя отпустили? – До завтра, до утра... Как и тогда. Когда отправляли... – Когда отправляли... – На ресницах Митико выступили слезы. Эта женщина принесла сюда свое переполненное любовью сердце, свое нежное тело, свои глаза. И слов она приготовила бесчисленное множество. Слова эти столько раз повторялись во время долгого пути. Сейчас они замерли на губах. – Рядовой второго разряда Саса принес обед господину командиру взвода Кадзи, – доложил Саса, внося две пиалы. Саса собственноручно приготовил мясо и суп на железной печурке. Одобрительно оглядывая Митико, Саса произнес: – Госпожа, эту косулю он подстрелил сегодня. Ешьте больше – сил прибавится. Верно я говорю, Кадзи? Кадзи улыбнулся. – Благодарю вас. Слышала, вы всегда заботитесь о муже, – приветливо ответила Митико. Саса замахал руками. – Ну, у новобранцев так уж водится – помогать друг другу. Иначе в армии долго не протянешь. Завидую я вашему мужу. Редкая женщина на такое решится, это уж точно. Митико хотелось сказать этому славному человеку что-нибудь очень хорошее, но она только улыбнулась. А Саса вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и протянул его Митико. – Мало времени, поэтому уж извините, что так нахально, с первого знакомства, с просьбой обращаюсь. Напишите, пожалуйста, моей жене, здесь вот адресок, пусть у вас поучится и приедет проведать муженька. Вы уж напишите, как знаете, пусть приедет на денек. Да подарки старослужащим пусть захватит... Было еще что-то, что он хотел сказать. Долго мялся, но, так ничего и не сказав, нехотя ушел. Явился Охара. Он вызвал Кадзи за дверь. – Посмотри, как я почистил винтовку. Кадзи поблагодарил его и предложил войти, но тот, опасаясь нагоняя взводного, стоял в дверях. Смущенно помолчав и помявшись, он наконец решился. – Кадзи, – сказал он, – тебе не трудно попросить жену, пусть сообщит моей, что то письмо я не по своей воле написал. Никак мне нельзя, чтобы она ушла из дому. Митико есть не стала. Не могла от волнения. Когда-то еще удастся встретиться. Кадзи ел молча, быстро, легко справился и с ее порцией. Митико покачала головой: – Не жуешь даже, так глотаешь. – Отвык здесь, некогда, – улыбнулся Кадзи. – В желудке зубы выросли. – Ты ешь так, словно за тобой кто-то гонится. Так точно. Беспрестанно гонятся. Служба, ученье, маневры, переклички, отбои. С утра до ночи гонятся. – Так точно, где поспел, там и съел. Это единственный выход. Кадзи отодвинул пустую пиалу. Вместе с посудой прихватил сигареты, печенье, которые привезла Митико и понес в казарму унтеру Сибате. Кадзи чувствовал, как из всех углов его провожают налитые злобой взгляды старослужащих. Что-то изменилось с тех пор, как он давеча чистил винтовку. – Тоже порядки. Тьфу! – сказал кто-то так, чтобы он слышал. – Где это видано, чтобы новобранец в отдельной комнате с женой миловался?! Ну и времена! "Понятно, что бесятся", – подумал Кадзи. – Пусть бы нас во вторую очередь пустили. Побратаемся, боевыми друзьями заделаемся, сигарету пополам делить будем и письма от нее вместе почитывать, а? Кадзи подошел к Ёсиде за одеялами: Хино разрешил: взять. – Ишь ты, одеяла, – усмехнулся Ёсида. – Ничего, не замерзнешь в обнимку-то с молодухой. Раз есть указание, Ёсида даст. Просто настроение испортить хочет. Но Кадзи надоело стоять в позе просителя. – Ничего, одним обойдусь. Он прошел к своей койке, снял одеяло. Ёсида спустил ноги на пол, совсем уже собравшись идти в каптерку, но поведение Кадзи его оскорбило. – Нет тебе одеяла, – бросил он. – А замерзнет – меня позови.

24

Им было бесконечно хорошо рядом, и все-таки что-то тяжелое и холодное стояло между ними, и это нельзя было отодвинуть. Объятия не давали забвенья. Известного только им двоим всепоглощающего забвенья. Кадзи никак не мог освободиться от гнетущего беспокойства. Завтрашняя разлука уже леденила его. Он вздрагивал при малейшем шорохе, опасаясь прихода кого-нибудь из офицеров, внутренне готовый к любой неожиданности. Это была не усталость, а скованность. Будто он был впервые с женщиной. Все случилось по-другому, иначе, чем он ожидал. Он твердил себе: надо забыть, что мы в казарме, надо забыть, ведь впереди только одна ночь. – Вот и свиделись... – шептала Митико. – Представляю, как удивится Ватараи, когда узнает, что я ездила к тебе. Все наведывается, расспрашивает... Кадзи прижался к Митико, зарылся лицом в ее волосы. – ...требует твои письма. Так я ему и показала их! Прикидываюсь, что не понимаю. Отвратительный тип! С таким видом разговаривает, будто в дезертирстве тебя подозревает... Кадзи глубоко вздохнул. – А если я действительно убегу? – Куда убежишь? – На ту сторону. – Нет, ты этого не сделаешь. – Митико улыбнулась. В лунном свете ее черные глаза засветились зелеными огоньками. – Ведь у тебя есть я. – Потом вдруг всхлипнула. – Кадзи, я все равно буду ждать. Подпоручик сказал, что ты здесь "заметная фигура", я так и думала, что они не оставят тебя в покое. Кадзи губами вытер ей слезы. – Никуда я не убегу. Слышишь? До последнего буду держаться. Ты не прав, Синдзе. Ты не испробовал все пути, ты хочешь выбрать самый легкий. Бежать только потому, что после истории с открытками тебе выписывают наряды вне очереди? Нет, Синдзе, что бы ты ни говорил, это малодушие, а не протест. Я не могу согласиться с тобой. – Не надо, Кадзи, – шепнула Митико, – возвращайся домой! Светало... За окном скрипели чьи-то шаги. Караульный. Скоро подъем. Кадзи поцеловал Митико. – Не спишь? В эту ночь они испили все: восторг, слезы, озарение. Пронзительная боль, боль желания по-прежнему сковывала тело, но в сердце пришла ясность. Руки Митико гладили Кадзи. Их пронизывала мольба и жалоба, что вот-вот, очень скоро им придется оторваться от любимого. – ...пошлют на фронт. Поэтому и свидание разрешили. – неожиданно прошептала Митико. Кадзи молча притянул ее к себе. Незачем посылать, фронт сам пожалует сюда. Он не прячет голову в песок, он все сознает. Пусть встреча с Митико будет для него последним приветом жизни. Жизнь больше не подарит им таких мгновений. Они оба понимали это. Надо удержать их любой ценой. Удержать вопреки всему. Если б взошло солнце, можно было бы увидеть ее всю, такой как хотелось запомнить. – Митико... Она поняла его молящий взгляд. Быстро, словно боясь потерять каждое мгновенье, она встала и подошла к окну. Она стояла нагая под белыми лучами рассвета, трепеща от нежной волны, зарождавшейся в теле. В безмерной тоске Кадзи подошел и встал рядом. Он опустился перед ней на колени и прижался к ней лицом. Может, так в последний раз. Правда, женщине этого не говорят. Митико вдруг заплакала. Дрожа, обняв голову Кадзи и осыпая ее поцелуями. Вместе с рассветом приближался конец. Конец любви. Потому что любовь – это два человека, а с рассветом она снова останется одна. – Что тебе отдать?! – всхлипнула Митико. – Возьми, возьми! Но у меня ничего нет! Задыхаясь, Кадзи покачал головой. Он ничего не хочет. Ее объятия возвращают ему жизнь. Только это.

25

Вместе с утренней перекличкой солдаты утрачивают свою свободу. Безликую, мертвую свободу темного, как болото, сна. А в это утро Кадзи утратил радостную свободу, дарованную Митико. – Фехтование на карабинах, всей ротой! – скомандовал дежурный офицер. Унтер Сибата, глянув на Кадзи, съязвил: – У нас тут у одного ноги подкашиваются. – Еще бы, всю ночь в атаку ходить, – откликнулся кто-то из старослужащих. Кадзи знал, что ему не простят. Еще не то придется вытерпеть. Он молча надевал фехтовальный костюм. – Ну что, сразимся? – предложил Сибата и, не дожидаясь, пока Кадзи встанет в позицию, сделал первый выпад. Кадзи покачнулся. Кругом засмеялись. – В атаку ходить мастер, а обороняться его не учили. Новобранцы сражались друг с другом, и только Кадзи окружили старослужащие. Разумеется, это было не случайно. Хасидани сделал вид, что ничего не замечает. Сквозь маску Кадзи видел их не предвещающие добра улыбки. Судя по всему, они готовились к серьезному бою. Что ж, он готов. Кадзи встал в позицию. Не давала покоя мысль о Митико, которая сейчас в комнате за казармой собирается домой. Хино обещал распорядиться, чтобы ее отвезли на станцию. Конечно, сегодня Кадзи не в форме, он не сомкнул глаз, и это сказывается. Раз, другой отбил выпад Сибаты и почувствовал, что ноги не слушаются. Он тут же получил прямой удар в грудь. – Ну что, Кадзи, это потруднее, чем миловаться с женой? – не отставал Ёсида. – Давай-ка я тебя научу! – Сибата отвел карабин. Воспользовавшись остановкой, Ёсида нанес явно запрещенный удар. Кадзи пошатнулся и тут же получил второй, нанесенный уже по всем правилам. Ах, вот вы как! – Прошу еще раз. – И сам не узнал своего голоса. Мышцы напряглись, грудь дышала легко. Кадзи перешел в наступление. Я не могу быть побитым тобой, Ёсида. Да и тобой, Сибата, тоже. Не могу дать себя победить сволочам, я помню ваши ремни, твой, Ёсида, и твой тоже, Сибата. Давайте-ка один на один. Так будет честно! Расстояние между ними уменьшалось. Ёсида отступал. Подойдя почти вплотную, Кадзи отбил карабин Ёсиды и нанес противнику сокрушительный удар в грудь. Точно по форме. Теперь Ёсида боролся за свой престиж. Ефрейтор не может уступить новобранцу. Кадзи решил экономить силы. Отступая, он забирал влево, рассчитывая, сманеврировав, развернуться и застичь Ёсиду врасплох. Ёсида завалил карабин – значит, легко будет дать сверху. Тут он споткнулся, успел еще парировать длинный удар Ёсиды, но упал, получив подножку. Кто-то ударил его карабином плашмя по спине. Кадзи вскочил. За одной маской в улыбке скалились зубы. Кадзи чутьем угадал, кто ему подставил подножку и с ходу нанес удар. – Прошу прощения! Противник полетел с ног. Это был настоящий таран. Один за другим, не давая Кадзи передохнуть, на него наседали старослужащие. Кадзи, рассвирепев, как тигр, бил всех без разбора. В этой бешеной схватке Кадзи ощутил внезапное освобождение. Он бил, колол, отражал удары прикладом и возвращал их. – Даешь, Кадзи! – услышал он за спиной. – Если так пойдет дело, станешь чемпионом полка. Сразимся? Все отступили. Это был унтер Сога. – Сразимся? Он стал в позицию. Кадзи тяжело дышал. Ноги подкашивать. Сога был невозмутим. Он наступал уверенно и спокойно. Он подавлял Кадзи. Кадзи начал задыхаться. Отступил, чтобы передохнуть. Опять отступил. – Не отступать! – приказал Сога. – Отступая, не побьешь. Вперед! Кадзи остановился. Сделав шаг назад, Сога открыл грудь. – Вот сюда! Давай! Но карабин Кадзи отбили. Почти в ту же секунду он получил удар, подался назад. Видно, он слишком запрокинул голову – удар пришелся в горло. Кадзи упал на колени, пытался еще встать, но потерял сознание. -Принесите ему воды, – бросил Сога и повернулся к старослужащим: – Позор! Один новобранец всю команду разделал. Кончать фехтование! – приказал он. Кадзи пришел в себя, приподнялся. – Сделай на горло холодный компресс, – посоветовал Сога. – Одышки у тебя нет, обойдется. Рассчитывай движение, особенно при коротких ударах. Митико еще издали увидела, как плохо выглядит Кадзи – него позеленело лицо. Он пришел как был, в нагруднике. – Я не могу тебя проводить, Митико. Сейчас будет построение. Он хотел сказать это как можно более спокойным, беззаботным тоном, но ничего не получилось. Из горла вырвался хрип. – Мне уходить? Уже? – Митико с силой потянула его к себе за ремень нагрудника, потом отпустила. – Уходи скорее, не могу!.. Спасибо, что приехала, – прохрипел Кадзи. – Не будем прощаться, хорошо?

26

– Еще чуть-чуть и остался бы инвалидом, – сказал врач дежурному по четвертой роте унтер-офицеру Исигуро, показывая на Кадзи. – Даю ему освобождение. Исигуро хотел было так и записать, но Кадзи попросил разрешения обратиться. – Господин врач, я не прошу освобождения, с меня достаточно лекарства. – Откуда такой ретивый новобранец выискался! – засмеялся врач. – Ему не нужно освобождения от учений – слыхали? Видать, повышения вне очереди ждешь? Кадзи подумал, что сейчас ему никак нельзя получать освобождение. В обычное время это предел мечты. Но только не сейчас. Получить освобождение после свидания с женой – значит выставить себя на смех. Терпеть насмешки, видеть, как они скалят зубы... Врач отпустил его, предупредив, что горло надо беречь. Кадзи поднялся и поклонился. Какой толк от предупреждений? Ведь теперь старослужащие станут на каждых занятиях но штыковому бою метить ему в горло. Исигуро даже высказал Кадзи притворное участие. – Доложу командиру роты о твоем ранении. А также с том, что ты не взял освобождения и остался в строю. Кадзи и не думал верить этому фальшивому сочувствию Просто Сога – давнишний соперник Исигуро, и если капитану доложить под настроение, что от его удара придется списывать новобранца в инвалидную команду, Соге нечего надеяться на повышение...