Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 43 страниц)

14

Деревья обнажились, ветер гонял по асфальту ворохи сухой листвы, и та, словно сговорившись, устилала собой края улицы у сточных канавок. Японцы, населявшие город, находились в какой-то прострации, в каком-то молчаливом оцепенении. Но жизнь шла своим чередом, и жить было надо... Первым делом японцы обменяли у китайцев свою мебель на зерно. Если китаец на тощей кляче появлялся в японском квартале и принимался гнусавить: "Нет ли чего продать, госпожа хороший? Нет ли вещь?" – то непременно отправлялся отсюда с полной телегой шкафов и столов, радуясь, что заполучил мебель почти даром. Еще бы, японцы, которые, как ему казалось, жили по-королевски, теперь без них ноги протянут. И стоило ему только сказать: "Дорого, госпожа, уступи",– как японка поспешно говорила: "Ладно, что ж поделать, бери за свою цену". Такая же участь постигла Ясуко и Митико. Расставаясь с трюмо и письменным столом, за которые они держались с редким упорством, Ясуко сказала Митико: – Что ж делать, ведь китаец видит наше положение. А китаец, вытащив пачку военных ассигнаций, несколько раз пересчитал их и попросил дать ему квитанцию, а то еще не поверят, что купил, подумают – украл. Митико написала расписку. Китаец восторженно всплеснул руками: у японцев и женщины образованные, а вот русские даже читать иероглифы не могут. Как же они войну выиграли? Ума не приложу! Потом широко осклабился и сказал: – Одежда новый есть? Японский мужской костюм? Плачу много-много. Это были самые выгодные для продажи вещи. Советские солдаты и офицеры с удовольствием покупали новые японские костюмы, денег у них было много, и платили они хорошо. – Нет! – решительно качнула головой Митико.– Голой останусь, а его костюмы не трону! Сначала она вообще не хотела ничего продавать из вещей Кадзи, но письменный стол и шкаф все же ушли из дому. Может, и дальше придется кое-что продать, но одежду – ни за что! Одежда хранила запах Кадзи, и Митико не могла с ней расстаться. Жизнь в городе налаживалась. Русское военное командование, очевидно, принимало необходимые меры к ликвидации беспорядков, которые раньше возникали чуть ли не каждый день. Но опасность появилась вдруг с другого конца. В городе начались ночные грабежи. Этим стали заниматься те, кто, избежав плена, пытался пробиться на родину и временно оседал в небольших городках. Средств к существованию у них не было, и они жили грабежами. По ночам они вламывались в дома своих соотечественников и, если встречали сопротивление, не задумываясь, приканчивали хозяев. И это еще не самое худшее. Встречались и такие, что под разными предлогами навещали хозяев и днем. Находиться на улице стало безопаснее, чем дома... Однажды такая банда нагрянула в общежитие "Бякурансо" днем. Заявив, что в пансионе спрятано оружие, бандиты решили начать "обыск". Их было шестеро. Держались они нагло, вызывающе. Один из них был одет в форму отряда охраны порядка. Тамае – приятельница Митико и Ясуко – наотрез отказалась впустить бандитов в свою комнату. – Вы совсем не те, за кого себя выдаете! – кричала она.– Я не открою вам дверь! Ее попытались оттолкнуть, но она вцепилась в дверную ручку и продолжала кричать. – Принесите соответствующий ордер! Иначе ни за что не пущу! Сопротивление Тамае придало женщинам смелости. Все начали кричать, шум стал слышен на улице. Тогда бандиты схватили Тамае и потащили к выходу. – Завтра приедете за ней в Управление общественного порядка,– ухмыляясь, бросил один... К вечеру следующего дня Тамае вернулась сама. Она была совершенно разбитой. Ее, видно, бандиты насиловали всей группой. Женщины с ужасом смотрели на свою товарку. – Ну чего уставились! – набросилась Тэмае на подруг.– Благодаря мне вы остались нетронутыми. Одна из женщин сказала Тамае: – Может, стоит сообщить в Управление охраны? Ты же знаешь, где они живут. – Знаешь! – злобно повторила Тамае.– Честь теперь не вернешь. Да и кому мы нужны, чтобы заботиться о нас? Себе же яму выроем. Нет, с меня хватит... Бандиты больше не появлялись, но Тамае стала с того дня совсем другой, она пошла по рукам. Правда, сама жизнь толкала женщин на скользкий путь. Очень трудно им жилось, а те, кто продавал свое тело, нужды не знали. Проституцией стали заниматься многие японки. Тамае стала и питаться и одеваться в пансионе лучше всех. Она расцвела на глазах и держалась заносчиво. Подруги, вначале жалевшие Тамае, стали относиться к ней с явной неприязнью. Это сделало женщину еще более заносчивой и замкнутой. Ясуко не раз пыталась поговорить по душам с Тамае, но у нее ничего не получилось. Та шла своей дорогой. В тот день после обеда Митико пошла к "тете" в столовую со своими часиками, надеясь обменять их на несколько килограммов гаоляна. "Тетя" охотно занималась такими сделками и, как говорили, уже сколотила на спекуляциях приличный капитал. Когда Митико пришла, она шушукалась о чем-то с Тамае. "Тетя" взглянула на Митико, Тамае тоже повернулась в ее сторону. Митико сама удивилась, как быстро вырастает между людьми стена отчуждения. Она слабо улыбнулась, теряясь под пристальным взглядом Тамае, и протянула часы. – Продаешь?– неестественно мягко спросила Тамае.– Не продавай. Если нужны деньги, я одолжу. А могу и так дать. Но ты же так не возьмешь. Митико улыбнулась и покачала головой. – Не беспокойся, я как-нибудь выкручусь... – Ах да, я забыла,– в глазах Тамае блеснули два уголька,– разве ты можешь взять мои грязные деньги?! Все ждешь своего Кадзи и поэтому живешь, как монахиня. Но зря все это. Его и в живых-то давно нет. Вон спроси русских, вся Квантунская армия перебита! У Митико даже дыханье оборвалось. – Зачем ты так говоришь? Разве я что-нибудь сделала тебе плохое? Тамае на секунду растерялась, но тут же снова вспыхнула: – Вы все осуждаете меня, а сами завидуете. Да, да, слюни глотаете от зависти. Приди сюда вечером и понаблюдай, какими глазами на меня смотрят, когда я одна ем белый рис. Я, дура, сперва стеснялась, но теперь хватит! Всех клиентов сюда водить буду, и русских тоже. И пусть только попробуют мне что-нибудь сказать! А вы, тетя, с сегодняшнего вечера варите мне только белый рис. "Тетя" смущенно взглянула на обеих женщин. – Что бы ты, Тамае, ни ела, ни завидовать, ни презирать тебя я не стану,– спокойно, но твердо сказала Митико.– А что касается твоей жизни, мне кажется, ты просто совершаешь ошибку. – Ошибку? – позеленев от злости, сказала Тамае.– А тот, кто понапрасну ждет покойника, не совершает ошибку? Вон на нашей улице одна тетенька торгует пирожками. Она называет их Нэгиити, по имени своего погибшего сынка. Почему бы и тебе не стать с ней рядом и не продавать, скажем, печенье Кадзи. Ты бы бойко торговала. Митико бегом бросилась из столовой. Она, конечно, понимала, что злость Тамае – не что иное, как осуждение себя самой, и прощала несчастную, и в то же время ее возмущало хамство подруги, которая так зло насмехалась над ее горем. – Ты, девочка, переборщила,– укоризненно сказала "тетя" Тамае, с закушенными губами смотревшей вслед Митико.

15

– Может, вы знаете, что стало с частью на восточной границе? – Этот вопрос Митико неизменно задавала каждому вернувшемуся из армии. После разговора с Тамае она никак не могла успокоиться. – Нет, не знаю. – Что с ней стало? Да кто же может это сказать... – Право, не знаю, ведь в том районе шли настоящие бои... – Не слышал, но, видно, они все погибли. Большинство отвечало именно так. Отвечали хмуро, неохотно. Более доброжелательные люди говорили: – Возможно, он попал в плен. Тогда ему не миновать Сибири и, если он переживет тамошнюю зиму, очень может быть, что и вернется. Итак, ничего определенного. Но Митико не падала духом, а продолжала поиски... – Ты что, сегодня опять отправляешься? – спросила ее как-то Ясуко.– А может, со мной пойдешь? Я хочу отыскать в городе какое-нибудь дело. Неужели мы не докажем Тамае, что женщине можно прожить честно? – Конечно, конечно. Но дай мне только последний раз сходить... Сегодня... Митико сказали, что из-под Дуньаня, одолев невероятно тяжелый путь, пришел какой-то мужчина и что сейчас он лежит больной. Дуньань, кажется, расположен западнее тех мест, где был Кадзи, но, может быть, он относится к тому же военному округу, подумала Митико и решила навестить пришельца. Когда Ясуко вернулась в пансион, Митико сидела у шкафа. У нее на коленях лежал мужской костюм, а на нем в бумаге – несколько черепков. – Что это у тебя? – Это он разбил, когда уходил. То были черепки стенного блюда, купленного в день их свадьбы. Как радостно было им тогда! – Когда он вернется, я скажу ему: помнишь, ты, уходя, разбил блюдо, я сберегла осколки, поэтому ты и вернулся... – Узнала что-нибудь? – Кажется, надежды нет никакой. Человек тот рассказал Митико, что несколько солдат пробирались вместе на родину, но на них напали китайцы. Среди убитых был мужчина, которого звали не то Кадзи, не то Кадзии. Это был очень решительный человек, лет около тридцати. Приметы сходились, а когда Митико услышала, что этот человек и великолепно стрелял, она совсем приуныла. – И вы слышали, как его называли Кадзи? – Или Кадзи, или Кадзии, кажется так. В него выстрелили, он упал, а мне удалось убежать... Митико не помнила, как вышла на улицу. Среди тысяч солдат у Кадзи могли быть, конечно, тезки. И приметы могли совпасть. Разве можно доверять памяти больного? Но надежда все-таки постепенно угасала... – Не верю,– нарочито весело сказала Ясуко.– Твой Кадзи жив, вот увидишь! Но Митико, словно привинченная к стулу, не двигалась, она боялась разрыдаться. Несколько секунд Ясуко молча смотрела на подругу, потом твердо сказала: – Человек, вынесший жандармские пытки, одолеет все. А мы с завтрашнего дня будем ходить в город и торговать. Правда, пока торгуют больше мужчины. Они продают кимоно с рук. Китайцы охотно берут кимоно. И вот что я придумала: у нас-то этих кимоно мало, так мы будем брать одежду у богатых дам на комиссию. Ведь знатным дамам стыдно выйти на улицу, а жить все-таки надо, вот мы и будем брать с них комиссионные, десять или пятнадцать процентов. Хорошо я придумала? – Хорошо. – Ты положись на меня. Я с несколькими дамами уже договорилась. Воспоминания воспоминаниями, а жизнь идет своим чередом. – Спасибо тебе, Ясуко. Дрожащими руками Митико завернула в бумагу осколки блюда. Да, жизнь продолжается...

16

Ясуко своевременно приняла решение о торговле. Пока на улице торговали одни мужчины да старухи. Так что молоденькие, миловидные женщины привлекали всеобщее внимание. Торговля пошла успешно, богатые кимоно продавались хорошо. Подругам даже завидовали. Покупателями были в основном китайцы, причем не только перекупщики, но и приезжие крестьяне из окрестных деревень. Иногда кимоно покупали советские офицеры. Эти даже не торговались, давали столько, сколько запрашивали. И, разумеется, офицеры покупали только у Ясуко и Митико. С каждым днем число уличных торговцев увеличивалось, в центре города образовалась настоящая толкучка. Ясно, что на таком рынке не обходилось без различного рода инцидентов. У вещей не существовало устойчивой цены, каждый понимал, что люди дошли до ручки, поэтому многие вещи приобретались за бесценок. Впрочем, это, может, было и справедливо. Времена японского господства прошли, и японцы теперь получали по заслугам. Пусть скажут спасибо, что ноги не протянули. Случались неприятности. Иногда неприязнь китайцев выливалась в странную форму. На толкучке несколько мужчин подходили к продавцу. Один брал в руки кимоно, разглядывал вещь, спрашивал о цене, потом передавал кимоно другому, потом возвращал, опять брал то одно, то другое... В результате два или три кимоно исчезали. Заметив пропажу, японец требовал объяснений, и тут начинался скандал. Китаец бил себя кулаками в грудь и, брызгая слюной, до хрипоты доказывал свою невиновность. – Нет, вы послушайте, он говорит, что это я украл! Тогда отправляйте меня в тюрьму. Но если ты ошибся?.. О, тогда тебя придется вести туда! Японец, боясь разрастающегося скандала, старается его замять. – Хорошо, хорошо. Верно, я ошибся, извините. Однажды к Ясуко и Митико подошел молодой китаец. Лицо открытое, приветливое. Он купил одно кимоно, но взял два, заявив, что за второе тоже заплатил. Сначала женщины на ломаном китайском языке пытались ему объяснить, что получили деньги только за одно, но китаец стоял на своем. Тогда, выйдя из себя, Ясуко закричала по-японски. – Вы врете! Сколько стоит второе? Сколько вы за него заплатили? Но китаец, собрав соотечественников, без тени смущения заявил: – Я купил это кимоно у другого продавца. Как же его уличить во лжи? К каждому кимоно подруги прикрепляли свою бумажную метку, но китаец, видно, ловко снял ее. Но женщины упрямо стояли на своем, ведь кимоно было чужое, и они не могли его так просто отдать. Вдруг кимоно сорвалось с плеча "покупателя" и полетело к продавщицам. Рядом с женщинами вырос советский офицер, бывший здесь на голову выше всех остальных мужчин. – Так нельзя, нельзя,– сказал он.– Я. все время наблюдал за вами. Женщины говорят правду. А ты лучше проваливай отсюда! Но китаец, выпятив грудь, набросился на него. – Не вмешивайтесь, когда вас не просят, господин капитан! Это не ваше дело. И вообще почему вы защищаете японцев, которые нас угнетали? – Вы бы шли домой,– смущенно улыбаясь, сказал офицер подругам,– сегодня у вас день неудачный... Ясуко и Митико поняли, что офицер к ним расположен добродушно и что он предлагает им уйти. Они ушли. – Прямо зло берет! Завтра же все кимоно привяжу одно к другому. А наши-то словно воды в рот набрали. Каждый только о себе думает. До других дела нет,– с обидой в голосе сказала Ясуко по дороге домой. – А не попросить ли Окидзиму стать нашим компаньоном? Окидзима пробавлялся, торгуя на перекрестке сигаретами. Он оптом закупал табак и дома сам набивал сигареты.

17

– Митико, вы узнаете вон того человека? Окидзима показал на коренастого мужчину, который торговал с лотка табаком и земляными орехами. Он заискивающе улыбался каждому китайцу, но во всех его движениях сквозила какая-то настороженность. Митико посмотрела в сторону торговца, и лицо ее приняло суровое выражение. В торговце она узнала Окадзаки. – Интересно, когда же он из Лаохулина выехал? – Наверно, сразу после того, как пришли русские. Сначала, видно, отсиживался где-нибудь. Неровен час, мог китайцев встретить, что работали на рудниках. Но все время в норе не будешь сидеть. Вот и выполз потихонечку. Видите, как пес трясется. Кто бы додумал, что этот человек был грозой рудника! События двухлетней давности внезапно встали в памяти. Если бы этот тип не сфабриковал в свое время дело о побеге спецрабочих, Кадзи не попал бы в жандармерию и не был бы лишен брони. Митико не могла спокойно смотреть на Окадзаки и отвернулась. Подлец... Но вот Окадзаки посмотрел в их сторону, он узнал Митико. Сначала его глаза, состоявшие на три четверти из белков, взглянули на нее злобно, но уже через секунду круглое лицо Окадзаки расплылось в улыбке и он совершенно преобразился. – О-о, кого я вижу! Здравствуйте! Окадзаки подошел ближе. Митико взглянула на него холодно. – Рад видеть вас живой и здоровой. Кстати, а где ваш супруг? Еще хватает нахальства спрашивать! – Еще не вернулся,– коротко ответила Митико. – Жаль! – Окадзаки сочувственно улыбнулся. Эта улыбка сначала возмутила Митико, но в то же время она подумала: а не мучает ли Окадзаки совесть? Ведь это тоже может быть. Но Митико ошибалась. Окадзаки дрожал за свою шкуру. И все же его сочувствие было не совсем притворным. Пусть все его считают человеком грубым и жестоким, но ему доступны и другие, человеческие чувства, в том числе и участие. Война, на которую он возлагал большие надежды и в победном исходе которой не сомневался, окончилась крахом и выбила его из седла. Вот и ему пришлось надеть другую личину – нет, он никого не хочет обманывать, просто иначе нельзя выжить. Поражение в войне, общие трудности и неудачи заставили его забыть прошлое и тот удар, какой он нанес Митико и Кадзи. Все встало вверх дном, беда настигла всех, надо все забыть. Вот что говорило его лицо, обращенное к Митико. Митико не сдавалась. Она продолжала смотреть на него холодными глазами. – Но я думаю, что Кадзи вернется. И вас он, вероятно, не забыл...– сказала она. Глаза у Окадзаки боязливо забегали по сторонам. Его испугала не столько злопамятность этой женщины, сколько то, что история с казнью в Лаохулине, казалось, навеки похороненная, может всплыть. Тогда ему, разумеется, не сносить головы. Вообще-то Окадзаки повезло: незадолго до конца войны его перевели в глушь, на заброшенный рудник, и поэтому его миновала справедливое возмездие со стороны китайских рабочих. – Ну что, понял? – вступил в разговор Окидзима.– Вот вернется Кадзи, а ты знаешь, он парень прямой и честный – выволочет на свет то злосчастное дело, и тогда тебе несдобровать. А не вернется – тебя все равно будут всю жизнь проклинать. – Проклинать? Но почему же?.. Глаза его снова растерянно забегали. – Я ведь ничего... Я ведь только... я уже давно хотел вам рассказать... – Ладно, не изворачивайся! – резко сказал Окидзима.– Уж не думаешь ли ты извинениями добиться прощения Митико? – Нет, нет,– замахала руками Митико,– мне не нужны его извинения. Разве этим можно что-нибудь исправить? Кадзи нет, а он все-таки живет... – Какая это жизнь? – горько усмехнулся Окадзаки.– Живу из милости у своего бывшего подчиненного. Окидзима меня поймет, он в таком же положении. Но скажу честно, когда рудники заняли красные, я об одном подумал: как жаль, что с нами нет Кадзи! Как он нужен был тогда! Вот клянусь, что так думал! Еще заискивает! Митико трясло от возмущения, но ей хотелось выслушать Окадзаки до конца. Окадзаки хотел что-то рассказать, но тут перед его лотком остановились несколько мальчишек и бывший контролер рудника опрометью бросился к ним. – Ему тоже, видно, досталось...– пробормотал Окидзима. Митико безучастно смотрела на сухие листья, гонимые по улице ветром. – А вы знаете, хорошо, что Кадзи не было тогда на рудниках. Еще неизвестно, как бы отнеслись к нему русские. Ведь он такой несдержанный... – А он везде был бы несдержанный. Рудник тут ни при чем. Забыв, зачем она пришла к Окидзиме, Митико молча стояла, подставив лицо северному ветру. Пройдет еще месяц и настанет зима, тогда на возвращение Кадзи никаких надежд не останется. – Сколько мужчина может пройти за день? – спросила она, ни к кому не обращаясь.– Километров двадцать? Митико стала загибать пальцы. Она считала, сколько осталось до наступления зимы. – За сто дней две тысячи километров. А потом... смерть. Окидзима посмотрел на ее дрожащие плечи. – Митико, хотите я куплю вам пирожков вон у той старушки? – А-а, это та самая... На тротуаре через дорогу сидела старуха, похожая на расползшуюся от времени гипсовую скульптуру. Она торговала пирожками Нэгиити, о которых говорила Тамае. – Я сама куплю. Митико стремительно перешла дорогу. Старуха подняла голову и увидела заплаканное лицо. – Что с вами? – Мне, бабушка, посоветовали тоже торговать печеньем.– Быстрым движением Митико смахнула слезы.– Дайте четыре штуки. "Ясуко, верно, не рассердится, что я роскошничаю,– подумала Митико.– Ведь нельзя равнодушно смотреть на эту несчастную старуху..."

18

Окидзиме уже дважды предлагали бросить торговлю и заняться делами посущественнее. Его хотел привлечь в свои ряды местный "Союз японцев". Им нужен был человек, свободно владеющий китайским языком. Но Окидзима отказывался. Он не возражал против деятельности союза, направленной на скорейшее возвращение японцев на родину, но ему не улыбалось быть безропотной пешкой в руках финансовых заправил союза, заботящихся прежде всего о собственной выгоде. Если бы эти толстосумы пожертвовали собственными капиталами ради поддержки собратьев, он бы еще мог согласиться, а так... Другое предложение исходило от некоего господина Ното, до сих пор совершенно неизвестного Окидзиме. Явившись к нему домой, этот человек обстоятельно изложил Окидзиме свою идею создания демократической японской организации, призванной сотрудничать с городскими властями. Господину Ното для осуществления своих планов тоже был необходим человек, хорошо знающий китайский. Такая откровенность на Окидзиму произвела благоприятное впечатление. Оказывается, господин Ното прослужил всю войну в одной из фирм компании, где работал Окидзима, причем больше двух лет просидел в тюрьме. "Ловко! – подумал Окидзима.– Сидел и все же не остался без места. Значит, парень не промах". – А вы считаете меня демократическим элементом? – с улыбкой спросил Окидзима. Господин Ното поспешил успокоить его: – А таким редискам больше доверия. – Редискам? – Да, к тем, кто лишь сверху красный. Я ведь знаю, за что вас перевели на маленький рудничок, а вашего приятеля отправили в солдаты. – Он-то, наверно, стал настоящим красным, а я действительно редиска. Но меня, очевидно, уже не переделаешь, вечно стою на перепутье. – Но ведь все японцы такие. Если подходить строго, надо брать только политзаключенных. Но это не годится! Нужно создать свою демократическую организацию, пробудить гражданское сознание японцев, а то все уже забыли, что это такое. А местные тузы только и ждут, когда сюда гоминдановцы пожалуют. Тогда русским придется убраться. А что изменится? Ничего. – А если начнется гражданская война, что тогда с японцами станет? – спросил Окидзима. – Все будет зависеть от того, на чьей стороне они окажутся. – Выбирать-то смогут немногие, а остальные просто будут чего-то ждать. А что в том толку? Надо скорее вернуться на родину, вернуться во что бы то ни стало. По мне любая власть, только бы домой добраться. Вот и вся демократия! Окидзима с минуту помолчал, следя за выражением лица Ното. – Я считаю, что не следует безоговорочно идти на поводу у масс. Но в городе только и ждут прихода гоминдановцев. Рассуждают просто: с красным Китаем и Советами договориться не так-то просто, а с чанкайшистами Япония в два счета поладит. Тогда, мол, и домой поедем. И вдруг при таких настроениях мы начинаем движение с других позиций! Что мы можем им дать – призрачную надежду на скорый отъезд? А если дело не выгорит, тогда что? Предположим, нас кто-то поддержит. Японцы – народ очень пассивный и идут туда, куда ветер дует. Но сколько может это длиться? Вы скажете, пока красный Китай удержит власть. Но если начнется гражданская война, город будет все время переходить из рук в руки. И каждый раз, когда его будут занимать гоминдановцы, нам придется бежать отсюда и возвращаться, когда Народная армия будет брать его обратно. Кто же станет с нами считаться? Мы только поставим себя в дурацкое положение. – Но ведь вы не отвергаете иную возможность? – Революция, милый, не справочник, чтоб открыть такую-то страницу и найти нужный ответ. Нам сейчас очень трудно, японцы ведь никогда не были в таком сложном положении. Прощаясь, Ното добавил: – Если все же надумаете что-либо предпринять, так уж лучше к нам, чем в "Союз японцев". Пока нас очень мало, мы даже своей газеты еще не имеем, но... – Во всяком случае,– перебил собеседника Окидзима,– я не забуду вашего предложения. "Будь на моем месте Кадзи, он без особых размышлений пошел бы за Ното",– подумал Окидзима, поглощая вместе с Митико пирожки Нэгиити. Но Кадзи все-таки не так "запачкан", как он. Человек, участвовавший в качестве переводчика в карательных "чистках деревень", не может корчить из себя демократа. Конечно, нельзя без конца ставить в вину себе прошлое, но как утихомирить совесть? А что проку в том, что он себя постоянно гложет? И все-таки как можно забыть, что он перевел приказ и несчастный китаец был закопан живьем в землю, а сынишка под дулом винтовки утаптывал эту землю... Да, тут надо иметь стальные нервы. – А вот Кадзи, пожалуй, купил своим поступком право называться человеком,– словно самому себе сказал Окидзима.– Он не стоял сложа руки, он действовал и потом тяжкой мукой искупил свою вину. Откуда было знать Окидзиме, что после этого Кадзи все время накапливал преступления? Сейчас Окидзима чувствовал между собой и Кадзи зияющую пропасть. – Выходит, что нам не остается ничего другого, как заделаться уличными торговцами.– Окидзима улыбнулся и добавил:– Так что, берите меня в свою компанию. Митико понимала, что гнетет Окидзиму, и жалела его. Но она была рада, что Окидзима согласился торговать вместе с ними. Все-таки хорошо, когда рядом есть мужчина. С Окидзимой торговля пошла бойчее. Окидзима ничего не смыслил в кимоно, но зато он прекрасно знал китайский и пускался в такую болтовню, что покупатели китайцы диву давались. Так что на долю Митико и Ясуко оставалось только мило улыбаться. В те дни, когда выручка была приличной, все трое отправлялись кушать пирожки Нэгиити. Но беда всегда ходит невдалеке. И в этот день торговля шла хорошо, и никто не думал, что вот-вот разразится несчастье.

19

– Почему вы так успешно торгуете, в чем секрет? – поинтересовалась как-то стоявшая рядом с ними пожилая женщина. – А в том, что со мной всегда две красавицы,– улыбнулся Окидзима. Тут к ним подошел высокий мужчина в черном костюме и, взглянув на Митико, спросил: – Узнаете? Митико не сразу вспомнила подошедшего человека. Это был доктор Се из Лаохулинской амбулатории, где она несколько месяцев работала после мобилизации Кадзи. – О, господин Се! – с улыбкой воскликнул Окидзима. – Да, это я. А что, Кадзи вернулся? – Нет еще.– Митико подняла глаза на Се.– А вы, доктор, каким образом здесь оказались? – Да вот городские власти пригласили меня в здешнюю больницу. А не пойти ли нам куда-нибудь выпить чаю? – Вы идите,– сказал Окидзима, обращаясь к женщинам,– а я еще поторгую. – Да? – Ясуко радостно улыбнулась. – Осталось всего два кимоно,– сказала Митико.– Вы уж постойте, а мы вас потом угостим пампушками. И обе женщины, взяв под руки Се, ушли. Не успели они скрыться из виду, как перед Окидзимой выросли три бойца из Отряда охраны общественного порядка. – Ты Окидзима? – Да. – Пошли. – А в чем дело? – Ты знаешь человека по имени Окадзаки? – Знаю. – Пошли. Надо кое-что выяснить. Окидзиму охватило тревожное предчувствие. Верно, Окадзаки задержан. Если по поводу того дела – быстро не вернешься. Еще, чего доброго, привлекут за соучастие... Два непроданных кимоно Окидзима поручил женщине, торговавшей рядом с ними. – Когда девушки придут, передайте, чтоб скоро меня не ждали. Когда Митико с Ясуко вернулись, этой женщины, разумеется, и след простыл, а стоявший на ее месте незнакомый мужчина сказал: – Пришли солдаты из Отряда охраны порядка и увели его. Кимоно он оставил здесь одной женщине... – А где эта женщина? – Не знаю, куда-то ушла. Митико и Ясуко поспешили в Управление охраны. – Вы родные тех нехороших японцев? – холодно осведомился человек в форме. По его строгому лицу можно было догадаться, что тут пустяками не занимаются... Женщина, которой Окидзима отдал кимоно, не показывалась три дня. На четвертый, когда ее наконец отыскали, она сослалась на болезнь. – Я болела и попросила одного знакомого передать вам кимоно. Но он не смог этого сделать и попросил кого-то еще... А тот куда-то исчез... – Не врите! У Ясуко было такое грозное лицо, что, казалось, вот-вот она влепит пощечину: – Умнее ничего не могла придумать, даром три дня думала! Меня не касается, кто куда исчез. Изволь возместить стоимость! – Ну, разумеется, я это сделаю... Но она этого не сделала. Изменилась жизнь, изменились люди. Теперь никто не мог поручиться за порядочность своего соотечественника. И пришлось Митико продать костюм Кадзи, чтобы вернуть стоимость одежды тем, у кого она взяла, эти кимоно на комиссию. Костюм Митико продала доктору Се; тому было неприятно покупать костюм Кадзи, но он догадался, что Митико находится в затруднительном положении. – Я хотела попросить вас еще об одном,– смущаясь, сказала Митико.– Вот только не знаю, согласитесь ли вы. Старательно подбирая слова, Митико попросила Се попытаться освободить Окидзиму, а если это невозможно, хотя бы разузнать, что с ним. Се нахмурился. Он прямо заявил, что предпочитает но ввязываться в подобные дела, так как это может повредить его положению врача. – Боюсь, что всплыло дело на рудниках,– грустно проговорила Митико.– Если уж Окидзиму, имеющего косвенное к нему отношение, привлекут к ответственности, то Кадзи уж наверняка не простят. – Я врач и очень далек от подобных дел,– улыбнулся Се,– но, присмотревшись к жителям этого города, я увидел, что они очень строги к себе и довольно миролюбиво настроены к японцам, по крайней мере так мне показалось... А Кадзи нечего беспокоиться. Ведь он сделал тогда все, что мог. Даже женщины из "веселого заведения" это подтвердили. Митико почтительно склонила голову. Ей было приятно, что есть еще люди, которые относятся к Кадзи хорошо. Когда Митико собралась уходить, Се, замявшись, сказал: – Может, вы согласитесь до возвращения Кадзи поработать в нашей больнице? У нас есть сестры-японки, так что устроить вас сестрой – в моих силах. Время тревожное! Не сегодня-завтра начнется гражданская война, раненых будет много... Если вы будете помогать Народной армии, думаю, и Кадзи это одобрит, когда вернется. Митико слабо улыбнулась. – Одобрит?.. "Вот если бы он когда-нибудь предстал передо мной так же неожиданно, как вы..." – подумала Митико, но промолчала.

20

Окидзиму вызвали по другому делу. Окадзаки узнал один китаец, которого тот избил хлыстом в Лаохулине. Китаец уже прошел было мимо, но потом вернулся. – Ты помнишь меня? Окадзаки, разумеется, не помнил. Мало ли кого он избивал, разве всех упомнишь? А теперь любой китаец мог вогнать его в дрожь. – Не помню,– сказал Окадзаки, побледнев как мел. – Ты не помнишь, а я помню. Куда хлыст дел? Окадзаки лучше было бы молчать. Тогда он, может, отделался бы пощечиной или плевком в лицо, и дело с концом. Но Окадзаки подумал, что, случись с ним что-нибудь сейчас, жена и дети останутся на улице, и он с жалкой улыбкой протянул китайцу пачку сигарет и мешочек с орехами. Однако китайца, видно, возмутило то, что Окадзаки так дешево хочет отделаться от него. Он ударил его по рукам, орехи и сигареты полетели на землю. – Ты по-другому заплатишь за свой хлыст! – крикнул китаец. На беду у этого китайца оказался приятель в Управлении охраны общественного порядка. Китаец, может, просто хотел проучить Окадзаки, но колесо завертелось. В управлении, естественно, поинтересовались, не числятся ли за этим японцем и другие проступки, и китаец чистосердечно рассказал то, что он о нем знает. Тогда Окадзаки решил призвать на помощь Окидзиму, который к тому же превосходно говорил по-китайски. Когда Окидзиму привели, Окадзаки сидел на стуле, сжавжись в комок, и дрожал мелкой дрожью. За столом сидел китаец, по-видимому следователь. – Вы знаете этого человека? – спросил китаец у Окидзимы. – Да. – И знаете, что он делал в Лаохулине? – Да, в самых общих чертах. – Знаете о его издевательствах над китайцами? – Конкретных фактов не помню. – Окидзима, спаси, – умоляюще прошептал Окадзаки по-японски. Китаец сердито посмотрел на Окадзаки. – А что, собственно, говорить? – хмуро сказал Окидзима.– Почти все японцы били китайцев, и сейчас мы расплачиваемся за это. Вот только сколько будем платить – неизвестно. – А вы лично били китайских рабочих? Окидзима закрыл глаза и вспомнил Кадзи. – Как же вы оцениваете сейчас свое поведение? – Я в свое время поссорился из-за этого со своим хорошим другом. И уже тогда я понял, что был неправ. Но даже если бы меня и не сцапала жандармерия за потворство китайским рабочим, сейчас все равно пришлось бы держать ответ перед вами. – Этот человек,– китаец показал подбородком на Окадзаки,– настаивает на том, что бил не по своей воле, а по приказу. Он клянется, что ни разу не ударил по своей прихоти. Окидзима мысленно усмехнулся. В какое жалкое ничтожество превратился Окадзаки – гроза рудника. Да, такие люди, пожалуй, виноваты больше всех... – Я не знаю, в чем вы его обвиняете,– проговорил Окидзима.– Скажу только одно: на его месте мог быть любой из нас. Смешно отрицать вину японцев перед вашим народом. Так что, если мне позволили торговать в городе, очевидно, можно и ему... – Как это? А если ему не позволим, выходит, и вам нельзя разрешить? – рассмеялся следователь. Окидзима улыбнулся. – Это ваше дело. Как говорится, рыба, лежащая на кухне у повара, не спорит с ножом. – Нехорошая пословица. Наша цель не в том, чтобы наказывать людей. В это время в комнате появился еще один человек в форме и, подойдя к столу, что-то долго объяснял следователю. Тот слушал с невозмутимым лицом и только кивал головой. Потом он повернулся к Окадзаки и сказал: – Вы обвиняетесь в зверском убийстве китайцев в Лаохулине. Мы вынуждены вас арестовать. Пожалуйста, переведите ему,– обратился следователь к Окидзиме. Окадзаки, видно, чутьем понял внезапную перемену и побледнел как полотно. Взглянув на него, Окидзима пробурчал по-японски: – Теперь юлить нечего. Это, наверно, то самое дело. Схватившись руками за стол, Окадзаки резко поднялся. Его белесые глаза забегали по комнате. – Не я один! И ты, и Кадзи, все в этом виноваты. Окадзаки схватил за руку следователя и, показывая на Окидзиму, закричал: – Он тоже! Не я один! – Замолчи! – крикнул Окидзима. Наступило молчание. Его нарушил голос следователя. – Вы только что заявили, что не помните конкретных фактов. Выходит, вы солгали? – Ну и что же? Выпуклые глаза Окидзимы тоже заерзали. Неужели это конец? Всплыл в памяти телефонный разговор с Кадзи, свидание с ним в жандармерии, перевод в заброшенный рудничок. Невеселые воспоминания... Ну что ж, этого надо было ожидать... Только бы не докопались до его участия в карательных операциях. Тогда крышка... – Этот человек и я со своим другом стояли на противоположных позициях. Но тем не менее не могу не признать, что косвенно являюсь соучастником преступления... Теперь уже за обоими стояли охранники с винтовками.