Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 43 страниц)

42

– ...Митико. Он это не сказал, а выдохнул. Маленькая лампочка на потолке двоилась. Танака, заглянув сквозь решетку, сказал: – Брось ты упрямиться. И я устал, и тебе плохо. Хватит дурить. Кадзи не ответил. По крайней мере здесь он мирно дышит, сюда не дотягиваются руки ни Танака, ни Ватараи. И в упрямстве есть смысл. Особенно для Кадзи, всегда жившего как-то половинчато, с оглядкой. Танака отошел от камеры, пожимая плечами. Такой упрямый арестованный ему еще не попадался. "Ну вот, Митико, мы остались вдвоем.– Взор Кадзи скользнул по стене.– Тебе, может, предстоит страдать еще больше. Простишь ли ты меня?" Кадзи ждал ответа, и ему казалось, что Митико отвечает: "За что? Что ты говоришь? Ведь я сказала тебе: иди, блуждай, я последую за тобой и буду стараться не отставать от тебя. А ты и не заблудился, тебе это только казалось, ты выбрал правильный путь. С тем большей радостью я последую за тобой. Да, она скажет именно так. В изнеможении Кадзи смотрел на мрачную стену камеры. "А ты знаешь, Митико, что я, может, не вернусь домой?" "Вернешься, обязательно вернешься! Бесконечных мук нет. Только наша любовь должна быть бесконечна". Лицо Кадзи тронула едва заметная улыбка. "Я, Митико, хочу начать все сначала, признав, что я был не тем, кем хотел быть, и ты должна это признать, не делая скидки на любовь. Иначе говоря, я лишь на словах был гуманным, я только мысленно был против войны и думал, что этого достаточно, чтобы называться человеком. Вот в чем дело". А Митико с печальным лицом говорит: "Ты хочешь сказать, что мы совершили ошибку, желая создать во время войны свой оазис счастья?" Кадзи видит грустный взгляд Митико, ее огромные глаза смотрят на него, и он тонет в этом взгляде. "Неужели ты так думаешь?" "Ты страстно и постоянно стремилась сделать нашу жизнь счастливой. Окидзима тоже бросил дерзкий вызов жизни, стремясь жить по-своему. Такой страсти и дерзости мне недоставало, и я черпал их у вас, барахтаясь в противоречиях. И все же, чтобы жить, этого, очевидно, недостаточно. "Ты хочешь сказать, что счастье делает человека трусливым? Что я считала счастьем постоянно жить с тобой, и это тебя делало трусливым? Так?" "Я был трусом не по твоей вине. Просто мое понятие о счастье было неправильным. Если бы я жил, как нужно, то в самые критические минуты, как бы горько мне ни было, я имел бы смелость идти наперекор всему. И как бы страшно мне ни было. Ну, например: если бороться против войны, то уж не жалеть своей жизни. Вот если бы мы с тобой жили с такой решимостью, я не страдал бы так тяжело". "Но ведь ты обрел эту решимость". Митико смотрела на него скорбными глазами, и от одной мысли, что она сейчас очень одинока, скупые слезы покатились по щекам Кадзи. "Огромное число людей, Митико, когда нужно проявить самую малую толику смелости, отступают, трусят. Может быть, они стараются жить честно, но трусость давит камнем их грудь, они терзаются и в конечном счете теряют человеческое достоинство. Многие даже становятся военными преступниками, хотя решительно никогда не хотели ими стать. А дело все в этой малой толике смелости. Я это понял лишь тогда, когда сделал шаг вперед, во время казни. Смелость проявляется не в размышлениях. Она в действии! Надо постоянно жить в полную силу, тогда не будешь ни о чем сожалеть". "Да, может быть, ты прав..." Кадзи видит, как Митико ему кивнула. "Начнем сначала, Митико, хорошо? Ведь мы еще молоды. У нас тоже есть день, который зовется завтрашним..." "Но когда он придет? О, как я его жду!" Кадзи будто слышит ее голос. Но ведь ее здесь нет! Он в темной, тесной клетке один. Вокруг тишина. Издалека, едва колебля ночные тени, доносится сигнал – гасить свет. В коридоре снова шаги. Танака мурлычет в такт сигналу: Спать, солдаты, свет гасить! Новобранцам слезы лить. Он снова заглянул в камеру. – Выйдешь по нужде? Кадзи отрицательно покачал головой. Все тело горит. Никуда ему не хочется. Тело горячее, а бьет озноб! Танака, шлепая туфлями, ушел. Ми-ти-ко, Ми-ти-ко... В конце коридора скрипнула дверь. Голос замер, наступила звенящая тишина. Подняв глаза на лампочку, Кадзи пробормотал: – Спокойной ночи, Митико, я буду смотреть на тебя отсюда.

43

– Выходи. Тяжелая решетчатая дверь открылась. Незнакомый жандарм внимательно осмотрел Кадзи. Опухоль с лица Кадзи сошла, но местами синеватые подтеки еще оставались. Заросшее щетиной лицо выглядело чужим. – Иди. Жандарм шел впереди, Кадзи босиком следовал за ним на расстоянии. Перед кабинетом начальника жандарм остановился. – Входи. Открыв дверь, Кадзи встал как вкопанный. Перед ним будто в тумане стояла Митико. Возле нее, улыбаясь, стоял человек с выпуклыми глазами. О, ведь это Окидзима! Силы оставили Кадзи. Митико, кусая губы, сдерживалась. Ее било как в лихорадке. Только глаза смотрели, не мигая, на изменившееся лицо мужа. – Ну целуйтесь, да скорей,– сказал Ватараи.– Можете не стесняться. Его улыбка перешла в похабный смешок. За столом Танака делал вид, что перебирает бумаги. Караульный торчал у двери, ожидая, что же будет дальше. – Митико! – простонал Кадзи.– Ну зачем? Тебе не нужно было приходить сюда. Не беспокойся, иди домой. Митико растерянно оглянулась на Ватараи. Как бы не рассердить этого зверя, ведь она так добивалась свидания! Взяв в обе руки фуросики*, она с просящей улыбкой обратилась к Ватараи. – Я тут принесла суси**, можно ему дать? – Можно. Раскрыв деревянный судок, Митико сказала: – Поешьте? Горячий комок подкатил к горлу Кадзи, он кивнул. Глаза у него заблестели. Митико, чтобы не выдать волнения, поспешила опустить глаза, в них стояли слезы. Грязная рука Кадзи протянулась за едой. Митико невольно посмотрела на его руку, потом на грудь, на лицо. – Митико, обо всем, слышишь, обо всем советуйся с Окидзимой. – Окидзиму переводят в другое место.– По щеке Митико скользнула слеза. – Проститься пришел,– глухо сказал Окидзима. – Да? – Кадзи растерянно смотрел то на Митико, то на Окидзиму. – Рассердил я начальника отдела, вот и ссылают еще дальше, на маленький рудник. А мне ведь еще хотелось подраться вместе. – Так... У Кадзи перехватило дыхание. Он понял, что творится на Руднике. Окидзиму ссылают в глушь, а его бросили сюда. – На мое место сядет Фуруя,– сказал Окидзима.– Этот тип вывернулся. Цветет, как сакура весной. Кадзи ел молча. Митико, видимо, старалась приготовить суси повкуснее, но он никакого вкуса не чувствовал. Он глотал еду с поразительной быстротой, Митико даже удивилась. – Вы еще чего-нибудь хотите? – спросила она, не отрывая взгляда от мужа. Кадзи перестал жевать. Хочет ли он еще чего-нибудь? Да. Ее. И еще – вернуть потерянное зря время. Выйти отсюда и все начать заново. Кадзи посмотрел в сторону Ватараи. Тот уставился горящим взглядом на бедра Митико. – Ничего,– ответил Кадзи. Его обросшее щетиной лицо дернулось в нервном тике.– Все, что нужно, дает армия. Горькую иронию услышали, кажется, только Митико и Окидзима. Митико бросила испуганный взгляд на Ватараи. – Значит, больше уже не встретимся,– сказал Кадзи.– А все же я многому научился у тебя. – Да, многому. И умению работать, и сноровке в драке... – Ты дорого за все заплатил, но, кажется, забрался на своего конька,– сказал Окидзима, поспешив улыбкой погасить вспыхнувшую в глазах грусть.– А знаешь, Ван-то... Ватараи с шумом поднялся. – Лишние разговоры прекратить! Окидзима хотел огрызнуться, но, посмотрев на испуганное лицо Митико, сдержался. – Время свидания истекло,– Ватараи кивнул караульному подбородком в сторону Кадзи. Митико поднялась. Ее влажные глаза засветились теплом и нежностью. – Берегите себя! Кадзи еле владел собой. Не оборачиваясь, он быстро вышел из комнаты.

44

Ватараи смотрел из окна на улицу. Он смотрел до тех пор, пока Митико, шедшая рядом с Окидзимой, не исчезла за поворотом. – Вильнула задом и до свиданья. Шлюха! Он обернулся к Танака, глаза его маслянисто блестели. – Вот так Танака мы, оплот империи, день и ночь блюдем свой воинский долг, а разные подлецы вроде Кадзи имеют таких красивых баб. После этой тирады он немножко успокоился. – Берегите себя! Фу-ты, ну-ты!.. Эх, Танака, привел бы ты ее мне сейчас одну! Нет мочи терпеть! Танака сел за стол и тихонько запел: – Ми-ти-ко, Ми-ти-ко, Ми-ти-ко...

45

После этого в течение нескольких дней Кадзи не трогали. Ни допросов, ни пыток... Кадзи был убежден, что Ван Тин-ли погиб. Если сравнить жизнь Кадзи с жизнью Вана, то, конечно, его жизнь была спокойной. С другой стороны, он был более несчастлив, чем Ван. Ведь Ван хотел победы своему народу, а он мог желать своему народу только поражения. Ван шел по дороге жизни с открытым забралом. И пусть он останется безвестным, история оценит его по достоинству. Какую надпись хотел бы видеть Ван на своем могильном камне? Кадзи задумался. Ван, очевидно, умер перед рассветом. Но ночь должна пройти, рассвет неминуем. А потому и надпись должна гласить: "Я умер, друзья, не увидев зари! Похороните же меня в рассветных лучах". А для него? Что написал бы для него Ван? В лучшем случае так: "Он жить не жил, а лишь блуждал и злу невольно помогал". Эти слова Кадзи написал на стене ногтем, их почти не было видно. Написал – и на душе стало немного легче. Здесь его могила. А если он отсюда выйдет, это будет воскресением из мертвых. И он молил небо, чтобы этот день настал. В этот вечер звуки шагов, послышавшиеся в коридоре, были иные. Они были тяжелые, грубые. Кадзи безошибочно узнал эти шаги. Ватараи открыл в камеру дверь. – Выходи! Кадзи вышел. Сердце радостно забилось – наверно, снова свидание с Митико. – Можешь идти домой,– низким голосом бросил Ватараи. Лицо Кадзи запылало, грудь стеснило. Что-то не так! Хочет вывести и, верно, втихую прикончить. – В виде особой милости, освобождаем,– заявил Ватараи.– Однако не думай, что тебе это так пройдет. За твоей спиной, помни, всегда находятся мои глаза. Куда бы ты ни пошел, там буду и я.

46

На развилке железной дороги Кадзи сошел с поезда. Пять месяцев тому назад здесь он принял шестьсот спецрабочих. Роковой полустанок! Сейчас над равниной, покрытой жухлой травой, простиралось серое зимнее небо. Время еще было раннее. Солнце, словно устав, застряло где-то посреди неба. Кадзи зашагал в сторону Лаохулина. Надо было во всем как следует разобраться, сосредоточиться. Но взволнованная кровь беспокойно бродила по телу, опухшие ноги двигались легко, и никаких мыслей не возникало. Только одна: скорее, скорее к Митико. Увидеть ее, услышать, обнять. И пока не вошел в поселок, он только и думал об этом. Вот и "веселое заведение", значит, скоро и рудоуправление, а там... Как вести себя с директором? Этот тип всегда ухитрялся оставаться в стороне. Что, не ожидали так скоро? Да? Нам необходимо выяснить несколько вопросов. Во-первых, не я, а вы виновны в побегах. Понимаете? Да, да, я лишь считал, что их побеги закономерны. Разумеется, если бы они бежали при мне, я бы их не остановил, но я и не помогал им бежать. Они бегут от вашего насилия, бесчеловечности, вот от чего. Потом он вызовет Фуруя. А ну, сколько ты получил от Чон Чхвана? Отвечай-ка! У вас, господин директор, служит вор и взяточник. Вы... Кадзи так увлекся этим мысленным диалогом, что не заметил, как от "веселого заведения" отделилась женская фигура. Женщина подбежала к нему и плюнула в лицо. – Дьявол японский! Это была Чунь-лань. Похудевшая, с растрепанными волосами, совсем одичавшая. Обескровленные губы дрогнули и выбросили еще плевок. Кадзи схватил женщину за руку и ее ладонью вытер плевок. – Убивай! – закричала женщина.– Убивай, как убил его! Буду клясть тебя до тех пор, пока не убьешь! Дьявол японский! Кадзи положил руки на плечи Чунь-лань. Подошли несколько жителей поселка. Люди встали кучкой у дороги. Чунь-лань пронзительным голосом крикнула: – Он! Это он убил невинного человека! – Ты опять!..– сказал Кадзи и крепко сжал ее плечи. Вспомнились дни и ночи, проведенные в камере, позор и муки. И решение начать все заново. И вот все рушится от одного плевка этой женщины. Лицо Кадзи исказилось от боли. Руки, внезапно обессилев, плетьми упали вдоль тела. – Не надо сердиться, господин Кадзи. Это сказала вышедшая вперед Цзинь. Во рту у нее дымилась папироса. – У вас доброе сердце, но я знаю, вы сразу не смогли... Это был последний удар. Более жестокий, чем пытки Ватараи. Кто говорит ему эти слова? Проститутка! Добрые, но запоздалые поступки достойны сожаления, тут гордиться нечем. Кадзи опустил голову, как преступник. Полученный удар был столь неожиданным, что он даже не понял, почему Цзинь на свободе. Скорее всего, помог Фуруя, ведь основными виновниками объявили Кадзи и Чена. Конечно, Фуруя покрыл Цзинь только потому, что она слишком много про него знала. Вконец измученный, Кадзи поднялся на холм. По дороге он встретился с какой-то женщиной. Увидя его, женщина остановилась, а потом засеменила в обратном направлении. Но вот и управление. Странное чувство овладело Кадзи – будто блудный сын возвращается домой, и ему стало досадно на себя. Неужели опять свою змеиную голову поднимает трусость? Кадзи расправил плечи, как бы желая вдохнуть в себя решительность. В эту минуту из конторы вышел Окадзаки. Сверху, с лестничной площадки он смотрел на Кадзи, как на диковинного зверя. – О, господин Кадзи! Немало, наверно, пришлось поволноваться. Сочувствую, сочувствую. Окадзаки вспомнил, как холодно приняла его Митико. Ага! Попало небось! Так тебе и надо! Омертвевшие, казалось, нервы вновь заявили о себе. Поднявшись по лестнице, Кадзи встал на одном уровне с Окадзаки. – Это правда? Сочувствуешь? – И он пристально посмотрел в белесые глаза Окадзаки.– Рано еще радоваться. Мое возвращение будет иметь некоторые последствия и для тебя. Окадзаки сперва нахмурился, но затем осклабился в наглой улыбке. – Забавно! Что ж, попробуй! Жаль только, что у тебя не будет времени. Конец фразы утонул в громком смехе, и Окадзаки, постукивая хлыстом по кожаным крагам, спустился с лестницы. Когда Кадзи шел по комнате, все служащие провожали его взглядом, а затем переглядывались друг с другом. Кадзи возмутился. Как они на него смотрят! А вот при вручении ему награды все аплодировали, да еще как! У входа в кабинет директора Кадзи внезапно обернулся. Люди почти одновременно опустили головы. Кадзи резко открыл дверь. Директор сидел, откинувшись на спинку кресла, со сложенными на груди руками. Кадзи заметил, что его приход не удивил начальство. – Только что оттуда,– сказал Кадзи и подошел к столу. – А ты знаешь, Кадзи, они все-таки прислали ее. Пухлая рука директора, открыв ящик стола, вытащила красный листок. "Вон в чем дело! Ясно! – Кадзи стиснул зубы.– Я так и знал, что они что-нибудь придумают!" У него в груди закипел такой гнев, что даже потемнело в глазах. – Использовали, а теперь выкидываете! Видя, что у Кадзи сжимаются кулаки, директор торопливо сказал: – Мне будет без тебя тяжело, но что поделаешь! – Хватит лицемерить! Нашли хороший предлог, чтобы отделаться от беспокойного служащего! А у меня козырей нет, нечем крыть. Вы знаете, самая третьеразрядная проститутка заслуживает большего доверия, чем все члены вашего правления и начальники отделов. Кадзи почувствовал какую-то опустошенность. Вот идиот! Думал, что ему повезло! Как же, его отметил сам господин начальник отдела! Больше говорить не хотелось. С самого первого дня он был здесь обыкновенной марионеткой. Пес, оберегающий стадо, и тот имеет больше независимости. Взяв повестку, он хотел уйти. – Я понимаю, ты утомлен, но прошу, передай сейчас дела Фуруя,– сказал управляющий.– Он в большом затруднении – не знает, кого назначить старшим среди спецрабочих. После того, как убежал этот Ван Тин-ли, никто не соглашается быть старшим. – Ван убежал? Кадзи вернулся к столу, глаза его загорелись. – Ван Тин-ли убежал? – А ты и не знал? Да, ты не мог знать! Ведь он убежал после твоего ареста, и с ним еще тридцать человек! Ван Тин-ли, которого он считал уже мертвым, которого он похоронил и даже сочинил эпитафию, убежал! Кадзи вдруг стал громко смеяться. – Вот как! Убежал! Молодец Ван! Бегите все! До последнего человека бегите! Кадзи хохотал, и где-то в глубине сознания мелькнула мысль: а ведь Ван, кажется, увидит рассвет. Завидно! – Господин директор, передайте, пожалуйста, Фуруя, что благодаря побегу Ван Тин-ли он избежал кары. Ведь я сейчас собирался к нему, чтобы получить у него по счету сполна. А сейчас передумал. Почему – мне и самому неясно. Может, потому, что у человека оказался друг. И Кадзи твердым шагом, размахивая повесткой, вышел из кабинета... Из рощи показалась бежавшая к конторе Митико, она задыхалась. Кадзи побежал ей навстречу. – Тише, Митико! Тише! Митико упала у ног Кадзи. Не поднимаясь, она обняла его колени. – Вернулся, здоровый! О боже! Она терлась о колени мужа щекой. – Мне сказала соседка... Она сказала, что ты еле идешь... Но это не правда... Ты здоров! Боже, как хорошо! Кадзи попытался поднять Митико. Вдруг Митико увидела повестку. – Что это? Кадзи опустил руки. – Что с тобой? Митико вскочила. Лицо ее изменилось. Она вырвала повестку. – Не может быть! Этого не может быть! Как же так? Значит, все было обманом! Ведь они обещали! Митико была вне себя. – Я пойду к директору! Это уж слишком! Пойду и скажу ему все! Кадзи обнял жену. – Не надо, все будет напрасно. Уткнувшись в грудь Кадзи, Митико заплакала. – Пойдем домой. У нас есть еще сорок часов. Не будем ни о чем больше думать. Ладно? – Голос Кадзи звучал глухо.

47

Пошел мелкий снег, потом поднялся ветер, началась настоящая метель. Кадзи заполнил мобилизационную анкету. В графе об остающихся родственниках он написал: "Митико Кадзи, жена". Митико со слезами собирала вещи. Тут же валялся военного образца вещевой мешок. Сорок часов оказались короткими, но это были часы всепоглощающей непрерывной любви. Сил уже не было, но их все равно тянуло друг к другу. Нет, не стоит ни о чем сожалеть. Они заставляли себя так думать. Их любовь достигла предела, самых заманчивых вершин. Дни, месяцы – мгновения в жизни, но сколько было уже пережито! И все куда-то отодвинулось, стало чужим. А они оба еще, собственно, и не жили. Только собирались жить. Только сейчас должна была начаться их жизнь. Как мучительно это все сознавать. – Митико,– тихо позвал Кадзи.– Когда мы опять с тобой встретимся? Митико оглянулась. Глаза у нее были уже сухие, плакало только сердце. – А я мечтал начать все заново, сколько было надежд! Ловко меня провели. До сих пор он был на свободе, а те – в клетке. Теперь его самого сажают в клетку. И опять подле него не будет друга, потому что там, куда он идет, все человеческое подавляется. – Только-только завоевал право называться человеком! – Горькая усмешка исказила рот Кадзи.– Только решил все начать сначала с тобой вместе! Ужасно! Все время у них на поводке. Ты помнишь тот день? Я сказал тогда, что в приманке, брошенной фирмой, есть иголки. Ты ответила: ну и пусть! Будем есть, что нравится, а иголки им вернем. Мы так думали, но получилось иначе. Лицо Митико снова исказилось в плаче. Кадзи с болью смотрел на дрожащие плечи жены. Благодаря ей более полугода они прожили счастливо. Прошедшие дни все казались прекрасными. Но ведь они должны были знать, что так получится. Почему же не подготовились? Словно с повязкой на глазах шли, глядя только под ноги. И вот его отправляют с винтовкой за плечами на фабрику смерти. – Вот видишь, каков венец моей деятельности! В комнате воцарилось тягостное молчание. Настольные часы показывали полдень. Подошло время прощаться. Кадзи, подняв воспаленные глаза, посмотрел на стенное блюдо. Влюбленные продолжали обниматься. Кадзи встал на стул и снял блюдо. – Нить оборвалась! Он подбросил блюдо в воздух. Оно упало на стол и разлетелось на куски. Митико бросилась на шею Кадзи. В этом объятии было все: и любовь, и обида, и гнев. – Если погибнешь, я не переживу! – задыхаясь, сказала она.– Не говори "прощай"! Умоляю! Скажи, что обязательно вернешься. Что мы еще начнем жизнь сначала... Кадзи кивал головой, жадно вдыхая знакомый аромат волос, и все крепче обнимал податливое тело. А жизнь разлеталась на куски!

* Канбун – иероглифическое письмо. * Фуросики – платок, в котором носят вещи. ** Суси – рыба с приправой.

Дзюнпей Гомикава. Условия человеческого существования. Части 3,4

Перевод с японского З. Рахима Перевод с японского И. Львовой

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Перевод с японского З. Рахима

1

– Стой тут и жди! Оставив Кадзи в канцелярии, подпоручик Хино исчез в кабинете командира роты. Кадзи вытянулся по стойке "смирно" – ведь никто ему не скомандовал "вольно". Через несколько минут Хино вернулся и, усевшись за стол, стал просматривать бумаги. Казалось, он не замечает солдата 2-го разряда Кадзи. На железной печурке закипел чайник – во все стороны с громким шипеньем полетели брызги. Хино недружелюбно покосился на Кадзи: чего не снимешь крышку? Но Кадзи с грустной усмешкой продолжал стоять руки по швам. По казарменному плацу маршировали новобранцы. На мотив марша что есть мочи горланили "Фронтовые наставления". Кадзи подумал, что этот неистовый ор никак не вяжется с сентиментальной мелодией марша. Не подымая глаз от бумаг, Хино сказал: – Вольно! Кадзи не расслышал: – Виноват, не понял. – Можешь стоять вольно. Шипение чайника раздражало. Кадзи снял крышку. Ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Уже близился вечер; у новобранцев дел много, каждая минута на счету. А предстоящий разговор – потерянное время. Наконец подпоручик повернулся к Кадзи. Плотно усевшись на стуле, расставил ноги. – А ты не торопишься... До сих пор не удосужился подать заявление о зачислении в вольноопределяющиеся, Кадзи опять встал руки по швам. – Виноват, не подал. – А почему? Какие-нибудь особые причины? Кадзи медлил с ответом. Он посмотрел на белый лоб Хино, потом на его рыхлые щеки. Этого человека уже десять лет трепала армейская служба, смешно думать, что его тронут терзания интеллигента. – Никаких особых причин, просто думаю, что не подхожу. – Как это не подходишь? А ну, объясни. – Просто хочу остаться солдатом, господин подпоручик. – Ну а почему? Говори вразумительно. Как ему объяснить? Разве этот вояка поймет? Так просто ведь не ответишь. А одно неосторожное слово – и головы не сносить. – Причины малоубедительные, господин подпоручик. – Ага, значит, причины малоубедительные, а нежелание быть офицером твердое, так? – Хино исподлобья взглянул на Кадзи. – Если валял дурака там, дома, не думай, что это сойдет и в армии. Здесь такие штучки не проходят. – Господин подпоручик, позвольте мне собраться с мыслями... – Ладно, собирайся. – И, повернувшись к солдату, приткнувшемуся в углу, Хино приказал: – Синдзе, подбрось-ка уголька. Синдзе не спеша поднялся и подошел к печке. Кадзи поймал его взгляд за спиной подпоручика. "Смелее, Кадзи! Главное – не теряться", – подбадривал этот взгляд. – Только ты и Охара из двадцати, имеющих право на зачисление, не подали, – продолжал Хино. – Ты что, не читал приказа командира? Как ты думаешь, армии нужны офицеры или нет? Ведь фронт все время расширяется... – Я понимаю. – С Охары и спроса нет – он слепая курица, но ты-то здоров как бык! К тому же преуспеваешь в боевой подготовке. Мало кто так может швырнуть гранату, Хасидани зря болтать не станет. И опять-таки образование. Чем же это ты не подходишь? Разумеется, он подходит. Кто, если не он? – думал Кадзи. Он чувствовал, как бьется кровь в висках. Больше того, из него выйдет настоящий офицер, он будет душой солдат. Но причина... Нужно объяснить причину... А это нелегко... Их много. Прежде всего, Лаохулин кое-чему научил Кадзи – разве там он не имел полномочий младшего офицера? А что из этого вышло?.. Потом – он терпеть не может военных. Не выносит их всех, а тем более офицеров, этих безропотных служак, этих запятых в приказах о расстреле. И еще – самое основное: он хочет домой. Хочет быть себе хозяином, хочет работать и довести начатое дело до конца. Ему нужна не армия, а Митико. Понимаете, господин подпоручик, мне нужна жена, а не офицерская форма. Что я для вас? Пешка, нечто вроде стула или чайника. А с Митико мы друг другу необходимы как воздух. Но разве можете вы это понять? Кадзи старался вспомнить запах Митико. Он ей сказал, что скоро вернется и начнется новая жизнь. И себе так поклялся. О милый запах... Запах шеи, которую он, уезжая, жадно целовал, аромат волос... И все это начисто заглушил ненавистный армейский запах застиранного обмундирования и каменноугольной гари. – Я не дурак и понимаю, всем вам не хочется расставаться с привычками гражданской жизни. Всем вам, не только тебе, осе эти интеллигентики, ставшие солдатами, поначалу не очень-то рвутся в офицеры. Думаешь, не знаю почему? – Хино закинул ногу на ногу. – Вы надеялись по глупости, что после комиссии вашего брата-запасника демобилизуют. Тыловые крысы! Думали по домам отправиться! Как же, ждите! По домам! вот-вот объявят всеобщую мобилизацию! Такие-то дела! Наконец и ваши хлюпики смекнули что к чему. И подались всем гуртом в вольноопределяющиеся. Чтоб подальше от фронта. Ничего, из вас дурь живо выбьют! Война всех обломает! Хино посмотрел на дверь кабинета командира роты и чуть заметно усмехнулся. Как истый служака, Хино, конечно, презирает капитана Кудо – он ведь тоже из вольноопределяющихся. – Так что, если ты и сейчас тянешь волынку и не подаешь заявления, тут дело нечисто. Вот как я думаю. – Солдатская служба мне больше по сердцу. Кадзи сам сознавал, что это звучит совсем не убедительно, но ничего лучшего придумать не мог, хоть и чувствовал в словах Хино явный подвох. Над казармами нависла ночь. Маршировка на плацу кончилась. – Поверь, Кадзи, офицер вроде меня, кадровый офицер, знает о своих солдатах абсолютно все, – голос Хино стал угрожающе дружелюбен. Еще бы! Ну конечно, ты знаешь обо мне все! Кадзи почувствовал себя загнанным зверем. Жандармерия уж как-нибудь позаботилась сообщить сюда об инциденте в Лаохулине. Дело Кадзи, хранящееся в столе у Хино, наверняка испещрено красными галочками. Ведь и Митико, как бы между прочим, писала: "...Заходил господин Ватараи, спрашивал, как поживаю..." Вроде ничего особенного, простая вежливость. Но за ней скрывается многое. Бедная Митико, верно, содрогалась от отвращения под пристальным взглядом унтера из жандармерии. – Уясни себе одно: ты на гражданке и ты после мобилизации – два разных человека. Да ты и сам это прекрасно понимаешь. – Да. – Я не вижу ни одного "но" против твоего производства в офицеры, а ты упираешься и отказываешься подать заявление, вот я и смекнул: здесь что-то нечисто! Допрыгался-таки. Попробуй теперь выкрутись. Кадзи глянул! на печку, потом перевел взгляд на Синдзе. Облизнул пересохшие губы. Э, была не была, выложу Хино все. Ведь этого типа вымуштровали из солдат – он, понятно, презирает новоиспеченных офицеров. – Как бы выразиться точнее... Я... в общем я считаю, что офицер и духовно и физически должен превосходить солдата. Если командир не обладает большей выносливостью и решительностью, он не имеет морального права посылать солдат на смерть! – Таких командиров не бывает, – усмехнулся Хино. – Бывают или нет, но в шестом параграфе "Руководства для пехоты" черным по белому написано: "Решения командира должны быть твердыми и последовательными. Малейшее колебание приведет к разброду, и подчиненные выйдут из повиновения". А я не могу не колебаться, я, видно, с рождения такой. В десятом параграфе "Руководства" сказано: "Самое постыдное для командира – промедление; оплошность в бою грозит армии большей опасностью, чем ошибка в стратегии". Могу я допустить, чтобы армия страдала из-за моей оплошности? Разве это не серьезная причина? Хино продолжал сверлить Кадзи глазами, но в них не было уже металлического блеска, ответ Кадзи явно озадачил подпоручика. Вот тебе на! Выучил наизусть! Выходит, правда, что у красных голова хорошо варит. – И еще... – Кадзи перевел дух, – и еще мне думается, что за такой ничтожный срок, как полгода, нельзя подготовить настоящего офицера. Кадзи следил за реакцией Хино. Бесспорно, его слова попали в точку. Подпоручик расплылся от удовольствия. Он терпеть не мог этих выскочек-вольноопределяющихся, слова Кадзи пришлись ему по душе. Теперь надо было только усилить впечатление от сказанного. – Вот если б у меня был стаж службы, как у господина подпоручика, – другое дело... Ну и подхалим! Кадзи сам себе поражался. Сказать такое и даже не покраснеть! – Верно, есть еще что-нибудь, а? Хино по-прежнему не сводил с него глаз. "Любопытный тип, не то что другие, – подумал он. – И, видно, с норовом". – Ты понимаешь, ведь этим капитана не убедишь! Мне надо зацепиться за что-то посущественнее. Что-нибудь еще? Пожалуйста. Если бы он смел, он сам спросил бы своих командиров: зачем вы, господа, стали офицерами? Чтоб посылать солдат на смерть? – Офицер не должен испытывать сомнений. При этих словах Синдзе взглянул на Кадзи. Губы Хино растянулись в иронической улыбке. Может, переборщил? Чтобы не показаться слишком дерзким, Кадзи поспешно добавил: – Я хочу сказать, что человек, который становится командиром, не потянув солдатской лямки, или слишком самоуверен, или туп. Я не могу упрекнуть себя ни в том, ни в другом. Вот и все мои причины. "Да он просто наглая сволочь, – мелькнула неожиданная мысль в голове Хино. – Танцует на острие ножа! Попробуй, справься с таким! За ним нужен глаз да глаз". – Ты хитрая бестия, – усмехнулся подпоручик. – Наворотил тут кучу всяких причин, а сам, верно, только и думаешь, как бы драпануть из армии и завалиться спать с женой... Кадзи почувствовал, что теряет почву под ногами. Подпоручик разгадал его. Ему нечего было возразить. – Но одно другому не мешает. И в офицерских погонах можно спать с женой. Ведь экзамены начнутся после инспекционного смотра, время-то есть. Поразмысли над этим. Можешь идти. Кадзи склонился – по уставу – на пятнадцать градусов ровно и отдал честь. – Рядовой второго разряда Кадзи возвращается в казарму. У двери он повернулся, чтобы еще раз отдать честь. Хино спросил: – Ну как, не подведешь завтра на соревнованиях? – Надеюсь, что нет. Надеешься! Попробуй, провались, Хасидани задаст тебе!

2

Следом за ним с ведром для угля вышел Синдзе. – И вогнал же ты меня в пот! – рассмеялся он. – Ну сам подумай, что я мог сказать? – Не знаю. Одно помни – ты под подозрением. Даже я, вечный солдат первого разряда, ротный дурачок, не хотел бы оказаться на твоем месте. А ты, Кадзи, правофланговый призывников запаса! У-у-у! И когда у такого парня красные мозги, не позавидуешь кротам из отдела личного состава. Ну что им с тобой делать? Кадзи пошел с Синдзе к угольному складу, – Утри им нос на завтрашних соревнованиях. Твои козыри – стрельба, метание гранат и знания – этим и держишься. – Знаю, – пробормотал Кадзи. – Ты начал хорошо. Всегда, что называется, в форме – не подкопаешься. Держись так и дальше – не ударь лицом в грязь. Иного выхода у тебя нет. Вот я, например, начал с расхлябанности, с этакого рубахи-парня, которому все нипочем, и теперь уж хочешь не хочешь, а жми в том же духе... Стоит раз показать свою слабость, и больше не подымешься, растопчут. – Знаю. Интересно, кому легче, мне или ему? – подумал Кадзи. Синдзе тоже из "подозрительных"; его старший брат сидел за политическое преступление. С первых дней службы на нем клеймо "красного". А в армии сколько ни старайся солдат вроде Синдзе – все напрасно. Другое дело – Кадзи. Он бросает гранату на шестьдесят четыре метра. Его искусство оценили. И зрение у Кадзи снайперское: правый глаз – плюс два, а левый – полтора. С трехсот метров у него абсолютное попадание. Это очень радует старшего унтер-офицера Хасидани, командира стрелкового взвода. "Обладает отличной боевой подготовкой", – так аттестует его начальство. Правда, биография у него сомнительная. Кадзи доставил немало хлопот отделу личного состава. И только успехи в стрельбе спасали Кадзи от разного рода неприятностей. Стоит ему хоть раз потерпеть неудачу – его уже ничто не спасет. – Лучше бы ты шел, – сказал Синдзе, тревожно озираясь по сторонам. – Кое-кому не по душе наши беседы. Кадзи кивнул. С севера подул ветер. Ночью он превращался в нож, неумолимо пронзающий тело. – Опять мороз! Кадзи пошел в казарму. До темноты они с Охарой должны успеть переменить воду в пожарной бочке, вычистить обувь, убрать помещение. Да мало ли, что еще должен успеть сделать новобранец.