Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц)

15

Окадзаки притих. Он рассчитывал первым окриком или даже грозным взглядом подмять под себя этого новичка. Не вышло. Тот оказался довольно упрямым пустомелей. Впрочем, зачем обманывать себя понапрасну – пустомеля не задел бы его так за живое. Вся беда в том, что это хитрая лиса, да еще пользующаяся покровительством большого начальства. И уже совсем сразил Окадзаки слушок, поползший по руднику: "Этот новенький отбрил папашу Окадзаки!" Началось с того, что Митико рассказала жене Окидзимы о своем испуге и возмущении по поводу ночной встречи у их дома. Та – своей соседке, соседка – тоже "в общих чертах" – кому-то еще. Новость распространилась по всему поселку, потеряв в пути сходство с тем, что действительно произошло, и теперь уже говорили, что Окадзаки еле ноги унес от этого новенького из отдела рабочей силы. В таком изложении новость дошла до жены Окадзаки, под стать мужу энергичной и языкастой особы. – Что, получил от молокососа? – услышал Окадзаки в тот же вечер, едва переступив порог дома. – Отбрили тебя, а ты и не чешешься? Эх, ты! Так тебя и за мужика перестанут считать! Кто теперь тебя бояться-то станет? – продолжала она, оторвав грудь от губ ребенка и убирая ее. Окадзаки молчал, только на лбу вздулась синяя жила. – Такого еще не было, чтобы за твоей спиной хихикали!.. – Да умолкни ты наконец! – прикрикнул Окадзаки. – Я еще никому не уступал, не беспокойся! У меня свое на уме. – На уме! – передразнила жена. – А мне что теперь прикажете – перед его женой глаза опускать, кланяться? – Лицо у жены было мясистое, смуглое, губы накрашены ярко, но неумело, помада размазалась вокруг рта. – Да тише вы там! – крикнула она в детскую, где трое старших мальчишек играли в войну. – Эй, ты будешь "Б-29", – неслось оттуда с облаком пыли от перевернутых циновок. – Лети сюда, говорят тебе! А я – истребитель "Хаябуса". Иду на таран! У-у-у! Послышался грохот. "Б-29" стукнулся о буфет. Раздался звон разбитой посуды и вслед за этим рев. – Сообщение главной ставки! Сбит один вражеский самолет! – Тише вы там! – крикнула мать. Младенец на руках вздрогнул, сморщился и заплакал: – Чего ты орешь! Видишь, что наделала? – Если молчать, они весь дом разнесут! – Оставь, пускай играют! Теперь там выли "пикирующие бомбардировщики". Окадзаки взял у жены ребенка и принялся его укачивать. Он поднимал и опускал младенца, произнося нежные слова голосом, больше приспособленным для усмирения лошадей. Это были, пожалуй, единственные мирные минуты в жестокой и грубой жизни Окадзаки. – Смотри-ка, – захохотал он, – только возьму в руки – он сразу смеется!.. Он играл с ребенком, а сам не мог ни на минуту забыть Кадзи. – Не привык я эдак, по-тихому воевать, – сокрушался он.

16

Усида, Кобаяси и Канэда вошли в контору, кланяясь и угодливо улыбаясь. Но не прошло и пяти минут, как у всех троих вытянулись лица. – Да что же это? Почему аннулируются только наши подряды? – растерянно спросил Усида. Окидзима не вмешивался. Он стоял поодаль, скрестив руки и прислонившись к окну. Фуруя сидел за своим столом с выражением совершенного безразличия на сонном лице. – Плохо работаете, – сухо ответил Кадзи. – Обираете своих шахтеров. Как это у вас получается: мы выдаем вам на каждого рабочего иену и семьдесят пять сен, а рабочий и одной иены не получает! – Да вы что, шутите, господин Кадзи? Кто это столько берет? Если бы мы так зарабатывали – давно бы уже себе амбары для добра понастроили, – запротестовал Усида. – Так ты вместо амбара содержанке дом построил, – бросил Окидзима. На продолговатом лице подрядчика пятьдесят восьмой артели Кобаяси появилось угрожающее выражение. – Сколько мы платим рабочим – это дело нашего уговора с ними. Фирма не имеет права вмешиваться. – Мы платим рабочим, а не вам, – резко сказал Кадзи, – платим сполна, а получаем максимум пятьдесят процентов нормы. А все потому, что наши деньги до них не доходят. Рабочие и не хотят работать бесплатно. Выходит, мы тратим деньги фирмы впустую. – А рудничный контролер Окадзаки доволен нашими артелями, – огрызнулся багровый от ярости Канэда. – Да, я знаю. Сто третья артель умеет работать. Когда выходит на работу, – добавил Кадзи. – К сожалению, гораздо чаще она просто отсиживается в бараках. Проверка показала, что численность рабочих в вашей артели – сплошное надувательство. – Но рудничный контролер Окадзаки... – Я не рудничный контролер Окадзаки, а служащий отдела рабочей силы! – Кадзи швырнул на стол толстую конторскую книгу. – Вы что, думаете, я дрыхну за этим столом? Окидзима улыбнулся. Канэда подался вперед, приняв положение для удара головой – излюбленный прием корейской борьбы. Усида тайком подмигивал Фуруя, но тот укрылся папкой, делая вид, что все это его не касается. – А казармы нашей артели видели? И питание дрянное. Значит, не одни мы виноваты, – глядя исподлобья, отбивался Кобаяси. – Правильно. Никуда не годные казармы. И тесные – сто семьдесят в длину, шестьдесят сантиметров в ширину на человека. Все знаю. И одни соевые жмыхи на паек. Но знаете ли вы, что в нашем деле самое страшное? – Кадзи поочередно оглядел подрядчиков, которые отвечали ему недобрыми взорами: болтай, мальчишка, тебе легко нас кусать, за тобой компания, громадина, с ней не сладишь... – Самое страшное – это вы, подрядчики! Я обещал рабочим улучшить питание – не сразу, постепенно, но улучшить. И в казармах наведу порядок. За один день я всего сделать не могу, но обещание свое сдержу. Только никакие мои старания не помогут, пока между нами и рабочими будете стоять вы... – Кадзи метнул на подрядчиков взгляд, полный ненависти. – Вы отправляетесь куда-нибудь в Шаньхайгуань, набираете там обездоленных бродяг, выдаете им вперед ничтожные гроши, а потом до самой смерти сосете из них кровь. Вы даете им пять иен, еще пять иен платите за проезд, гоните их пешком, где выгодно, а с фирмы получаете по двадцать иен за каждого завербованного! Это еще куда ни шло – у компании капиталов хватит! Но ведь вы за эти несчастные пять иен, выданные авансом, закабаляете человека на всю жизнь, сдираете с него пятьсот, тысячу иен, тянете из него жилы, пока не загоните в гроб! Вы держите надсмотрщиков, избивающих до полусмерти тех, кто пытается бежать. А куда им бежать? Сбегут от одного – попадут в лапы к другому, иначе ведь работы не получишь... А у вас порядки везде одинаковые. Немудрено, что люди впадают в отчаяние и опускают руки. Вот как вы работаете, подрядчики, все равно – китайцы, корейцы или японцы. Японцы, пожалуй, самые жестокие из вас. До поры до времени мы терпели, закрывали глаза на все безобразия, потому что Окидзима был здесь один, руки у него не доходили до вас. Но больше мы этого не допустим, ясно? – Не допустим? Да кто ты такой? – взорвался Канэда. – Мелкий служащий фирмы и ничего больше! Не допустим! Что ты можешь нам сделать?.. Окидзима двинул ботинком по ножке стула, на котором сидел Канэда. – Будешь при мне грозиться, – гаркнул он, – всыплю! И улыбнулся. Канэда поморгал глазами и сник. – Так или иначе, рабов и рабовладельцев на этом руднике больше не будет, – подытожил Кадзи. – Подряды ваши аннулируются, артели распускаются, рабочие передаются в прямое подчинение администрации рудника. – То есть как передаются? А кто оплатит наши убытки? – подал голос Кобаяси. "Этот мальчишка разыгрывает тут из себя святого, – негодовал он. – Делает доброе лицо, а того не видит, что компания только и держится благодаря подрядам. Руда потому только и идет, что из рабочих соки выжимают. Выходит, что компания и подрядчики – одного поля ягода! Ну а если компания задумала пенки снимать – не выйдет! Не дадим!" – Вы думаете, мы поплачем-поплачем, да и успокоимся? Не-ет, не ждите! – Да какие у вас убытки? – усмехнулся Кадзи. – Впрочем, поскольку компания забирает у вас рабочих, мы можем возместить вам деньги, выданные вами авансом при вербовке рабочих. В ближайшие дни прошу подать счета в контору. Заниматься махинациями не рекомендую. Я не слепой, вы имели возможность убедиться. Подрядчики переглянулись. Фуруя с безучастным видом вышел из комнаты. Усида проводил его взглядом до самых дверей. – Господин Окидзима, – умоляюще проговорил он, – заступись хоть ты, пожалуйста. Ведь старые знакомые... – Да, знакомые старые. Плесень на мне завелась от этого знакомства. Но вот, спасибо, Кадзи появился, пемзой оттер. Все содрал без пощады, даже шкура саднит. Подрядчики снова переглянулись и почти одновременно поднялись. – Видно, не угадали мы сегодня, не ко времени пришли. До свиданья, господа, как-нибудь в другой раз заглянем. Усида подобострастно поклонился, и все пошли к двери. Кадзи окликнул Усиду и протянул ему конверт. Усида хотел было что-то сказать, но Канэда, злобно оскалившись, выхватил конверт из рук Кадзи. – Продукты и полотно отправлены вам на квартиру, – сказал Кадзи. Подрядчики поспешили уйти. Отерев с лица пот, Кадзи неторопливо размял сигарету и закурил. С дымом от первой затяжки у него вырвался вздох. Странно, что-то уж больно быстро они отступили... Конечно, они не уступят. Они будут искать лазейку. Не поторопился ли он?.. Вообще если разобраться, все это – попытка уничтожить определенную систему эксплуатации не с помощью силы, созревшей в недрах этой системы, а под воздействием извне, силой власти, приказом... Знает ли история революций хоть один случай, когда такой способ имел успех? От сигареты стало горько во рту. И на душе – от неудовлетворенности. Он служащий компании, и от него ожидают не философствования и исторического мышления, а конкретных решений и немедленных практических результатов. Хочешь не хочешь, а придется попробовать. – А если бухгалтерия откажется выплатить подрядчикам? – заговорил Окидзима. – Ведь не жить тебе тогда, подкараулят, будь уверен. Либо прирежут, либо угодишь под взрыв в забое. На твои похороны они не поскупятся... – Я уже подумал об этом. Если будет заминка с выплатой, постараюсь провести эту сумму как расходы по новому набору рабочих. Конечно, это тоже жульничество, но... Окидзима осклабился. – Сам заделаешься подрядчиком? Любопытное будет зрелище. – Да, получается так. Окидзима прав. Теперь эта роль выпадает ему: наседать на рабочих, брать их за глотку, лупить, выжимать из них пот. – Я знаю, ты обо всем уже подумал – такая уж у тебя натура. А вот пришло ли тебе в голову, что эти подлецы могут с поклоном получить компенсацию, а потом сманят рабочих?! Что тогда? Кадзи поморщился. – Ну... тогда мне останется надеяться только на две вещи: во-первых, на твою бдительность – ты насквозь видишь подрядчиков и рабочих и уж глаз с них спускать не будешь... – Э-э, нет! Ты мне, пожалуйста, не подкидывай лишнюю работу, хватит той, что навалили, – запротестовал Окидзима, сердито сверкая глазами. Кадзи не понял, в шутку он это или всерьез. – Тебя прислали, чтобы разгрузить меня, а получается вроде наоборот. Но Кадзи продолжал, уставившись куда-то в пространство: – ...А во-вторых, я хочу верить, что в той же мере, в какой я считаю рабочих людьми, они сами начнут относиться к себе как к людям, что они не позволят торговать собой, не дадут выжимать из себя последние соки... В другое время Окидзима реагировал бы на подобные речи насмешливой улыбкой. Но сейчас он подавил усмешку, и на лице его появилось какое-то странное выражение. – А ты и вправду гуманист. Да еще и сентиментальный впридачу. – Ты считаешь, что я неправ? – вскинулся Кадзи. – Совсем необязательно. Кадзи вспомнил, как в ночь перед отправкой на фронт Кагэяма сказал то же самое: "Эх, ты, сентиментальный гуманист". Да, тогда он колебался. И было от чего: интеллигенту предлагали место сторожевого пса... А теперь, когда он стал псом? Теперь он раздумывал, загонять овец или нет.

17

Недели через две по радио передали сообщение о разгроме японского гарнизона на острове Атту. Директор Куроки Распорядился приспустить на руднике флаги. Это трагическое известие пришло вскоре после сообщения о гибели главнокомандующего японским флотом Ямамото. Оно как громом поразило горстку японцев, осевших в глухой маньчжурской долине. Ведь перед этим их месяцами потчевали победными реляциями. "Интервью с новым командующим ВВС Ясудой. Авиационные удары по территории США вполне осуществимы! Мы захватили инициативу в воздухе!.." "Бомбовые удары по Австралии и Новой Гвинее!.." "Разгром каравана транспортных судов противника..." "Американцы высадили на острове Атту крупный десант. Упорные бои на острове Атту. Противник проявляет растерянность. Победа наших войск обеспечена". И еще: "Разгром англо-индийских войск, вторгшихся в Бирму. Занят крупный опорный пункт противника..." И дальше: "Гарнизон императорской армии доблестно сражается на острове Атту. Японские войска теснят превосходящие силы противника..." "Блестящая победа морских соколов у острова Атту. Потоплено семь линкоров и другие корабли противника..." И вдруг после всех этих ликующих возгласов появилось сообщение о том, что на острове Атту, севернее Японии, "полк императорской армии", отличавшийся "несравненной доблестью духа", "проявил свою божественную сущность" и с честью погиб, "разбился вдребезги, подобно яшме"!.. На площади перед главной конторой директор собрал всех японцев, работавших на Лаохулине, – более двухсот человек. Сотрясаясь всем своим коротеньким, тучным телом, он произнес речь, подобную львиному рыку, на тему: "Отомстим за остров Атту!" Краткое содержание речи, изобиловавшей возгласами: "Все сто миллионов грудью пойдут в атаку!" или "Больше снарядов для фронта!" – сводилось к тому, что трагедия, разыгравшаяся на острове Атту, является прямым следствием нерадивости работников Лаохулина. Директор так вошел в роль патриота, что и сам в это поверил. Он никак не мог закончить свою темпераментную речь, потому что то и дело заливался слезами. Он и впрямь казался воплощением высокого верноподданнического порыва. В этот день с рудника отправлялись одиннадцать японцев, призванных в армию: семеро с производства и четверо из отдела рабочей силы. Одиннадцать избранных роком "защитников божественной родины" под звуки песни "Вернемся с победой", которую пел провожавший их хор служащих-японцев, спустились по горной дороге к платформе железнодорожной ветки, проложенной по ущелью для вывоза руды. После известия о поражении и громовой патриотической речи директора все чувствовали себя нелепо и растерянно. Провожающих набралось порядочно, пришли со всех участков рудника. Пришел и Кадзи проводить своих четверых сотрудников. У платформы столпились жены призывников и все женское население японской колонии с национальными флажками в руках. До отхода поезда оставалось еще много времени. Мобилизованные из отдела рабочей силы по очереди подходили к Кадзи прощаться. – Благодарим вас за терпение и внимание к нам!.. Не печальтесь, прокатимся весело! Никто из них, конечно, не пылал к Кадзи любовью, никто не забыл, что на другой же день после приезда, не успев еще толком узнать, как кого зовут, Кадзи начал их гонять и заваливать работой. И все-таки это было лучше фронта... Кадзи не нашелся, что им сказать в ответ. Из этой четверки только один был женат. Его жена с лицом, опухшим от слез, но напудренным, держалась бодро, громко разговаривала и пересмеивалась с соседками. Женщина воюющей страны не имеет права плакать. И она изо всех сил крепилась, словно в этом была единственная женская добродетель. Муж стоял рядом с традиционной котомкой "служивого" и ждал с бесстрастной улыбкой отправления поезда. Холостяки беспечно подшучивали друг над другом, поминутно поглядывая на ручные часы. – С вами такой неприятности никогда не случится, – глухо пробормотал Фуруя рядом с Кадзи. Его лицо выражало откровенную зависть. Стоявшие поблизости слышали эту фразу. Они оглянулись. Кадзи смутился и криво улыбнулся. – Куда их, в пограничные войска? – спросил кто-то выручив Кадзи. – Не думаю. Наверно, после начального обучения пошлют на южный фронт. – Да, уж лучше на юг. На северном море если не подстрелят, так все равно от холода погибнешь. – Попляшут под пальмами на южных островах, –пошутил кто-то. – Туристская поездка за казенный счет. И красавицы тоже... Паровоз дал гудок. На лица провожающих женщин мгновенно легла тень смертельного отчаяния. Кривя губы насильственной улыбкой, мобилизованные полезли в единственный пассажирский вагончик. Хор запел песню: "А-а, лицо твое и голос..." Уезжающие что-то кричали, каждый искал взглядом какое-то одно лицо в толпе провожающих. Песня заглушала их голоса. Паровоз снова дал гудок. Жена и дети Ждут славных подвигов твоих... Передернувшись, словно в судороге, поезд тронулся. И когда отъезжающие в прощальном привете протянули руки из окон вагонов, жены забыли о "долге женщин воюющей страны" и кинулись за ними. Хор пел: Флажком махали, на прощанье... Но люди в вагоне были безразличны к прощальному трепыханию флажков. Они были на пути туда, куда не доходят ни песни, ни шелест флажков... Кадзи содрогнулся, представив себе страшную пустоту, которую ощутили в это мгновение жены мобилизованных. За несколько ночей сгорели, испепелились от горючих слез печали и обиды женские души... – Уехал...– блуждая вокруг невидящими глазами, шептала женщина рядом с Кадзи. – Ушел, навсегда ушел... – И, встретившись безумным взглядом с Кадзи, запричитала: – Не придет больше, не вернется!.. Внезапно она замолкла, взяла себя в руки и попыталась даже изобразить на лице улыбку. Кадзи сам едва сдерживал слезы. Он отыскал глазами Митико. Торопливо расталкивая людей, она пробиралась к нему. Она улыбалась заплаканным лицом. – Плачу, сама не знаю почему... – Я тоже... "Наверно, потому, что сравниваем чужую беду со своим счастьем..." – подумал Кадзи. Расходились молча. В сущности для большинства это было чужое горе. Завтра оно могло стать своим, но сегодня оно было чужое. Митико думала только об одном: какое счастье, что у Кадзи броня. Поставить себя на место этих несчастных женщин она не могла, сама мысль казалась невероятной. Она сейчас одна, без Кадзи? И он не пришел бы вечером? Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра? Какое счастье, что можно об этом не думать!.. – Как сейчас трудно этим женщинам...– тихо сказала Митико. Кадзи вскинул на нее мрачный взгляд. Они расстались у здания главной конторы. Митико попросила Кадзи прийти сегодня пораньше. Кадзи молча кивнул и пошел в контору. В директорском кабинете шла оживленная беседа. Обсуждали, почему пал остров Атту, как получилось, что погиб доблестный японский полк во главе со своим командиром, и какое стратегическое значение имеет потеря этого острова. – Эти американцы понатащили туда двадцать тысяч солдат,– заговорил Окадзаки отрывистым и волевым голосом ротного командира, – и едва справились за две недели с маленьким японским полком. Теперь-то они поняли, что такое японская армия! – Мы хоть и отдали остров, но все равно выиграли: шутка ли на полмесяца сковать крупные силы противника на всем северном направлении! – высказался начальник участка Сэкигути. Впрочем, тон у него был не такой уж уверенный. Начальник второго участка Коикэ с видом стратега, раскрывающего тайны им самим созданного плана, изрек: – Им придется драться за каждый остров отдельно. А за это время мы превратим метрополию в неприступную крепость. Его поддержал Окадзаки: – На одном только острове Атту противник потерял шесть тысяч личного состава. Стало быть, этих двадцать тысяч ему хватит всего на три острова? Если так пойдет дело, американцы угробят в боях за тихоокеанские острова всю свою армию! Предположение Окадзаки было полно оптимизма, но никто даже не улыбнулся. – Но все-таки бросать гибнущий гарнизон на произвол судьбы возмутительно! – проговорил начальник ремонтных мастерских. – А где Объединенный флот? Где? – сетовал главный механик.– За это время он мог бы подойти откуда угодно! – Объединенный флот, несомненно, в южных морях. Там идет крупное морское сражение,– изрек начальник транспортной службы. – За победу в южных морях не жаль отдать два, а то и три таких острова, господин главный механик. Все дружно согласились. Вера в непобедимость Объединенного флота была непоколебимой. – Все-таки линия фронта у нас чересчур растянута, – вступил наконец в беседу Окидзима. – Если мы не сократим ее, нам придется трудно с транспортом. – Растянута? Чепуха! Если удерживать инициативу на море и в воздухе, это не проблема,– уверенно возразил Окадзаки, и во взгляде, брошенном им на Кадзи, мелькнул вызов. Но Кадзи понял, чего добивается Окадзаки, и промолчал. Вылезать сегодня со своей теорией военного потенциала и делать пессимистические прогнозы было бы равносильно самоубийству. Они еще долго и ожесточенно спорили, где и когда японская армия нанесет решающие удары по противнику, которые приведут к победоносному завершению этой небывалой войны. Никто из них не знал, что ровно год назад в морском сражении японская авиация и Объединенный флот, на который возлагалось столько надежд, окончательно потеряли инициативу в воздухе и на море... Директор не участвовал в беседе. Он разговаривал по прямому проводу с правлением. Вернувшись в кабинет и увидев подчиненных в сборе, он немедленно приступил к инструктажу по поводу предстоящего "производственного штурма силами всего рудника". Инструктаж этот оказался, так сказать, второй заваркой его ультрапатриотической речи, произнесенной накануне. Вначале, под впечатлением известия о гибели героев на дальнем северном острове, они еще слушали выступление директора, но скоро все это надоело. Сэкигути стал зевать, Окадзаки заснул, Коикэ чистил ногти, Кавадзима бесцеремонно ковырял в носу. Окидзима с увлечением пускал кольца дыма, то большие, как браслеты, то маленькие, как перстни. Кадзи что-то чертил пальцем на пыльном столе. Ни одного приличного человека! Особенно рассердил директора уснувший в самом начале речи Окадзаки. Придется одернуть – слишком возомнил о себе! Наконец он покончил с вводной частью и перешел к обычному разносу. – Ну, я вижу, вы заскучали. Придется вас развлечь. Расскажу сказочку о том, как к единице прибавляли единицу, а двух не получалось. Такая уж у вас арифметика! Раньше узким местом была рабочая сила. Сейчас процент выхода на работу резко повышен. Назовем этот прирост "плюс икс". Но на добыче этот "плюс икс" никак не отразился! Вот ведь что удивительно. В чем дело? Поймав на себе взгляд директора, Сэкигути ответил, что отстает проходка, потому и не получается арифметики. А для проходки не хватает и механизмов, и рабочих... – Только и всего? – На моем участке положение приблизительно такое же, – доложил Коикэ. – К тому же нам далеко возить. Не хватает механизмов, тормозит откатка... – Хватит! – остановил его директор. – Хватит! Вы всегда норовите свалить ответственность на других... Но тут директора перебил Окадзаки: – Вы все нас корите, директор, что мы валим вину на других. А какая нам от этого радость? Возьмите хотя бы положение с рабочей силой. Верно, выход на работу повысился, но они ж идут в штольню дурака валять, а не работать! Окадзаки прищуренными глазами покосился на Кадзи. Тот невозмутимо выписывал на пыльном столе иероглифы "Влияние внеэкономических факторов на добычу руды". – Ну, уж это твоя обязанность – заставлять их работать, – нахмурился директор. – Совершенно правильно изволили отметить – моя обязанность! – развязно ответил Окадзаки. – Но что получается? Стоит только мне всыпать этим лодырям, как отдел рабсилы на дыбы: не смей! Обижаются на меня. Взгляды Кадзи и Окадзаки скрестились. – Если б еще только обижались, – продолжал Окадзаки. – А то ведь, стоит только этим господам испортить настроение, как происходит заминка с разнарядкой рабочих. Странные дела творятся, господин директор. – Погоди-ка, – зло перебил Окидзима, – разнарядка рабочих – моя обязанность. Когда это у меня были заминки? А настроение, кстати, у меня все время неважное. – А вот спросите у этого ученого господина, он вам скажет, – Окадзаки мотнул головой на Кадзи. Кадзи постучал кончиком сигареты по столу. – Господину Окадзаки хочется вывести меня из терпения, чтобы у меня сорвалось с языка что-нибудь неподобающее... – Не забывайте, где вы находитесь! – заорал директор, на лбу его вздулась синяя вена. – Вы солдаты тыла, понятно? Из-за вашей недисциплинированности нашим воинам на фронте приходится туго! Окадзаки надулся и скрестил руки на груди. Кадзи продолжал что-то машинально чертить. Хотелось только одного – схватить Окадзаки и перебросить через спину, чтобы он угодил головой куда-нибудь в заброшенный шурф. Перед глазами снова всплыли те женщины со смертельной тоской на лицах. "Он никогда не вернется..." А если бы ему пришлось уходить на фронт, что сказала бы Митико на прощанье? "Родной мой, мы обязательно встретимся снова!" Он поднял голову. Директор обращался к нему: – Оплату рабочих мы улучшили, сменные графики выхода показывают, что не зря. А вот с производительностью труда у нас неважно. Почему они плохо работают, а, Кадзи? В чем причина, ну-ка? Кадзи заметил торжество на лице Окадзаки. Откровенное торжество и злорадство. "Попался, голубчик! – говорил его взгляд. – Тебя же предупреждали!" – Господин Окидзима, а частично и господа контролеры участков считают, что рабочим достаточно заработать себе на похлебку, как у них пропадает интерес к работе. Но я с этим не согласен. – Господин Кадзи считает, – вмешался Окидзима, – что с этой инертностью рабочих мы будем сталкиваться до тех пор, пока не ликвидируем систему подрядов. Такова его точка зрения, и я не могу сказать, что абсолютно с ним не согласен. – Сдвиги уже есть, хоть и небольшие, – начал Кадзи, и директор одобрительно кивнул ему. – Дайте немного времени, и дело покажет... – Я-то могу дать вам время, мне легко. Война не дает! Поэтому я и требую форсировать решение всех этих ваших проблем. Кадзи умолк. Да, война не ждет. Все дело в этом. – Да, война не ждет, – сказал Кадзи. – Возможно, рабочие-китайцы знают это не хуже нашего. Как это понять? Кадзи исподлобья взглянул на директора. Что тут понимать? Тысячи мужчин погибли на этом острове, тысячи женщин по всей Японии оплакивают их гибель. Этот чиновник не дал себе труда поразмыслить, почему так получилось, где ж ему думать о трагедии китайского народа, которая в сотни раз страшнее этого военного эпизода! И он хочет добиться успехов под лозунгом: "Отомстим за героев острова Атту!" – Я не вижу причин, по которым рабочие-китайцы могли бы желать нам победы в войне. Конечно, некоторые сотрудничают с нами и живут в свое удовольствие, есть и другие – они покоряются силе по принципу "плетью обуха не перешибешь"... Но есть, по-видимому, и третьи... И подобно тому, как на маньчжурской земле не прививается культ нашей великой богини солнца – Аматерасуомиками, хоть мы его сюда и пересадили, так не можем мы заставить китайцев работать на нашу... Окидзима под столом лягнул Кадзи. Кадзи осекся. – Меня не интересуют ваши подозрительные идеи,– раздраженно бросил директор. – Я хочу знать, как вы собираетесь повысить производительность труда. Кадзи молчал. – Ну? Кадзи продолжал молчать. Завтра директора Лаохулинского рудника ожидал неминуемый нагоняй за невыполнение месячного плана добычи. Молчание Кадзи вывело его из терпения. Он взорвался: – Так что же, нет предложений? Если вы не способны ни на что, признайтесь честно по крайней мере! Кадзи повернулся к директору и в упор посмотрел на него. Окидзима ухмылялся. Наконец Кадзи заговорил: – Если время не терпит, остается прибегнуть к испытанным мерам. Нагнать рабочих каких попало, откуда попало, лишь бы побольше и заставить их работать под кнутом. Но это недостойный способ, глупый способ, хотя кое-кого он даже обрадует. – Мне безразлично, глупый или неглупый! Мне дайте план, а не способ. Действуйте! – рявкнул директор. На этом и закончилось это нелепое совещание. Все встали и потянулись к двери. Директор окликнул Кадзи и Окидзиму. – Не подумай, старина, что я не вижу и не ценю твоих стараний, – сказал директор миролюбиво. – Ну что ты такой недовольный? Я отлично понимаю, что решение твое умное, замечательное решение. Вы поставили на ноги отдел рабочей силы – и это ваша заслуга, друзья. Я ценю вас, я понимаю ваши трудности. Но поймите и вы меня! На мне лежит огромная ответственность. Ведь война не ждет! Окидзима, глядя в сторону, выпустил огромное кольцо дыма. Кадзи холодно ответил: – Никак не ожидали, что удостоимся вашей похвалы. Директор терпеть не мог внезапных перемен в поведении Кадзи, его холодной учтивости. Он понимал, что это попросту откровенное выражение презрения к нему, директору. Но Кадзи он все прощал. Кадзи дельный человек, надо только уметь заставить его работать.

18

– Что тебя сегодня прорвало? На предприятии, которое только и живет войной, пускаться в философию! Совсем спятил! – выговаривал Окидзима по дороге из конторы. – Но ведь факты, факты, Окидзима. Платим лучше, прогулов почти не стало, а трудятся-то они по-прежнему спустя рукава. И дело тут вовсе не в их бродяжнических наклонностях, на которые упираешь ты с Окадзаки. Ну и это тоже есть, допустим. Но главное – в другом. Война несправедливая – вот в чем дело! Не нужна им эта война, вот они и не хотят на нее работать. – Ну ладно, давай начистоту. А что это, наша война, моя, твоя? Нет же! Честно говоря, мы тащим ее на своем горбу, потому что понимаем – никуда от нее не денешься... Кадзи подкинул ногой камешек и промолчал. – А тебе надо быть поосторожнее – как бы не угодил ты со своим языком куда-нибудь... – Ну а как ты сам в глубине души относишься к этой войне? – А никак,– ответил Окидзима. – Я человек обыкновенный, в меру порядочный, в меру озлобленный. Из таких, которые хотят выжить. – И меня хочешь на это настроить? – Представь себе – нет. Правда, очень уж ты заботишься о чистоте своей шкуры. На всякий случай запомни: гладкошерстные лошади на дальних маршах быстрее сдают. – Хочешь, поспорим, кто дольше выдержит? Они остановились на площадке перед конторой. Кадзи заглянул в сердитые глаза Окидзимы. – Ведь что там ни говори, а нам с тобой от войны не отвертеться. – Ох, нелегко иметь дело с племенем гуманистов! Ну что ж, давай покажи, как честно прожить жизнь на острие ножа. Если только можно назвать честной жизнь человека, который уже причастен к преступлению... Ночью разразилась бурная весенняя гроза. По земле мчались стремительные потоки воды. Ослепительные молнии раскалывали чернильный мрак рощи, а следом за ними землю сотрясали удары грома. Кадзи стоял у окна. Митико подошла и встала рядом. – Страшно в горах во время грозы... Кадзи положил руку на ее плечо. – В бараках крыши как решето, – сказал он. – Ой, совсем забыла, – неожиданно вскрикнула Митико. – Куры-то во дворе, под дождем! Мне Окидзима кур принес. Хотя бы в ящик какой-нибудь... Кадзи пошел было за ней, но тут же вернулся к окну. Куры, ящики... крыши... Не сам же он должен чинить их крыши, его дело – дать заявку на ремонт. И если уж соваться сейчас под этот ливень, так чтобы помочь людям, а не курам... Он не тронулся с места и продолжал смотреть в окно. Что может быть великолепнее и величественнее созерцания разбушевавшейся стихии!.. Вспомнив о Митико, он метнулся к черному ходу, но опоздал. Она уже тащила в дом огромный ящик. Куры сами нашли ящик и были почти сухие, зато Митико промокла насквозь. – Ой, милый, какой ливень! – прерывающимся голосом сообщила она, выжимая волосы. – Ну, курочки, спите спокойно... Знаешь, я только сейчас почувствовала, до чего же замечательно иметь свой дом! Все еще тяжело дыша, она вскинула на мужа счастливые глаза, сверкавшие зеленоватыми искорками. Кадзи принес полотенце и помог ей вытереться. Молния ударила где-то рядом. Вздрогнула и замигала электрическая лампочка. От страшного удара грома дом заходил ходуном. Митико прижалась к Кадзи и смотрела на него полными нежности глазами. Заявку на ремонт бараков он подавал уже несколько раз. Не успели починить – не его вина. Он сделал все, что мог... – ...Я беспечный самодовольный болван,– говорил он.– Я только сейчас понял ту простейшую истину, которую должен был знать с самого начала: я помогаю эксплуатировать этих несчастных, я пособник этой жестокой войны. Помнишь, я нес тебе всякую чепуху... Болтовня, я не сдвинулся с тех пор ни на шаг. Чего ради я тут командую рабочими? Только чтобы быть с тобой, чтобы наслаждаться твоей любовью. А чего стоит моя любовь? – Он усмехнулся. – Я вот послал тебя под дождь, а сам философствовал у окна! Да, да, Митико, такой я. И разве только одно это? Ведь, может быть, все мои старания немного облегчить жизнь этим несчастным – лишь способ добиться успеха и сделать карьеру!.. Перед глазами Кадзи снова всплыло окаменевшее в скорби лицо той женщины на перроне: "Не вернется, никогда больше не вернется!.." Да, ваш муж не вернется, а я вот не попаду на фронт. Я буду философствовать у окна, обнимать жену, болтать чепуху... – Но что ты можешь сделать? – зашептала Митико, и в самом ее горячем шепоте было оправдание. – Почему все так мучает, так волнует тебя? Ведь это бессмысленно, ты один не можешь покончить с войной... Если ты будешь постоянно терзать себя, жизнь станет не в радость, а я этого не хочу. Не хочу! Мы живые и должны жить! Нам еще, может быть, предстоят страшные испытания – война не кончилась. Откуда ты знаешь, что нам готовит судьба? Но мы должны выстоять, мы должны жить и стараться не делать слепых ошибок! Разве не в этом радость? Кадзи кивнул. Если и есть на свете радость, то, пожалуй, только в этом...