Текст книги "Условия человеческого существования"

Автор книги: Дзюнпей Гамикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

11

Купленное ими блюдо Митико повесила над столом Кадзи, на уровне глаз. Пока оно висит здесь, их счастье будет безмятежно – так казалось Митико. Первые два-три дня пролетели как сон. Они были полны радости, но Митико все казалось ненастоящим. Было так, будто они только играли во взрослых. Проводив Кадзи и прибрав квартиру, она отправлялась в поселок за продуктами, а вернувшись домой, начинала возиться по хозяйству и не замечала, как наступал вечер. Митико легко и безболезненно втянулась в однообразный ритм жизни, который знаком всякой замужней женщине, приняла его и даже нашла интересным. "Вам, наверно, трудно с непривычки?" – спрашивали соседки. Глядя на молодую женщину, от которой, казалось, исходил аромат юности, они с грустью вспоминали собственную молодость, и в их голосах звучали завистливые нотки. "Я очень плохая хозяйка,– отвечала она.– Все у меня что-нибудь не так получается". "Вот это-то и приятно,– сказала жена Окидзимы. –Так скучно, когда уже все можешь делать, не думая... Постарайтесь, чтобы у вас этого никогда не было..." Однажды утром Кадзи предупредил, что, возможно, задержится на работе. – До вчерашнего дня я только знакомился с рудником,– пояснил он. – Ходил, смотрел... Впечатление невеселое. Сегодня приступаю к проверке всего учета. Бухгалтерских книг вот столько! – Кадзи раздвинул руки. – Не очень хочется ставить свою печатку, когда не знаешь, что подписываешь. С этого дня Кадзи стал приходить поздно. Но Митико не скучала. Ей было кого ждать – Кадзи приходил, и они дарили друг другу радостные улыбки и взгляды, полные нежности. Устал, наверно? Нет, только проголодался. Работа трудная? Не очень, конечно, но с непривычки... Да ну ее, эту работу, не будем о ней... Но я хочу знать. Пересмотрел заработную плату рабочих по категориям, сравнил оплату у разных подрядчиков, на разных участках; теперь надо установить нормы и расценки в зависимости от характера работы... И еще – как им умудриться сохранить тело в чистоте. Ведь бани на руднике нет, нет одежды на смену. Что можно приготовить из жмыхов и репы?! Ну что тут интересного?.. Ты устал! Нет, я не устал, но мне хочется смотреть тебе в глаза, а не разговаривать... И тебе от этого легче?.. Да, потому что ты здесь, со мной... Правда?.. Правда! Они были счастливы и с каждым днем становились нужнее друг другу. Как-то жена Окидзимы позвала Митико с собой за покупками. – На маньчжурском руднике особенно надрываться нельзя,– неожиданно заговорила она. – Работают здесь кули, поэтому все делается потихоньку и без спешки. Уж такой они народ – порядок и организованность им не по вкусу. Посиживай себе да покуривай, а они пусть себе копают потихоньку, вот и будет руда... А начнешь здесь стараться, порядки наводить... – Простите, вы имеете в виду Кадзи? – Муж говорит, что ваш, конечно, правильно поступает, так и надо работать. Да-а... Только боюсь я, всем ли это по душе придется. Да вы не тревожьтесь. Муж-то горой стоит за вашего... – Спасибо вам! – понурившись, ответила Митико. А вскоре по дороге с работы завернул и сам Окидзима. – Ну, как устроились? – спросил он.– Жена говорит, вы с коксом замучились? Митико смущенно призналась, что после газовой плиты в городе ей действительно нелегко приходится с печью. – Но я привыкну,– улыбнулась она. Когда Окидзима неожиданно посерьезнел, Митико поняла, что он пришел говорить о Кадзи. Кадзи совсем заработался, старается повернуть все по-своему, сидит в конторе допоздна, а работы непочатый край. Окидзима посоветовал Митико попридержать его. – А не то он у вас скоро выдохнется, – сказал Окидзима. Вечером Митико рассказала об этом разговоре Кадзи. Он не придал ему особого значения. – Не беспокойся, – сказал он.– Я не больно силен с виду, но сколочен куда крепче, чем кажется тебе или Окидзиме. Так что работой меня не свалишь. – А я все-таки беспокоюсь. Ты работаешь больше всех, ты не знаешь отдыха. Вот все на тебя и злятся. Чего доброго, еще возненавидят. – Пустяки! Скоро все уладится. Кадзи привлек ее к себе. Они вдвоем. В домике, отведенном им, три комнаты. Им даже и не нужно столько комнат. Им страшно повезло. В мире бушевала война, а за этими стенами были только они вдвоем, наедине со своим счастьем. Любишь?.. А ты?.. Ты не жалеешь?.. А ты?.. Ты счастлива?.. А ты?.. И если бы вдруг в это мгновение перед ними предстал некий циник и спросил бы – а можно ли верить словам, которые лепечут влюбленные, они ответили бы ему: "Уйди от нас, нам чужды твои сомнения!"

12

Горная дорога вилась вверх по лесистому склону. Ярко-зеленая листва источала под майским солнцем пьянящий аромат. От него захватывало дыхание. Далеко внизу, в долине, игрушечными кубиками выстроились красные бараки рабочих. Кадзи остановился и повернулся к Окидзиме: – Какая красота! Даже бараки отсюда выглядят красиво. – Да. И не видно отсюда, что внутри вши да мерзость. Так уж устроен белый свет – издали все прекрасно. – Опять захотелось подразнить меня? – Нет. Просто хочу, чтобы тебя окончательно не ослепили твои иллюзии. Ты убежден, что стоит получше заплатить, и рабочие тотчас воспылают усердием к работе. Мысль, конечно, красивая. Как эти бараки отсюда. Кадзи повернулся и широким шагом пошел дальше. Окидзима едва поспевал за ним. – Да не спеши ты так,– взмолился он.– И без того уже знаю, что у чернильной души из конторы ноги оказались крепче, чем у горняка. Кадзи замедлил шаг. – Вот что, Кадзи, я обещал поддержать твой план насчет новой системы оплаты и слово свое сдержу! Очень рад, что ты добился одобрения начальства... Но не жди ты правильного отношения к своей затее от кули, не жди. Потому что сильно просчитаешься! Кадзи остановился. Окидзима опустился на придорожный камень. – Слушай, я тебе как товарищу скажу, как другу. При существующих расценках на заработок за двадцать восемь дней рабочий сумеет с грехом пополам прокормиться. Так? Без разносолов, конечно,– гаоляном там, соевыми жмыхами и прочими конскими кормами. По твоим расчетам, при прогрессивной системе оплаты он сможет заработать себе на пропитание на целый месяц за двадцать один рабочий день... Теперь: ты считаешь, что семидневный заработок он ежемесячно будет откладывать. Получается все вроде бы гладко: рабочие усердно трудятся, копят деньги и с каждым месяцем богатеют. Правильно? – Ну и что дальше? – А дальше то, что он заработает себе на прокорм за двадцать один день, а остальные дни... – Можешь не продолжать! – оборвал его Кадзи.– Он будет валяться, резаться в кости и все такое. Это я уже слышал от Окадзаки и Кавадзимы. Ты, оказывается, тоже на их стороне? – В этом вопросе – да. Ты просто не понимаешь, что такое маньчжурский шахтер. – Ну как же, все они испорченные и тому подобное... Окидзима рассмеялся. – Ты не огорчайся – кое-чего ты все-таки добьешься. Кадзи не понял. – Потому что,– объяснил Окидзима,– ты более умный слуга капиталистов, чем все лакеи из правления. Ты так умело и хитро насадил наживку на крючок, что на нее так и повалит рыбья мелюзга. – Ну, это уж просто гадость!.. Кадзи резко повернулся и, не дожидаясь, пока Окидзима поднимется, пошел. Он шел и думал. Вот сейчас он проверит, в каких условиях работают артели, потом назначит им лучшую оплату... Или это тоже только наживка на крючок?.. Когда запыхавшийся Окидзима нагнал его, Кадзи укоризненно сказал: – Как ты не понимаешь, я просто хочу, чтобы рабочим жилось немного получше, чтобы с ними обращались как с людьми! – Я-то понимаю! – насмешливо возразил Окидзима, как будто ему доставляло удовольствие дразнить Кадзи.–Ты мне лучше скажи, что у тебя будет сегодня на ужин? Пара аппетитных кусков поджаренного мяса? И салат, конечно? Лично мне жена подаст холодного пива. И будут причитать над нами: "Ах, бедные, как вы устали!" А вот твои любимчики рабочие за двадцать один день заработают ровно столько, чтобы набить себе брюхо гаоляном и жмыхами. На десерт у них будет соленая репа, господин Кадзи! Кадзи круто повернулся к Окидзиме. – Ой, кажется, меня сейчас будут бить! – шутливо крикнул Окидзима. – Ты обещал мне помогать? – Да брось ты ерепениться! Так тебя и на три месяца не хватит. – Нет, ты скажи, что ты предлагаешь. – Предлагаешь! – передразнил Окидзима.– Нет, дорогой, мне самому любопытно узнать, как ты собираешься примирить подобные противоречия. – Какие противоречия? Не вижу ничего унизительного для человека ни в гаоляне, ни в соевых жмыхах. Ты хорошо знаешь, что годового пайка муки и проса им не хватает и на десять дней. Окидзима закурил сигарету, словно не слушал Кадзи, но тут же бросил ее. – Я обещал тебе свою поддержку только потому, что твоя позиция относительно правильна. Запомни – относительно! Когда я служил переводчиком в карательном отряде, меня время от времени заставляли участвовать в экзекуциях. Истребляли "антияпонский элемент" – китайцев. Впрочем, не важно, заставляли или нет... Так вот слушай, как это делается: хватают человека, избивают до полусмерти, затем засыпают землей и трамбуют ногами. А жену и детей заставляют смотреть. Под конец детям велят топтать своего отца. Из-под земли раздается глухой треск. Ты думаешь, ребенок когда-нибудь забудет это? Нет, не забудет! И мою образину тоже не забудет. Ну а теперь предположим, что я бы этого не сделал, а кинулся спасать несчастную жертву. Где были бы сейчас мои собственные кости? – Окидзима вскинул на Кадзи глаза, взгляд его был страшен. – Скотина! – раздельно проговорил он.– По сравнению со мной ты просто счастливчик! В разгар войны ты еще имеешь право думать, что с человеком надо обращаться как с человеком... Ну ладно, пойдем. Вон штольня уже близко. В большой комнате отдела рабочей силы – тридцать столов, выстроенных рядами, на манер школьных парт,– стояла тишина. Закончив расчеты, которые ему поручил сделать Кадзи, старший клерк Фуруя сунул их в папку и бросил на стол Кадзи. Стол был завален грудами старых конторских книг и бумаг, тех самых, на материале которых Кадзи строил свои смелые "дилетантские" выводы и дерзкие планы. Фуруя уставился на пустой стул своего нового начальника. Глаза у старшего клерка были невыразительные и сонливые, лишь временами загоравшиеся недобрым огоньком. Этой весной ему наконец удалось выхлопотать должность, которую он сейчас занимает. В общей сложности для этого потребовалось десять лет безупречной службы. Окончив гимназию и отслужив в армии, он поступил в фирму на грошовый оклад, потом его сделали младшим клерком... Сколько лет ему понадобится, чтобы добиться жалованья, какое получает Кадзи? А тот тем временем тоже будет лезть в гору. Все говорят, что в будущем году Кадзи станет начальником отдела. Всего четыре года назад человек окончил университет – и уже начальник отдела. А Фуруя лучшие годы сгноил здесь, в глуши, и все зря. Если бы не принесло сюда этого мальчишку, ему самому, может быть, удалось бы сесть за этот стол. Поговаривают, что Кадзи имеет броню. И все потому, что сумел с ученым видом нацарапать четыре иероглифа: "организация использования рабочей силы". А что он в этом понимает? Человек, не имеющий никакого опыта в использовании рабочей силы, занимается ее организацией... Просто глупость какая-то! А он, Фуруя, в любую минуту может угодить в солдаты... Правда, эти десять лет, проведенные в горах, принесли ему немалый доходец. Что верно, то верно... Служба на руднике имеет свои преимущества. Стрелки на стенных часах приближались к двенадцати. Распахнув обе створки застекленных дверей, в комнату вошел мужчина лет сорока, с коротко подстриженными усиками и бегающим взглядом. – А, сто шестьдесят четвертый,– приветствовал его Фуруя. Подрядчик сто шестьдесят четвертой артели Усида вопросительно показал на стул Кадзи. – Ушел на рудник. Вернется не скоро. Усида, один из немногих японцев-подрядчиков на руднике, с облегчением вздохнул. Притянул к себе стул, уселся. – Вот, узнал от Окадзаки, будто ваше начальство собирается ликвидировать подряды... Это правда? Фуруя молча вытащил из ящика стола Кадзи папку и бросил ее Усиде. На обложке было написано: "План мероприятий по ликвидации системы подрядов". План был подписан Кадзи, завизирован директором рудника и утвержден самим начальником отдела горнорудных предприятий. – Что он хочет, сразу всех под метлу? – Не думаю. Фуруя многозначительно улыбнулся. Усида знал Фуруя много лет. Когда тот вот так улыбается, спрашивать бесполезно. – И правильно, – сказал подрядчик.– Нельзя этого делать – всех под метлу. Рудник станет. – Не беспокойся, он не такой дурак, – тихо сказал Фуруя и снова замолчал, покосившись на конторщика-китайца, сидевшего в дальнем углу. Чен хорошо знал японский. Он с первых же дней стал верным помощником Кадзи. Тот ему благоволил. Усида подождал, потом вынул из кармана портсигар, раскрыл его и положил на колени Фуруи. На сигаретах лежала бумажка в десять иен, сложенная пополам... Фуруя взял деньги и положил в карман, сохраняя бесстрастное выражение лица. – Японские подряды тоже разгонит? – спросил Усида, уже настойчивее. – Хочет понравиться маньчжурам,– пожал плечами Фуруя. – Да не ходи ты вокруг да около, говори прямо! Фуруя еле заметно улыбнулся. Сколько там бумажек, интересно? Две или три? На ощупь как будто три... А может, и две – старые, растрепанные... Ну ладно, тоже неплохо – как-никак, четверть месячного жалованья! – Нацелился на сто шестьдесят четвертую, сто третью и пятьдесят восьмую, – сообщил он наконец, соображая, за сколько этот ловкач Усида перепродаст новость Кобаяси с пятьдесят восьмой и Канэде со сто третьей. – Вот скотина. Чего же это он с меня-то начал? – Усида обиженно надул губы. Фуруя криво усмехнулся. – Подряд крупный, артель большая, производительность, прямо скажем, неважная, а подрядчик загребает денежки немалые. – Уж не ты ли ему внушил все это? Фуруя показал, что в таком тоне продолжать разговор не намерен. – Проверил выработку и оплату работ по всем подрядам за последние два года, – показал он головой на груды книг, высившиеся на столе Кадзи. – Считает быстро, проклятый, и уж не ошибется! В чем, в чем, а в счетоводстве силен!.. Хотел я тебе дельце одно предложить. Усида наклонил ухо к Фуруя, но в этот момент мальчишка-рассыльный, мешая японские и китайские слова, завопил на всю комнату, что к ним идет "красавица". Открылась дверь, и в комнату вошла застенчиво улыбающаяся Митико. Стройная, тоненькая, в красном свитере, она как будто принесла с собой в эту унылую контору с бетонным полом и грубо побеленными стенами свежий весенний ветер. – А где... – Вы хотите видеть господина Кадзи? – спросил Фуруя, сменив сонное выражение лица на любезную улыбку. – Да, я принесла ему обед... Фуруя строго посмотрел на рассыльного. Тот, запинаясь, объяснил, что господин Кадзи пошел на рудник и не велел его беспокоить. – Вы не скажете, он скоро вернется? – спросила Митико. – Затрудняюсь ответить. Когда господин Кадзи работает, он не замечает ни времени, ни окружающих. Все было так, как говорила жена Окидзимы, – Кадзи уже потерял симпатии сослуживцев. Плечи Митико дрогнули. Она хотела что-нибудь сказать, но смогла лишь вежливо улыбнуться. Сидевший неподалеку верзила с усиками поднялся со стула. Кажется, собирается представиться ей. Митико растерялась. Она терпеть не могла усов. Усы казались ей свидетельством высокомерия, легкомыслия, тщеславного кокетства – всех мужских недостатков. Но, может, ради Кадзи ей следует быть приветливее? – Эй, Чен, ты в главную контору пойдешь? Отнеси заодно обед, оставь в проходной рудника, – крикнул Фуруя. Чен подлетел к Митико и взял у нее из рук посуду с обедом. Митико вышла вместе с ним. Фуруя смотрел ей вслед и невольно сравнивал Митико со своей женой. Разве та не такая же женщина? Разве она не мечтает об успехах своего мужа, как эта о карьере Кадзи?.. Но ей никогда не дотянуться до этой Митико, как и ему не догнать Кадзи... А все оттого, что одни кончают университеты, а другим это не по карману. – Ты мне хотел рассказать о чем-то интересном,– напомнил Усида, пощипывая усики и подвигаясь к Фуруе поближе. – Что делать-то будешь, если разгонят твою артель? – Что-о? Не допущу! Лоза золотые ягоды родит, да чтобы я дал ее срубить!.. – План утверждали – тебя не спрашивали и теперь спрашивать не станут, – безжалостно заявил Фуруя. – Ладно, выкладывай, что задумал. – Говорят: лоза вянет – ягодам не пропадать,– загадочно сказал Фуруя. – Ягоды-то, мол, нечего на земле оставлять... Усида понял. – А не рискованно? У Окидзимы нюх острый. – Опасно, конечно. В два счета вышвырнут, если что... – Ну, ты уж постарайся, а? – Подумаю... – И, сонно поглядывая из-под полуприкрытых век, Фуруя заговорил о том, что в любой день может получить красную повестку и что ему надо позаботиться о семье... Усида понял. Он был доволен ходом разговора. Если говорить по-военному, он, так сказать, закрепился на плацдарме для контратаки под самым носом у противника. – Ты не думай, я понимаю,– сказал он,– тебе этот выскочка тоже насолил. Должность-то из-под рук увел! А один ты против него что? – Сколько дашь с головы? – напрямик спросил Фуруя. Усида помедлил и показал три пальца. Это означало, что он даст по три иены комиссионных за каждого рабочего. Фуруя хмуро улыбнулся: – Здорово считаешь. Погонишь на соседний рудник – получишь по пятнадцать с носа. – Что ты! Столько не сдерешь... Потом придется ведь еще одного "мастера" брать со стороны, которого в округе мало знают. Ему тоже надо будет дать по две, не меньше. Устремив взгляд в окно, Фуруя размышлял. По три иены с головы. Если перетянуть с Лаохулина пятьсот человек, получится полторы тысячи. Его жалованье за полтора года! Усида встал. – Пойдем, спрыснем? Фуруя разложил на столе бумаги, будто вышел на минутку, и последовал за Усидой.

13

Штольня, заложенная на склоне горы, ближе к вершине, зияла разверстым устьем, не уступавшим по размеру железнодорожному туннелю. Здесь была главная выработка рудника, служившая теперь и откаточным коридором. Глубоко вгрызаясь в толщу горы, штольня разветвлялась на штреки, где шла добыча руды. Сразу же за проходной тело охватывала прохлада. Из глубокого мрака, где нитками бус мерцали ряды лампочек, время от времени доносились глухие взрывы и прерывистое стрекотанье отбойных молотков. У входа в штольню Кадзи и Окидзима столкнулись с Окадзаки. Он остановился и, похлопывая плетью по крагам, приветствовал их. – О, вдвоем изволили пожаловать! Инспекция? Благодарное занятие. Кстати, Окидзима, что это вы мне наделали с утренней сменой? Где люди? – Я попросил господина Окидзиму перебросить часть рабочих на несколько дней на второй участок,– ответил Кадзи. – Там придется форсировать работы. – Ах, так. А нам, значит, не к спеху? Ну что же, вы мне облегчаете задачу. Выходит, с меня и спрос меньше. Прямо хоть рассыпайся перед вами в благодарностях... Вот что, господин Окидзима! Попрошу все-таки присылать сюда положенное число рабочих. Перед директором отвечать придется мне, а не вам! – Ладно, пришлю,– улыбнулся Окидзима и не без ехидства добавил: – Но только если почтенный господин Окадзаки проследит, чтобы пайки рабочих больше не пропадали. Пайки, доставляемые для раздачи на месте работы, часто пропадали вместе с тележкой, на которой их привозили. Окадзаки терпеть не мог, когда ему напоминали об этом. А тут ему показалось, что эти двое намекают, будто и он не без греха, сам замешан в этих грязных делишках. – Прошу иметь в виду, что я получаю почти столько же жалованья, сколько и ты.– Окадзаки сверкнул белками и надменно вскинул свою багровую мясистую физиономию.– И не хочу получать его даром! Вора я непременно изловлю. Смотрите только, как бы у вас не получилось, как в той сказке: ловили вора, а поймали братца родного! Окадзаки, в ярости хлестнув плеткой по крагам, проводил Кадзи ненавидящим взглядом. Он был убежден в своей незаменимости, в непререкаемости своего авторитета и искренне считал себя первым человеком не только на участке, но и на всем руднике. Что он подчинен начальнику участка – это только проформа. Начальник участка командует машинами, а людьми управляет он, Окадзаки. Не будь его, тут бы все пошло прахом. Так думал Окадзаки. Впрочем, в этом была некоторая доля правды. Они молча обошли еще несколько забоев. После беседы с Окадзаки говорить ни о чем не хотелось. – Не пора ли нам на свет божий? – пробормотал Окидзима, убедившись, что Кадзи собирается обследовать каждый закоулок. – Подожди, заглянем уж и сюда, – предложил Кадзи и, цепляясь за ветхие стойки крепления, свернул в узкую выработку. – Чего ходить, не понимаю! Сколько ни ходи, все штреки одинаковые,– ворчал Окидзима. – Незачем туда лазить, все ясно и без того: с расширением штрека проходчики запоздали, поэтому тормозится откатка, а крепь тут старая, того гляди, рухнет. Вот и все. Больше тебе и знать не полагается – ты не инженер! – бормотал он, пробираясь вслед за Кадзи. Что делать? Как наладить работу? Кадзи остановился у пустой вагонетки. Трех дней оказалось достаточно, чтобы получить одобрение начальства, а вот порядок навести – тут и за три месяца не управишься. Может быть, совсем закрыть опасные выработки? Все равно от них проку мало... Или наоборот – нагнать рабочих во все опасные забои, платить побольше, и будут работать... Наверно, от него ждут именно этого... Он толкнул вагонетку. Сердито скрипнув колесами, она дрогнула, но тут же остановилась. И снова нависла тишина. Ни стука кайла, ни треска отбойного молотка. Тихо, как в заброшенной шахте. Редкие холодные капли падали за воротник, вызывая дрожь, или звонко плюхались в темные лужи под ногами. И снова воцарялась бездонная тишина подземелья. Вдруг до них донеслась грубая брань. Отражаясь от тяжелых пластов, раскаты человеческого голоса пронеслись по темному штреку. И вслед за ними еще один звук, резкий, как удар кайлом о скалу. Они заглянули в поперечную выработку. Освещенная тусклым светом керосинового фонаря, высилась фигура надзирателя. У его ног валялся рабочий. Штрек в ширину человеческих плеч казался непомерно высоким. Верхний левый угол зловеще висел отделившейся от пласта глыбой. Казалось, она вот-вот рухнет. Там, где свет фонаря рассеивался в подступавшем мраке, стояли еще трое рабочих, тупо глядя на своего товарища, лежавшего перед ними. Когда глаза привыкли к темноте, Кадзи разглядел в глубине, под фонарем, висевшим на стойке, еще несколько человек. В грязной одежде, сливавшейся с буро-черными пластами руды, они были почти невидимы. Надзиратель, пнув ногой рабочего, пытавшегося встать, принялся за остальных. Он кричал, что не позволит себя дурачить, и раздавал налево и направо профессионально точные удары. – Что тут у вас случилось? – окликнул его Окидзима. Надзиратель замер, обернулся и, узнав Окидзиму, молча кивнул ему. – Да вот бездельничают скоты, не хотят работать – и все тут! – И он, развернувшись, ударил еще одного. – От побоев они лучше работать не станут,– сказал Кадзи.– А вот выработка от этого может понизиться, так что я попрошу вас прекратить расправу. Только сейчас надзиратель увидел Кадзи. Он подошел к нему вплотную, приблизив лицо так, что почти касался Кадзи носом. – А-а, вы тот новенький из отдела рабочей силы?.. У меня имеются указания господина Окадзаки. Вам, может, это и не понравится, но вы мне не начальник, вот что я скажу! И зря лезете со своими замечаниями в наши производственные дела. Кадзи почти услышал, как за его спиной ухмыльнулся Окидзима. Давай, давай, Кадзи! Выпутывайся сам. Любопытно, как это у тебя получится. – Ну что ж, резонное требование,– сдержанно ответил Кадзи. – Не буду лезть в ваши производственные дела. Но поднимать руку на рабочих я не позволяю! – Вон чего захотел! – переходя на "ты", заорал надзиратель. – Ну это мы еще посмотрим! У нас тут свой подход... Раздув ноздри и выпятив грудь, он угрожающе подался к Кадзи. "Ты, начальничек новоявленный, забыл, что у нас здесь не белый свет, а преисподняя? Со своими вольными привычками сюда лучше не суйся!" – говорил его взбешенный взгляд. Кадзи не шелохнулся. "Центр тяжести перенес на правую ногу,– отметил он про себя. – Значит, левша. Ну да, ведь рабочих он бил левой... Окадзаки, конечно, уже проинструктировал его: приехал, мол, новичок, в нашем деле ничего не смыслит, гони его подальше..." – Что у вас за подход – не знаю и знать не хочу! Но если вы будете избивать рабочих, мы просто не станем их к вам направлять. Кадзи самому понравился этот твердый ответ, и он улыбнулся. Надзиратель стиснул кулаки. "Петух бойцовый",– подумал Кадзи и опять улыбнулся, но тут же сообразил, что и сам он, наверно, выглядит не лучше. И тут неожиданно выступил Окидзима. Громовым голосом он обрушился на рабочих. Он говорил на китайском. – Не хотите – можете не работать! С завтрашнего дня можете не выходить. Валяйтесь себе целый день, режьтесь в кости, бездельничайте! Но когда другие сядут жрать, будете сосать лапу! А в рудник возвращаться и не думайте. Пока я здесь, ноги вашей тут больше не будет! Фигуры неловко зашевелились, но никто не сказал ни слова. Надзиратель постепенно успокоился. Он первым отвел взгляд, скрещенный, как шпага, со взглядом Кадзи, шумно сплюнул и исчез в чернильной темноте штрека. Рабочие неторопливо взялись за инструмент. У выхода из штольни Окидзима остановился. – А ты, право, комик, Кадзи! – Что во мне смешного? – вспыхнул Кадзи. – Я таких только на сцене видел. В проходной они прошли мимо Окадзаки. Он проводил их взглядом и ничего не сказал, хотя рядом с ним на столе стоял судок с обедом и запиской: "Для господина Кадзи из отдела рабочей силы". Шел четвертый час дня. Солнце клонилось к западу, но палило немилосердно. От нагретой листвы в воздухе стоял дурманящий аромат. – Кто я такой? – заговорил Кадзи, покосившись на Окидзиму. – Во всяком случае, не надсмотрщик над заключенными. Я "счастливчик", помышляющий об обращении с себе подобными как с людьми. А счастливчики всегда наживают себе врагов, с этим ничего не поделаешь. Комедия это или трагедия – я спорить не стану, мне все равно. Окидзима ничего не ответил, только в уголках его губ задрожала снисходительная улыбка.

14

Митико стояла в прихожей у груды свертков. Все это принесли трое мужчин и, как она ни отказывалась принять, оставили. Один из них – тот, с усиками, которого она встретила тогда в отделе Кадзи. Он без умолку говорил, угодливо улыбался, расточал приторные и косноязычные любезности ей и Кадзи, нагло шарил глазами по ее фигуре. Как приехал Кадзи, говорил он, рабочие стали лучше работать. Благодаря Кадзи и у них, подрядчиков, работа пошла гладко. Есть, конечно, кое-какие мелочи, которые, может, не нравятся господину Кадзи, но все же они просят его "не покидать их и руководить ими как следует..." Митико слушала, ежилась под бесцеремонными взглядами и ждала, когда они наконец уберутся. Они принесли большой пакет сахара, две трехлитровые бутыли саке, мешок муки и три куска полотна. В пакет с сахаром они сунули пухлый конверт. "От Усиды, Кобаяси и Канэды" – было написано на нем. Она осторожно открыла конверт и тут же положила назад. Там было пять новеньких ассигнаций по сто иен. Она испугалась, хотя механически подсчитала, что это больше четырехмесячного оклада Кадзи; даже с надбавкой за работу на производстве все равно больше трехмесячной получки. А для бывшей машинистки Митико это был целый капитал! Но что скажет Кадзи? Он вспылит: "Зачем приняла?" Она действительно виновата. Могла бы выпроводить их. Пусть даже сахар по нынешним временам драгоценность. Кадзи так любит сладкое, а из этого сахара и муки можно приготовить уйму вкусных вещей. Полотно теперь тоже редкость. Ведь придет время, когда оно понадобится... А на бутыль с саке будут с вожделением смотреть все сотрудники отдела, когда она и Кадзи пригласят их на новоселье. Вопрос только в том, как на все это посмотрит сам Кадзи... Вечером Митико пошла встречать Кадзи. С маленькой улочки, соединявшей разбросанные по роще домики японского персонала, сквозь деревья просматривались светло-кремовая стена и красная крыша их дома, и это зрелище неизменно наполняло душу Митико счастливой гордостью. Кругом росли акации. Как чудесно они пахнут! И как чудесна жизнь вообще! Как счастлива она, Митико. Она любит эту узенькую улочку, любит свой дом, эту необычную жизнь в горах. И если сейчас, в эту минуту, ей чего-то не хватает, так только одного – Кадзи, чтобы он был рядом, и чтобы она могла пойти с ним по этой улочке навстречу косым лучам, пробивающимся сквозь деревья, и выйти на открытый склон, откуда видно, как садится за гору огромное багровое солнце... По утрам Кадзи трудно разбудить: сколько его ни тряси, сколько ни целуй, он не хочет просыпаться и бормочет: "Еще пять минут", "еще три минуты..." Затем он вскакивает, на ходу проглатывает завтрак и мчится на рудник, словно ее, Митико, не существует, а возвращается, когда роща уже тонет в ночном мраке... Но все равно она счастлива. Она готова ждать. Ждать каждый день. Ждать сколько угодно. Он пошел на эту работу ради того, чтобы они были вместе, и она будет ждать. По улочке от рудника потянулись служащие. Митико поспешила домой и принялась готовить ужин. На душе стало неспокойно. Ей надо было сию же минуту сказать Кадзи что-то очень важное, хоть она и не знала, что именно. Она понимала, что ее гнетет; это, конечно, подношения, эти свертки в передней, которые она осмелилась принять. Один за другим мимо окон проходили соседи. А Кадзи все не было. Лучи заходящего солнца роняли на землю сквозь ветви акаций последние яркие блики. Сумерки здесь, в горах, поднимались с земли, как легкий туман, неверный, бледно-сиреневый, а потом все вдруг тонуло в густой тьме. С тревожным криком пролетела запоздалая птица. В рощу прокрадывалась ночь. С каждой минутой сгущается мрак и наконец становится таким плотным, что поглощает все – и силуэты деревьев и тени прохожих... Сладкая грусть овладевает Митико в эти мгновения. Ей и больно и радостно ждать, считать эти минуты, часы ожидания. Трепетно сжимается грудь. Это душа рвется куда-то далеко, за своей мечтой из серых будней... Митико направилась вниз, к конторе рудника. Вот сейчас покажется Кадзи. Она подбежит к нему и обнимет. И Кадзи забудет, как он устал, а Митико – как грустила и ждала его. Она пристально вглядывалась в темную дорогу и так добрела до самой конторы. В помещении отдела рабочей силы горел свет. В огромной комнате сидели Кадзи и Чен. Остальные давно ушли. – Иди домой, Чен,– предложил Кадзи.– Дома тебя, наверно, заждались. Отщелкав на счетах очередную выкладку, Чен улыбнулся: – Э-э, матушка только рада сверхурочной работе – получка будет больше. Поденная ставка у Чена была полторы иены, хотя работал он лучше, чем японцы, которым платили две с половиной. Пожалуй, даже лучше самого Кадзи, у которого только основной оклад был сто двадцать иен. Почерк, во всяком случае, у Чена был красивее, а в работе на счетах с ним никто не мог сравниться. Если бы лозунг "сотрудничества пяти наций", провозглашенный при создании Маньчжоу-Го, получил настолько широкое толкование, что его можно было трактовать как "равенство наций", да еще при равной оплате за равный труд, Кадзи, вероятно, охотно поменял бы местами Фурую с Ченом. – Без сверхурочной работы не прожить? – Никак. На паек ничего не дают, кроме гаоляна и жмыхов. А потом, матушка копит деньги – хочет перед смертью съездить на родину в Шаньдун в хорошем платье. Чен застенчиво улыбнулся, аккуратно сложил папки с бумагами и положил их на стол Кадзи. – Еще будет что-нибудь? – На сегодня хватит. Иди домой, пожалуйста. Меня не жди. Чен начал убирать со стола. – А почему матушка так стремится на родину? Чен пожал плечами. – Когда покойный отец приехал сюда из Шаньдуна, мать примчалась за ним. Ее старшая сестра будто бы очень рассердилась: зачем ей нужен нищий жених? Но покойный отец, когда матушка приехала к нему, послал в Шаньдун выкуп за нее – пять иен. Правда, муж старшей сестры требовал пятьдесят, но у отца не было таких денег, и он послал только пять... Тогда из Шаньдуна в Маньчжурию народ валом валил, вот и отец поехал. Все-таки молодец, хоть пять иен сумел послать, правда? – И давно вы здесь? – Давно. Отец на этом руднике и погиб. Пока он был жив, матушка все бранила его, кричала, что мужчине, который не может прокормить семью, нечего коптить небо. А когда он умер, заболела. С тех пор никак не поправится... Это со всеми женщинами так бывает? Кадзи пожал плечами. – Матушка мечтает приехать домой в хорошей одежде и рассказать, будто отец разбогател в Маньчжурии, а я стал важным чиновником и выстроил себе огромный дом, –продолжал Чен. Он поклонился и уже у дверей спросил: – Передать вашей супруге, что вы задержитесь? – Нет, я сейчас тоже пойду. Чен ушел. Кадзи провел рукой по вспотевшему лбу, по щекам. Под рукой зашуршала небритая борода. Он подумал: вот он сидит и правит судьбами десяти тысяч таких, как отец Чена. Может, этим десяти тысячам даже еще хуже, чем было отцу этого паренька. Многие ли из них способны выложить пять иен, чтобы купить себе жену? Он сейчас пойдет к своей Митико. "Ну-ка, что тебе сегодня подадут на ужин?" – всплыла перед глазами ехидная физиономия Окидзимы. Да, кусок или даже два куска жареного мяса. И овощной салат... Окидзима сидит дома и пьет пиво. Кадзи представил себе, как жена Окидзимы наливает ему пиво. А Чен хлебает со своей матерью похлебку из соевых жмыхов и жует соленую репу... Нет, Кадзи не покупал Митико за пять иен. Он не платил ничего. Он предложил ей вексель – многообещающее будущее супруги молодого служащего огромной фирмы, а в придачу премию – любовь... Отец Чена этого сделать не мог. Чен, вероятно, тоже не сможет до тех пор, пока он под властью японцев... Но ведь война еще не кончилась, ведь может случиться, что как раз у сыновей Кадзи не окажется и пяти иен. Будет ли Чен тогда думать о нем так, как сейчас думает Кадзи? Он погасил свет и вышел из конторы. Луна заливала ясным и прозрачным сиянием пустую площадь. Не успел он сделать и нескольких шагов, как от столба отделилась тень и метнулась к нему. В лицо пахнуло знакомыми духами. – Ты меня испугала! – Кадзи крепко обнял жену. Они медленно шли к дому. И Кадзи неожиданно для себя опросил, что у них сегодня на ужин. – Угадай! – ...Жареное мясо и салат? – Нет, керри. А тебе хотелось жареного мяса? – Да нет, это я просто так. Я очень люблю керри. – Я могу приготовить мясо. – Нет, я не к тому,– сказал он, припоминая выражение лица Окидзимы. – Я просто подумал, могут ли люди, у которых на ужин жареное мясо и всякие салаты, сочувствовать тем, у кого нет ничего, кроме соленой репы. Одни говорят – сочувствовать можно и нужно, а другие возражают: такое сочувствие все равно что ломаный грош, на который ничего не купишь. Митико промолчала. – Н-не знаю...– неуверенно сказала она чуть погодя. – Но отдавать другим свой ужин я бы тоже не стала. Кадзи кивнул. Да, пожалуй, правда. Ведь Окидзима пьет свое пиво, не думая ни о чем. А Кадзи хоть и думает, но с аппетитом ест свое жаркое. И все же неверно, что не стоит думать о тех, у кого нет жаркого, если у тебя оно есть. Окидзима неправ. – Не смей думать, слышишь! – повелительно шепнула ему Митико.– Ты уже вышел из своей конторы, ты мой! Теплый, сладостный ночной воздух овевал их, когда они поднимались по горной дороге. Запах молодой листвы кружил голову. Кадзи овладело неудержимое, жадное желание. – Ты чувствуешь, какой здесь аромат? Прильнув к нему, Митико запрокинула голову, как бы желая подставить лицо лунному сиянию, и опустилась на траву, увлекая его за собой... ...Уже у дома она вспомнила, что не рассказала Кадзи о дневных гостях. Пятьсот иен, сахар, мука, полотно... Кадзи молча слушал. Митико искоса поглядывала на него: в свете луны лицо его казалось бледным и гневным. – Ты сердишься? – А ты собираешься принять все это? – резко спросил Кадзи. – Вовсе нет.– Митико покачала головой. Ей самой ничего не нужно. Ей хотелось доставить удовольствие Кадзи. Она рада любой мелочи, которая украшает их жизнь. А больше ей ничего не нужно. – Хочешь, я завтра отнесу все обратно? – Не надо, я сам верну. Завтра придется вызвать всех троих. Наглецы! За кого они его принимают? Урвали по лишней иене со своих рабочих и мечтают подкупить его, развязать себе руки! Чтобы он не мешал им выжимать соки из этих горемык. Мука и сахар взяты, конечно, из продовольственного склада. Они в сговоре с Мацудой. Мацуда ведает рабочими пайками. На каждого рабочего отпускаются жалкие крохи, но для десяти тысяч набирается не так уж мало. Украсть мешок муки и килограмм-другой сахара для них сущий пустяк. Они хотят подкупить его продуктами, отнятыми у голодных!.. Все, все краденое! Саке – со склада какой-нибудь воинской части, полотно – из скудных норм, отпущенных на всю округу. Ох, за какого же дурака они его принимают! Кадзи взглянул на Митико. – Прости меня,– тихо сказала Митико. Кадзи молча прижал ее руку к себе. У калитки Кадзи остановился. Митико подняла голову, лежавшую на его плече. В двух шагах от них, слабо освещенный светом фонаря, стоял коренастый мужчина. Он двинулся к ним. Кадзи узнал Окадзаки. – Еще только с работы? Я тоже,– сказал тот, косясь на Митико. Хлыст шелкнул по кожаным крагам. – Что-нибудь срочное? – сухо спросил Кадзи. – Да, вроде того. Хочу тебя кое о чем спросить. Мне передали, будто тебе не понравилось поведение моих помощников, и ты грозился не давать нам рабочих. Это правда? Кадзи не отвечал. – Ну так как же? – хлыст снова свистнул по крагам. – Грозился? Мне грозил? Митико вздрогнула. Если он замахнется на Кадзи, она заслонит мужа грудью. – Вам хочется услышать об этом именно сейчас? – А как же, даром я, что ли, тащился сюда. Это служебное дело, господин Окадзаки, лучше отложить его до завтра. Митико понравилось, как говорил Кадзи – спокойно, мужественно. Окадзаки насмешливо улыбнулся и снова покосился на Митико. Аппетитная бабенка! Этот молокосос слоняется всюду со своей зазнобой. А у него, Окадзаки, в молодые годы руки были в мозолях – он работал как вол. И этому белоручке рано разговаривать с ним как с равным! – До завтра! Понимаю, хочешь уклониться от ответа! Еще бы, кому приятно показывать свою слабость перед молодой супругой... – В чем она проявилась, моя слабость? – Тогда отвечай, как подобает мужчине. – Ты чего тут разорался! – с внезапной яростью крикнул Кадзи и, повернувшись к Митико, кивнул на дверь. – Иди домой! Митико метнулась к дому. Она остановилась у дверей и прижала руки к трепещущей от волнения груди. Позвать кого-нибудь? – подумала она, но в широких плечах мужа, видневшихся над калиткой, чувствовалась такая уверенность, что она успокоилась. Не спуская глаз с Окадзаки, Кадзи прикидывал, куда бить. Торс у Окадзаки как скала, но ноги казались не особенно устойчивыми. Если набросится – подножка и удар слева, решил Кадзи. А что дальше? Завтра разразится скандал. Директор, конечно, будет защищать Окадзаки... И все же у Кадзи чесались руки: в этом громиле для него воплотились все надзиратели в шахте со злобными физиономиями человеконенавистников, и бывший ефрейтор Ониси из исследовательского отдела, и... – Я сделал вашему помощнику замечание,– спокойно заговорил Кадзи, – он нагрубил мне. Я здесь новый человек, но оскорблять себя не позволю! Согласитесь, нельзя контролировать использование рабочей силы, если не имеешь права призвать к порядку надзирателя. – Попросись по совместительству, хлебни нашего. – Ну что ж, если вы подадите в отставку, я, пожалуй, соглашусь. Окадзаки свирепо хлестнул по крагам. – Расхрабрился ты не в меру. Послушай меня, не пожалеешь. Тебе не хуже моего известно, как нажимают сейчас на добычу руды. Ну что тут особенного, если рабочий получит раз-другой по морде? Ведь самое главное – побольше руды добыть, чтобы войне помочь, так или не так? Хочу узнать твое мнение: что важнее, руда или рабочие? А? Окадзаки торжествующе вращал белками. Он был уверен, что припер противника к стене. Кадзи оглянулся на Митико. Она замерла у двери. – Я вообще не позволяю себе так рассуждать,– сухо ответил Кадзи. – Не допускаю несуразного противопоставления человека руде. Берегите человека – и руды будет больше. Почему эта простая истина не приходит вам в голову, не могу понять. Окадзаки колотил хлыстом по крагам. Словно только это и помогало ему подавить в себе желание обить Кадзи с ног. – Скоро поймешь. Только предупреждаю, Окадзаки – мужик крепкий, сшит, как говорится, на совесть. Вкручивай, что хочешь, я не умею по-вашему: ах, ох, так точно, покорно благодарю! Нет уж, не выйдет! Не стану я слушать твои ученые рассуждения. Не знаю, у кого ты их там нахватался. У меня свои взгляды. Двадцать лет я до них доходил, в самом нутре сидят, и менять их не собираюсь. И дальше буду делать по-своему, а не как вашему брату хочется! Запомни! – Хорошо, запомню. Задумчивое лицо Кадзи в лунном свете казалось синеватым. – Запомню,– повторил он.– Но тоже буду поступать по-своему! – Так-таки будешь? – Окадзаки взял хлыст в обе руки и, поднеся к лицу Кадзи, согнул его, как лук. Митико уже хотела рвануться и бежать на помощь. – И перед директором подтвердишь? – услышала она. – Если угодно – пожалуйста. – Ладно. Окадзаки повернулся и широким шагом пошел прочь. Послышался резкий свист хлыста и треск падавших под его ударами веток. Еще долго стучали его тяжелые шаги. Затем они стихли, и на улице снова воцарилась тишина. Митико подбежала и положила дрожащие руки на грудь Кадзи. – Ну? – Двадцать лет доходил, подумаешь! Двадцатилетний опыт зверства и насилия! А я затем сюда и приехал, чтобы поломать весь этот опыт! – Отвратительный тип! – Ничего! Я своего добьюсь! Кадзи произнес это, стиснув кулаки, словно клятву. Хотя сам не понимал, чего именно он собирается добиваться.