Текст книги "В одном лице (ЛП)"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

– Мне интересен я, – ответил я. – Какие есть книги про кого-то вроде меня? – спросил я Ричарда Эбботта.

– Билл, ты не поверишь, – сказал мне Ричард. – Тема взросления, перехода от детства к юности – в общем, есть множество чудесных романов, исследующих эти таинственные земли! Пойдем-ка посмотрим.

– В такой час? Куда это вы пойдете? – с тревогой спросила бабушка. Все это происходило после раннего ужина, обычного для учебных дней, – еще не стемнело окончательно, но сумерки уже сгущались. Вся семья собралась в столовой.

– Ричард ведь может сходить с Биллом в нашу городскую библиотеку, Вики, – сказал дедушка Гарри. Бабушке как будто влепили пощечину; она была настолько Викторией (пусть и только в своей голове), что никто, кроме деда, никогда не называл ее «Вики», и каждый раз это обращение вызывало у нее негодование. – Спорить готов, мисс Фрост не закрывает библиотеку часов до девяти.

– Мисс Фрост, – произнесла бабушка с нескрываемым отвращением.

– Ну-ну, терпимее, Вики, терпимее, – сказал дед.

– Пошли, – повторил Ричард Эбботт. – Получишь собственную библиотечную карточку – уже неплохо для начала. Потом настанет черед и для книг; я полагаю, что скоро они потекут рекой.

– Рекой! – радостно воскликнула мама, но в ее голосе отчетливо слышалось недоверие. – Ричард, ты плохо знаешь Билли, – он не большой любитель чтения.

– Увидим, Золотко, – ответил ей Ричард и подмигнул мне. Моя влюбленность в него становилась все менее излечимой; если мама уже начала влюбляться в Ричарда Эбботта, то она была не одинока.

Помню тот удивительный вечер – в компании неотразимого Ричарда Эбботта мне казалась романтичной даже такая обыкновенная вещь, как прогулка по Ривер-стрит. Было тепло и душно, как в летнюю ночь, где-то вдалеке ворчала гроза. Все соседские дети и собаки высыпали играть на задние дворы Ривер-стрит, и колокол на часовой башне академии Фейворит-Ривер отбивал время. (Было всего семь часов сентябрьского вечера, и мое детство, как и сказал Ричард, уступало дорогу юности.)

– Билли, а что именно в тебе самом тебя интересует? – спросил меня Ричард Эбботт.

– Мне интересно, почему у меня возникают внезапные, необъяснимые… влюбленности, – сказал я ему.

– Ах, влюбленности – скоро у тебя их будет еще больше, – с воодушевлением сказал Ричард. – Это обычное дело, так и должно быть – и нужно получать от них удовольствие! – прибавил он.

– Иногда я влюбляюсь в неподходящих людей, – попытался объяснить я.

– Не бывает «неподходящих» людей, Билл, – уверил меня Ричард. – Нельзя влюбиться или не влюбиться в кого-либо по своей воле.

– А-а, – сказал я. Мне было тринадцать, и я понял только, что влюбленность – нечто еще более страшное, чем я себе представлял.

Забавно вспоминать, что всего через шесть лет, когда мы с Томом отправились в то летнее путешествие – в поездку по Европе, которая не совсем удачно началась в Брюгге, – сама мысль о влюбленности уже казалась мне невозможной. Тем летом мне было всего девятнадцать, но я был уверен, что никогда не полюблю снова.

Не знаю точно, чего ждал от этого лета бедный Том, но я был еще так неопытен, что вообразил, будто навсегда распростился с влюбленностями, способными причинить мне боль. Я был, по правде сказать, столь удручающе простодушен – как и Том, – что решил, будто теперь у меня есть вся жизнь на восстановление от того незначительного ущерба, который нанесли мне муки любви к мисс Фрост. Я еще не приобрел достаточного опыта в отношениях, чтобы осознать глубину влияния мисс Фрост; ущерб оказался не таким уж незначительным.

Что касается Тома – тут я просто решил быть более осторожным, когда буду поглядывать на юных горничных или других женщин с маленькой грудью, которых мы с Томом встретим в поездке.

Я осознавал, как легко обидеть Тома; я видел, как чувствителен он к «маргинализации», как он выражался, – ему вечно мерещилось, что его не замечают, или же принимают как должное, а то и откровенно игнорируют. Мне казалось, что я веду себя крайне осторожно и не позволяю себе явно засматриваться на кого-то еще.

Но однажды ночью – мы были в Риме – Том сказал мне:

– Лучше бы ты просто пялился на проституток. Им нравится, когда на них смотрят, Билл, и, честно говоря, мне больно знать, что ты думаешь о них – особенно о той высокой, с еле заметными усиками, – но даже не взглянешь в их сторону!

В другую ночь – не помню, где мы остановились, но мы уже легли, и я думал, что Том уснул, – он произнес в темноте:

– Как будто тебе прострелили сердце, Билл, но ты не замечаешь ни раны, ни кровотечения. Сомневаюсь, что ты даже выстрел-то услышал!

Но я забегаю вперед; увы, это извечная повадка писателя, которому известен конец истории. Лучше вернемся к Ричарду Эбботту и нашему походу за моей первой библиотечной карточкой – и к героическим стараниям Ричарда убедить меня, тринадцатилетнего подростка, что не бывает «неподходящих» объектов для влюбленности.

Тем сентябрьским вечером библиотека практически пустовала; как я потом узнал, так бывало почти всегда. (Еще удивительнее было то, что я никогда не видел там детей; лишь годы спустя я понял причину.) На неудобном с виду диванчике примостились две пожилые дамы; в торце длинного стола сидел старик, обложившийся стопками книг, но, по-видимому, он не столько намеревался их читать, сколько стремился забаррикадироваться от своих соседок.

Я заметил также двух унылого вида старшеклассниц, страдавших в публичной школе Эзра-Фоллс вместе с кузиной Джерри. Наверное, они пришли делать то, что Джерри называла их «максимально минимальным» домашним заданием.

От пыли, скопившейся за многие годы на бесчисленных переплетах, я чихнул.

– Надеюсь, это не аллергия на книги, – отозвался кто-то – это были первые обращенные ко мне слова мисс Фрост; обернувшись и увидев ее, я потерял дар речи.

– Этому мальчику нужна библиотечная карточка, – сказал Ричард Эбботт.

– И кто же у нас «этот мальчик»? – поинтересовалась у него мисс Фрост, не глядя на меня.

 – Это Билли Дин – вы ведь знаете Мэри Маршалл Дин, – объяснил Ричард. – Ну вот, Билл ее сын…

– Ах, боже мой, ну конечно! – воскликнула мисс Фрост. – Так это тот самый мальчик!

В таком маленьком городке, как Ферст-Систер, штат Вермонт, все знали обстоятельства моего появления на свет – как знали и то, что муж моей матери был мужем только номинально. У меня сложилось ощущение, что каждый горожанин знал историю моего отца-связиста. Уильям Фрэнсис Дин сбежал, и все, что осталось от сержанта в Ферст-Систер, – его фамилия, с приставкой «младший», прилепившейся в конце. Хоть мисс Фрост и не была со мной знакома до этого сентябрьского вечера 1955 года, она, без сомнения, знала обо мне все.

– Но вы, я так понимаю, не мистер Дин – вы ведь не отец этому мальчику, не так ли? – спросила Ричарда мисс Фрост.

– Нет-нет… – начал было Ричард.

– Я так и подумала, – сказала мисс Фрост. – В таком случае вы… – она сделала паузу, явно не собираясь заканчивать свою фразу.

– Ричард Эбботт, – представился Ричард.

– Новый учитель! – провозгласила мисс Фрост. – Приглашенный в отчаянной надежде на то, что хоть кто-то в академии Фейворит-Ривер сможет донести до этих мальчишек Шекспира.

– Да, – ответил Ричард, удивленный, что библиотекарше известны такие подробности – его задачей действительно было не только преподавать английский, но и заставить мальчиков читать и понимать Шекспира. Я был удивлен еще больше; хотя я слышал, как Ричард рассказывает дедушке о своем интересе к Шекспиру, я впервые узнал о его просветительской миссии. Похоже, Ричарда Эбботта наняли, чтобы Шекспир у мальчишек из ушей полез!

– Ну что ж, удачи, – сказала ему мисс Фрост. – Поверю, когда увижу, – добавила она, улыбнувшись мне. – А вы собираетесь ставить что-нибудь из Шекспира? – спросила она Ричарда.

– Я уверен, что это единственный способ заставить их читать и понимать Шекспира, – ответил Ричард. – Им нужно видеть эти пьесы на сцене – а еще лучше самим участвовать в постановках.

– Все эти мальчишки в роли женщин и девушек, – раздумчиво произнесла мисс Фрост, покачав головой. – Вот вам и «намеренная приостановка неверия», и все прочее, о чем там говорил Кольридж, – заметила она, все еще улыбаясь мне. (Я вообще-то терпеть не мог, когда мне ерошили волосы, но когда это сделала мисс Фрост, я просто засиял в ответ.) – Это ведь Кольридж, да? – спросила она Ричарда.

– Да, он самый, – ответил Ричард. Я видел, что мисс Фрост его заворожила, и если бы он совсем недавно не влюбился в мою мать – то кто знает?.. По моему незрелому мнению, мисс Фрост была сногсшибательной красавицей. Одной рукой она ерошила мне волосы, но другая ее ладонь лежала на столе недалеко от рук Ричарда Эбботта; увидев, что я смотрю на их руки, она убрала свою ладонь со стола. Я почувствовал, как ее пальцы легко дотронулись до моего плеча.

– И что же тебе хотелось бы прочесть, Уильям? – спросила она. – Ты ведь Уильям, не так ли?

– Да, – ответил я ей, волнуясь. «Уильям» звучало так по-взрослому. Влюбленность в маминого ухажера смущала меня; гораздо более сильное увлечение статной мисс Фрост показалось мне намного более приемлемым вариантом.

Я заметил, что ее ладони шире, а пальцы длиннее, чем у Ричарда Эбботта, и пока они стояли рядом, я обратил внимание, что бицепсы у нее тоже побольше, а плечи пошире; да и ростом она была выше Ричарда.

Но кое в чем они были схожи. Ричард выглядел очень молодо – он сошел бы за ученика академии Фейворит-Ривер; вероятно, бриться ему приходилось не больше двух-трех раз в неделю. А у мисс Фрост, несмотря на широкие плечи, сильные руки и (я только теперь заметил) внушительную ширину грудной клетки, была совсем небольшая грудь. Ее грудь была юной, только наливающейся – или так мне показалось; впрочем, мне было тринадцать, и я лишь недавно начал обращать внимание на женские груди.

У кузины Джерри грудь была побольше. Даже у четырнадцатилетней Лоры Гордон, слишком фигуристой, чтобы играть Хедвиг в «Дикой утке», была более «заметная грудь» (по выражению моей наблюдательной тети Мюриэл), чем у импозантной во всех прочих отношениях мисс Фрост.

Я был слишком сражен, чтобы выговорить хоть слово в ответ, – но мисс Фрост (очень терпеливо) повторила свой вопрос.

– Уильям? Полагаю, тебя интересует чтение, но не мог бы ты сообщить, какая литература тебе нравится – художественная или нет, и какие темы ты предпочитаешь? – спросила мисс Фрост. – Я видела этого мальчика в нашем театре! – неожиданно сообщила она Ричарду. – Я заметила тебя за кулисами, Уильям, – похоже, ты очень наблюдателен.

– Да, – с трудом выдавил я. И вправду, я был столь наблюдателен в отношении мисс Фрост, что готов был начать мастурбировать не сходя с места, но вместо этого я собрался с силами и спросил:

– Вы знаете какие-нибудь романы о молодых людях… и опасных влюбленностях?

Мисс Фрост пристально посмотрела на меня.

– Опасных влюбленностях, – повторила она. – Объясни, что опасного во влюбленности.

– Влюбленность в неподходящего человека, – сказал я ей.

– Я сказал ему, что так не бывает, – вмешался Ричард Эбботт. – Не бывает «неподходящих» людей, мы свободны влюбляться в кого пожелаем.

– Не бывает «неподходящих» людей – вы серьезно? – спросила мисс Фрост Ричарда. – Напротив, Уильям, есть множество выдающихся произведений о влюбленностях в неподходящих людей, – сообщила она мне.

– Ну, это вот и интересует Билла, – сказал ей Ричард. – Влюбленности в неподходящих людей.

– Непростая тема, – сказала мисс Фрост; все это время она лучезарно улыбалась мне. – Мы с тобой начнем не спеша – доверься мне, Уильям. Не стоит бросаться во влюбленности в неподходящих людей очертя голову.

– И что же вы задумали? – спросил Ричард Эбботт. – Начнем с «Ромео и Джульетты»?

– Проблемы Монтекки и Капулетти – это не проблемы Ромео и Джульетты, – сказала мисс Фрост. – Ромео и Джульетта как раз друг другу подходили, это с семьями у них было херовато.

– Понятно, – сказал Ричард – небрежно брошенное «херовато» потрясло и его, и меня. (Так странно было слышать его из уст библиотекаря.)

– Я подумывала о двух сестрах, – быстро сменила тему мисс Фрост. Сначала мы с Ричардом неверно ее поняли. Мы решили, что она собирается сказать что-то глубокомысленное о моей матери и тете Мюриэл.

Когда-то я думал, что городок Ферст-Систер, что буквально означает «первая сестра», назвали в честь тети Мюриэл; она излучала достаточно самомнения, чтобы дать имя целому городу (пусть и небольшому). Но дедушка Гарри просветил меня относительно происхождения имени нашего городка.

Фейворит-Ривер, то есть «любимая река», была притоком реки Коннектикут; когда первые лесорубы валили лес в долине реки Коннектикут, они дали имена некоторым впадающим в нее рекам, по которым сплавляли лес, – по обеим сторонам большой реки, и в Вермонте, и в Нью-Хэмпшире. (Видимо, индейские названия им пришлись не по нутру.) Эти первые лесосплавщики дали имя и Фейворит-Ривер, «короткому пути» к реке Коннектикут, поскольку на ней почти не было поворотов, где могли бы застрять плоты. Что же касается нашего Ферст-Систер, он получил свое имя из-за плотины на Фейворит-Ривер. Благодаря этой запруде в городе построили лесопилку и склад леса, и мы сделались «первой из сестер» других, более крупных фабричных городов на реке Коннектикут.

Я счел объяснение дедушки Гарри намного менее волнующим, чем мое предположение о том, что наш городок назван в честь напыщенной маминой сестры.

Тем не менее, когда мисс Фрост сказала, что «подумывала о двух сестрах», нам с Ричардом Эбботтом одновременно пришли в голову дочери Гарри Маршалла. Вероятно, мисс Фрост заметила, что я выгляжу озадаченным, а Ричард на время утратил свою ауру героя-любовника; он выглядел смущенным и растерянным. Тогда мисс Фрост добавила:

– Я, разумеется, имею в виду сестер Бронте.

– Разумеется! – вскричал Ричард; на его лице явно читалось облегчение.

– Эмили Бронте написала «Грозовой перевал», – объяснила мне мисс Фрост. – А Шарлотта Бронте написала «Джейн Эйр».

– Никогда не доверяй человеку, у которого на чердаке живет сумасшедшая жена, – сказал мне Ричард. – И если встретишь кого-то по имени Хитклифф, держись настороже.

– Вот это влюбленности так влюбленности, – со значением сказала мисс Фрост.

– Но ведь это женские влюбленности? – спросил библиотекаршу Ричард. – Билл, наверное, подразумевал скорее истории о юношах.

– Влюбленность есть влюбленность, – ответила мисс Фрост без малейшего сомнения. – Все дело в том, как книга написана; вы же не хотите сказать, что «Грозовой перевал» и «Джейн Эйр» – это женские романы, правда?

– Конечно, нет! Безусловно, важно то, как книга написана! – воскликнул Ричард Эбботт. – Я всего лишь имел в виду, что более мужская история…

– Более мужская, – повторила мисс Фрост. – Ну, есть еще, конечно, Филдинг, – сказала она.

– Да-да! – воскликнул Ричард. – Вы о «Томе Джонсе»?

– О нем, – ответила мисс Фрост, вздохнув. – Если считать сексуальные эскапады следствием влюбленностей…

– А почему бы нет? – быстро спросил Ричард.

– Сколько, говоришь, тебе лет? – спросила меня мисс Фрост. Ее длинные пальцы снова дотронулись до моего плеча. Я вспомнил, как упала в обморок (дважды) тетя Мюриэл, и на мгновение испугался, что и сам потеряю сознание.

– Тринадцать, – ответил я.

– Трех романов для начала вполне достаточно, для тринадцати лет, – сказала она Ричарду. – Перегружать его влюбленностями в таком юном возрасте – не самое мудрое решение. Просто посмотрим, куда его заведут эти три романа, хорошо? – и мисс Фрост снова мне улыбнулась. – Начни с Филдинга, – посоветовала она мне. – Можно поспорить, но, по-моему, он самый простой из трех. Увидишь, сестры Бронте более эмоциональны – более психологичны. Они более зрелые романисты.

– Мисс Фрост? – спросил Ричард Эбботт. – Вы когда-нибудь играли — я хочу сказать, на сцене?

– Только в своем воображении, – ответила она почти кокетливо. – В молодости – постоянно.

Ричард бросил на меня заговорщицкий взгляд; я отлично понимал, о чем думает молодой талантливый новичок «Актеров Ферст-Систер». Столп сексуальной силы высился перед нами. Мисс Фрост казалась нам женщиной неудержимо свободной – ее определенно окружала аура непокорности.

Молодой Ричард Эбботт и я, тринадцатилетний фантазер, неожиданно возжелавший написать историю моих влюбленностей в неподходящих людей и заняться сексом с библиотекаршей тридцати с лишним лет, – мы оба увидели в мисс Фрост несомненную сексапильность.

– Мисс Фрост, у нас есть для вас роль, – решился Ричард Эбботт, пока мы шли за ней между книжных стеллажей, где она разыскивала мои три первых классических романа.

– На самом деле даже две роли на выбор, – заметил я.

– Да, нужно выбрать, – торопливо прибавил Ричард. – Либо Гедда в «Гедде Габлер», либо Нора в «Кукольном доме». Вы ведь читали Ибсена? Это так называемые проблемные пьесы…

– Ну и выбор, – сказала мисс Фрост, улыбаясь мне. – Либо мне придется выстрелить себе в висок, либо стать женщиной, которая бросает трех малолетних детей.

– Мне кажется, это в обоих случаях позитивное решение, – попытался утешить ее Ричард Эбботт.

– Да куда уж позитивнее! – со смехом сказала мисс Фрост, взмахнув рукой с красивыми длинными пальцами. (В ее смехе слышались грубые низкие нотки, но почти сразу он переходил в более высокий и чистый регистр.)

– Режиссер – Нильс Боркман, – предупредил я мисс Фрост; мне уже хотелось всячески ее оберегать, а ведь мы только познакомились.

– Милый мой мальчик, – сказала мисс Фрост, – как будто хоть одна живая душа в Ферст-Систер не в курсе, что этот одолеваемый неврозами норвежец, большой специалист по «серьезной драме» – режиссер нашего любительского театра.

Неожиданно она обратилась к Ричарду:

– Интересно было бы узнать – если из двух Ибсенов мы выберем «Кукольный дом» и я буду Норой – кого будете играть вы, мистер Ричард Эбботт.

Прежде чем Ричард успел ответить, мисс Фрост продолжила:

– Ставлю на то, что вы были бы Торвальдом Хельмером, скучным и невнимательным мужем Норы – чью жизнь она спасает, но он не может отплатить ей тем же.

– Да, полагаю, эта роль досталась бы мне, – осторожно предположил Ричард, – хотя, конечно, я не режиссер.

– Вы должны сообщить мне, Ричард Эбботт, если намереваетесь заигрывать со мной – я не имею в виду на сцене, – сказала мисс Фрост.

– Нет, нет, вовсе нет! – вскричал Ричард. – Я всерьез ухаживаю за мамой Билла.

– Что ж, прекрасно – это верный ответ. – Она снова взъерошила мне волосы, но продолжала говорить с Ричардом. – А если мы ставим «Гедду Габлер» и я играю Гедду – здесь решение относительно вашей роли будет посложнее, не так ли?

– Да, полагаю, что так, – задумчиво сказал Ричард. – Надеюсь, тут мне не выпадет роль скучного невнимательного мужа – я ужасно не хотел бы быть Йорганом.

– А кому бы понравилось быть Йорганом? – спросила мисс Фрост.

– Есть еще писатель, которого погубила Гедда, – размышлял Ричард. – С Нильса станется дать мне Эйлерта Левборга.

– Эта роль совсем не для вас! – заявила мисс Фрост.

– Тогда остается асессор Бракк, – догадался Ричард.

– Забавно бы вышло, – сказала мисс Фрост. – Я стреляюсь, чтобы избежать ваших когтей.

– Могу представить, как бы меня это убило, – галантно ответил Ричард Эбботт. Даже сейчас они играли – я это видел, – и передо мной были отнюдь не любители. Маме не пришлось бы им суфлировать; я не мог себе представить, чтобы Ричард Эбботт или мисс Фрост забыли реплику или ошиблись хоть в одном слове.

– Я обдумаю ваше предложение, и мы вернемся к этому разговору, – сказала Ричарду мисс Фрост. В прихожей библиотеки, где на вешалке с длинным рядом крючков висел одинокий плащ – вероятно, принадлежавший мисс Фрост, – было узкое, высокое, тускло освещенное зеркало. Мисс Фрост быстро оглядела свою прическу. – Я подумываю, не отпустить ли волосы, – сказала она, словно обращаясь к своему отражению.

– Мне представляется, что у Гедды волосы должны быть подлиннее, – сказал Ричард.

– Вы так думаете? – спросила мисс Фрост, но ее улыбка снова была обращена ко мне. – Так вот ты какой, Уильям Дин, – неожиданно сказала она. – Вот вам и «переходный возраст» – только посмотрите на этого мальчика!

Кажется, я покраснел и отвернулся, крепко прижимая к сердцу три романа о взрослении.

Выбор мисс Фрост оказался удачным. Я прочел одну за другой «Тома Джонса», «Грозовой перевал» и «Джейн Эйр», таким образом сделавшись, к маминому удивлению, читателем. И вот чему научили меня эти романы: приключение не ограничивается морскими путешествиями, с пиратами или без них. Можно испытать волнение, не уходя в научную фантастику или фантазии о будущем; не обязательно читать вестерн или женский роман, чтобы перенестись в другой мир. В чтении, как и в создании книги, все, что нужно – чтобы полностью погрузиться в сюжет, – правдоподобные, но сложные отношения. К чему еще, в конце концов, приводят влюбленности – особенно влюбленности в неподходящих людей?

– Ну, Билл, теперь нужно доставить тебя домой, и можешь начинать читать, – сказал Ричард Эбботт тем теплым сентябрьским вечером и, повернувшись к мисс Фрост, стоящей в прихожей библиотеки, произнес (измененным голосом) последнюю реплику асессора Бракка, обращенную к Гедде: «Надеюсь, мы будем весело коротать время вдвоем!».

Той осенью нас ждали два месяца репетиций «Гедды Габлер», так что мне предстояло услышать эту реплику еще не раз, не говоря уже о последних словах Гедды, брошенных в ответ на нее. Гедда – мисс Фрост – уже покинула сцену, но из-за кулис, «ясно и громко», как требует ремарка, она отвечает: «Как вам не надеяться, асессор! Вам, единственному петуху…». Раздается выстрел, сообщает следующая ремарка.

Действительно ли мне нравится эта пьеса, или же я с ума по ней сходил, потому что Ричард Эбботт и мисс Фрост оживили ее для меня? Дедушка Гарри был неподражаем в своей небольшой роли фрекен Юлиане, тетки Йоргана, – а тетя Мюриэл играла нервную соратницу Эйлерта Левборга, фру Эльвстед.

– Вот это было представление, ничего не скажешь, – произнес Ричард Эбботт, когда мы шли по тротуару Ривер-Стрит тем теплым сентябрьским вечером. Уже стемнело, издалека доносились раскаты грома, но соседские дворы опустели; детей и собак позвали внутрь, и Ричард вел меня домой.

– Какое представление? – спросил я его.

– Я про мисс Фрост! – воскликнул Ричард. – Про ее игру! Какие тебе нужно прочесть книги, и все эти разговоры про влюбленности, и эти тяжкие раздумья, играть ли ей Нору или Гедду…

– Думаешь, она все время играла? – спросил я его. (Я снова ощутил потребность защитить ее, сам не зная почему.)

– Я так понимаю, она тебе понравилась, – сказал Ричард.

– Не то слово! – выпалил я.

– Могу понять, – кивнул он.

– А тебе разве не понравилась? – спросил я.

– Да, конечно, мне она нравится – и я думаю, из нее выйдет идеальная Гедда, – сказал Ричард.

– Если она согласится, – напомнил я.

– Согласится, конечно, согласится, – заявил Ричард. – Она меня просто дразнила.

– Дразнила, – повторил я, не совсем поняв, осуждает он мисс Фрост или нет. Я не был уверен, что Ричарду она достаточно понравилась.

– Билл, послушай меня, – произнес Ричард. – Пусть библиотекарша станет твоим лучшим другом. Если тебе понравятся книги, которые она для тебя выбрала, доверься ей. Библиотека, театр, любовь к пьесам и романам – Билл, все это может стать дверью в твое будущее. В твоем возрасте я практически поселился в библиотеке! И теперь романы и пьесы – это моя жизнь.

От всего этого просто голова шла кругом. Трудно было представить себе существование романов о влюбленностях – особенно влюбленностях в неподходящих людей. Мало того, наш любительский театр будет ставить «Гедду Габлер» Ибсена с совершенно новым ведущим актером и со столпом сексуальной силы (и неудержимой свободы) в главной женской роли. Моя пострадавшая мать обзавелась «возлюбленным», как тетя Мюриэл и бабушка Виктория именовали Ричарда Эбботта, а моей неуместной влюбленности в Ричарда нашлась замена. Теперь я был влюблен в библиотекаршу, которая по возрасту годилась мне в матери. Впрочем, не совсем нормальное, по-видимому, влечение к Ричарду Эбботту тоже не исчезло окончательно. Я чувствовал новую, незнакомую мне тягу к мисс Фрост – а тут еще и все это серьезное чтение, которое мне теперь предстояло.

Неудивительно, что, когда мы вернулись домой, бабушка потрогала мой лоб – должно быть, я раскраснелся, как в лихорадке.

– Слишком уж много волнений, а тебе завтра в школу, Билли, – сказала бабушка Виктория.

– Ерунда, – сказал дедушка Гарри. – Билл, покажи, что за книги ты принес.

– Это мисс Фрост их для меня выбрала, – сказал я, вручая ему романы.

– Мисс Фрост! – снова отчеканила бабушка с еще большим презрением.

– Вики, Вики, – предостерег дедушка Гарри, словно легонько похлопывая ее по плечу.

– Мамуль, не надо, пожалуйста, – сказала моя мать.

– Это великие романы! – объявил дед. – Это классика. Смею заметить, мисс Фрост знает, что нужно читать молодому человеку.

– «Смею заметить», – надменно повторила бабушка.

Затем бабушка изрекла что-то малопонятное, но нелестное о настоящем возрасте мисс Фрост.

– Я не о том, сколько ей лет, по ее словам! – взвизгнула бабушка Виктория.

Я высказал свое предположение, что мисс Фрост примерно маминого возраста или чуть младше, и мама с дедушкой Гарри переглянулись. Наступило то, с чем я был хорошо знаком по театру – пауза.

– Нет, мисс Фрост ближе по возрасту к Мюриэл, – сказал дед.

– Эта женщина старше Мюриэл, – отрезала бабушка.

– Вообще-то они примерно одного возраста, – очень тихо сказала моя мать.

Тогда я истолковал все это так, что мисс Фрост выглядит моложе, чем Мюриэл. По правде сказать, я не особенно размышлял над этим. Бабушка Виктория явно недолюбливала мисс Фрост, а Мюриэл почему-то не давала покоя грудь библиотекарши или ее лифчики – или и то и другое.

Только позднее – точно не помню когда, но прошло несколько месяцев, и я уже регулярно брал новые книги у мисс Фрост в городской библиотеке, – я услышал, как вредная тетя Мюриэл говорит с моей матерью о мисс Фрост ровно в том же тоне, что и бабушка.

– И я так понимаю, она так и не перестала носить эти смехотворные тренировочные лифчики?

(На что мама молча покачала головой.)

Я решил расспросить Ричарда Эбботта, подойдя к вопросу окольным путем.

– Ричард, а что такое тренировочный лифчик? – спросил я его как бы невзначай.

– Это тебе в книге попалось? – спросил Ричард.

– Да нет, просто интересно, – сказал я.

– Ну, Билл, я не большой знаток по части тренировочных лифчиков, – начал Ричард. – Но, по-моему, они специально предназначены для девушек, которые только начинают носить бюстгальтер.

– Но почему они тренировочные? – спросил я.

– Ну, Билл, – ответил Ричард, – я так понимаю, что тренировка тут вот в чем. Девушка, у которой грудь только формируется, носит такой тренировочный лифчик, чтобы ее грудь привыкла к бюстгальтеру и поняла, что это такое.

– А-а, – сказал я. Я был совершенно сбит с толку; я не мог себе представить, зачем груди мисс Фрост вообще может понадобиться какая-либо тренировка, и сама идея о том, что грудь может что-то понимать, меня тоже беспокоила. Однако страсть к мисс Фрост недвусмысленно продемонстрировала мне, что и у моего члена есть какие-то свои понятия, совершенно не связанные с моими мыслями. И если уж член что-то себе понимает, то не нужно сильно напрягать воображение (по крайней мере, в тринадцать лет), чтобы представить, что и грудь тоже может мыслить самостоятельно.

Среди книг, которые все в больших объемах поставляла мне мисс Фрост, я еще не встречал романов, написанных с точки зрения члена, или таких, где понятия женской груди каким-то образом беспокоили бы ее обладательницу – или ее друзей и родных. Однако теоретически такие романы могли существовать – так же теоретически, как возможность заняться сексом с мисс Фрост: пусть и туманная, но все же допустимая.

Было ли это предвидением со стороны мисс Фрост – не давать мне Диккенса сразу, подождать, пока я дорасту до него? И первый Диккенс, которого она позволила мне прочесть, не был «решающим»; «Больших надежд» мне еще предстояло дождаться. Я начал, как и множество читателей Диккенса, с «Оливера Твиста», этого раннего готического романа, в котором за спиной у нескольких главных персонажей встает зловещая тень Ньюгейтской виселицы. Диккенса и Харди объединяла фаталистическая убежденность в том, что герой с добрым сердцем и чистой душой (особенно если он юн и невинен) неизбежно подвергается опасности в этом враждебном мире. (Мисс Фрост хватило ума не давать мне Харди в числе первых книг. Томас Харди не для тринадцатилетних мальчишек.)

Если говорить об Оливере, то я с готовностью погрузился в приключения неунывающего сироты. Кишащие преступниками и крысами улочки диккенсовского Лондона были восхитительно далеки от Ферст-Систер, штат Вермонт, и я готов был простить писателю больше, чем мисс Фрост, которая критиковала «скрипучий механизм сюжета» этого романа.

– Здесь проглядывает неопытность Диккенса как романиста, – указала мне мисс Фрост.

В мои тринадцать, переходящие в четырнадцать, неопытность меня не смущала. Фейгин виделся мне очаровательным мерзавцем, Билл Сайкс наводил ужас – даже его пес, Фонарик, и тот был злобным. Ловкий Плут соблазнял, даже целовал меня в сновидениях – самый сноровистый и обаятельный из всех карманников. Я рыдал, когда Сайкс убил добросердечную Нэнси, но я рыдал и когда верный Фонарик прыгнул с парапета на плечи мертвеца. (Пес промахнулся и рухнул вниз, размозжив себе голову.)

– Мелодраматично, не правда ли? – спросила меня мисс Фрост. – И Оливер слишком много плачет; он скорее воплощение неиссякаемой страсти Диккенса к страдающим детям, чем полноценный персонаж.

Мисс Фрост сказала мне, что Диккенс лучше раскроет эти темы в более зрелых своих романах, особенно в «Дэвиде Копперфильде», которого я получил от нее следующим, и «Больших надеждах», которых мне еще предстояло дождаться.

Когда мистер Браунлоу привел Оливера к «страшным стенам Ньюгейта, скрывавшим столько страдания и столько невыразимой тоски», где ожидал повешения Фейгин, я рыдал и о бедняге Фейгине.

– Если мальчик плачет при чтении романа – это добрый знак, – уверила меня мисс Фрост.

– Добрый знак? – переспросил я.

– Это значит, что ты добросердечнее большинства мальчишек, – вот и все, что она сказала о моих рыданиях.

Я зарывался в книги «с безрассудством грабителя, вломившегося в роскошный особняк», по выражению мисс Фрост, и однажды она сказала мне:

– Уильям, не торопись. Смакуй, а не глотай кусками. И если тебе нравится книга, запомни одно предложение из нее – то, которое тебе больше всего понравится. Так ты не забудешь язык истории, которая растрогала тебя до слез.