Текст книги "В одном лице (ЛП)"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Я как раз вспоминал о миссис Киттредж, когда мы с Томом заметили мисс Фрост. Она сидела на трибуне в первом ряду, у самого мата. (Миссис Киттредж в тот единственный раз сидела на последнем ряду, словно в знак предельного равнодушия к клубку пыхтящих и гримасничающих борцов на мате.)

– Билл, посмотри, кто пришел – вон там, в первом ряду. Видишь ее? – спросил Аткинс.

– Знаю, Том, – я ее вижу, – сказал я.

Мне тут же пришло в голову: а вдруг мисс Фрост часто или даже постоянно посещала состязания борцов? Если она была частой гостьей на домашних матчах, как могло получиться, что мы с Элейн ее не заметили? Мало того, что мисс Фрост была высокой и широкоплечей; не только ее габариты производили впечатление. Если она постоянно садилась в первом ряду, как вообще можно было ее не заметить?

Сидя возле мата и наблюдая, как борцы разминаются, мисс Фрост, похоже, чувствовала себя как рыба в воде. Я сомневался, что она заметила меня и Тома Аткинса, поскольку она ни разу не взглянула вверх, на дорожку – даже во время разминки. А после начала состязания все взгляды прикованы к мату и борцам на нем, разве не так?

Поскольку Делакорт боролся в легком весе, он выходил на мат одним из первых. И если Делакорт играл шута Лира как умирающего медленной смертью, то ровно так же он и боролся; наблюдать за ним было сущим мучением. Делакорту удавалось сделать так, что весь матч напоминал медленную смерть. Постоянное голодание давало о себе знать. Казалось, он совершенно изможден – одна висящая кожа да торчащие кости. Делакорт выглядел так, словно умирает от голода.

Он был заметно выше большинства своих противников; в первом раунде он зачастую побеждал по очкам и сохранял преимущество после второго – и вот тут он начинал уставать. В третьем раунде для Делакорта наступал момент расплаты за поддержание веса.

Каждый матч Делакорта завершался тем, что он отчаянно пытался сохранить ежесекундно убывающее преимущество. Он уклонялся от противника, он сбегал с мата; ему все тяжелее было держаться на ногах. Голова Делакорта повисала, язык высовывался из уголка приоткрытого рта. Если верить Киттреджу, бензин у Делакорта стабильно кончался в третьем раунде; матч для него всегда длился на пару минут дольше, чем нужно.

– Держись, Делакорт! – неизменно кричал кто-нибудь из зрителей; вскоре все мы начинали скандировать этот призыв.

– Дер-жись! Дер-жись! Дер-жись!

В этот момент мы с Элейн переключали внимание на тренера борцовской команды – сурового старика с кривым носом и ушами, напоминавшими цветную капусту. Почти все называли тренера Хойта по имени – Херм.

Когда в третьем раунде Делакорт начинал умирать, Херм Хойт брал полотенце из стопки на скамье команды, ближайшей к судейскому столу. Тренер Хойт всегда садился рядом с полотенцами, как можно ближе к судьям.

Пока Делакорт старался «продержаться» еще немного, Херм разворачивал полотенце; он был кривоногим, как многие старые борцы, и когда он вставал со скамьи, казалось (на какую-то секунду), что он готовится придушить этим полотенцем умирающего Делакорта, но вместо этого он натягивал полотенце себе на голову. Тренер Хойт заворачивался в полотенце, будто в капюшон; из-под полотенца он следил за последними истекающими секундами Делакорта, поглядывая на часы и на судью (который в эти убывающие секунды третьего раунда обычно сначала выносил Делакорту предупреждение, а затем штрафовал его за уклонение от боя).

Зрелище медленного умирания Делакорта было для меня невыносимо, и я смотрел на Херма Хойта, который тоже по-своему умирал под полотенцем – одновременно от ярости и сочувствия. Я и Тому Аткинсу посоветовал смотреть лучше на старого тренера, чем на долгую агонию Делакорта, поскольку Херм Хойт раньше, чем кто-либо другой (включая самого Делакорта), понимал, продержится ли Делакорт и победит или все-таки наконец умрет и проиграет.

В ту субботу, пережив очередной околосмертный опыт, Делакорт продержался и победил. Он сошел с мата и рухнул на руки Херму Хойту. Старый тренер сделал то же, что делал всегда – независимо от того, побеждал Делакорт или проигрывал. Он накрыл голову Делакорта полотенцем, и тот, шатаясь, проковылял к скамье своей команды, где и остался сидеть, всхлипывая и хватая ртом воздух.

– В кои-то веки Делакорт не полощет и не сплевывает, – саркастично заметил Аткинс, но я в это время смотрел на мисс Фрост, и неожиданно она тоже взглянула на меня и улыбнулась.

Ее улыбка была непринужденной, без следа смущения, и вдобавок она помахала мне, легонько пошевелив пальцами руки. Я тут же понял: мисс Фрост с самого начала знала, что я буду здесь, и ждала этого.

Ее улыбка и приветствие выбили меня из колеи, и я испугался, что лишусь чувств и проскользну под перилами; я представил, как падаю с дорожки в зал. Скорее всего, жизни такое падение не угрожало; дорожка была не так уж высоко. Но было бы унизительно шлепнуться на мат или приземлиться на голову кому-нибудь из борцов.

– Том, мне что-то нехорошо, – сказал я Аткинсу. – Голова немного кружится.

– Я тебя держу, Билл, – сказал Аткинс, обнимая меня. – Просто пару минут не смотри вниз.

Я продолжал смотреть в дальний конец зала, где стояла трибуна, но мисс Фрост снова переключила внимание на борьбу; начался следующий матч, а Делакорт все еще исходил всхлипами и вздохами, от которых его голова подпрыгивала под полотенцем.

Тренер вернулся на скамью и снова сел рядом со стопкой чистых полотенец. Я увидел Киттреджа, который уже разминался; он стоял позади скамьи, покачиваясь на мысках и поворачивая голову из стороны в сторону. Киттредж разогревал шею, но при этом не сводил взгляда с мисс Фрост.

– Я в порядке, Том, – сказал я, но его рука оставалась у меня на плечах еще несколько секунд; я успел досчитать до пяти, прежде чем Аткинс убрал руку.

– Надо бы нам вместе поехать в Европу, – сказал я Аткинсу, но сам продолжал наблюдать за Киттреджем: теперь он прыгал через скакалку. Киттредж никак не мог отвести глаз от мисс Фрост; он продолжал таращиться на нее, ритмично подпрыгивая и не меняя скорости вращения скакалки.

– Смотри, Билл, кого она теперь очаровала, – с обидой в голосе сказал Аткинс.

– Знаю, Том, – я его вижу, – сказал я. (Киттредж и мисс Фрост вместе – было ли это моим худшим кошмаром или тайной фантазией?)

– Мы поедем в Европу этим летом – я тебя правильно понял, Билл? – спросил меня Аткинс.

– А почему бы нет? – я постарался, чтобы это прозвучало небрежно. Я все еще наблюдал за Киттреджем.

– Если твои и мои родители разрешат – мы ведь можем их попросить, да? – сказал Аткинс.

– Все в наших руках, Том, – мы должны объяснить им, что для нас это важно, – сказал я ему.

– Билл, она на тебя смотрит! – задохнулся Аткинс.

Когда я взглянул (так небрежно, как только мог) на мисс Фрост, она снова улыбалась мне. Она приложила средний и указательный пальцы к губам и поцеловала их. Прежде чем я успел ответить на ее воздушный поцелуй, она снова отвернулась к мату.

– Ого, вот сейчас Киттредж заинтересовался! – возбужденно сказал Том Аткинс. Еще несколько секунд я не сводил глаз с мисс Фрост; мне не нужен был Аткинс, чтобы знать, что Киттредж смотрит на меня.

– Билл, Киттредж… – начал Аткинс.

– Я знаю, Том, – сказал я ему.

Я задержал взгляд на мисс Фрост еще на мгновение, прежде чем – как бы случайно – взглянул на Киттреджа. Он перестал прыгать через скакалку и смотрел на меня. Я просто улыбнулся ему, стараясь, чтобы улыбка вышла безразличной, и Киттредж снова принялся прыгать; сознательно или нет, он ускорил темп, но теперь он снова смотрел на мисс Фрост. Я не мог не задаться вопросом, не изменил ли Киттредж своего мнения насчет «отвратительности» произошедшего. Может, то, что мы проделали с мисс Фрост, больше не казалось Киттреджу отвратительным, или это просто мне хотелось так думать?

Атмосфера в зале резко изменилась, когда Киттредж вышел на мат. Со скамеек обеих команд оценивающе наблюдали за последовавшей кровавой бойней. Прежде чем прижать соперника к мату, Киттредж обычно планомерно избивал его. Неспециалисту вроде меня было сложно различить, где проявлялась техническая сноровка Киттреджа, где сказывалось его телосложение, а где – просто превосходство в грубой силе; Киттредж просто валял соперника как хотел, перед тем как прижать к мату. В третьем и последнем раунде всегда наступал момент, когда Киттредж бросал взгляд на часы на судейском столе; в этот момент болельщики начинали скандировать: «Кла-ди! Кла-ди! Кла-ди!». К тому моменту пытка уже так затягивалась, что мне казалось, противник Киттреджа начинал надеяться на то, что его уложат; через несколько секунд судья наконец-то объявлял туше, что выглядело актом милосердия. Я никогда не видел, чтобы Киттредж проиграл; я ни разу не видел, чтобы кто-то оказал ему достойное сопротивление.

Остальные матчи той субботы не запомнились мне, как и то, чья команда в итоге победила. После своего матча Киттредж вернулся к непрерывному разглядыванию мисс Фрост – изредка отрывая от нее пристальный взгляд, чтобы быстро посмотреть на меня.

Я, разумеется, продолжал переводить взгляд с Киттреджа на мисс Фрост и обратно; я впервые видел обоих одновременно, и, признаюсь, меня страшно волновало, когда же мисс Фрост наконец посмотрит на Киттреджа. Но она не взглянула на него – ни разу. Она просто смотрела на борцов и иногда, хоть и мимолетно, улыбалась мне – а Том Аткинс все это время продолжал спрашивать меня:

– Билл, ты не хочешь уйти? Если тебе неловко, давай просто уйдем – я пойду с тобой.

– Я в порядке, Том, я хочу остаться, – повторял я ему.

– Европа — никогда не думал, что увижу Европу! – в какой-то момент воскликнул Аткинс. – Интересно, куда именно в Европу мы поедем и на чем будем путешествовать. Наверное, поездом – а может, автобусом. Хорошо бы знать, какая одежда нам понадобится…

– Мы поедем летом, Том, нам понадобится летняя одежда, – сказал я ему.

– Да, но насколько официальная – вот я о чем, Билл. И сколько денег на это нужно? Я правда понятия не имею! – с паникой в голосе сказал Аткинс.

– Спросим кого-нибудь, – сказал я. – Куча народу уже побывала в Европе.

– Только Киттреджа не спрашивай, – продолжал Аткинс все так же тревожно. – Мы точно не сможем себе позволить те места, куда ходит Киттредж, и отели, в которых он останавливается. И мы ведь не хотим, чтобы Киттредж узнал, что мы вместе едем в Европу, да?

– Том, прекрати болтать ерунду, – сказал я. Тем временем Делакорт показался из-под полотенца; похоже, он наконец отдышался – и снова держал в руке бумажный стаканчик. Киттредж что-то сказал ему, и Делакорт немедленно принялся таращиться на мисс Фрост.

– От Делакорта у меня… – начал Аткинс.

– Я знаю, Том! – сказал я ему.

Я заметил менеджера команды, неприметного, подобострастного мальчика в очках; раньше я не обращал на него внимания. Он вручил Киттреджу апельсин, разрезанный на четвертинки; Киттредж взял апельсин, не взглянув на менеджера и не сказав ему ни слова. (Менеджера звали Мерривезер, и с такой фамилией, сами понимаете, никто никогда не обращался к нему по имени.)

Мерривезер подал Делакорту новый бумажный стаканчик; Делакорт отдал ему старый, заплеванный, и Мерривезер кинул его в ведро. Киттредж ел апельсин и вместе с Делакортом смотрел на мисс Фрост. Я наблюдал за Мерривезером, который собирал разбросанные грязные полотенца, и пытался представить за этим занятием своего отца, Фрэнни Дина.

– Не могу не отметить, Билл, что для человека, который только что предложил мне вместе провести лето в Европе, ты выглядишь довольно равнодушным, – со слезами в голосе сказал Аткинс.

– Довольно равнодушным, – повторил я. Я почти жалел, что предложил Тому Аткинсу поехать со мной в Европу на все лето; его жажда внимания уже начинала меня раздражать. Но неожиданно соревнование закончилось; ученики начали спускаться с дорожки в зал по рифленым железным ступенькам. Родители и преподаватели – и другие взрослые, сидевшие на трибуне, – сгрудились вокруг мата, борцы принялись болтать с друзьями и родственниками.

– Билл, ты же не собираешься заговорить с ней, правда? Я думал, тебе это запрещено? – изнывал Аткинс.

Наверное, я просто хотел проверить, что произойдет, если я случайно наткнусь на мисс Фрост – если я просто скажу ей «Привет» или вроде того. (Мы с Элейн обычно толклись возле мата после матчей Киттреджа – боясь и надеясь «случайно» наткнуться на него.)

Мисс Фрост несложно было заметить в толпе, такой она была высокой и стройной, но Том Аткинс продолжал шептать за моей спиной с упорством охотничьей собаки, напавшей на след:

– Вон она, Билл – вон там. Видишь?

– Я ее вижу, Том.

– Я не вижу Киттреджа, – беспокойно сказал Аткинс.

Я знал, что в чувстве момента, которым обладал Киттредж, сомневаться не приходится; когда я добрался до того места, где стояла мисс Фрост (отнюдь не случайно она оказалась в центре стартового круга на мате), Киттредж материализовался рядом со мной в ту же секунду, как я остановился перед ней. Мисс Фрост, наверное, поняла, что я не могу с ней заговорить; Аткинс, до того непрерывно болтавший, онемел от смущения и торжественности момента.

Улыбаясь мисс Фрост, Киттредж – вот уж кто за словом в карман никогда не лез – сказал мне:

– Нимфа, разве ты не представишь меня своей подруге?

Мисс Фрост продолжала улыбаться мне; она не смотрела на Киттреджа, когда заговорила с ним.

– Я вас знаю по сцене, мастер Киттредж, – и по этой сцене тоже, – сказала мисс Фрост, указав длинным пальцем на мат. (Лак на ее ногтях был мне незнаком – наверное, этот цвет называется пурпурным, он был ближе скорее к фиолетовому, чем к красному.) – Но придется Тому Аткинсу нас представить. Нам с Уильямом, – сказала она, ни на секунду не отрывая от меня глаз, – запрещено говорить друг с другом или еще как-либо взаимодействовать.

– Извините, я не… – начал Киттредж, но его прервали.

– Мисс Фрост, Жак Киттредж – Жак, мисс Фрост! – выпалил Аткинс. – Мисс Фрост прекрасная… читательница! — сообщил Киттреджу Аткинс; после этого бедный Том задумался, как ему представить Киттреджа. Мисс Фрост лишь неопределенно протянула руку в направлении Киттреджа; поскольку она продолжала смотреть на меня, Киттредж не был уверен, кому из нас она ее протягивает.

– Киттредж наш лучший борец, – выдал наконец Аткинс, как будто мисс Фрост понятия не имела, кто такой Киттредж. – Это будет его третий беспроигрышный сезон – ну то есть если он не проиграет, – смущенно уточнил Аткинс. – Он может поставить новый школьный рекорд – три сезона без поражения! Так ведь? – неуверенно спросил Киттреджа Аткинс.

– Вообще-то, – сказал Киттредж, улыбаясь мисс Фрост, – я могу только повторить школьный рекорд, если останусь непобежденным. Какой-то парень поставил его в тридцатых, – сказал Киттредж. – Конечно, тогда турниры Новой Англии еще не проводились. Вряд ли борцы тогда участвовали в таком же количестве матчей, как мы сегодня, и кто знает, насколько высоким был уровень…

Мисс Фрост прервала его.

– Не таким уж низким, – сказала она, обезоруживающе пожав плечами; по тому, как безошибочно она скопировала движение Киттреджа, я неожиданно понял, как долго (и пристально) мисс Фрост наблюдала за ним.

– А кто был тот парень – тот, который поставил рекорд? – спросил Киттреджа Том Аткинс. По тому, как ответил Киттредж, я сообразил, что он понятия не имеет, чей рекорд пытается повторить.

– Какой-то Ал Фрост, – пренебрежительно ответил Киттредж. Я ожидал от Аткинса худшего: что он разрыдается, начнет безудержно блевать или без конца повторять слово «вагина». Но Аткинс лишь молчал и дергался.

– Как жизнь, Ал? – спросил мисс Фрост подошедший тренер Хойт; его изуродованная голова доходила ей до ключиц. Мисс Фрост нежно положила свою ладонь с пурпурными ногтями на загривок старого тренера, притянув его к своей маленькой, но очень заметной груди. (Делакорт потом объяснил мне, что такой захват у борцов называется «воротник».)

– Ты как, Херм? – ласково спросила мисс Фрост своего бывшего тренера.

– Помаленьку, Ал, – сказал Херм Хойт. Заплутавшее полотенце торчало из бокового кармана его мятого спортивного пиджака; галстук сбился набок, а верхняя пуговица рубашки была расстегнута. (С такой бычьей шеей ему никогда не удавалось застегнуть эту пуговицу.)

– Мы говорили про Ала Фроста, школьного чемпиона, – объяснил Киттредж тренеру, продолжая при этом улыбаться мисс Фрост. – Тренер Хойт говорит, что он был «неплох» – в устах Херма это, разумеется, означает, что он был очень хорош или довольно хорош, – объяснил ей Киттредж. Затем он сказал ей: – Вы, наверное, не видели Фроста в деле?

Не думаю, чтобы Киттредж понял все по тому, как явно и неожиданно смутился тренер Хойт; я совершенно уверен, что Киттредж сам сообразил, кто такой Ал Фрост, в ту же секунду, как задал свой вопрос. Я увидел, как он бросил взгляд на руки мисс Фрост; и смотрел он не на лак на ее ногтях.

– Ал. Ал Фрост, – сказала мисс Фрост. В этот раз она недвусмысленно протянула руку Киттреджу; только теперь она посмотрела на него. Мне был знаком этот взгляд; так же пронизывающе она смотрела когда-то на меня – когда мне было пятнадцать и я пришел во второй раз взять «Большие надежды». Мы с Томом Аткинсом оба заметили, какой маленькой выглядит рука Киттреджа в ладони мисс Фрост.

– Конечно, я была в другой весовой категории – да и сейчас тоже, – сказала мисс Фрост Киттреджу.

– Большой Ал у меня весил сто семьдесят семь фунтов, – сказал Киттреджу Херм Хойт. – Этого немного не хватало, чтобы бороться в тяжелом весе, Ал, но пару раз я выставлял тебя в этом весе – ты все время просил меня дать тебе бороться с большими парнями.

– Я была довольно неплоха – и только, – сказала Киттреджу мисс Фрост. – По крайней мере, в Пенсильвании не считали, что я очень хороша.

Мы с Аткинсом видели, что Киттредж онемел. Рукопожатие закончилось, но либо Киттредж не мог выпустить руку мисс Фрост, либо она не давала ему этого сделать.

Со своих борцовских времен мисс Фрост потеряла много мышечной массы; однако, учитывая гормоны, которые она принимала, уверен, что бедра у нее были шире, чем в то время, когда она весила 177 фунтов. В свои сорок с лишним лет мисс Фрост весила, на мой взгляд, порядка 185–190 фунтов, но ростом она была шесть футов два дюйма – шесть футов и четыре дюйма на каблуках, как она мне говорила – и вес ее был хорошо распределен. Она не выглядела на 190 фунтов.

Жак Киттредж весил 147 фунтов. По моим прикидкам, «естественный» вес Киттреджа, не в сезон, был порядка 160 фунтов. Он был ростом пять футов одиннадцать дюймов (с хвостиком); как-то раз Киттредж сказал Элейн, что чуть-чуть недотянул до шести футов.

Должно быть, тренер Хойт заметил, как деморализован Киттредж – что было для него совсем не характерно, – не говоря уже о затянувшемся рукопожатии Киттреджа и мисс Фрост; глядя на них, Аткинс начал взволнованно пыхтеть.

Херм Хойт принялся балагурить; его импровизированный обзор истории борьбы, в котором странно сочетались ностальгия и нервозность, заполнил пустоту в нашей неожиданно оборвавшейся беседе.

– Я тут вспоминал, что в твое время, Ал, боролись в одних лосинах – все выходили на мат с голой грудью, помнишь? – спросил старый тренер своего бывшего борца.

– Конечно же, помню, Херм, – ответила мисс Фрост. Она отпустила ладонь Киттреджа; своими длинными пальцами она разгладила кардиган, открывавший облегающую блузку – слова с голой грудью привлекли внимание Киттреджа к ее маленькой груди.

Том Аткинс дышал с присвистом; никто не говорил мне, что Аткинс вдобавок к речевым проблемам страдает астмой. А может, бедный Том просто вдыхал слишком часто, стараясь не разрыдаться.

– Трико вместе с лосинами ввели в пятьдесят восьмом – если помнишь, Жак, – сказал Херм Хойт, но дар речи еще не вернулся к Киттреджу; ему удалось лишь неуверенно кивнуть.

– Трико и лосины избыточны, – сказала мисс Фрост; она неодобрительно изучала свои ногти, будто лак за нее выбрал кто-то другой. – Должно быть только трико без лосин, или же только лосины, но голая грудь, – сказала мисс Фрост. – Лично я, – прибавила она, как будто невзначай, в сторону безмолвствующего Киттреджа, – предпочитаю оставаться с голой грудью.

– Когда-нибудь оставят только трико, без лосин, вот увидишь, – предсказал старый тренер. – И никакой голой груди.

– Жаль, – сказала мисс Фрост с театральным вздохом.

Аткинс издал сдавленный звук; он приметил насупленного доктора Харлоу за какие-то полсекунды до того, как я сам увидел лысого совоеба. Навряд ли доктор Харлоу был любителем борьбы – по крайней мере, мы с Элейн ни разу не заметили его на трибунах, когда смотрели матчи Киттреджа. (Но с чего бы нам тогда обращать внимание на доктора Харлоу?)

– Билл, это строго запрещено – между вами двоими не должно быть никаких контактов, – сказал доктор Харлоу; он не смотрел на мисс Фрост. «Вами двоими», и только – доктор Харлоу не мог заставить себя назвать ее по имени.

– Мы с мисс Фрост ни сказали друг другу ни слова, – сказал я лысому совоебу.

– Никаких контактов, Билл, – прошипел доктор Харлоу; он все еще не смотрел на мисс Фрост.

– Каких контактов? – резко сказала мисс Фрост; ее крупная ладонь легла доктору на плечо, и тот отшатнулся. – Единственный контакт у меня тут с юным Киттреджем, – сказала она доктору Харлоу; потом она положила обе ладони на плечи Киттреджу. – Посмотри на меня, – скомандовала она ему; подняв на нее глаза, Киттредж на мгновение превратился в робкого маленького мальчика. (Если бы рядом оказалась Элейн, она наконец увидела бы ту невинность, которую безуспешно пыталась разглядеть в старых фотографиях Киттреджа.) – Желаю удачи и надеюсь, что ты повторишь этот рекорд, – сказала ему мисс Фрост.

– Спасибо, – удалось пробормотать Киттреджу.

– Увидимся, Херм, – сказала мисс Фрост старому тренеру.

– Береги себя, Ал, – сказал Херм Хойт.

– Пока, Нимфа, – сказал мне Киттредж, не взглянув ни на меня, ни на мисс Фрост. Он быстро сбежал с мата и подошел к одному из борцов своей команды.

– Мы говорили о борьбе, док, – сказал Херм Хойт доктору Харлоу.

– Какой еще рекорд? – спросил его доктор Харлоу.

– Мой рекорд, – ответила ему мисс Фрост. Она уже собралась уходить, когда Аткинс издал рыгающий звук; он ничего не мог удержать в себе, и теперь, когда Киттредж ушел, бедный Том мог выложить все без опаски.

– Мисс Фрост! – выпалил Аткинс. – Мы с Биллом вместе едем в Европу этим летом!

Мисс Фрост тепло мне улыбнулась, прежде чем перевести взгляд на Тома Аткинса.

– Я думаю, это чудесная идея, Том, – сказала она ему. – Наверняка вы отлично проведете время.

Уже уходя, мисс Фрост внезапно остановилась и оглянулась на нас; было ясно, что, обращаясь к нам с Томом, мисс Фрост смотрит прямо на доктора Харлоу.

– Надеюсь, вы двое проделаете все до конца, – сказала она.

Затем они ушли – и мисс Фрост, и доктор Харлоу. (Последний, уходя, даже не взглянул на меня.) Я и Том остались наедине с Хермом Хойтом.

– Ну, ребяты, мне пора, – сказал старый тренер. – У нас там сбор команды…

– Тренер Хойт, – остановил его я. – Интересно, кто бы победил – если бы Киттредж вышел против мисс Фрост. Ну то есть если бы они были одного возраста и в одной весовой категории. Вы понимаете, о чем я – при прочих равных.

Херм Хойт огляделся; вероятно, хотел удостовериться, что никто из борцов его не услышит. В раздевалке остался только Делакорт, но он стоял у самого выхода, словно ждал кого-то. Делакорт был слишком далеко, чтобы услышать нас.

– Слушайте, ребяты, – прорычал старый тренер. – Я вам ничего не говорил, но Большой Ал уничтожил бы Киттреджа. В любом возрасте, в любой весовой категории – Ал бы его в отбивную превратил.

Не буду притворяться, будто эта информация не доставила мне удовольствия, но я бы предпочел услышать ее один; мне не хотелось делиться ей с Томом Аткинсом

– Билл, ты можешь себе представить… – начал Аткинс, когда тренер направился в раздевалку.

Я прервал Аткинса:

– Конечно, я могу себе представить, Том.

Мы были уже у выхода из старого спортзала, когда нас остановил Делакорт. Оказалось, что он поджидал меня.

– Я ее видел, она настоящая красавица! – сказал мне Делакорт. – Она заговорила со мной, когда уходила – она сказала, что у меня получился «чудесный» шут Лира.

Тут Делакорт прервался, чтобы прополоскать рот и сплюнуть; он держал в руках два бумажных стаканчика и больше не напоминал медленно умирающего.

– Еще она сказала, что мне надо перейти в следующую весовую категорию, но выразилась как-то странно. «Может, ты будешь чаще проигрывать, если наберешь вес, но страдать будешь меньше». Она была Алом Фростом, – доверительно сказал мне Делакорт. – Она правда боролась!

– Мы знаем, Делакорт, – раздраженно сказал Том Аткинс.

– Я не с тобой говорил, Аткинс, – ответил Делакорт, прополоскав и сплюнув. – Потом нас прервал доктор Харлоу, – продолжил он. – Он что-то сказал твоей подруге, какую-ту хрень о том, что ей «недопустимо» даже находиться здесь! Но она продолжала говорить со мной, как будто этого лысого совоеба вообще там не было. Она сказала: «Да, что там Кент говорит Лиру – в первой сцене первого акта, когда Лир все не так понимает, насчет Корделии? Как же там было? Я же только что смотрела! Ты же только что там играл!». Но я не знал, о какой строчке она говорит – я же был шутом, а не Кентом, – а доктор Харлоу просто молчал. Наконец она воскликнула: «А, точно, вспомнила – Кент говорит: „Убей врача“!». А этот лысый совоеб говорит: «Очень смешно – полагаю, вы думаете, что это очень смешно». А она поворачивается к нему, смотрит Харлоу прямо в глаза и говорит: «Смешно? Я думаю, это вы смешной человечишка – вот что я думаю, доктор Харлоу». И лысый совоеб дал деру. Доктор Харлоу попросту сбежал! Твоя подруга обалденная! – сказал мне Делакорт.

Кто-то толкнул его. В тщетной попытке восстановить равновесие Делакорт уронил оба стаканчика, а затем и сам шлепнулся в образовавшуюся лужу. Толкнул его Киттредж. Он был в полотенце, обмотанном вокруг талии, и с влажными после душа волосами.

– После душа встреча команды, а ты еще даже не мылся. Я бы уже успел два раза перепихнуться, пока тебя ждал, Делакорт, – сказал ему Киттредж.

Делакорт поднялся на ноги и побежал по цементному переходу в новый зал, где находились душевые.

Том Аткинс замер, стараясь не привлекать внимания; он боялся, что следующим Киттредж толкнет его.

– Как ты мог не догадаться, что она мужик, Нимфа? – неожиданно спросил меня Киттредж. – Ты что, проглядел ее кадык или не заметил, какая она здоровенная? За исключением сисек. Господи! Да как ты мог не знать, что это мужик?

– Может, я и знал, – сказал я. (Слова вылетели сами собой, как порой случается с правдой.)

– Господи, Нимфа, – сказал Киттредж. Я увидел, что он дрожит; из неотапливаемого перехода в новый спортзал тянуло холодом, а Киттредж был в одном полотенце. Непривычно было видеть Киттреджа уязвимым, но вот он стоял перед нами полуголым и дрожал от холода. Том Аткинс не был храбрецом, но даже Аткинс, по-видимому, почуял его уязвимость – и даже Аткинс мог на секунду набраться храбрости.

– Как ты мог не знать, что она борец? – спросил его Аткинс. Киттредж шагнул к нему, и Аткинс – снова испугавшись – отшатнулся, едва не упав. – Ты видел ее плечи, ее шею, руки? — крикнул он Киттреджу.

– Мне пора, – сказал Киттредж. Он обращался ко мне – Аткинсу он не стал отвечать. Даже Том Аткинс видел, что самоуверенность Киттреджа пошатнулась.

Мы с Аткинсом смотрели, как Киттредж бежит по переходу; одной рукой он придерживал полотенце на поясе. Полотенце было маленьким – он обмотал его вокруг бедер, как короткую юбочку. Из-за полотенца Киттредж бежал как девчонка.

– Билл, ты же не думаешь, что Киттредж может проиграть в этом сезоне, правда? – спросил меня Аткинс.

Как и Киттредж, я проигнорировал Аткинса. Как мог Киттредж проиграть матч в Новой Англии? Я очень хотел бы задать этот вопрос мисс Фрост, вместе со многими другими.

Наступает момент, когда ты устаешь от того, что с тобой обращаются как с ребенком, и тебе ужасно хочется поскорее вырасти; этот момент приходит неожиданно и быстро заканчивается – но он таит в себе опасность. В своем будущем романе (в одном из ранних) я напишу: «Стремление к цели крадет детство. В тот момент, когда приходит желание стать взрослым – в любом смысле, – какая-то часть твоего детства умирает». (Вероятно, я думал о своем желании стать писателем и заняться сексом с мисс Фрост, не обязательно именно в таком порядке.)

В более позднем романе я подошел к этой мысли немного иначе – пожалуй, несколько осторожнее. «Постепенно, шаг за шагом, мы лишаемся детства – не разом, а в результате череды более или менее заметных маленьких краж, которые складываются в одну большую потерю». Думаю, вместо «краж» я мог бы написать «предательств»; в случае с моей семьей я мог бы использовать слово «обманов» – вспоминая их лживые слова и лживое молчание. Но я не буду менять написанного; сойдет и так.

Еще в одном романе – почти в самом начале книги – я написал: «Память – чудовище; ты можешь забыть, но не она. Она сохраняет все события; она держит их наготове или утаивает от тебя. Твоя память вызывает воспоминания к жизни по собственной воле. Ты воображаешь, что обладаешь памятью, но это она обладает тобой!» (Я и под этим по-прежнему готов подписаться.)

Стоял конец февраля или начало марта шестьдесят первого года, когда в академии Фейворит-Ривер узнали, что Киттредж проиграл матч; на самом деле он проиграл даже дважды. В этом году школьный чемпионат Новой Англии по борьбе проходил в Ист-Провиденс, штат Род-Айленд. В полуфинале Киттреджа просто размазали. «Чуть ли не всухую», – невнятно сказал мне Делакорт. (Я различал гласные, но не согласные: Делакорту наложили шесть швов на язык.)

В утешительном раунде за третье место Киттредж снова проиграл – в этот раз борцу, которого он побеждал раньше.

– После первого поражения он выглядел до смерти уставшим – и его уже как будто не волновало, будет он третьим или четвертым, – вот и все, что смог выговорить Делакорт. Я заметил кровь в его стаканчике для сплевывания; он прокусил себе язык – отсюда и шесть швов.

– Киттредж занял четвертое место, – сказал я Тому Аткинсу.

Наверное, для двукратного чемпиона это было очень обидно. Школьные чемпионаты Новой Англии начались в сорок девятом году, спустя четырнадцать лет после того, как Ал Фрост завершил третий победный сезон, но в вестнике академии ничего не было сказано о его рекорде – как и о неудачной попытке Киттреджа повторить его. Через тринадцать лет двукратных чемпионов Новой Англии будет насчитываться восемнадцать – и Киттредж среди них. Если бы ему удалось победить и в третий раз, он стал бы первым трехкратным чемпионом. «Первым и единственным» – цитировала наша школьная газета тренера Хойта. Как оказалось, шестьдесят первый год стал последним для общих соревнований по борьбе; начиная с шестьдесят второго года у частных и государственных школ появились отдельные чемпионаты.