Текст книги "В одном лице (ЛП)"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Мюриэл – властолюбивая сука, Гарри. Может быть, узнай она меня поближе, она стала бы полюбезнее, – сказала мисс Фрост. – Меня под каблук не загонишь, Уильям, – сказала она, наблюдая за тем, как я – не очень успешно – пытаюсь одеться.

– Да уж, Ал, – воскликнул дедушка Гарри, – тебя под каблук не загонишь!

– Твой дедушка – хороший человек, Уильям, – сказала мне мисс Фрост. – Он построил для меня эту комнату. Когда я вернулась в город, моя мама думала, что я все еще мужчина. Мне нужно было где-то переодеваться, прежде чем идти на работу женщиной – и прежде чем каждый вечер возвращаться домой к матери мужчиной. Можно сказать, это даже к лучшему – по крайней мере, мне теперь легче, – что бедная мама больше не замечает, какого я пола, или какого пола я должна быть.

– Жаль, что ты не дал мне как следует закончить тут отделку, Ал, – продолжал дедушка Гарри. – Господи Иисусе, уж туалет-то надо было отгородить, – заметил он.

– Комната и так слишком мала, чтобы городить тут еще стены, – сказала мисс Фрост. В этот раз, когда она подошла к унитазу и откинула деревянное сиденье, она не отвернулась ни от меня, ни от дедушки. Ее член был уже совсем не твердым, но все равно довольно большим – как и все в ней, за исключением груди.

– Понимаешь, Ал, – ты славный парень. Я всегда был на твоей стороне, – сказал дедушка Гарри. – Но это неправильно – я про вас с Биллом.

– Она защищала меня! – выпалил я. – Мы не занимались сексом. Никакого проникновения, – прибавил я.

– Господи Иисусе, Билл, – я не хочу слышать, чем вы тут занимались! – воскликнул дедушка Гарри, зажав ладонями уши.

– Но мы ничем таким не занимались! – сказал я ему.

– Помнишь тот вечер, когда Ричард впервые привел тебя сюда, Уильям, – когда ты получил библиотечную карточку, а Ричард предложил мне роль в одной из ибсеновских пьес? – спросила меня мисс Фрост.

– Конечно, еще бы мне не помнить! – прошептал я.

– Ричард думал, что предлагает роль Норы или Гедды женщине. Только когда он привел тебя домой, он, видимо, поговорил с твоей матерью – которая, я уверена, поговорила с Мюриэл, – и вот тогда-то они и рассказали ему обо мне. Но Ричард все равно хотел взять меня в постановку! Этим женщинам из рода Уинтропов пришлось меня принять – по крайней мере, на сцене, – как им пришлось принять тебя, Гарри, когда ты просто играл. Разве не так? – спросила она дедушку.

– Э-э, ну, на сцене же совсем другое дело, правда, Ал? – спросил дедушка мисс Фрост.

– И ты тоже под каблуком, Гарри, – сказала ему мисс Фрост. – Тебя самого-то не тошнит?

– Пойдем, Билл, – сказал мне дед. – Нам пора.

– Я тебя всегда уважала, Гарри, – сказала ему мисс Фрост.

– А я тебя, Ал! – объявил дедушка.

– Я знаю – поэтому эти малодушные засранцы тебя и отправили, – сказала ему мисс Фрост. – Подойди ко мне, Уильям, – неожиданно скомандовала она. Я послушался, и она прижала мою голову к своей голой груди; я знал, что она чувствует, как я дрожу.

– Если захочется плакать, плачь в своей комнате, – велела она мне. – Если захочется плакать, захлопни дверь и накрой голову подушкой. Плачь при своей подруге Элейн, если хочешь, Уильям – только не плачь перед ними. Обещай!

– Обещаю, – сказал я ей.

– До скорого, Гарри – я действительно его защищала, знаешь ли, – сказала мисс Фрост.

– Я тебе верю, Большой Ал. А я, знаешь ли, всегда защищал тебя! – воскликнул дедушка Гарри.

– Да, я знаю, Гарри, – сказала она ему. – Но сейчас тебе это навряд ли удастся. Не надо чересчур стараться, – прибавила она.

– Я сделаю все, что смогу, Ал.

– Я знаю, Гарри. Прощай, Уильям, – или, как говорится, «до новой встречи», – сказала мисс Фрост.

Меня трясло все сильнее, но я не заплакал; дедушка Гарри взял меня за руку, и мы вместе поднялись по темной подвальной лестнице.

– Я полагаю, мисс Фрост дала тебе очень хорошую книгу – о том, о чем мы с тобой говорили, – сказал дедушка Гарри, пока мы шли по Ривер-стрит в направлении Бэнкрофт-холла.

– Да, роман просто великолепный, – сказал я ему.

– Пожалуй, и мне хотелось бы его прочесть – если Ал разрешит, – сказал дед.

– Я обещал его одному приятелю, – сказал ему я. – Потом могу дать тебе.

– Наверное, лучше я сам возьму его у мисс Фрост, Билл, – не хватало тебе влипнуть в передрягу еще и из-за этого! Похоже, сейчас у тебя и так проблем по горло, – прошептал дедушка.

– Понятно, – сказал я, все еще держа его за руку. Но я пока не понимал; на самом деле я еще толком ничего не видел. Понимание для меня только начиналось.

Когда мы вошли в курилку Бэнкрофта, я увидел на лицах мальчишек явное разочарование. Наверное, они ожидали снова увидеть меня в компании своего обожаемого Киттреджа, а я вместо этого пришел с дедушкой – маленьким, лысым, одетым в рабочую одежду. Дедушка Гарри явно не походил на преподавателя; он и в академии не учился, только в школе в Эзра-Фоллс, а в колледж и вовсе не пошел. Курильщики не обратили внимания на нас с дедом, но я уверен, что дедушку Гарри это не задело. И как бы они могли узнать Гарри? Те, кто видел его прежде, видели его на сцене, где Гарри Маршалл был женщиной.

– Тебе не обязательно подниматься со мной на третий этаж, – сказал я дедушке.

– Если я не поднимусь с тобой, Билл, тебе придется все объяснять самому, – сказал дедушка Гарри. – У тебя и так выдалась та еще ночка – может, лучше дашь мне объясниться?

– Я тебя люблю, – начал я, но Гарри прервал меня.

– Конечно, любишь, и я тебя тоже люблю, – сказал он мне. – Ты ведь веришь, что я скажу все как надо?

– Разумеется, – ответил я. Я и правда доверял ему, и я действительно устал; мне просто хотелось лечь в постель. Я хотел зарыться лицом в лифчик Элейн и плакать так, чтобы никто из них меня не услышал.

Но когда мы с дедушкой вошли к нам домой, оказалось, что участники семейного совета – как я узнал потом, среди них действительно была и миссис Хедли, – уже разошлись. Мама закрылась в спальне; похоже, сегодня она больше не собиралась суфлировать. Только Ричард Эбботт остался, чтобы встретить нас, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Я прошел прямо к себе в спальню, ни слова не сказав Ричарду – этому трусу и подкаблучнику! – и обнаружил «Комнату Джованни» у себя на подушке. Они не имели права совать нос в мою спальню и рыться в моих вещах, думал я; потом я заглянул под подушку. Жемчужно-серый лифчик Элейн Хедли исчез.

Я вернулся обратно в гостиную; дедушка Гарри явно еще не начинал, как он выразился, «все объяснять».

– Ричард, где лифчик Элейн? – спросил я отчима. – Это мама его взяла?

– Понимаешь, Билл, твоя мама вышла из себя, – сказал мне Ричард. – Она уничтожила этот лифчик, Билл. Прости – она покромсала его на мелкие кусочки.

– Гос-с… – начал дедушка, но я перебил его.

– Нет, Ричард, – сказал я. – Мама как раз была очень даже в себе, разве не так? Вовсе она не «выходила из себя». Она такая и есть.

– Э-э, ну, Билл, – снова вклинился дедушка Гарри. – Для хранения женской одежды есть места и получше, чем под подушкой, – говорю по собственному опыту.

– Меня от вас обоих тошнит, – сказал я Ричарду Эбботту, не глядя в сторону дедушки Гарри; я говорил не о нем, и дедушка это знал.

– Меня от всех нас малость воротит, Билл, – сказал дед. – А теперь почему бы тебе не пойти спать и не дать мне все объяснить.

Но прежде чем уйти, я услышал, как мама плачет в спальне; она рыдала достаточно громко, чтобы все мы ее услышали. Конечно, в этом-то и был смысл рыданий – чтобы мы ее услышали и Ричард пошел к ней в спальню – что он и сделал. Мама еще не закончила суфлировать.

– Я свою Мэри знаю, – шепнул мне дедушка Гарри. – Она тоже хочет присутствовать при объяснениях.

– И я ее знаю, – сказал я деду, но мне предстояло еще многое узнать о своей матери – больше, чем я думал.

Я поцеловал его в лысину, только теперь осознав, что уже перерос своего миниатюрного деда. Я ушел в спальню и закрыл дверь. Но я все равно слышал мамин голос; она все еще рыдала. И вот тогда я окончательно решил, что никогда не буду плакать так, чтобы они услышали меня, – как я и обещал мисс Фрост.

На моей подушке лежала библия мудрости и сострадания в вопросах однополой любви, но я был слишком утомлен и рассержен, чтобы советоваться с Джеймсом Болдуином.

Я лучше понимал бы, что происходит, если бы перечел отрывок ближе к концу романа – о том, как «душевный холод приходит на смену умершей любви». Как пишет Болдуин: «Это поразительная метаморфоза! Все было куда страшнее, чем толковали об этом книжки, куда страшнее, чем я себе это представлял».

Если бы я перечел этот отрывок в ту жуткую ночь, я понял бы, что мисс Фрост прощалась со мной, и под странными словами «до новой встречи» она имела в виду, что мы уже никогда не встретимся как любовники.

А может, даже и к лучшему, что я тогда не перечитал этот отрывок и еще не понял всего. Мне и так было о чем подумать, когда я лежал в постели той ночью, слушая через стену манипуляторские рыдания моей матери.

Из-за стены слабо слышался и неестественно высокий голос дедушки Гарри, но я не мог разобрать, что он говорит. Я понял только, что началось «объяснение», и этот же процесс начал резко набирать обороты внутри меня самого.

С этого дня – думал я, восемнадцатилетний, лежа в кровати и внутренне закипая, – я сам буду все объяснять!

Глава 9. Двойной удар

Не хотелось бы злоупотреблять словом «отослали», ведь я уже рассказал вам, как «поэтапно» отослали из города Элейн Хедли. Как и в любом маленьком городке, где есть частная школа, в Ферст-Систер, штат Вермонт, разногласия между жителями города и администрацией академии Фейворит-Ривер не были редкостью – но когда совет попечителей публичной библиотеки Ферст-Систер решил уволить мисс Фрост, на этот счет все проявили поразительное единодушие.

Дедушка Гарри уже не был членом совета; но будь он даже и председателем, навряд ли ему удалось бы убедить горожан оставить мисс Фрост. В случае с библиотекаршей-транссексуалкой руководство академии и городская администрация сразу пришли к согласию: и те и другие были убеждены, что до сих пор демонстрировали по отношению к мисс Фрост самую похвальную терпимость. Это мисс Фрост «зашла слишком далеко»; это мисс Фрост «переступила черту».

Вспышки праведного гнева случаются не только в маленьких городках и консервативных школах, и мисс Фрост не осталась без поддержки. Ричард Эбботт принял сторону мисс Фрост, несмотря на то, что мама из-за этого на несколько недель объявила ему бойкот. Ричард утверждал, что, столкнувшись с настойчивой влюбленностью пылкого молодого человека, мисс Фрост действительно защитила этого молодого человека от знакомства с полным набором сексуальных возможностей.

Дедушка Гарри, хоть это и повлекло за собой бесконечное презрение бабушки Виктории, также высказался в защиту мисс Фрост. Она продемонстрировала достойную сдержанность и понимание, заявил Гарри, – не говоря уже о том, каким источником вдохновения служила мисс Фрост для читателей Ферст-Систер.

Даже дядя Боб, рискуя стать объектом еще более злых шуток со стороны негодующей тети Мюриэл, сказал, что Большой Ал заслужил снисхождение. Марта Хедли, продолжавшая меня консультировать и после принудительного разрыва моих отношений с мисс Фрост, заявила, что библиотекарша дала мощный толчок моей хронически слабой уверенности в себе. Мисс Фрост даже удалось помочь мне преодолеть речевую проблему, вызванную, как заявляла миссис Хедли, моей психологической и сексуальной беззащитностью.

Если бы кто-нибудь послушал бедного Тома, тот тоже мог бы замолвить словечко за мисс Фрост, но Аткинс – как и догадалась мисс Фрост – ревновал меня к обольстительной библиотекарше, и когда ее преследовали, Том Аткинс остался верен своей природной робости и промолчал.

Однако, закончив читать «Комнату Джованни», Том сказал мне, что роман Джеймса Болдуина одновременно растрогал и взволновал его – хотя позднее я узнал, что в результате этого чтения Аткинс обзавелся еще несколькими проблемными словами. (Ничего удивительного, что главным виновником трудностей стало слово запах.)

По-видимому, то, что самый громкий голос в защиту мисс Фрост принадлежал известному в городе чудаку, да к тому же иностранцу, дало обратный эффект. Мрачный лесник, ненормальный дровосек, норвежский любитель драматургии с суицидальными наклонностями – не кто иной, как Нильс Боркман – объявил себя на городском собрании «самым горячим поклонником» мисс Фрост. (Его выступление в защиту мисс Фрост могло быть несколько подмочено тем, что Нильс неоднократно поколачивал работников лесопилки и дровосеков, которые позволяли себе едкие замечания о женских ролях дедушки Гарри – а особенно тех, кто не одобрял его поцелуи на сцене.)

По мнению Боркмана, мисс Фрост была не просто ибсеновской женщиной – а в устах Нильса это означало, что она была лучшей и самой сложной женщиной, которую только можно представить, – одержимый норвежец пошел еще дальше и заявил, что мисс Фрост больше женщина, чем любая другая, которую Нильс когда-либо встречал в штате Вермонт. Вероятно, единственной женщиной, которая не оскорбилась от этого возмутительного предположения, была миссис Боркман, поскольку они с Нильсом познакомились в Норвегии; она была не из Штата Зеленых гор.

Жену Боркмана видели редко, а слышали еще реже. Почти никто в Ферст-Систер не мог бы вспомнить, как выглядит миссис Боркман и говорит ли она с норвежским акцентом, как ее муж Нильс.

Однако слова Нильса еще больше ожесточили сердца горожан. В результате его дерзкого заявления мисс Фрост пришлось столкнуться с еще более непримиримой враждебностью.

– Плохо, Нильс, – плохо, плохо, – прошептал Гарри Маршалл своему старому другу после его речи на собрании, но дело уже было сделано.

Забияка с добрым сердцем все равно остается забиякой, но Нильса Боркмана недолюбливали и по другим причинам. Нильс, бывший биатлонист, познакомил южный Вермонт со своим любимым видом спорта, странным гибридом стрельбы и бега на лыжах. Это было еще до того, как лыжные гонки набрали популярность в северо-восточных штатах. В Вермонте было несколько упорных фанатиков, которые бегали на лыжах уже тогда, но никто из тех, кого я знал, не бегал с заряженным ружьем на спине.

Нильс научил своего партнера Гарри Маршалла охотиться на лыжах. Они начали практиковать что-то вроде биатлона с участием оленей: встав на лыжи, Нильс и Гарри бесшумно загнали и пристрелили множество оленей. Ничего незаконного в этом не было, хотя местный егерь, обделенный воображением, все равно негодовал.

У егеря были и реальные причины для негодования, но в этих случаях он ограничивался благодушным ворчанием. Звали его Чак Биби, и он заведовал так называемой биостанцией, где занимался учетом возраста оленей и прочих оленьих параметров.

В первую же субботу охотничьего сезона биостанцию наводняли женщины; в хорошую погоду многие из них приходили прямо в босоножках. По всем признакам было ясно, что они не охотились на оленей, но одна за другой – в помаде и коротких маечках, при полном параде – они предъявляли Чаку Биби окоченевших оленей в застывшей крови. У женщин были охотничьи лицензии и талоны, но Чак знал, что они не убивали этих оленей. Их мужья, отцы, братья или приятели застрелили этих оленей в день открытия сезона, а сейчас они уже в лесах и продолжают охотиться. (Каждому охотнику полагался один талон, по которому разрешалось застрелить одного оленя.)

– Где вы застрелили этого оленя? – спрашивал Чак одну женщину за другой.

Женщины отвечали что-нибудь вроде: «На горе». Или: «В лесу». Или: «В поле».

Дедушка Гарри посылал к егерю Мюриэл и Мэри – с первыми двумя своими оленями в сезоне. (Бабушка Виктория, конечно, никуда ходить не собиралась.) Дядя Боб заставлял мою кузину Джерри делать то же самое – пока она не выросла настолько, чтобы решительно отказаться. Я иногда делал то же самое для Нильса Боркмана – как и незримая миссис Боркман.

Чак Биби давно смирился с этими нескончаемыми выдумками, но то, что Нильс Боркман и Гарри Маршалл охотятся на лыжах, не давало ему покоя – он считал это нечестным.

Правила охоты на оленей в Вермонте были – да и остаются – довольно примитивными. Запрещается стрелять с транспортного средства с мотором; практически все остальное разрешается. Есть сезон охоты с луком, с винтовкой, с гладкоствольным ружьем.

– А почему нет сезона охоты с ножом? — спросил Нильс Боркман на одном из городских собраний. – Почему не с рогаткой? Оленев и так слишком много, правильно? Надо убивать больше оленев, да?

Сейчас в Вермонте осталось слишком мало охотников; их число уменьшается с каждым годом. С годами правила охоты пытались изменить так, чтобы регулировать численность оленьей популяции, но ее рост продолжался; однако же некоторые горожане Ферст-Систер все равно запомнили Нильса Боркмана как бесноватого придурка, который предлагал ввести сезон охоты на «оленев» с ножом и рогаткой — хотя Нильс, разумеется, просто пошутил.

Помню, как сначала разрешалось отстреливать только самцов, потом самцов и самок, потом самцов, но только одну самку – если у вас имелось специальное разрешение, и нельзя было стрелять в молодых оленей, у которых рога еще не ветвятся.

– Может, начнем отстреливать всех, кто не из штата, без ограничений? – спросил однажды Нильс Боркман. (Вообще-то в Вермонте это предложение могло бы найти немало сторонников, но Боркман просто опять пошутил.)

– У Нильса европейское чувство юмора, – сказал дедушка Гарри в защиту старого друга.

– Европейское! – воскликнула бабушка Виктория с презрением – нет, больше чем с презрением. В ее голосе звучало такое отвращение, словно Нильс вляпался в собачье дерьмо. Но то, как она произносила европейский, не шло ни в какое сравнение с тем, как она шипела «мисс», и слюна пенилась у нее на губах, когда она говорила о мисс Фрост.

Можно сказать, в результате того, что мы не занимались настоящим сексом, мисс Фрост изгнали из Ферст-Систер, штат Вермонт; как и Элейн, ее отослали «поэтапно», и первым шагом стало ее увольнение из библиотеки.

После потери работы мисс Фрост с матерью уже не могли себе позволить оставаться в старом доме; дом выставили на продажу, но на это потребовалось время, и мисс Фрост перевезла маму в дом престарелых, построенный для города Нильсом Боркманом и Гарри Маршаллом.

Вероятно, дедушка Гарри и Нильс договорились с мисс Фрост о льготных условиях, но эта сделка была мелочью по сравнению с договоренностью академии Фейворит-Ривер с миссис Киттредж – той, которая позволила Киттреджу закончить школу, хотя он и обрюхатил несовершеннолетнюю дочку преподавателя. Сделку такого рода мисс Фрост никто не предложил.

Когда я случайно сталкивался с тетей Мюриэл, она приветствовала меня в своей обычной неискренней манере: «А, привет, Билли, – как дела? Надеюсь, все нормальные для молодого человека твоего возраста занятия доставляют тебе подобающее удовольствие!».

На что я неизменно ответствовал: «Проникновения не было – другими словами, того, что обычно называется сексом. Я считаю, тетя Мюриэл, что я все еще девственник».

Вероятно, после этого Мюриэл неслась к моей матери, чтобы пожаловаться на мое предосудительное поведение.

Что до мамы, она объявила бойкот мне и Ричарду – не понимая, что ее молчание меня устраивает. На самом-то деле я предпочитал молчание ее постоянному неодобрению; кроме того, то, что у мамы не находилось для меня слов, никак не мешало мне самому заговаривать с ней.

– А, привет, мам, – как жизнь? Я как раз хотел тебе сказать, что я не чувствую себя изнасилованным — напротив, мисс Фрост защищала меня, она действительно не позволила мне войти в нее, и, надеюсь, понятно, что она не входила в меня!

Обычно я не успевал ничего больше добавить, поскольку мама убегала в спальню и захлопывала дверь.

– Ричард! – звала она, забывая, что решила не разговаривать с Ричардом после того, как он принял сторону мисс Фрост.

– У нас не было того, что обычно называют сексом, мам, – вот что я пытаюсь тебе объяснить, – продолжал говорить я, стоя перед закрытой дверью спальни. – Мисс Фрост ограничилась своеобразной разновидностью мастурбации. У нее есть даже особое название, но я избавлю тебя от подробностей!

– Прекрати, Билли, хватит, хватит, хватит! – кричала мама. (Видимо, забывая, что и со мной тоже решила не разговаривать.)

– Полегче, Билл, – предупреждал меня Ричард Эбботт. – Мне кажется, сейчас твоя мама чувствует себя очень уязвимой.

– Очень уязвимой, – повторял я, глядя прямо ему в глаза – пока Ричард не отводил взгляд.

«Поверь мне, Уильям, – сказала мне мисс Фрост, держа в руке мой член. – Если начинаешь повторять чужие слова, отвыкнуть потом будет нелегко».

Но я не хотел отвыкать; это была ее привычка, и я решил ее позаимствовать.

– Я тебя не осуждаю, Билли, – сказала мисс Хедли. – Я сама вижу, даже не зная подробностей, что в чем-то твой опыт с мисс Фрост повлиял на тебя позитивно.

– Не зная подробностей, – повторил я. – Повлиял позитивно.

– Тем не менее, Билли, мой долг – предупредить тебя, что при столкновении с такой неловкой ситуацией сексуального характера у многих взрослых возникают определенные ожидания.

Тут Марта Хедли сделала паузу; я тоже замолчал. Я подумывал, не повторить ли отрывок «с такой неловкой ситуацией сексуального характера», но миссис Хедли неожиданно продолжила свою мысль.

– Билли, многие взрослые надеются услышать от тебя то, что ты еще пока не озвучил.

– Чего они от меня ждут? – спросил я.

– Раскаяния, – сказала Марта Хедли.

– Раскаяния, – повторил я, пристально глядя на нее, пока миссис Хедли не отвела взгляд.

– Эта твоя привычка повторять раздражает, Билли, – сказала Марта Хедли.

– Да, не правда ли? – спросил я.

– Сожалею, что тебя заставляют пойти к доктору Харлоу, – сказала она.

– Думаете, доктор Харлоу надеется, что я выкажу раскаяние? – спросил я миссис Хедли.

– Я полагаю, да, Билли, – ответила она.

– Спасибо, что предупредили, – сказал я.

На лестнице я опять встретил Аткинса.

– Все это так ужасно грустно, – заговорил он. – Вчера, когда я об этом думал, меня вырвало.

– Думал о чем? – спросил я.

– О «Комнате Джованни»! – воскликнул он; мы уже обсуждали роман, но, видимо, бедный Том еще не все сказал. – Тот отрывок о миазмах любви…

– О дурном запахе, – поправил я.

– О зловонии, – сказал Аткинс; его затошнило.

– Запах, Том.

– Смрад, – сказал Том, и его вырвало на ступеньки.

– Господи, Том…

– И эта жуткая женщина с бездонной мандой! – воскликнул Аткинс.

– Чего? – спросил я.

– Ну та его ужасная подружка – ты знаешь, о ком я, Билл.

– Мне кажется, в том и задумка, Том, – показать, как кто-то, кого он раньше желал, теперь вызывает у него отвращение, – сказал я.

– Знаешь, они рыбой пахнут, – сообщил мне Аткинс.

– Женщины? – спросил я.

Он подавил новый приступ тошноты.

– Их штуки, – сказал Аткинс.

– Вагины, Том?

– Не произноси это слово! – попросил бедный Том, сдерживая очередной рвотный позыв.

– Мне пора, Том, – сказал я. – Надо подготовиться к дружеской беседе с доктором Харлоу.

– Поговори с Киттреджем, Билл. Его то и дело отправляют к доктору Харлоу. Киттредж знает, как с ним обращаться, – сказал мне Аткинс. Я и не сомневался в этом; мне просто не хотелось говорить с Киттреджем.

Но, разумеется, Киттредж уже слышал о мисс Фрост. Ни одна история, каким-либо образом связанная с сексом, не могла пройти мимо его ушей. Если ученик академии получал взыскание, Киттредж всегда знал не только что он натворил, но и кто его поймал, и какое наказание ему назначили.

Мне запретили не только посещать публичную библиотеку; мне было запрещено видеться с мисс Фрост – хотя я все равно не знал, где ее искать. Адрес дома, где она жила с больной матерью, был мне неизвестен. К тому же дом был выставлен на продажу; мисс Фрост и ее мать, скорее всего, уже съехали.

Я делал домашние задания и пытался писать в комнате с ежегодниками. Перед самым отбоем я пробирался, так быстро, как только мог, через курилку Бэнкрофт-холла, и курящие и некурящие мальчишки при виде меня проявляли непривычное беспокойство. Наверное, их волновала моя сексуальная репутация; какой бы удобный ярлык они на меня ни наклеили, теперь он, видимо, больше не подходил.

Если раньше они считали меня за несчастного педика, то как это вязалось с моей предполагаемой дружбой с Киттреджем? А теперь еще эта история с транссексуальной библиотекаршей. Ну ладно, допустим, это был переодетый мужчина; она была не настоящей женщиной, но преподносила она себя как женщину. Что еще важнее, я приобрел несомненный ореол таинственности – пускай только среди завсегдатаев курилки. Не забывайте, мисс Фрост была взрослой женщиной, а это для мальчишек значит немало – даже если у этой взрослой женщины есть член!

Не будем забывать и еще кое о чем: сплетников не интересуют скучные подробности; им все равно, что на самом деле правда, а что нет. На самом-то деле у меня не было того, что обычно называют сексом, – не было проникновения! Но ребята в курилке не знали этого, а если бы и знали – не поверили бы. По мнению моих соучеников в академии Фейворит-Ривер, мы с мисс Фрост проделали все до конца.

Я успел подняться на второй этаж Бэнкрофта, когда Киттредж неожиданно сгреб меня в объятия; одним махом он втащил меня на третий этаж и в коридор общежития. Его преданные обожатели таращились на нас из открытых дверей своих комнат; я кожей чувствовал их завистливые взгляды, полные такой знакомой и жалкой тоски.

– Черт подери, Нимфа, – а ты у нас мастер перепихона! – прошептал Киттредж мне в ухо. – Гуру потраха! Так держать, Нимфа! Я крайне впечатлен – ты мой новый герой! Слушайте! – крикнул Киттредж зевакам, стоявшим в коридоре третьего этажа. – Пока вы, унылые дрочилы, гоняете лысого и мечтаете о том, как бы потрахаться, этот парень берет и делает! Вот ты, – неожиданно обратился Киттредж к круглолицему первогодку, застывшему от ужаса; новичка звали Тробридж, он был одет в пижаму и сжимал в руке щетку (уже с шариком зубной пасты на ней) так, словно надеялся, что это волшебная палочка.

– Я Тробридж, – сказал обалдевший мальчишка.

– Ты куда идешь, Тробридж? – спросил его Киттредж.

– Зубы чистить, – ответил тот дрожащим голосом.

– А потом, Тробридж? – спросил его Киттредж. – Держу пари, что скоро ты будешь теребить свой краник, воображая, как твоя физиономия вжимается в пару здоровенных буферов.

По выражению ужаса на лице Тробриджа я решил, что вряд ли он осмеливается дрочить в общежитии; у Тробриджа точно был сосед по комнате – он просто побоялся бы этим заниматься.

– Тогда как этот юноша, Тробридж, – продолжил Киттредж, все еще сжимая меня в крепких объятиях, – этот юноша не только бросил вызов общественному представлению о гендерных ролях. Этот мастер перепихона, этот гуру потраха, – вопил Киттредж, размахивая мной, – этот жеребец взял и чпокнулся с транссексуалкой! Ты вообще представляешь, Тробридж, что такое транссексуальная киска?

– Нет, – прошептал Тробридж.

Даже со мной в объятиях Киттредж безупречно исполнил выразительное пожатие плечами; это был жест безразличия, унаследованный им от матери, тот самый, который переняла Элейн.

– Дорогой Нимфа, – прошептал Киттредж, продолжая тащить меня по коридору. – Я так впечатлен! Настоящая транссексуалка, и где – в Вермонте! Конечно, я их видел, но в Париже и в Нью-Йорке. Трансвеститы в Париже обычно держатся друг друга; довольно яркая компания, но создается впечатление, что они все делают вместе. Жаль, что я никогда не пробовал, – продолжал шептать Киттредж. – Но есть у меня ощущение, что если подцепить одного, то и другие не заставят себя ждать. Вот это, наверное, интересно!

– Ты говоришь о les folles? – спросил его я.

Я не мог перестать думать о les folles – вопивших, «как попугаи, обсуждая подробности последней ночи», по описанию Болдуина. Но либо Киттредж меня не расслышал, либо мой французский был настолько далек от совершенства, что он просто проигнорировал мой вопрос.

– Конечно, в Нью-Йорке транссексуалки – совсем другое дело, – продолжал Киттредж. – Похоже, они по большей части одиночки – наверное, многие из них шлюхи. Есть одна, которая тусуется на Седьмой Авеню, – я почти уверен, что она шлюха. Вот она высоченная! Вроде бы где-то есть клуб, куда они все ходят, – не знаю где. Уж вряд ли в таком месте, куда можно спокойно пойти одному. Наверное, если бы я надумал, то попробовал бы в Париже. Но ты, Нимфа, – ты уже это сделал! Как оно было? – спросил он меня – вроде бы с искренним любопытством, но я уже был достаточно опытен, чтобы держать ухо востро. С Киттреджем никогда нельзя было предсказать, куда заведет разговор.

– Было потрясающе, – сказал ему я. – Вряд ли мне еще когда-нибудь предстоит пережить в точности такой же сексуальный опыт.

– Правда? – безразлично сказал Киттредж. Мы остановились у двери нашей квартиры, которую я делил с мамой и Ричардом Эбботтом, но Киттредж не выказывал ни малейшей усталости и никакого намерения поставить меня на пол.

– Я так понимаю, у нее есть член, – сказал он затем. – И ты его видел, трогал и делал все прочее, что обычно делают с членом, – так, Нимфа?

Что-то изменилось в его голосе, и я испугался.

– Честно говоря, я настолько увлекся, что совсем не помню деталей, – ответил я.

– Да? – спросил негромко Киттредж, но похоже, его это не особенно волновало. Как будто подробности любого сексуального приключения уже были ему известны, и это все ему уже порядком наскучило. На секунду он словно бы удивился, что еще держит меня – или, может, почувствовал отвращение. Неожиданно он отпустил меня.

– Знаешь, Нимфа, тебя собираются отправить к Харлоу – ты ведь в курсе, да? – спросил он.

– Да, – ответил я. – Я как раз думал, что ему сказать.

– Рад, что ты спросил, – сказал Киттредж. – Вот как надо обращаться с Харлоу, – начал он. В его голосе было что-то странно успокаивающее и в то же время безразличное; по тому, как наставлял меня Киттредж, я чувствовал, что мы поменялись ролями. Раньше я играл роль эксперта по Гёте и Рильке и инструктировал его, как обойти подводные камни. А теперь Киттредж инструктировал меня.

В академии Фейворит-Ривер, если ты подчинялся велениям плоти и попадался на этом, тебя отправляли на допрос к доктору Харлоу. Киттредж, обладавший (как я полагал) богатым опытом плотских грехов, был экспертом по обращению с доктором Харлоу.

Я сосредоточенно слушал советы Киттреджа, стараясь не пропустить ни слова. Порой слушать его было болезненно, поскольку Киттредж упорно возвращался к подробностям своего несчастливого сексуального приключения с Элейн.

– Извини за конкретный пример, Нимфа, но просто чтоб ты понимал, как действует Харлоу, – говорил Киттредж, прежде чем со смаком описать свою кратковременную потерю слуха в результате того, какими громкими были оргазмы Элейн Хедли.