Текст книги "Федералист"

Автор книги: Джон Джей

Соавторы: Джеймс Мэдисон,Александр Гамильтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Все сказанное здесь выше можно свести к очень краткому выводу, который, по-видимому, станет заключительным. Либо образец, по которому будет создано федеральное правительство, сделает его достаточно зависимым от народа, либо нет. В первом случае эта зависимость удержит правительство от шагов, неугодных избирателям. Во втором оно не будет пользоваться доверием народа, но любая попытка узурпации власти будет легко пресечена правительствами штатов, за которые стоит народ.

Подведем итог изложенным в этой и предыдущей статье соображениям. Они, на наш взгляд, сводятся к убедительным доказательствам того, что полномочия, которыми предполагается наделить федеральное правительство, не только не угрожают правам, сохраняемым за правительствами штатов, но и являются совершенно необходимыми для достижения целей, стоящих перед Союзом, и что все доныне прозвучавшие крики об опасности относительно замышляемого и последующего роспуска правительств штатов должно, при самом благожелательном толковании оных, целиком отнести на счет страхов их авторов.

Публий [c.322]

Федералист № 47 [46]

Джеймс Мэдисон

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 323–331.

Комментарии (О. Л. Степанова): Там же. С. 577.

Января 30, 1788 г.

К народу штата Нью-Йорк

Закончив обозрение основных форм предлагаемого правительства и всего объема власти, ему предоставляемого, я перехожу к подробному рассмотрению структуры правительства и распределения этого объема власти между частями, его составляющими.

Одно из главных возражений, выдвигаемых более респектабельными противниками нового государственного устройства, вызывает предполагаемое нарушение его политического догмата, согласно которому законодательная, исполнительная и судебная власть должны быть раздельны и автономны. По их мнению, в структуре федерального правительства эта существенная предосторожность в защиту свободы обойдена вниманием. Различные ветви власти распределены и слиты таким образом, что с самого начала разрушают всю симметрию и красоту формы правления и, выставляя напоказ ряд существенных частей здания, подвергают его опасности развалиться под тяжестью собственных частей.

Несомненно, вряд ли найдется политическая истина, которая обладала бы большим весом или была бы отмечена авторитетом более просвещенных защитников свободы, чем та, на которой зиждется это возражение. Сосредоточение всей власти – законодательной, исполнительной и судебной – в одних руках, независимо от того, предоставлена ли она одному лицу или многим, по наследству, назначению или избранию, можно по праву определить словом “тирания”. А посему, если федеральное государственное устройство и впрямь заслуживало бы обвинения в сосредоточении власти или в смешении ее ветвей, создавая опасность такого сосредоточения, – одного этого довода было бы достаточно для всеобщего осуждения подобной системы. Однако я [c.323] убежден, что мне удастся с очевидностью показать, как ошибочно поддерживать сие обвинение и как неверно истолковывают и не к месту применяют догмат, на котором оно основано. Чтобы составить правильное суждение об этом важном предмете, будет вполне кстати исследовать смысл, вложенный в требование, согласно которому сохранить свободу можно, лишь разделив и сделав автономными три главные ветви власти.

Оракулом, к которому по этому вопросу всегда обращаются, был не кто иной, как прославленный Монтескье*. Если даже он и не является автором сей бесценной аксиомы политической науки, ему по крайней мере принадлежит заслуга в том, что он преподнес ее и нагляднейшим образом представил вниманию человечества. Попытаемся же прежде всего разобраться в значении, какое он сам ей придавал.

Британское государственное устройство было для Монтескье тем же, чем Гомер для критиков, разбирающих эпическую поэзию. Если последние считали бессмертные творения барда за совершенный образец, из которого следовало выводить все законы и правила эпического искусства и по которому все сходные произведения единственно и можно было судить, то наш великий политический критик, вероятно, видел в государственном устройстве Англии эталон или, пользуясь его собственным выражением, зерцало политической свободы, что он и изложил в форме простейших истин, поведав миру несколько основных принципов сей исключительной системы. И дабы с уверенностью избежать ошибки в толковании того, какое значение он ей придавал, обратимся к источнику, из которого почерпнута сама аксиома.

Уже при беглом взгляде на государственное устройство Британии нельзя не заметить, что законодательная, исполнительная и судебная власть никоим образом полностью не разделены и не совсем автономны. Глава исполнительной власти входит частью в законодательную власть. Он один пользуется прерогативой заключать с иноземными государями договоры, каковые по заключении, при некоторых оговорках, имеют силу законов. Им же назначаются все члены судебного департамента, которые могут быть смещены им по заявлению обеих парламентских палат и преобразованы, когда ему это [c.324] желательно, в один из его конституционных советов. Также одна из ветвей законодательной власти образует большой конституционный совет при главе исполнительной власти, меж тем как, с другой стороны, в случаях отстранения от должности решение об этом выносит не судебная, а законодательная власть, как и во всех других случаях она наделяется верховной апелляционной юрисдикцией. В свою очередь судьи и поныне связаны с законодательным собранием, присутствуя на его заседаниях и участвуя в них, правда, без права голоса.

Из этих фактов, которыми руководствовался Монтескье, напрашивается бесспорное заключение, что, говоря “не может быть свободы там, где законодательная и исполнительная власть объединены в одном лице или в группе должностных лиц” или “если судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной”, он вовсе не имел в виду, будто эти три ветви власти не должны иметь частичного действия или контроля над деятельностью друг друга. Его мысль, как она передана в его словах, а еще решительнее в примерах, которые, нв его взгляд, являются образцом, сводится лишь к тому, что там, где вся власть одной ветви исправляется теми же руками, коим принадлежит вся власть другой, основные принципы свободного государственного устройства полностью нарушены. И это было бы так, если бы король, который является единственным главой исполнительной власти, обладал также всей полнотой законодательной, или отправлял правосудие в качестве верховного судьи, или же законодательному собранию принадлежала верховная судебная или верховная исполнительная власть. Однако данное государственное устройство этими грехами не страдает. Глава исполнительной власти, которая возложена на него в полном объеме, не может издавать законы, хотя может наложить вето на любой закон, как не может сам отправлять правосудие, хотя и назначает тех, кто его отправляет. Судьи не наделены прерогативами исполнительной власти, хотя и являются ростками этой ветви, как и не могут брать на себя обязанности законодателей, хотя законодательные комитеты могут давать им советы. Законодательное собрание в полном составе не вправе исполнять никаких судебных процедур, хотя обе палаты [c.325] вправе совместно отстранять судей от должности, а одна из ее ветвей наделена полномочиями высшей судебной инстанции. Точно так же законодательное собрание в полном составе не пользуется прерогативой исполнительной власти, хотя именно одно из его ответвлений и составляет верховный исполнительный орган, а другое, если отстранено в данном случае третье, может судить и осуждать всех чиновников, находящихся на службе исполнительной власти.

Доводы, которыми Монтескье обосновывает свою аксиому, служат дальнейшим пояснением того, что он хотел сказать. “Если власть законодательная и исполнительная соединены в одном лице или учреждении, – говорит он, – то свободы не будет, поскольку можно опасаться, что монарх или сенат станет вводить в действие тиранические законы и также тиранически их применять”. И далее: “Если судебная власть соединена с законодательной, жизнь и свобода подданных окажутся подчинены произволу, ибо судья будет законодателем. Если же судебная власть соединена с исполнительной, судья получает возможность применять насилие, присущее угнетателю”. Некоторые из этих доводов более полно раскрыты в других абзацах, но даже в том кратком изложении, в каком даны здесь, они достаточно изъясняют смысл, который вложен нами в сию прославленную истину сего прославленного автора.

Если мы внимательно рассмотрим конституции некоторых штатов, то обнаружим, несмотря на выспренние, а порою юридически неточные выражения, в которых эта истина там изложена, что нет ни одного случая, когда бы законодательная, исполнительная и судебная власть оказались строго разделены и полностью автономны. В Нью-Гэмпшире, где конституция принята последней, по-видимому, вполне осознали невозможность и нецелесообразность во что бы то ни стало избегать смешения означенных ветвей власти и выразили это, заявив, “что законодательная, исполнительная и судебная власть должны быть разделены и независимы друг от друга в той мере, насколько природа свободного правления допускает сие или насколько это сообразно с цепью связей, соединяющей все государственное устройство в одно нерасторжимое целое и дружеское единство”. Соответственно, по конституции штата, эти [c.326] ветви власти переплетаются. Сенат, который является носителем законодательной власти, выполняет обязанности трибунала в делах отстранения от должности. Президент, являющийся главой исполнительной власти, председательствует в сенате и, помимо равного со всеми голоса для всех случаев, обладает решающим голосом в случае разделения голосов поровну. Сам глава исполнительной власти при известных обстоятельствах ежегодно утверждается в должности сенатом, а его совет выбирается сенатом из числа членов последнего. Также и некоторые чиновники на службе штата назначаются законодателями. А все члены судебного ведомства – исполнительной властью.

В конституцию штата Массачусетс включена статья – выраженная пусть менее остро, но с достаточной долей предусмотрительности, – охраняющая свободу. В ней сказано, что и законодательная власть никогда не должна исполнять обязанности судебной и исполнительной власти, равно как той или другой. Исполнительная власть никогда не должна исполнять обязанности законодательной и судебной, равно как той или другой. Судебная власть никогда не должна исполнять обязанности законодательной и исполнительной власти, равно как той или другой. Это положение в точности соответствует доктрине Монтескье, как она здесь истолкована, и проект конвента ни в одном пункте ее не нарушает. Проект конвента не идет далее запрета любой ветви власти исполнять обязанности, присущие другому ведомству. Тем не менее в самой конституции, которую он предваряет, частичное смешение властей имеет место. Так, глава исполнительной власти пользуется правом приостанавливать уложения, принимаемые законодательным корпусом, а сенат, являющийся частью законодательного корпуса, выносит решения об отстранении от должности лиц на службе исполнительного и судебного ведомств. С другой стороны, члены судебного ведомства назначаются исполнительной властью и ею же – по представлению обеих законодательных палат – могут быть смещены. Наконец, ряд правительственных чиновников ежегодно назначается на должности законодателями. А поскольку назначение чиновников, в особенности на службе исполнительной власти, является по своей природе обязанностью последней, составители [c.327] конституции по крайней мере в этом пункте нарушили правило, ими самими установленное.

Не стану останавливаться на конституциях штатов Род-Айленд и Коннектикут: обе составлены до революции и даже до того, как исследуемый здесь принцип привлек к себе внимание политической мысли.

В конституции штата Нью-Йорк никаких заявлений о данном предмете не сделано; однако совершенно очевидно, что ее составители не упустили из виду опасность нежелательного смешения различных родов власти. Тем не менее главе исполнительной власти предоставлен частичный контроль над законодательным, более того, над судебным ведомством, и даже в силу этого контроля оба ведомства – исполнительное и судебное – оказываются некоторым образом слиты. В части назначений на должности члены законодательного корпуса вместе с членами исполнительной власти назначают чиновников на должности в исполнительном и судебном ведомствах. И в состав суда, ведающего отстранением от должности и исправлением ошибок, включаются частично представители законодательной власти совместно с главными членами судебного ведомства.

В конституции штата Нью-Джерси различные роды власти слиты более тесно, чем в упомянутых выше. Губернатор, являющийся главой исполнительной власти, назначается законодательной; он же является судьей в суде справедливости, а также по делам о наследстве и опеке, членом верховного апелляционного суда и председателем с решающим голосом в одной из ветвей законодательной власти. С другой стороны, эта же ветвь законодательного собрания является исполнительным советом при губернаторе, вместе с которым образует апелляционный суд. Члены судебного ведомства назначаются законодательным и могут быть смещены одной из ветвей по требованию другой.

Согласно конституции штата Пенсильвания, президент, являющийся главой исполнительной власти, ежегодно избирается голосованием, в котором законодательное ведомство пользуется преимуществом. Вместе с исполнительным советом президент назначает членов судебного ведомства и суд, ведающий отстранением от должности чиновников на службе как судебной, так и исполнительной власти. Члены верховного суда, так же [c.328] как и мировые судьи, могут, по-видимому, быть смещены законодательной властью; в ту же инстанцию передано в некоторых случаях и право помилования. Члены исполнительного совета являются ex officio1 мировыми судьями по всему штату.

В штате Делавэр глава исполнительной власти ежегодно избирается законодательной. Спикеры обеих законодательных палат являются вице-президентами (исполнительная власть). Глава исполнительной власти с шестью заместителями, назначаемыми по трое от каждой законодательной палаты, образуют верховный апелляционный суд. При назначении других судей участвует также все законодательное собрание. Во всех штатах члены законодательных собраний, очевидно, вправе одновременно исправлять обязанности мировых судей. В штате Делавэр члены одной из законодательных палат являются мировыми судьями ex officio (в силу занимаемой должности – лат.) и являются также членами исполнительного совета. Высшие должностные лица на службе исполнительной власти назначаются законодательным собранием, одна из па-дат которого ведает отстранением от должности. Все чиновники могут быть смещены по представлению законодательного собрания.

Мэриленд принял положение Монтескье совершенно безоговорочно, заявив, что законодательную, исполнительную и судебную власть надлежит разделить и сделать автономной навечно. Тем не менее, по конституции этого штата, глава исполнительной власти назначается законодательной, а члены судебных палат – исполнительной.

Язык, которым данный принцип изложен в Виргинии, звучит даже еще решительнее. В конституции этого штата значится, что “законодательная, исполнительная и судебная власть должны быть полностью разделены и автономны и ни одно лицо не должно одновременно исправлять обязанности более чем в одной из Названных ветвей, за исключением судей округов, которые могут избираться представителями в одну из палат ассамблеи”. Однако, кроме этого в прямой форме выраженного исключения, касающегося низших [c.329] судейских чинов, находим, что губернатор вместе с исполнительным советом назначается законодательным собранием и по желанию последнего двое членов совета раз в три года могут быть замещены. Далее: все главные должности как в исполнительном, так и в судебном ведомствах заполняются представителями законодательной власти. И наконец, прерогативой помилования, относящейся к исполнительной власти, в одном из случаев пользуется законодательная власть.

В конституции штата Северная Каролина, где значится, что “законодательная, исполнительная и верховная судебная власть должны быть навечно разделены и автономны”, вместе с тем в ведение законодательной власти передано не только назначение главы исполнительной, но и всех главных должностных лиц на службе как исполнительной, так и судебной власти.

Согласно конституции штата Южная Каролина, губернатор избирается законодательным собранием. Оно же назначает членов судебного ведомства, включая даже мировых судей, шерифов и всех должностных лиц исполнительного, вплоть до чина капитанов как в армии, так и на флоте.

В конституции штата Джорджия значится, что “законодательная, исполнительная и судебная власть должны быть разделены и автономны так, чтобы ни одна не пользовалась полномочиями, по закону принадлежащими другой”. Однако, как мы обнаруживаем, должности в исполнительной власти заполняются по назначению законодательной, а прерогатива помилования, принадлежащая исполнительной власти, в конечном итоге принадлежит той же законодательной власти. Даже мировые судьи назначаются тем же ведомством.

Приводя все эти примеры, когда законодательная, исполнительная и судебная власть на деле вовсе не разделены и не автономны, я меньше всего хотел бы выглядеть защитником такого рода государственного устройства, установившегося в отдельных штатах. Я вполне сознаю, что вместе с отменнейшими принципами, кои ими провозглашаются, положения эти несут на себе печать поспешности, а паче того и неопытности, присущих тем, кто их выражал. Более чем очевидно, что в нескольких случаях основополагающий принцип, о коем здесь речь, нарушался в силу смешения и даже слияния [c.330] трех различных родов власти и что ни в одном из перечисленных случаев не было должным образом предусмотрено, как на практике обеспечить их разделение, заявленное на бумаге. То, что мне желательно выявить, сводится к следующему: обвинение, выдвигаемое против предлагаемой конституции, будто бы в ней нарушен основной принцип свободного правления, не подтверждается ни подлинным смыслом, вложенным в него самим автором, ни тем значением, какое этому принципу до сего дня придавали в Америке. А какие отсюда следуют выводы – тема, которую мы отложим до следующей статьи.

Публий [c.331]

КОММЕНТАРИИ

Оракулом... был не кто иной, как прославленный Монтескье... Из этих фактов, которыми руководствовался Монтескье... – Мэдисон снова и снова обращается к труду “О духе законов”, последующие рассуждения взяты из 1-го тома, 9-й книги, 6-й главы. [c.577]

К тексту

Федералист № 48 [47]

Джеймс Мэдисон

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 331–337.

Комментарии (О. Л. Степанова): Там же. С. 577–578.

К народу штата Нью-Йорк

Как показано в предыдущей статье, политическая апофегма, там изложенная, отнюдь не требует, чтобы законодательная, исполнительная и судебная власть были наглухо отгорожены друг от друга. Ниже я рассчитываю показать, что эти три ветви власти – разве только они связаны и слиты с тем, дабы каждая осуществляла конституционный контроль над двумя другими, – на практике не могут сохранить ту степень раздельности, которая, согласно аксиоме Монтескье, необходима Свободному правлению.

Все полностью согласны с тем, что полномочия, принадлежащие одному ведомству, не должны, прямо или косвенно, осуществляться ни одним из двух других. Также очевидно, что ни одно из них не должно пользоваться, прямо или косвенно, правом отменять решения Других при осуществлении своих соответственных [c.331] полномочий. Никто не станет отрицать, что полномочие по сути своей есть право на вторжение, и крайне желательно, чтобы праву сему был поставлен должный предел. Поэтому, определив в теории различные группы полномочий и как они по своей сути распределяются между законодательной, исполнительной и судебной властью, следующая и наиболее трудная задача – обеспечить на практике невозможность вторжения каждого ведомства в сферу полномочий других. Как обеспечить эту невозможность – таков главный и пока еще не решенный вопрос.

Будет ли достаточно, если точно обозначить в конституции для каждой ветви границы и положиться на сии пергаментные барьеры, воздвигнутые против захватнического духа власти. Собственно говоря, именно на эту меру безопасности и понадеялись составители большей части американских конституций. Опыт, однако, убеждает нас, что действенность этой меры сильно переоценили и что, дабы защитить более слабых членов правительства от членов более сильных, необходимо требуется преграда не в пример мощнее. Законодатели повсеместно расширяют сферу своих полномочий, вовлекая всю власть в кипучий водоворот своей деятельности.

Основатели наших республик проявили столь великую мудрость при их создании, что, право, самая незавидная задача – указывать на те ошибки, какие они допустили. И все же почтение к истине побуждает нас заметить, что им, по-видимому, даже на мгновение не пришло на ум, какой опасностью свободе грозит непомерно разбухшая и всеохватывающая прерогатива наследственной исполнительной власти, да еще поддержанная и подкрепленная наследственной законодательной. Они, по-видимому, и не вспомнили об опасности, исходящей от узурпации со стороны законодателей, когда сосредоточение всей власти в одних руках неизбежно ведет к такой же тирании, как и узурпация правления исполнительной властью.

В правительстве, где многочисленные и широкие прерогативы сосредоточены в руках наследного правителя – монарха, источником опасности справедливо считается исполнительная власть, и именно за ней ревностно следят все, кого воодушевляет истинная [c.332] любовь к свободе. В демократии, где народные толпы лично исправляют обязанности законодателей, а в силу своей непригодности для серьезных обсуждений и согласованных решений постоянно оказываются игрушками в руках честолюбивых чиновников, в благоприятных для того обстоятельствах тирания угрожает свободе с той же стороны. Но в представительной республике, где носители исполнительной власти строго ограничены как в объеме, так и в сроке своих полномочий, а законодательная власть принадлежит представительному собранию, которому предполагаемое влияние на народ придает отвагу и веру в собственные силы, где число представителей достаточно велико, чтобы чувствовать все страсти, владеющие толпой, и вместе с тем не столь велико, чтобы сделаться неспособным преследовать те цели, какие внушают эти страсти, средствами, предписываемыми разумом, – там в особенности народу необходимо употреблять все свое рвение и всю свою предусмотрительность, дабы обезопасить себя от славолюбия именно этой ветви власти.

В нашем правительстве верховенство законодательной власти обусловлено иными обстоятельствами. Ее конституционные полномочия шире и в то же время не поддаются точному определению, что и позволяет с большей легкостью, маскируя сложными и косвенными мерами, предпринимать вторжения в сферу деятельности других ведомств. В законодательных органах стало частым делом с милой невинностью обсуждать, не выходит ли та или иная проводимая акция за положенные ей пределы. С другой стороны, поскольку область действий исполнительной власти уже, да и по сути своей проще, а рубежи, предписанные судебной, еще менее определенны, любой замысел узурпации со стороны этих двух ведомств мгновенно сам себя обнаружит и провалит. Но и это еще не все. Только законодательная власть имеет доступ к карма-, ну народа, и по конституции нескольких штатов ей тут обеспечена полная свобода рук; к тому же она пользуется преимущественным – в целом – влиянием на денежное вознаграждение чиновников двух других ведомств, и эта зависимость последних облегчает вторжение в сферу их деятельности со стороны законодательной власти. [c.333]

В подтверждение истинности высказанного здесь по затронутому предмету я уже ссылался на собственный наш опыт. Доказательства из него при необходимости можно извлекать без конца. Я нашел бы свидетеля в каждом гражданине, принимавшем участие в ходе общественных дел или внимательно за ним следившем. И мог бы в изобилии собрать подтверждающие документы из отчетов и архивов всех штатов Союза. Однако сошлюсь на более краткие, равно как и более убедительные, свидетельства – пример двух штатов, удостоверенный безупречными авторитетами.

Первый – пример штата Виргиния, заявившего, как известно, в своей конституции, что три главные ветви власти не должны переплетаться. Авторитетным свидетелем же выступит мистер Джефферсон, который, помимо прочих своих преимуществ в оценке деятельности правительства, сам был его главой. Чтобы полностью передать те мысли, которые внушил ему опыт о занимающем нас предмете, придется привести весьма длинный отрывок из его в высшей степени примечательного эссе “Заметки о штате Виргиния”*.

“Все ветви власти – законодательная, исполнительная и судебная – сходятся в законодательном органе. Средоточие их в одних и тех же руках как раз и определяет деспотическое правление. Ничуть не будет легче, если вся эта власть находится в руках многих, а не одного, 173 деспота, несомненно, будут угнетать так же, как и один. Пусть те, кто сомневается в этом, обратят свой взгляд на Венецианскую республику. Что из того, что они нами же выбраны? Выборный деспотизм – вовсе не та форма правления, за которую мы боролись. Мы боролись за такую форму правления, которая не только основывается на принципах свободы, но при которой правящая власть так разделена и уравновешена между несколькими ветвями власти, чтобы ни одна из них не могла бы выйти за пределы законных своих полномочий, не встретив действенного сдерживания и сопротивления со стороны остальных. По этой причине конвент, принявший постановление о статусе правительства, положил в его основу принцип четкого разделения законодательной, исполнительной и судебной власти, с тем чтобы ни один человек не являлся носителем более чем одной из них одновременно. Однако между [c.334] этими тремя ветвями власти не устанавливалось никакого барьера. Лица, облеченные судебной и исполнительной властью, в получении своей должности, а некоторые и в сохранении оной оставались зависимыми от законодательного корпуса. Поэтому, если законодательная власть присвоит себе еще исполнительную и судебную, вряд ли это встретит противодействие, а если и встретит, оно, скорее всего, ни к чему не приведет, поскольку в этом случае законодатели облекут свою узурпацию в форму акта, принятого законодательным собранием и обязательного для других ветвей власти. Именно таким образом они уже во многих случаях принимали решения по вопросам, которые полагалось оставить для судебного разбирательства, а отдавать приказания исполнительной власти во время сессий стало делом привычным и знакомым”.

Второй штат, который я беру в качестве примера, – Пенсильвания, а авторитетный свидетель – совет цензоров, собиравшийся в 1783 и 1784 годах. [Конституция Пенсильвании (1776) предусматривала создание такого совета, состоявшего из двух представителей от каждого округа и собирающегося каждые семь лет. Он собирался зимой 1783–1784 гг. и летом 1784 г. – Ред.] В обязанности этого совета, как значится в конституции штата, входит “проверять, чтобы статьи конституции ни в одной части своей не нарушались, а законодательная и судебная власть выполняли свои обязанности печься о благе народа и не брали на себя, не передавали другим и не осуществляли никаких прав и полномочий помимо предоставленных им конституцией”. Выполняя сие поручение, совет необходимо провел сравнение между полномочиями, записанными в конституции и осуществляемыми законодательной и исполнительной властью, и если обратиться к перечисленным советом фактам, каковые большинство членов обеих палат подтвердило и сочло правильными, совершенно очевидно, что конституция в ряде весьма важных пунктов вопиюще нарушалась законодателями.

Множество законов, явно идущих вразрез с конституцией, были приняты без всякой видимой необходимости, при том что по существующему правилу все билли, затрагивающие жизнь общества, следовало предварительно [c.335] печатать и передавать на публичное обсуждение – предосторожность, опиравшаяся на конституцию и принятая с тем, чтобы помешать законодательному собранию принимать неправомерные акты.

Был нарушен также закон о суде присяжных и присвоены полномочия, не предусмотренные конституцией.

Были узурпированы полномочия, возложенные на исполнительную власть.

Жалованье судьям, сумма которого, по конституции, была раз и навсегда установлена, неоднократно менялось, а дела, подлежащие рассмотрению судебными властями, передавались в ведение и на решение властям законодательным.

Читателям, желающим ознакомиться с подробностями перечисленных казусов по указанным разрядам, достаточно полистать протоколы заседаний совета – все они опубликованы. Часть этих дел и случаев можно отнести на счет особых обстоятельств, вызванных войной. Однако большую их долю следует, пожалуй, считать плодами дурно ведомого правления.

Очевидно также, что и исполнительная власть отнюдь не безвинна в непрестанных нарушениях конституции. Тут, однако, следует сделать три оговорки. Во-первых. В немалом числе случаев нарушения были продиктованы необходимостью, вызванною войной, либо предложены конгрессом или же главнокомандующим. Во-вторых. В большинстве других случаев они соответствовали либо прямо выраженным, либо достаточно известным чувствам законодательного собрания. В-третьих, Исполнительный орган Пенсильвании отличается по количеству членов, занятых в этом ведомстве в других штатах. [По конституции Пенсильвании 1776 г., предусматривается исполнительный орган в виде верховного исполнительного совета, состоящего из одного представителя от Филадельфии и по одному от каждого округа. – Ред.] В этом отношении он скорее сходен с законодательной ассамблеей, а не с исполнительным советом. А поскольку сдерживающее начало – личная ответственность – у его членов отсутствовало, а взаимный пример и совместное влияние придавали уверенность, неправомочные меры принимались, разумеется, [c.336] куда охотнее, нежели там, где исполнительная власть вложена в одну или несколько пар рук.