Текст книги "Федералист"

Автор книги: Джон Джей

Соавторы: Джеймс Мэдисон,Александр Гамильтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Различные ораторы и публицисты, ратующие за конституцию, отмечали, что, если исполнение права внутреннего налогообложения Союзом на деле окажется неудобным, федеральное правительство сможет тогда воздержаться от его использования и вместо этого прибегнуть к реквизициям. Отвечая на это, победоносно спрашивают: почему не начать с отказа от этого двусмысленного права и не положиться на последние? На [c.232] это есть два аргументированных ответа. Первый – исполнение этого права, если удобно, предпочтительнее, ибо оно эффективнее, но выгодность его нельзя доказать теоретически, а только экспериментом. Второй ответ – существование этого права в конституции окажет сильное влияние в пользу реквизиций. Если штаты знают, что Союз может сам обеспечить себя без их услуг, это явится сильнейшим побудительным мотивом в пользу усилий с их стороны.

Что касается чересполосицы законов о доходах от налогов Союза и его членов, мы уже видели, что не может быть столкновения или несовместимости прерогатив власти. Законы, следовательно, не могут в правовом смысле пересекаться друг с другом и отнюдь не невозможно избежать вмешательства даже в функционировании их различных систем. Эффективное средство для этого – взаимно воздерживаться затрагивать объекты, которыми каждая из сторон может заняться в первую очередь. Коль скоро ни одна из сторон не может контролировать другую, каждая очевидно и здраво заинтересована в этом взаимном воздержании. А когда существует непосредственный общий интерес, можно уверенно положиться на его действие. По уплате налогов расходы штатов войдут в естественные для них рамки, и возможность пересечения законов практически исчезнет. Небольшой земельный налог удовлетворит интересы штатов и окажется самым простым и подходящим источником дохода.

Из права внутреннего налогообложения создали массу призраков для запугивания народа – удвоение числа сборщиков налогов, двойное бремя налогообложения, ужасающие виды отвратительных и гнетущих избирательных налогов – все это использовалось с невероятной хитростью в играх политических жонглеров.

Что же касается первого пункта, то в двух случаях нет места для удвоения числа сборщиков налогов: во-первых, когда право введения налога на импорт исключительно вверено Союзу, и во-вторых, когда объект обложения не подпадает под правила и установления любого штата применительно к самым различным объектам обложения. В других случаях правительство Соединенных Штатов, вероятно, либо совсем не затронет объекты, зарезервированные для местных целей, либо использует должностных лиц штатов и правила штатов [c.233] для взыскания дополнительных сборов. Это наилучшим образом обеспечивает поступление доходов, ибо получится экономия при сборах и не возникнет повода для недовольства как правительств штатов, так и народа. В любом случае это практичное средство избежать описанного неудобства, и едва ли стоит требовать большего, чем показать – предсказанные беды отнюдь не обязательно воспоследствуют от этого плана.

Что касается аргументов, исходящих из предполагаемой системы оказания влияния, в качестве ответа достаточно сказать: исходить из этого не следует, хотя само предположение допускает более точный ответ. Если настроения в пользу этого заразят органы Союза, вернейший путь достигнуть цели – максимально использовать должностные лица штатов, привязав их к Союзу накоплением вознаграждений. Это позволит повернуть влияние штата в пользу национального правительства и не допустить, чтобы федеральное влияние распространялось в противоположном, неблагоприятном направлении. Но все эти предположения оскорбительны, и их нужно исключить при рассмотрении великого вопроса, стоящего перед народом. Ибо они ничего не дадут, кроме затемнения истины.

Что до двойного налогообложения, то ответ ясен. Нужды Союза должны быть так или иначе удовлетворены; если это сделает федеральное правительство, то правительства штатов останутся в стороне. Сумма налогов, уплачиваемых сообществам, в любом случае одинакова, но если правила устанавливает Союз, получается преимущество – размеры ресурсов, с которых взимаются налоги на торговлю, а это самая удобная сфера получения доходов от налогов, могут быть расчетливо увеличены при федеральном регулировании значительно больше, чем усилиями штатов. В результате будет меньше необходимости прибегать к самым неуместным методам, а отсюда еще одно преимущество – если встретятся реальные затруднения при осуществлении права внутреннего налогообложения, то методы и средства будут выбираться более тщательно и естественно, национальная администрация приложит все усилия, чтобы обращать роскошь богачей в данника государственного казначейства с тем, чтобы уменьшить налогообложение, способное вызвать недовольство беднейших и [c.234] самых многочисленных классов общества. Прекрасно, когда интерес правительства сохранить свою власть совпадает с должным распространением общественного бремени, чтобы не допустить угнетения менее состоятельной части сообщества!

Что касается избирательного налога, то я безоговорочно высказываюсь против и, хотя он с давних времен существует в тех штатах (штаты Новой Англии. – Публий), которые без исключения проявляли самое большое упорство в отстаивании своих прав, я бы сожалел, если бы национальное правительство его ввело. Однако из того, что есть власть для их введения, следует ли это делать? Каждый штат Союза имеет право устанавливать такие налоги, но в некоторых о них практически и не слышали. Следует ли обвинять правительства штатов в тирании на том основании, что они располагают этим правом? Если нет, на каком основании обладание аналогичным правом может оправдать такое обвинение в адрес национального правительства или выдвигаться в качестве препятствия для его создания? Как бы я ни был мало расположен к этому виду налогообложения, я все же твердо убежден: федеральное правительство должно иметь право прибегнуть к нему. Случаются иногда национальные чрезвычайные положения, при которых средства, не нужные при обычных обстоятельствах, становятся чрезвычайно важными для общественного блага. Правительство в предвидении такого положения должно всегда иметь возможность обратиться к ним. Скудость в нашей стране объектов, которые могли бы послужить продуктивными источниками доходов от налогов, сама по себе дает достаточное основание не ограничивать прерогативы национального руководства в этом отношении. Могут сложиться критические и чреватые бурей стечения обстоятельств в государстве, и избирательный налог окажется неоценимым спасительным средством. И поскольку ничто из известного мне не страхует нашу часть земного шара от общих бедствий, я свидетельствую мое неприятие любого прожекта, рассчитанного на то, чтобы лишать правительство хоть одного орудия, которое в крайнем случае может понадобиться для общей обороны и безопасности. [c.235]

Я завершил рассмотрение тех прав, которые предлагается предоставить федеральному правительству для его дееспособности и эффективности при выполнении великих и первостепенных целей Союза. Конечно, есть и другие, о них здесь и не говорилось, но, чтобы дать более полное представление о предмете, их лучше рассмотреть в следующем разделе наших исследований. Льщу себя надеждой, что уже проделанного достаточно для убеждения беспристрастной и здравомыслящей части сообщества, что некоторые из наиболее упорно выдвигавшихся возражений против конституции и представляющиеся внешне самыми сильными, на самом деле не только лишены существа, но, если бы их учли при выполнении плана, он не удовлетворил бы великие цели общественного счастья и национального благополучия. Равным образом я льщу себя надеждой, что дальнейшее и более критическое рассмотрение системы выставит ее в еще более благоприятном свете всем искренним и объективным сторонникам хорошего правления и не оставит никаких сомнений у людей такого склада в пользу уместности и своевременности ее принятия. Счастливы будем мы сами, и очень лестно для натуры человека, если у нас достанет мудрости и добродетели подать великолепный пример всему человечеству!

Публий [c.236]

Федералист № 37 [36]

Джеймс Мэдисон

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 236–244.

Января 14, 1788 г.

К народу штата Нью-Йорк

Разбирая недостатки существующей конфедерации и показывая, что возместить их под силу лишь правительству, наделенному не меньшей энергией, нежели ныне действующее, мы, естественно, уделили внимание [c.236] нескольким наиважнейшим принципам, коими оно руководствуется. Но поскольку конечная цель наших статей – определить ясно и полно достоинства конституции и необходимость срочно ее принять, мы вряд ли достигнем поставленной цели, не обозрев более взыскательно и скрупулезно работу конституционного конвента, не рассмотрев ее со всех сторон, не соразмерив всех ее частей, не взвесив все возможные последствия. Чтобы при выполнении этой оставшейся нам задачи исходить из соображений, содействующих правильному и непредвзятому решению, необходимо, не откладывая, к чему нас и раньше побуждало чистосердечие – поразмышлять о некоторых вещах. К несчастью, неотделимому от дел человеческих, принимаемые меры редко исследуются с той уравновешенностью, без которой невозможно оценить, направлены ли они на содействие или противодействие общественному благу; к тому же события, более всего требующие проявления этого духа, чаще наклонны его заглушать, нежели побуждать. Тех, кому жизненный опыт велит прислушаться к предлагаемому рассуждению, едва ли удивит, что постановление конвента, предлагающее столь много важных изменений и нововведений, которые можно рассматривать в столь различном свете, со столь различных сторон и которые затрагивают источники столь многих страстей и интересов, встретило или вызвало как в одном, так и в другом стане недоброжелательное отношение, исключающее нелицеприятную и справедливую оценку. Из статей некоторых хулителей ясно видно, что они пролистали предлагаемую конституцию не только с тем, чтобы ее заклеймить; меж тем как у других обнаруживается обратное предрасположение или предубеждение, что лишает все эти высказывания какого-либо существенного значения. Ставя, однако, сих розно мыслящих полемистов – сообразно удельному весу их суждений – на одну доску, мы вовсе не имеем в виду, будто между ними не может быть существенного различия в чистоте побуждений. И единственно в подтверждение сего – поскольку положение наше всеми признается крайне тяжелым и необходимо что-то сделать, дабы его облегчить, – позволю себе заметить: предвзятый поборник того, что уже сделано, возможно, черпает свое предубеждение из приведенных соображений, [c.237] а то и из соображений более зловещего толка. А вот пристрастный противник сего вряд ли руководствуется простительными мотивами. Побуждения первого могут быть честнейшими, как и, напротив, преступными. Взгляды же второго не могут быть честными, а потому неизбежно преступны. Впрочем, ни к тому, ни к другому эти статьи не адресуются. Они взывают к вниманию лишь тех, кто искренне радеет о благе нашей страны, кто наклонен верно оценить средства для скорейшего его достижения.

Люди этого склада не станут вчитываться в предлагаемый конвентом проект с желанием найти или раздуть его несовершенства и, более того, сочтут вполне разумной мысль, что совершенного проекта никак нельзя было ожидать. Они попросту извинят погрешности, в коих, скорее всего, повинно человеческое свойство ошибаться, чему конвент, как группа людей, естественно, подвержен, и, памятуя, что сами они только люди, не будут притязать на непогрешимость, видя погрешности у других.

Не менее важно также понимать, что наряду с помянутыми побуждениями к искренности нельзя не брать в расчет те трудности, которые присущи самой природе такого дела и за которые взялся конвент.

Новизна этого дела – вот что прежде всего приковывает внимание. В ряде наших статей уже было показано, что принципы, легшие в основу нынешней конфедерации, порочны (см. особенно статьи 15–22. – Ред.) и что, следственно, необходимо изменить ее первооснову, а вместе с ней и всю опирающуюся на нее надстройку. Мы также показали, что те же ложные принципы пагубно сказались и на других конфедерациях, чей прошлый опыт мог бы служить в качестве прецедента, и, следственно, они не могут осветить нам путь – разве только как бакены, чьи огни предупреждают, какой курс надобно избегать, но не дают указаний, какому следовать (см. статьи 18–20. – Ред.). Предел того, что при таком положении вещей было под силу конвенту, – это не повторять ошибок, извлеченных из прошлого опыта других стран, а также собственной, и создать необходимые предпосылки для исправления неизбежных [c.238] просчетов, по мере того как они станут обнаруживаться в будущем.

Среди трудностей, вставших перед конвентом, главная, надо полагать, состояла в том, чтобы совместить необходимость в устойчивом и сильном правительстве с должной заботой о свободе и республиканской форме правления. Не решив эту часть своей задачи, конвент лишь номинально выполнил бы свое назначение и обманул бы ожидания общества. Что задача эта не из легких, не станет отрицать ни один человек, не желающий обнаружить свое невежество в данном вопросе. Сильное правительство необходимо для защиты от внешней и внутренней опасности, как и для быстрого и добросовестного исполнения законов, что неотъемлемо входит в понятие хорошего правительства. Устойчивость в управлении и правительстве необходима также для доброй славы нации и всех преимуществ, с оной связанных, необходима также для покоя и уверенности в душах народа, являющихся высшими благами просвещенного общества. Беспорядочное и беспрестанно меняющееся законодательство не только уже само по себе великое зло, но ненавистно народу, и можно с уверенностью сказать, что население нашей страны, с его знанием природы хорошего правления и заинтересованностью в большей своей части в результатах такого правления, ни за что не успокоится, пока не будет покончено с чехардой и нерешительностью в правительствах штатов. Сопоставив, однако, сии бесценные свойства с жизненно важным принципом свободы, нельзя тут же не осознать, как трудно, соблюдая должную пропорцию, соединить их воедино, С одной стороны, дух республиканской свободы не только требует, чтобы вся власть исходила от народа, но и чтобы те, на кого она возлагается, оставались в зависимости от народа, получая от него полномочия на короткий срок, и, более того, чтобы даже на этот короткий срок полномочия передавались не в малое, а в большое число рук. Напротив, устойчивость в управлении нуждается в том, чтобы кормило подолгу держали одни и те же руки. Частые выборы приведут к частой смене выбираемых, а частая смена выбираемых – к частой перемене мер, меж тем, чтобы правительство обрело силу, оно должно долго пользоваться властью и, более того, осуществлять ее [c.239] посредством одной пары рук. В какой степени конвент справился с этой частью своих трудов, мы увидим, обозрев их внимательным взглядом. Но и после беглого взгляда, брошенного нами здесь, достаточно ясно, сколь непростой она была.

Не менее непростой была, без сомнения, и задача провести четкую линию раздела между властью союзного правительства и правительств штатов. Эта трудность понятна каждому в меру его обыкновения обдумывать и различать сложные и широкие по своей природе вопросы. Ведь даже наиболее остро и обобщенно мыслящие философы не сумели с достаточной точностью разграничить и определить свойства человеческого ума. Ощущение, восприятие, суждение, желание, волеизъявление, память, воображение – все это, оказывается, разнится друг от друга тончайшими оттенками и отделено еле заметными переходами, так что даже при самом тщательном исследовании невозможно дать четких границ, которые по-прежнему остаются предметом хитроумных изысканий и жарких дискуссий. Границы между великими царствами природы, как и между разными их областями и более мелкими членениями, на которые ее подразделяют, – еще один наглядный пример той же непреложной истины. Мудрейшие и трудолюбивейшие натуралисты так и не сумели провести неопровержимую пограничную линию между миром растений и неорганической материи, как не сумели указать, где конечный предел растительного и начало животного царства. Еще большая расплывчатость наличествует в отличительных свойствах, по которым распределялись и сортировались объекты из сил подразделений природы. Когда же от творений природы, где все очертания проведены совершенно четко, а если не кажутся таковыми, то лишь из-за несовершенства обозревающего их глаза, мы переходим к учреждениям, созданным человеком, в которых неясность возникает как из самого объекта, так и из-за органа, коим он обозревается, как не понять, что нам необходимо еще умерить наши чаяния и надежды на усилия человеческого разума. Опыт учит нас, что никакая изощренность в науке правления не помогла с достаточной четкостью разграничить и определить три ее сферы – законодательную, исполнительную и судебную власть или хотя бы [c.240] привилегии и полномочия различных ветвей законодательной власти. В ходе практической жизни ежедневно возникают вопросы, свидетельствующие о царящей тут неясности, ставя в тупик величайших знатоков политической науки. В равной степени вековой опыт, накопленный трудами просвещеннейших законодателей и правоведов, не послужил разграничению ряда предметов и разнесению их по тем или иным кодексам и судам. Даже в Великобритании, где точность в такого рода делах соблюдается с большим тщанием, нежели в любой другой стране, так и не установлены ясно и окончательно четкие границы общего права, статутного права, морского права, церковного права, корпоративного права и других местных прав и обычаев. Юрисдикция ее различных судов – т.е. что подведомственно общему, что субъективному праву, что суду адмиралтейства и т.д. – также остается не меньшим источником частых и запутанных выяснений, знаменующих, какими размытыми являются границы, по которым все это соответственно определяют. Нет такого нового закона, как бы грамотно он ни был написан, как бы всесторонне и тщательно при принятии ни был обсужден, который не вызвал бы обвинений в неясности и двусмысленности и не подвергся переосмыслению и переутверждению после подробных обсуждений и судебных решений. Кроме неопределенности, возникающей вследствие сложности предметов и несовершенства человеческих свойств, само средство, с помощью которого люди обмениваются мыслями, добавляет новые затруднения. Мысли воплощаются в словах. Следственно, для достижения ясности требуется не только, чтобы сами мысли были четкими, но и выражены словами точными и полностью им соответствующими. Однако ни один язык не обладает таким обилием слов и словосочетаний, чтобы их достало для выражения любой сложной мысли, или настолько определенными по значению, чтобы не включать множества побочных смыслов. Стало быть, какими бы четкими ни были отличия предмета сами по себе и с каким бы тщанием их ни рассматривали, неизбежно, что определения их окажутся неточными по причине неточности слов, которыми они обозначены. Эта неизбежная неточность будет большей или меньшей в зависимости от сложности и новизны обозначаемых предметов. Когда сам [c.241] Всевышний благоволит обращаться к людям на их языке, при всей прозрачности смысла его речения звучат туманно и спорно из-за средства, каким они излагаются. Стало быть, вот каковы три источника неточности и неверности определений – нечеткость самого предмета, несовершенство органа осмысления, неадекватность средства передачи мыслей. Любой из этих источников неизбежно создает определенную степень неясности. Конвент, обозначая границы между юрисдикцией федерации и штатов, испытывал, надо полагать, воздействие всех трех.

К помянутым выше трудностям можно добавить неотступные притязания больших и меньших штатов. Мы вряд ли ошибемся, предположив, что первые состязаются за места в правительстве сообразно своему богатству и значению, а вторые не менее усердно отстаивают равное представительство, коим они сейчас пользуются. В такой же мере можно предположить, что ни та, ни другая сторона не пойдет на уступки, так что закончить борьбу удастся лишь, найдя компромисс. И конечно, очень вероятно, что после того, как соотношение в представительстве будет в результате компромисса установлено, борьба между теми же сторонами вспыхнет вновь – теперь уже за такой поворот в формировании правительства и распределении между его членами законодательной, исполнительной и судебной власти, чтобы усилить значение той, формируя которую они получили наибольшее влияние. Наша конституция дает основание для каждого из высказанных предположений. А поскольку любое из них вполне оправданно, можно считать почти доказанным, что конвент вынужден был пожертвовать чистотой теоретического замысла ради требований привходящих соображений.

К тому же не только большие и малые штаты составляли оппозицию друг другу по разным пунктам. Дополнительные трудности, надо полагать, создавали и другие группировки, возникавшие в результате различных точек зрения и различной политики. Впрочем, и каждый штат разделяется на разные округа, а его граждане на разные классы, что порождает соперничающие интересы и враждебность, и поэтому разные части Соединенных Штатов отличаются разнообразием обстоятельств, имеющих сходные последствия в большем масштабе. [c.242] Хотя это разнообразие интересов может иметь – по причинам, достаточно полно изложенным в предыдущей статье (см. статью 10. – Ред), – благотворное воздействие на меры, которые предпримет сформированное нами правительство, однако нельзя забывать и о противоположных влияниях, которые, несомненно, будут оказаны в ходе его формирования.

Стоит ли удивляться, если под давлением всех помянутых трудностей конвент был вынужден отойти от искусственной структуры и полной симметрии, которые многомудрый теоретик в угоду своим отвлеченным взглядам предпослал составленной им в кабинете или в воображении конституции? Удивительно на самом деле другое – удивительно, что удалось преодолеть эти горы трудностей, и преодолеть с единодушием, почти столь же беспрецедентным, как и неожиданным. Какой беспристрастный человек, поразмыслив над этим обстоятельством, может не разделить нашего удивления! Какой благочестивый человек не узрит тут перст Божий – перст, столь часто и явно, к великому нашему облегчению, простиравшийся над нами в критические моменты нашей революции. Мы уже имели случай в одной из предыдущих статей упомянуть о неоднократных попытках, безуспешно предпринимавшихся в Соединенных провинциях Нидерланды (см. статью 20. – Ред.) с целью исправить губительные пороки их государственного устройства. История почти всех важнейших советов и совещаний, собиравшихся, чтобы примирить противные взгляды, смягчить взаимную зависть, удовлетворить противоборствующие интересы, есть история крамолы, раздоров и крушения надежд, которую можно отнести к самым темным и позорным картинам, рисующим убожество и низость, присущие человеческой натуре. Если в отдельных кое-где происходивших событиях она поворачивалась своей более светлой стороной, то исключения эти лишь подтверждают общее правило. Более того, своим ярким светом они усиливали мрак привычного зрелища, которому служили контрастом. Рассматривая причины, обусловившие эти исключения, и применяя их к нашим нынешним [c.243] обстоятельствам, мы неминуемо приходим к двум существенным выводам. Первый: конвент, вернее всего в очень малой степени, подвергся пагубному влиянию партийных раздоров – болезни, крайне свойственной совещательным органам и весьма способной разлагать их труды. Второй: все депутации, входившие в конвент, либо достаточным образом устроил заключительный акт, либо присоединиться к нему их побудило глубокое убеждение в необходимости пожертвовать частными мнениями и местными интересами ради общественного блага, как и страх увидеть, что в результате отсрочек или новых экспериментов утрачивается эта необходимость.

Публий [c.244]

Федералист № 38 [37]

Джеймс Мэдисон

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 244–253.

Января 12, 1788 г.

К народу штата Нью-Йорк

В немалой степени примечательно, что во всех описанных в древней истории случаях, когда правление учреждалось по здравому размышлению и с всеобщего согласия, создание его поручалось не группе лиц, а одному гражданину, известному исключительной мудростью и всеми признанной честностью. Минос, обнаруживается, был основателем государственного устройства Крита, равно как Залевк в Локриде. Тезей первым, а после него Драконт и Солон учредили правительство в Афинах. Ликург дал законы Спарте. В Риме основы правления были заложены Ромулом, а его начинание завершено двумя избранными преемниками Нумой и Туллом Гостилием. После изгнания царя Брут ввел консульское правление, которое, он утверждал, было подготовлено еще Сервием Туллием, и это нововведение одобрил [c.244] сенат и народ. Все вышесказанное применимо и к конфедеративным правлениям. Амфиктион, по преданию, был создателем федерации, носящей его имя. Ахейский союз поначалу возник как детище Ахея и возродился усилиями Арата. Какова была доля участия этих знаменитых законодателей в образованных каждым из них государственных учреждениях и в каких взаимоотношениях они находились с законной властью народа, невозможно установить в каждом случае. Известно, однако, что работа в них в основном шла равномерно и постоянно. Драконта афинские граждане наделили, по-видимому, полномочиями, на неопределенный срок в части преобразования правления и законов. А Солон, согласно Плутарху, был даже некоторым образом вынужден, подчиняясь общему решению своих сограждан, взять на себя полностью и единолично создание нового образца государственного устройства. Ведение дел при Ликурге не отличалось такой же равномерностью, однако, поскольку большая часть спартиатов выступала за коренные преобразования, все они, отказавшись от революционных мер, принимаемых выборным органом из большого числа граждан, возложили свои надежды на единоличные усилия сего прославленного патриота и мудреца. Какие же причины побудили такой народ, как греки, ревностно оберегавший свою свободу, полностью забыть о правилах осмотрительности и вручить свою судьбу одному-единственному соплеменнику? Какие же причины побудили афинян – народ, который не допускал, чтобы во главе армии стояло менее десяти военачальников, и для которого выдающиеся способности кого-либо из сограждан означали угрозу свободам, счесть, что один выдающийся гражданин лучше распорядится их достоянием и достоянием их детей, нежели ими же отобранная группа лиц, от чьих совместных усилий можно было ожидать и большей мудрости, и большей безопасности? Удовлетворительный ответ на эти вопросы можно дать, лишь предположив, что страх перед раздорами и расколом среди множества совещающихся пересилил опасение предательства или недостатка знаний одного. История также рассказывает, нам о трудностях, с которыми приходилось сталкиваться этим прославленным реформаторам, и о мерах, к которым они вынуждены были прибегать [c.245] для осуществления своих реформ. Солон, предпочитавший, по-видимому, действовать с оглядкой, признавался, что правление, которое он дал своим согражданам, вовсе не было наилучшим для их счастья, а лишь отвечало их же предрассудкам. Ликург, оставаясь верным своим целям, был поставлен перед необходимостью то употреблять насилие, то играть на суеверии и закончил тем, что добровольно расстался с собственной страной, а затем и с собственной жизнью. Если эти уроки дают нам право, с одной стороны, восхищаться теми усовершенствованиями, которые Америка внесла в древний опыт подготовки и учреждения правительства, то, с другой стороны, они предостерегают нас об опасностях и трудностях, свойственных такого рода начинаниям, и о неразумных поступках, их неизбежно множащих.

Так ли уж неразумно предположить, что просчеты, наличествующие в предложенном конвентом проекте, явились следствием предшествовавшего опыта, а не недостатка тщательности и усердия, а потому выйдут наружу, только когда испытание жизнью их выявит? В пользу подобного предположения говорят не только многие соображения общего характера, но в особенности Статьи конфедерации. Примечательно, что среди многочисленных возражений и дополнений, представленных рядом штатов, когда статьи эти были переданы для ратификации, ни один из них не указал на главный и коренной их недостаток, который выявился лишь при проверке жизнью. И если исключить замечания от Нью-Джерси, вызванные скорее местными амбициями, нежели удивительной прозорливостью1, напрашивается вопрос, нашлось ли хоть одно предложение, настолько существенное, чтобы оправдать пересмотр всей системы. Тем не менее вполне разумно предположить, что [c.246] при всей их незначительности, к этим замечаниям с упорством, достойным лучшего применения, присоединились бы и некоторые другие штаты, если бы страсть к собственному мнению и мнимым интересам не была удушена более сильным чувством самосохранения. Правда, один штат, помнится, несколько лет ни за что не соглашался действовать заодно с остальными, хотя все это время враг находился у наших ворот или, вернее, в собственном нашем доме2. Когда же в конце концов была проявлена гибкость, то причиной тому был лишь страх услышать обвинение, что это упрямство длит народные бедствия и угрожает пагубно отразиться на исходе борьбы. Любой непредвзятый читатель сам сделает тут должные выводы.

Когда больной видит, что ему день ото дня становится хуже и нельзя, не подвергая жизнь опасности, медлить с лечением, он, трезво оценив свое состояние и известных ему врачей, выберет и позовет тех из них, кого считает наиболее способными принести ему облегчение и наиболее заслуживающими доверия. Целители прибывают, тщательно исследуют недуг и держат совет. Они приходят к единодушному мнению, что болезнь крайне запущена, но при надлежащем и своевременном лечении вовсе не безнадежна и в конечном итоге организм страждущего должен с ней справиться. Они тут же прописывают лекарство, которое, по их также единодушному мнению, окажет желанное действие. Но не успевают они выписать рецепт, как вмешиваются несколько доброхотов, которые, не отрицая опасности недуга, уверяют, что средство это для нашего больного сущий яд, грозящий смертью, и запрещают его принимать. Не стоит ли, однако, нашему больному, прежде чем последовать подобному совету, спросить советующих, могут ли они по крайней мере договориться друг с другом и назначить ему что-нибудь взамен? И если окажется, что в отличие от первых врачей между ними нет согласия на этот счет, не разумнее ли будет с его стороны испытать средство, получившее единодушное одобрение, нежели прислушиваться к тем, кто, не отрицая [c.247] необходимости скорейших мер, не знает, какие принять?