Текст книги "Федералист"

Автор книги: Джон Джей

Соавторы: Джеймс Мэдисон,Александр Гамильтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Послание в будущее

Федералист № 1*

Федералист № 2

Федералист № 3

Федералист № 4

Федералист № 5

Федералист № 6

Федералист № 7

Федералист № 8

Федералист № 9

Федералист № 10*

Федералист № 11*

Федералист № 12

Федералист № 13

Федералист № 14

Федералист № 15

Федералист № 16

Федералист № 17*

Федералист № 18*

Федералист № 19

Федералист № 20

Федералист № 21

Федералист № 22

Федералист № 23

Федералист № 24

Федералист № 25

Федералист № 26

Федералист № 27

Федералист № 28

Федералист № 29 [35]

Федералист № 30 [29]

Федералист № 31 [30]

Федералист № 32 [31]

Федералист № 33 [31]

Федералист № 34 [32]

Федералист № 35 [33]

Федералист № 36 [34]

Федералист № 37 [36]

Федералист № 38 [37]

Федералист № 39 [38]

Федералист № 40 [39]

Федералист № 41 [40]

Федералист № 42 [41]

Федералист № 43 [42]

Федералист № 44 [43]

Федералист № 45 [44]

Федералист № 46 [45]

Федералист № 47 [46]

Федералист № 48 [47]

Федералист № 49 [48]*

Федералист № 50 [49]*

Федералист № 51 [50]*

Федералист № 52 [51]*

Федералист № 53 [52]*

Федералист № 54 [53]*

Федералист № 55 [54]*

Федералист № 56 [55]*

Федералист № 57 [56]*

Федералист № 58 [57]*

Федералист № 59 [60]

Федералист № 60 [59]

Федералист № 61 [60]

Федералист № 62 [61]*

Федералист № 63 [62]*

Федералист № 64*

Федералист № 65 [64]

Федералист № 66 [65]

Федералист № 67 [66]

Федералист № 68 [67]*

Федералист № 69 [68]*

Федералист № 70 [69]

Федералист № 71 [70]

Федералист № 72 [71]

Федералист № 73 [72]

Федералист № 74 [73]

Федералист № 75 [74]

Федералист № 76 [75]

Федералист № 77 [76]

Федералист № 78

Федералист № 79

Федералист № 80

Федералист № 81

Федералист № 82

Федералист № 83

Федералист № 84

Федералист № 85*

Table of Contents

Яковлев Н.Н. Послание в будущее

Федералист № 1*

Федералист № 2

Федералист № 3

Федералист № 4

Федералист № 5

Федералист № 6

Федералист № 7

Федералист № 8

Федералист № 9

Федералист № 10*

Федералист № 11*

Федералист № 12

Федералист № 13

Федералист № 14

Федералист № 15

Федералист № 16

Федералист № 17*

Федералист № 18*

Федералист № 19

Федералист № 20

Федералист № 21

Федералист № 22

Федералист № 23

Федералист № 24

Федералист № 25

Федералист № 26

Федералист № 27

Федералист № 28

Федералист № 29 [35]

Федералист № 30 [29]

Федералист № 31 [30]

Федералист № 32 [31]

Федералист № 33 [31]

Федералист № 34 [32]

Федералист № 35 [33]

Федералист № 36 [34]

Федералист № 37 [36]

Федералист № 38 [37]

Федералист № 39 [38]

Федералист № 40 [39]

Федералист № 41 [40]

Федералист № 42 [41]

Федералист № 43 [42]

Федералист № 44 [43]

Федералист № 45 [44]

Федералист № 46 [45]

Федералист № 47 [46]

Федералист № 48 [47]

Федералист № 49 [48]*

Федералист № 50 [49]*

Федералист № 51 [50]*

Федералист № 52 [51]*

Федералист № 53 [52]*

Федералист № 54 [53]*

Федералист № 55 [54]*

Федералист № 56 [55]*

Федералист № 57 [56]*

Федералист № 58 [57]*

Федералист № 59 [60]

Федералист № 60 [59]

Федералист № 61 [60]

Федералист № 62 [61]*

Федералист № 63 [62]*

Федералист № 64*

Федералист № 65 [64]

Федералист № 66 [65]

Федералист № 67 [66]

Федералист № 68 [67]*

Федералист № 69 [68]*

Федералист № 70 [69]

Федералист № 71 [70]

Федералист № 72 [71]

Федералист № 73 [72]

Федералист № 74 [73]

Федералист № 75 [74]

Федералист № 76 [75]

Федералист № 77 [76]

Федералист № 78

Федералист № 79

Федералист № 80

Федералист № 81

Федералист № 82

Федералист № 83

Федералист № 84

Федералист № 85*

Яковлев Н.Н.

Послание в будущее

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 5–27.

В 1783 году мир стал свидетелем эпохального события в Северной Америке. Тринадцать бывших английских колоний, поднявших в 1775 году оружие против метрополии, наконец одержали победу в Войне за независимость. Возникло новое государство – Соединенные Штаты. Предводители юной страны смело провозгласили дотоле неслыханные принципы устройства дел человеческих, бросая вызов Старому Свету.

Гранитная основа Американской революции – Декларация независимости, написанная Т. Джефферсоном и принятая еще 4 июля 1776 года. “Все люди сотворены равными, – говорилось в ней, – наделены неотъемлемыми правами: жизнь, свобода и стремление к счастью”. Почти все штаты, как стали называть себя недавние колонии, уже в 1776–1777 годах приняли собственные конституции, провозглашая суверенитет, следовательно, верховенство своих законов. Цель понятна – быстро и до основания разорвать путы метрополии. Впоследствии некоторые конституции уже в местных интересах неимоверно разрослись, а иные штаты приняли их немало. Примерно к 200-летию существования США лидировал штат Луизиана – 11 конституций, а в общей сложности в стране в разное время принимались 145 конституций1. В какой-то мере бурное законотворчество на местах – эхо Американской революции. [c.5]

Уже тогда руководители борьбы за независимость пытались соединить воевавшие штаты в рамках единого государства. По очевидным причинам нужды войны требовали объединения их ресурсов. Противоречия между штатами – хотя бы по торговым и территориальным делам, – восходившие к колониальным временам, были хорошо известны. Ньюйоркцы называли жителей Массачусетса “готами и вандалами”, южане ненавидели уроженцев Новой Англии, “снискавших дурную репутацию как торговцы и религиозные ханжи”, и т. д.2

Это наложило тяжелый отпечаток на Статьи конфедерации, первую конституцию США, разработанную Континентальным конгрессом в 1776–1777 годах, который отверг даже предложение Дж. Вашингтона ввести в армии присягу на верность США! Поборники суверенитета штатов усмотрели в этом его ущемление.

Ратификация документа затянулась более чем на три года, и Статьи конфедерации обрели жизнь 1 марта 1781 года, когда война угасала. Конституция, созданная в интересах ведения войны, для нее принесла мало пользы, а испытания миром не выдержала. Патриоты, с мушкетами в руках отбившие поползновения далекого “центра” – королевского правительства в Лондоне – распоряжаться в Америке, не хотели зависеть и от Филадельфии, где свили гнездо собственные правители. Поднявший голос в 1776–1777 годах за сильное национальное правительство рисковал прослыть тайным поборником британской короны. Статьи конфедерации, создав слабую конфедерацию, обрекли США на прозябание в международных делах. Англия отказывалась выполнять мирный договор 1783 года, Испания перекрыла устье Миссисипи для американской торговли, выдвинула территориальные претензии. Коль скоро “центр” мог получать средства со сбора налогов только от властей штатов, федеральная казна пустела, а следовательно, не на что было содержать даже скромный флот для защиты американской торговли и армию для обеспечения безопасности границ.

Положение Соединенных Штатов, победивших в войне, – хрестоматийный пример, к чему приводит [c.6] парад суверенитетов. Американские историки единодушны на этот счет. Издавая к 200-летнему юбилею биографию Вашингтона, мне довелось писать с учетом исследований в США, приуроченных к этой дате: “Патриоты по инерции твердили, что “дух 76-го года” вызвал к жизни великую нацию; они с большими основаниями могли бы заявить: тот самый дух породил целый выводок – тринадцать крошечных враждующих наций, готовых вцепиться друг другу в глотки. Конгресс с большой помпой аккредитовал при заморских дворах американских посланников. Англия, в восстановлении отношений с которой США были остро заинтересованы, отказалась ответить взаимностью. Британский министр иностранных дел рассчитанно оскорбительно заметил – потребовалось бы послать в США тринадцать представителей”3.

Внутри страны разгул суверенитетов штатов быстро создал катастрофическое положение. Межштатное соперничество душило торговлю, подрывало предпринимательство, ввергало страну в хозяйственный хаос. Свирепствовала инфляция, курс доллара стремительно катился вниз. Правительство Соединенных Штатов не было в состоянии не только погашать долги, накопившиеся за годы войны, но даже выплачивать проценты по ним. Разгул спекуляции подтолкнула безудержная эмиссия бумажных денег в штатах. Ловкачи сколачивали из воздуха состояния, народ бесстыдно обирался. Суды, свято стоявшие за защиту частной собственности, изымали за долги землю, скот, инвентарь, а неимущих должников отправляли в долговые тюрьмы. На глазах происходила поляризация общества – богачи богатели, бедняки впадали в нищету.

Полагавшие, что победа над Англией, захват имущества лоялистов (так называли сторонников метрополии) и их изгнание (из США выехало до 100 000 лоялистов) – только приступ к ограблению собственного народа, жестоко просчитались. В “низах” еще не угасли воспоминания о высоких целях Войны за независимость. Банкротства, притеснения фермеров и ремесленников судами подняли народ штата Массачусетс, в [c.7] основном недавних солдат континентальной армии. Осенью 1786 года их возглавил отставной капитан Д. Шейс. Он отбросил иллюзии, продал пожалованную ему за храбрость шпагу и повел толпы обездоленных. Восставшие громили здания судов, уничтожали архивы, освобождали из тюрем должников. Ополчение, посланное было против шедших за Шейсом, перешло на их сторону. Губернатор штата в панике отказался от своего поста.

Военный министр Г. Нокс объехал район волнений и заключил – если жители Массачусетса объединятся с недовольными в Род-Айленде, Коннектикуте, Нью-Гэмпшире, соберется до пятнадцати тысяч “отчаянных людей”, т. е. больше, чем служило в континентальной армии в годы войны. У власть имущих сомнений не было – грядет революция. Отряды Шейса удалось рассеять. Тринадцать главарей приговорили к смерти, но, опасаясь социального взрыва, помиловали. Победители безмерно радовались, ибо у Шейса не оказалось качеств военного вождя. В статье 21 “Федералиста” Гамильтон спрашивал: “Кто может поручиться, какой бы исход они (беспорядки) имели, если бы недовольных возглавлял Цезарь или Кромвель?” Но прославленный государствовед, патриот до кончиков ногтей, Дж. Мэдисон взглянул в корень дела – бывшие сторонники Шейса устремились на выборы в штатах, “придав выборам такой оборот, при котором смогут проводить в жизнь свои взгляды под эгидой конституционных положений. В случае их победы возникнет законный шейсизм, против которого противоядия нет”4. Эта угроза похуже нового восстания.

Вашингтон, втянутый в негласные дискуссии достойнейших людей того времени о том, что делать, был убежден: нельзя прибегать к силе против своих сограждан, если у них законные поводы для недовольства. Недавние вожди в Войне за независимость согласились: нужно созвать конституционный конвент и пересмотреть Статьи конфедерации. В мае 1787 года конвент открылся в Филадельфии. Председатель – Вашингтон. По различным причинам самые яркие теоретики Американской [c.8] революции Т. Джефферсон, С. Адамс, Т. Пейн не были среди делегатов. Пятьдесят пять членов конвента были людьми дела: 14 банкиров, 14 землевладельцев и спекулянтов землей, 15 плантаторов, 12 предпринимателей и судовладельцев. Из этих пятидесяти пяти тридцать один человек во главе с Вашингтоном были офицерами в годы освободительной войны. Постановили работать в глубокой тайне. Во время работы ничего так и не просочилось за стены зала заседаний.

Гарантировав защиту от давления извне, участники конвента сошлись в следующем: Статьи конфедерации исправить нельзя, – и в острых спорах сочинили новую конституцию. Не очень подробный документ, всего 5000 слов с небольшим, но конституцию, являющуюся по сей день, спустя двести лет, основным законом США (действующая ныне конституция штата Калифорния перевалила за 60 000, а штата Джорджия – почти за 50 000 слов). К середине сентября 1787 года конвент завершил свой труд. Люди дела составили конституцию. Предстоял процесс, результаты которого предсказать было трудно, – обсуждение конституции в легислатурах штатов, и лишь по одобрении и ратификации девятью штатами она вступала в силу.

Когда 17 сентября 1787 года текст конституции стал известен, разразилась газетная буря, выявившая острое недовольство документом. Противники конституции находили, что в США вновь торжествуют монархические принципы, неизбежно возникновение олигархии, а драгоценные свободы, завоеванные в восьмилетней войне, пускаются по ветру. Ожесточенность нападок потрясла создателей конституции. Пожалуй, первым забил тревогу Александр Гамильтон (1757–1804), один из самых близких соратников Вашингтона в годы войны. Одаренный публицист, оригинальный политический мыслитель, он решил объяснить жителям своего штата Нью-Йорк преимущества новой конституции. Он привлек к сотрудничеству виргинца Джеймса Мэдисона (1751–1836), справедливо считающегося “отцом конституции”. Оба – Мэдисон и Гамильтон – были делегатами конституционного конвента. Третьим участником предприятия стал опытнейший юрист Джон Джей (1745–1829), одно время президент [c.9] Континентального конгресса. Хотя Джей не входил в конституционный конвент, его репутация государственного деятеля была непоколебимой.

По обычаю того века все трое решили сохранить анонимность, укрывшись в статьях, написанных для газет штата Нью-Йорк, под одним псевдонимом Публий. Гамильтон, Мэдисон и Джей были не только талантливыми людьми, но и работоголиками. Гамильтон имел обыкновение долго обдумывать то, о чем собирался писать, затем короткий отдых, чашка крепчайшего кофе и к столу – шесть или восемь часов непрерывного тяжкого труда пером. Мэдисон отводил на сон три-четыре часа в сутки, с вечера до рассвета у его постели горела свеча, ибо он по нескольку раз за ночь вставал, читал, писал, наводил справки в книгах. Джей, неутомимый государственный деятель, также был великим тружеником. За полгода они и написали восемьдесят пять статей, появлявшихся с интервалами в один–три дня. В совокупности эти статьи и составили “Федералист”.

Конечно, такие яркие личности, как Гамильтон – в будущем выдающийся министр финансов первого правительства США, Мэдисон – отслуживший два срока президентом страны, Джей – верховный судья США, имели свои личные взгляды и пристрастия. Гамильтон был столь яростным сторонником олигархической республики, чуть ли не монархии, что даже не счел нужным высиживать на всех заседаниях конституционного конвента, выслушивая неугодные ему речи. Мэдисон стоял за очень сильное централизованное правительство, но не смог добиться одобрения своей позиции конвентом. Во всяком случае, они оба не скрывали своих взглядов. Разве только Джей, обучившийся политической премудрости на государственной службе, был “более сдержан, чем Гамильтон, в проповеди своих идей”, – замечает исследователь его жизни5.

В то судьбоносное для США время они, оставив все, что их разъединяло, заговорили одним голосом Публия. Хотя они, как я убежден на основании изучения соответствующей литературы, не забыли своих надежд видеть США строжайше централизованным государством, [c.10] но считались с фактами. Публий признавал: “Одно из слабых мест республик... они очень уязвимы перед лицом коррупции, вносимой иностранными государствами” (“Федералист” № 22). И в другой статье: “...нужно возвести все практически возможные препятствия против заговоров, интриг и коррупции... их главный источник – желание иностранных держав достичь ничем не оправданного влияния в нашем руководстве. Разве не наилучший для этого путь протолкнуть своего собственного ставленника на пост высшего должностного лица Союза? Конвент озаботился принять меры предосторожности против опасностей такого рода...” (“Федералист” № 68).

В предлагаемой конституции, которую и отстаивал Публий, был по этой причине, помимо прочего, принят принцип федерализма. За океаном в этом и видят гений американской политики. Крупнейший мыслитель Соединенных Штатов на рубеже XVIII и XIX веков Т. Джефферсон много лет спустя после описываемых событий выпукло показал, что еще крылось за тогдашними спорами о федерализме. “Правительство становится хорошим не в результате консолидации или концентрации власти, – написал он в глубокой старости, – а в результате ее распределения... Если бы указания о том, как сеять и когда жать, поступали к нам из Вашингтона, то мы вскоре остались бы без хлеба. Именно благодаря последовательному разделению ответственности, нисходящей от общей к частной, можно наилучшим образом обеспечить руководство выполнением массы людских дел для всеобщего блага и процветания”6.

Как именно разделить функции – читайте в “Федералисте”. Не упустите акцент Публия: этот принцип – плод развития политической науки, “это либо целиком результаты новых открытий, либо основной путь к их совершенству был пройден в наше время” (“Федералист” № 9). Отнюдь не преувеличение: Гамильтон, Мэдисон и Джей были на переднем крае политической науки XVIII столетия, именовавшегося веком Просвещения. Тогда немедленно встает вопрос: если они вполне обоснованно гордились своим правом первородства, [c.11] почему “Федералист” изобилует ссылками на опыт древних? В чем причина?

Начнем с очевидного. Для обоснования новейшего тогда кредо федерализма псевдоним Публий был избран сознательно. Американские историки, знатоки становления государственности США, иногда безусловно, а порой гадательно указывают на его генезис – имелся в виду легендарный основатель Римской республики Публий Валерий Публикола. В представлении его биографа Плутарха. Мэдисон, Гамильтон и Джей объединили этим собирательным псевдонимом всех новаторов, тех, кто был за конституцию на конвенте, и выступили от их имени – отцов-основателей США. Термин “отцы-основатели” – стилизация под XVIII век, его впервые отчеканили написавшие речь по случаю дня рождения Дж. Вашингтона в 1918 году сенатору У. Гардингу, будущему американскому президенту начала двадцатых.

Так что же из классической древности заимствовал новый Публий?

* * *

Имитация опыта античных демократий стоявшими у истоков государственного строительства в Америке очевидна, как бесспорно и то, что по сей день эта проблема далеко не изучена, хотя призывов к этому в общине ученых страны более чем достаточно. В XX веке были две вспышки напряженного интереса к проблеме – в 150-ю и 200-ю годовщины существования США. Последний юбилей растянулся на двадцать пять лет – с 1966 по 1991 год. На близких подступах к нему американский историк Д. Адэр напомнил, что полустолетием ранее, в 1925 году, другой видный историк К. Бекер сокрушался: “Изучение влияния классиков на революционную Америку даже не началось” – и мечтал о том, чтобы “кто-нибудь написал книгу, в которой покажет, что революционный склад ума в XVIII столетии питался также идеальной концепцией классического республиканизма и римской добродетели”.

Сам Адэр написал не книгу, а несколько блестящих статей, в одной из которых – “Слава и отцы-основатели” – отметил, что “у величайших из великого поколения [c.12] возникло почти болезненное желание славы. Их невероятно заботили суждения потомков. А поскольку они лихорадочно думали о том, какую память о себе оставят миру, то “любовь к славе, эта всепоглощающая страсть благороднейших умов”, говоря словами Александра Гамильтона, стала той палкой, повинуясь которой они поступали с благородством и величием, никак не ожидаемыми, судя по их прошлой жизни”7. Не только в политике, но и в сфере идей убедительным тому свидетельством является “Федералист”.

Публий без малейших колебаний покусился на святая святых политической мысли Просвещения – культ античности. “Нельзя читать историю крошечных республик Греции и Италии, – сказано в статье 9 “Федералиста”, – не испытывая ужаса и отвращения по поводу безумия, непрерывно охватывавшего их, и вспыхивавших в быстрой последовательности революций”. Не помогали и усилия “ярких талантов и возвышенных гениев, за что справедливо прославлены избранные земли, давшие их”. Отцы-основатели США решительно трансформировали приоритеты, существовавшие в прекрасную весну человечества на европейском Средиземноморье, в классическом республиканизме. Да, на страницах “Федералиста” постоянно звучат античные Греция и Рим, но в старые мехи вливалось новое, молодое вино. На это обращено внимание, по-видимому, в самом авторитетном на сегодняшний день американском издании по теме – ежеквартальном журнале “Эта Конституция” (выходил в Вашингтоне в 1983–1987 годах в связи с 200-летним юбилеем Конституции США). Там, в пионерской работе (мечты К. Бекера, Д. Адэра и других начинают сбываться!) профессора Торонтского университета Т. Пэнгла, акцент сделан на новом значении римской “добродетели”, введенном Публием. Постановка вопроса неожиданная, вероятно, и для знатоков революционного менталитета. Понятие классической “добродетели” покоится на четырех китах – мужество (способность смотреть в лицо смерти на поле сражения), умеренность (ограничение плотских вожделений и страсти к наслаждениям), справедливость [c.13] (законопослушание и служба отечеству), житейская мудрость (забота о низших и слабейших). Всеми этими качествами, по “Федералисту”, щедро наделены приверженцы республиканского образа правления. Что до Соединенных Штатов, то они превосходят классические демократии, ибо здесь господствует “бдительный и мужественный дух американского народа, дух, который питает его свободу и в свою очередь ею питается”. Этим духом и вдохновлялись отцы-основатели, создавая новое государство.

Пожалуй, даже позвякивая медью изысканной латинской прозы, Публий открыл символ веры федералистов: “Процветание коммерции ныне рассматривается и признается всеми просвещенными государственными мужами как самый полезный и в то же время самый производительный источник национального богатства и поэтому стало главным предметом их политических забот. Умножая средства удовлетворения потребностей, поощряя введение и обращение ценных металлов, этих дражайших предметов людской жадности и предприимчивости, коммерция служит оживлению и укреплению каналов индустрии, убыстряет ее деятельность и умножает ее плоды. Усердный купец, прилежный землепашец, изобретательный механик и работающий производитель – все категории людей с заинтересованным ожиданием и растущим рвением предвкушают приятное вознаграждение за свои труды” (“Федералист” № 12).

Приведя некоторые из этих сентенций, носящих принципиальный характер, профессор Пэнгл подчеркивает: “Все это означает, что тот мужественный дух, который, мы видели, Публий приписывает населению, будет неверно понят, стоит счесть его главным образом атрибутом воина революции. Мужское начало в Америке, естественно, проявляется в “духе авантюризма”, “отличающем коммерческое предпринимательство Америки”, который “уже вызвал тревожные настроения” в Европе: “трудолюбие людей нашего времени, стремящихся к выгоде, улучшению сельского хозяйства и торговли, несовместимо с существованием нации солдат, а таковы были условия жизни в этих (древних) республиках” (“Федералист” № 11, 8). Авторы “Федералиста” хранят глухое молчание по поводу почитания [c.14] высших сил и преклонения перед жизнью, проводимой в размышлениях, как наиболее угодной богам. Они постоянно твердят об “умеренности”, но имеют в виду не столько ограничение свыше, как благородство в сдерживании эгоизма и плотских желаний, сколько рассудительный учет собственных интересов, а это клонится к обузданию фанатизма, включая чрезмерное рвение в отношении религии и моральных ценностей”.

Слов нет, создатели “Федералиста” прославляют “просвещенных государственных мужей” (“Федералист” № 10), признают, что “есть, конечно, люди, которых нельзя ни нажимом, ни подачками склонить к отказу от выполнения своего долга”, однако “эта суровая добродетель – достояние очень немногих...” (“Федералист” № 73). Их бы при всей малочисленности, как подсказывает вся логика “Федералиста”, в правители республики! При ближайшем рассмотрении оказывается, что дело много сложнее.

Профессор Пэнгл убежденно заключает: “Вероятно, в статье 72 Гамильтон самым откровенным образом обнародовал заветные мысли Публия о месте моральных ценностей в сердце человека, когда в чистейшем духе Макиавелли толковал о “любви к славе”, “всепоглощающей страсти благороднейших умов”. Благороднейшие люди – те, кто, предполагается, лучше понимают моральные ценности, – отнюдь не руководствуются любовью к добродетели. Учитывая, что таких людей мало, и сомневаясь в их чистоте, “федералист” полагается на будущее – в разумном государственном устройстве меньше доверяют высшим моральным качествам лидеров, а больше самой системе, при которой сталкиваются соперничающие эгоистические страсти руководителей: “Каждая политическая конституция имеет своей целью – или должна иметь своей целью – прежде всего приобрести в правители таких людей, которые, обладая высокой мудростью, понимают, в чем состоит всеобщее благо, и, обладая высокой добродетелью, способны добиваться его, а также, во-вторых, принять все действенные меры, дабы они не утратили своей добродетели в течение того срока, пока будут исполнять доверенные им обязанности” (“Федералист” № 57).

И следовательно: [c.15] “Честолюбию должно противостоять честолюбие... пожалуй, подобные манёвры, к которым приходится прибегать, дабы помешать злоупотреблениям властью, не красят человеческую природу. Но разве сама необходимость в правлении красит человеческую природу?.. Эту игру на противоположных и соперничающих интересах, за недостатком лучших побуждений, можно проследить на всей системе человеческих взаимоотношений...” (“Федералист” № 51)”.

Во вновь создаваемой американской системе были решительно исключены моральные стимулы. Дарование сословных привилегий, в первую очередь дворянских титулов, не допускалось. Когда престарелый Б. Франклин, восхитившись чертежами возводимого здания американской государственности, попытался предложить на конституционном конвенте 2 июня 1787 года в виде вознаграждения занятым в сфере исполнительной власти не жалованье, а почет, – предложение провалили. Аналогичная судьба постигла настойчивые усилия Дж. Масона 20 августа и 13 сентября предоставить конгрессу право вводить законы против роскоши.

Конечный вывод профессора Пэнгла: “Можно представить себе, какие бы вопросы могли бы быть заданы отцам-основателям Платоном, Аристотелем, Цицероном и даже Плутархом: «Вы клянетесь в высшей приверженности к какому-то варианту, пусть разжиженному и урезанному в том, что мы называли “добродетелями”, но разве в устанавливаемом новом порядке должным образом претворяется в жизнь даже этот измененный вариант? Может ли культивироваться добродетель в любой форме режимом, рассматривающим ее средством, но не целью, и не станет ли она угасать при таком использовании?»”8

Вопрос, конечно, риторический, но помещен, как и сопутствующие рассуждения Пэнгла, на страницах официального американского издания. [c.16]

* * *

Во главе угла философии “Федералиста”, конечно, забота об упрочении и умножении частной собственности. Взгляните хотя бы на статьи 7, 37, 44, 85. В 1787 году победившие в Войне за независимость возвращались к изначальной формулировке естественных прав Дж. Локка – “жизнь, свобода и собственность”,– которая в Декларации независимости 4 июля 1776 года приобрела под пером Т. Джефферсона такой вид: “жизнь, свобода и стремление к счастью”. Почему? Проницательный и по-женски тонкий биограф Джефферсона Ф. Броди заметила: “Ученые настолько увлеклись доказательствами того, что джефферсоновский термин “стремление к счастью” был общепринятой идеей в XVIII веке, что некоторые из них проглядели – измененное положение Локка “жизнь, свобода и собственность” изменяло все направления революционного мышления”9. Поднимало на борьбу решительно всех, не только имущих.

Теперь, когда возобладавшие над метрополией закладывали в условия мира краеугольный камень своей государственности, отождествляя свободу с собственностью, Т. Джефферсон в частном письме рекомендовал труд Локка, выполнившего “посильное дело”, и добавил: “Спускаясь с высот теории к практике, лучшей книги, чем “Федералист”, не сыскать”10. Поборники эгалитарных доктрин, естественно, обрушиваются на гимн собственности, чем и является, помимо прочего, “Федералист”, и на написавших его. Причины многообразны и для нас порой не очень внятны, ибо невольно по российской интеллектуальной традиции экстраполируется опыт отечественный на американский. В большой степени прав В. В. Розанов, утверждавший в “Уединенном”: “В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда в собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается”11. [c.17]

Почти год в год с выходом розановского “Уединенного” (1913) увидело свет исследование американского историка Ч. Бирда “Экономическая интерпретация американской конституции”, сделавшее ему имя. Хотя книги эти разделял океан, обе порождены тогдашними условиями в мире, стремительно катившемся к неслыханной дотоле войне, отмеченном распространением социалистических идей и тяжкими сомнениями в рациональности объяснений существовавшего порядка. Бирда немедленно окрестили в США марксистом, что он горячо отрицал, подчеркнув в переиздании своей книги в 1935 году, что во времена ее написания он, “несомненно, вместе с другими учеными оказался в той или иной мере под влиянием “духа времени”... и нет другой книги о конституции, которая подвергалась бы такой суровой критике и так мало читалась”.

В своей обычной язвительной манере Бирд высмеял тех, кто ему, экономическому детерминисту, пытался создать репутацию марксиста, указав: “Идея о классовых и групповых конфликтах в истории появилась в трудах Аристотеля задолго до христианской эры, была известна крупнейшим мыслителям средних веков и современности. Ее развил Джеймс Мэдисон в статье 10 “Федералиста”, написанной в защиту Конституции Соединенных Штатов задолго до рождения Карла Маркса”. Созданное Мэдисоном, если угодно, входит в золотой фонд “федералиста”, который, по Бирду, “чудесное... лучшее исследование экономической интерпретации политики, существующее на любом языке”. Больше того, “"Федералист" знакомит с политической наукой новой системы, созданной тремя самыми глубокими мыслителями своего времени – Гамильтоном, Мэдисоном и Джеем... “Федералист” адресован и вооружает самыми убедительными аргументами прежде всего владельцев собственности, которые заинтересованы в том, чтобы отбить натиск уравнительной демократии”.

Помимо интереснейшего и нередко парадоксального анализа содержания “федералиста”, Бирд обратился к материальному положению тех пятидесяти пяти человек, которые и составили конвент, принявший конституцию, а также в меру сил попытался оценить личные имущественные и денежные интересы участников конвентов штатов, отдавших свои голоса за ее [c.18] ратификацию. Выводы Бирда: “Члены конвента в Филадельфии, создавшие конституцию, за считанными исключениями, были непосредственно заинтересованы и извлекли экономические выгоды из новой системы”. Из примерно ста шестидесяти тысяч мужчин, избиравших конвенты штатов, не более ста тысяч были за ее принятие, или примерно каждый шестой среди взрослых мужчин. Женщины и негры права голоса не имели. “Устранение масс от выборов из-за имущественного ценза, невежества и апатии в основном и объясняет ту легкость, с какой заинтересованные в ее введении одержали победу. Они бдили везде, ибо знали отнюдь не теоретически, а практически – в долларах и центах – стоимость новой конституции”12.