Текст книги "Лица"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)
5
Станционные огни остались позади, и поезд нырнул в темное облако клубящегося снега. В самое темное время года, во время зимнего солнцестояния, день и ночь сливаются в сумрак. На шестидесятой параллели люди в декабре остаются дома, зажигают электричество, не гасят огонь и уходят в себя на зимнюю спячку. Месяц самоубийств, пьянства и домашнего насилия. Вот он истинный север: земные районы климатических противоположностей и противоречивых характеров. Белыми ночами, в июне, в Ленинграде жители танцевали и обнимались на улицах в три утра, а декабрь загнал их в дома, заставляя прятаться друг от друга.
Женя была одна в купе и, ей казалось, одна во всем поезде. С потолка лился пронзительный белый свет. Выключателя не было, чтобы его погасить, не было и регулятора, чтобы сделать тише скорбную музыку, льющуюся из динамика и наполняющую все купе. Она чувствовала себя, словно заключенный в камере, оторванный от дома.
Поезд спешил на север, в Финляндию. Меньше чем через два часа он замедлил скорость и остановился на первой станции. Ее название было написано русскими и латинскими буквами – ВЫБОРГ. Еще через час состав остановился снова. В купе вошли представители властей. В испуге не глядя на них, Женя подала свои документы.
– Выходи, а багаж оставь здесь.
– В чем дело? Что я такого…
– Мы меняем каретки, – прозвучал таинственный ответ, и люди испарились, забрав ее документы.
В окно Женя разглядела название станции, написанное только латинскими буквами – Ваалимаа. Она была в Финляндии, на Западе. Родина и родной алфавит остались позади.
Пассажиры выходили из вагонов на платформу, но все казались спокойными, многие даже улыбались. Женя ждала у окна, не зная, как поступить.
– Прошу! – вернулся тот же самый человек и заговорил с ней намного резче, чем в прошлый раз. – Сейчас же выходи из поезда, – и остался ждать, пока она не поднялась с сидения.
Женя прошла по коридору и спустилась по лесенке, сжимая сумку обеими руками. Что сделали с ее документами? Что произойдет с ней самой? Она дрожала, несмотря на теплое пальто и толстые ботинки, защищавшие ее от слякоти на перроне.
– Эй! Девочка! Не хочешь чаю? – закричала улыбающаяся плотная женщина, подавая чашку. По-русски она говорила с заметным акцентом.
Женя попыталась улыбнуться в ответ, но ее лицо сморщилось, как будто она собиралась вот-вот расплакаться.
Женщина похлопала ее по плечу и сунула в руки чашку:
– Бери. На границе всегда приходится долго ждать. По крайней мере часа четыре. Я знаю. Раньше я часто ездила навещать сестру в Новгород. Она вышла замуж за русского инженера. У них двое детей…
– А почему так долго?
– Потому что вы, русские, живете в другом мире. Все еще в девятнадцатом веке, – рассмеявшись, ответила женщина. – Ваши пути очень широкие – колея больше, чем в остальной Европе. Требуется время, чтобы поставить другие каретки, – она улыбнулась своей шутке. – Смотри сама.
Женя в изумлении увидела, как огромный кран поднял железнодорожный вагон. Колеса выкатились из-под висящего корпуса, а на их место скользнули каретки меньшей ширины.
Та же процедура повторялась с каждым вагоном. Когда пассажирам разрешили наконец войти в поезд, близился вечер и стало темно, как ночью. Финка зашла к Жене в купе и представилась:
– Улла Виткус. Зови меня просто Улла.
Она взглянула в окно – поезд тронулся от платформы – и потянула вниз шторку:
– Там не на что смотреть.
– Нет! – Женя закричала так страстно, что рука финки застыла в воздухе.
– Что с тобой?
– Не надо, – Женя чувствовала себя глупо, но боялась оказаться запечатанной в купе, лишиться последней связи с внешним миром.
– Как хочешь, – Улла пожала плечами и села на полку. Достав холодные пирожки, испеченные сестрой, она предложила их Жене. В это время появились финские пограничники, вернуть проездные документы.
– Мой билет в другой вагон, – сообщила им Улла, – но я решила остаться здесь с моей юной подругой, – и подала пограничнику пирожок.
Женя ждала, что он отчитает Уллу, но вместо этого он взял пирожок и спросил ее имя. Секунду порывшись в бумагах, он вернул ей паспорт, а потом и Женины документы.
– Разве это можно? – спросила Женя, когда пограничник вышел.
Улла тут же поняла вопрос. Она была знакома с советскими властями.
– У нас здесь больше свободы, – объяснила она. – В Финляндии не требуется разрешения, чтобы переезжать из одного города в другой – мы едем, куда захотим, и если захотим, меняем места в поезде.
Новый мир. Улла рассказывала о своей стране, и Жене это казалось сказкой. В Финляндии, говорила Улла, газеты могут критиковать правительство, а граждане вправе устроить демонстрацию против политики властей. Потом она спросила, надолго ли Женя едет в Финляндию.
– Не знаю, – сейчас она направлялась в Хельсинки, где ей предстояло жить у супружеской пары по фамилии Круккалас. Дни, недели, может быть, больше – среди чужих. Она сирота, потеряла семью, а Бернард Мерритт – лишь призрачная фигура в конце путешествия. Она испытывала чувство человека, которого уносит в открытое море.
– Круккалас? – переспросила с интересом Улла. – Я их знаю: Олаф и Минна. В Хельсинки все знают Олафа Круккала – он герой войны против русских. А теперь он с ними торгует, – финка усмехнулась. – Глупая вещь война.
Женя кивнула. Ей раньше как-то и не приходило в голову, что и другие народы участвовали в войне. Казалось, что воевали только русские и фашисты. Может быть, и финский народ пострадал в войне.
– Его жена, Минна, пишет детские книги: к счастью, по-фински, а не по-шведски. Говорящие по-шведски финны заполнили страну и считают себя выше других, – объяснила она с горечью.
Глядя на несущуюся за окном темноту, Женя ощутила свою беспомощность, даже еще не вступив в мир, куда ее уносил поезд.
Как будто прочитав мысли девочки, Улла сказала:
– Мы – страна очень маленькая. У нас все друг друга знают. Круккаласы – замечательные люди. Ты у них будешь счастлива.
Когда Женя вышла из вагона, ее встретили двое вооруженных солдат, говорящих на таком странном языке, что этот язык вообще не казался человеческой речью. Один из них взял ее вещи, и она поняла, что ей нужно следовать за ними. Она оглянулась вокруг, но помощи ждать было неоткуда: знакомая Улла попрощалась с ней в купе и была теперь далеко – бежала навстречу бородатому мужчине в меховой шапке.
Женя шла меж солдат. Они вели ее в тюрьму, в трудовой лагерь или в другое ужасное место, куда помещают детей врагов государства. Почему она не осталась с Дмитрием? Где Бернард Мерритт? Какое обвинение ей предъявят? Или повторится кошмар, как с арестом ее отца, когда человека забирают без объяснений?
Солдаты проводили ее в помещение, где несколько человек, казалось, ждали ее. Они заулыбались, когда Женя вошла. Крупная женщина с квадратным лицом и волосами, зачесанными в пучок, обняла ее за талию:
– Я Минна Круккала, – сказала она по-русски, провожая ее к длинному столу, за которым сидели мужчины с газетами. Навстречу им поднялся длинный поджарый человек. – Это Олаф, мой муж.
Его рыжевато-золотистые волосы, намного светлее, чем у Жени, свисали с головы на уши клоками. Он протянул руку, Женя не ответила, и тогда он шагнул вперед и обнял ее.
– Мы рады, что ты смогла к нам приехать. В Финляндии я представляю интересы Бернарда Мерритта. Он передает тебе большой привет и надеется, что вы вскоре увидитесь.
Солдаты ушли. Въездные формальности были закончены в несколько минут, и Круккаласы повели Женю из вокзала к своей машине.
Она села впереди между супругами, а за рулем устроилась Минна. Женя удивилась, почему Круккаласам не дали шофера, если предоставили такой большой автомобиль.
И почему на улице так много машин? Вопросы возникали в ее голове один за другим, но она не задавала их вслух. Они ехали по темной дороге. Снег прекратился, но пушистая масса покрывала крыши домов, деревья и слегка заостренные верхушки фонарей, снежинки сверкали под лампами. Совсем как дома…
Они проехали порт. Как и Ленинград, Хельсинки стоял на берегу Финского залива.
Дома Олаф отлучился на кухню и, словно отец, принес из кладовой бутылку вина.
Но все же она была не у себя дома. Женя сидела с Круккаласами за столом, и перед ней дымилась тарелка рыбного супа. Глаза Олафа оказались такими же светлыми, как и волосы, брови бесцветными и густыми. Они прыгали вверх и вниз, когда он сообщал девочке, что Бернард уже звонил, чтобы убедиться, что ее путешествие прошло нормально. Он беспокоился о ней и надеялся, что ее пребывание на Западе ей понравится.
Минна в свою очередь сказала, что через несколько дней им, может быть, удастся ненадолго выбраться в лесной загородный домик и покататься на лыжах.
Женя отставила тарелку с супом, уронила голову на руки и расплакалась.
Но дни шли, и Круккаласам удалось своим очарованием вывести Женю из отчаяния. Такой женщины, как Минна, Женя еще не встречала: живая, веселая, всегда находящая повод посмеяться. Она звала Женю «картофелиной» и научила делать «фил», финский кефир, выставляя горшки на окошко в ожидании, пока он не созреет. Однажды, когда гроза испортила кефир – молнии заставили его свернуться, – Минна рассмеялась и пошутила, говоря, что несмотря на все тайны, хранящиеся на небесах, там не знают секрета, как делать «фил», и поэтому время от времени, завидуя, портят весь кефир в Финляндии.
Гроза бушевала целых пять часов.
– Так вы думаете, это все из-за наших горшков? – спросила Женя.
– Совершенно верно, – согласилась Минна. – Видишь, как просто управлять небесами.
Женя ей, конечно же, не поверила, но ей понравилась манера Минны все обращать в шутку и все очеловечивать. Не удивительно, что она писала детские книжки: в их мире даже маленькие человечки были всевластны и могли сотворить все, что хотели.
Круккаласы купили Жене лыжи, и по выходным она училась кататься на них, когда они ездили в лесной домик, всего в часе езды от Хельсинки.
Жене нравились их поездки по пятницам. Они оказывались в домике вечером, разводили огонь и ставили на очаг огромный чугунный котел.
Там же они провели и Рождество – праздник, раньше Жене не известный.
Олаф и она вышли из дома в снегоступах. Женю забавляло, как он оценивает деревья: словно детектив в шутливом расследовании – это коротковато, это слишком жидкое, высота подходящая, но не развесистое. Наконец он остановился перед элегантным деревом, примерно на полметра выше него самого:
– Вот оно! Лучшее из всех, – и, поцеловав ель, принялся ее рубить.
Вдвоем они дотащили дерево до дома. Минна хлопотала на кухне, вставляя изюмины в глаза печеных человечков. Когда она закончила, все трое установили ель в передней комнате, недалеко от очага, закрепили на ветвях белые свечи, и зажгли их длинными деревянными спичками. Пламя свечей мерцало, точно звездочки, и в их свете ветви казались жемчужными. Запах хвои наполнил дом.
В Сочельник Женя получила от Олафа и Минны подарки, они приготовили их своими руками: вязаный платок, варежки, деревянную шкатулку с вырезанными на крышке ее инициалами – хранить твои тайные сокровища, заметила Минна, – плоскую деревянную марионетку на шнурке, двигающуюся, если за шнурок потянуть. Бернард прислал Жене меховой жакет, он вместе с другими подарками лежал под елкой, и был великолепен: мягкий и белый, как «фил»– одеяние для снежной принцессы. Женю восхитил мех, но элегантность жакета поставила ее в неудобное положение – сама она не приготовила подарков, даже не знала, что на Рождество люди дарят их друг другу.
Они сидели за праздничным столом, ели копченую семгу и оленину, а после рождественского пирога подняли бокалы за себя и за отсутствующего Бернарда и отхлебнули настойки из заполярных ягод.
В полночь зазвонил телефон – Бернард желал всем счастливого Рождества. Женя и раньше разговаривала с ним, два раза, и всегда голос казался каким-то неестественным, как будто из патефона доносились неуклюжие русские слова.
– Тебе там нравится, Женя? – спросил он.
– Да, – ответила она незнакомому голосу.
– Я навещу тебя, как только смогу вырваться.
– Спасибо, – она никак не могла поверить, что по другую сторону провода где-то в Америке говорил живой человек, но все же пробормотала в трубку: – Папа… вы о нем ничего не слышали?
– Я уверен, девчушка, что с ним все в порядке.
– А брат?
Он не ответил, только пожелал еще раз счастливого Рождества, и связь оборвалась.
– Не волнуйся, – успокоила ее Минна, трепля по волосам. – Скоро твой сказочный крестный отец сам явится сюда.
Он приехал через десять дней, но, как сказала Минна, не имел времени, чтобы провести с ними выходные. Женя была разочарована. Еще большее разочарование охватило ее, когда она узнала, что они все четверо будут обедать в гостинице.
За три недели, что она жила вдали от дома, Женя часто представляла встречу с Бернардом: они были одни в большой комнате, может быть, бальной, отделанной белыми цветами и золотом. Бернард ее ждал, и когда она вошла, поднялся навстречу, глаза его засветились. Он протянул ей руку, зазвучала музыка, и они закружились в танце: ее длинная юбка взлетала вверх, когда он ее быстро вращал, и оба весело смеялись…
Вместо этого она оказалась в ресторане гостиницы, отделанном, как большая сауна, тесаными бревнами. Ее юбка вовсе не была предназначена для танцев – шотландка, длиной ниже колен, там, где кончались толстые шерстяные носки. Минна держала ее за руку и, несмотря на свой меховой жилет, она чувствовала, что выглядит ребенком.
Бернард уже сидел за столиком напротив входа: седые волосы сияли, лицо было загорелым, каким она его и помнила. В темно-синем пиджаке и белой рубашке он походил на капитана. У столика Женя посторонилась от Минны и ждала, подняв глаза, когда американец взглянет на нее, но Бернард сначала поприветствовал Олафа, потом поцеловал Минне руку.
Только потом он, казалось, заметил ее. Небесно-мраморные глаза встретились с ее глазами. Она вспыхнула, когда на секунду он привлек ее к себе, а потом отстранил на расстояние вытянутых рук, чтобы как следует рассмотреть.
Осмотр оказался недолгим. Бернард улыбнулся и велел ей садиться на обтянутую материей скамью рядом с ним.
– Ты выглядишь довольной, – заключил он, и Женя кивнула, хотя и понимала, что это не вопрос.
Он просто констатировал, что она довольна и, устроившись рядом и все еще чувствуя на себе взгляд его смеющихся глаз, Женя вдруг поняла, как по-детски было сомневаться в нем, в его приезде.
– Я все тебе за несколько минут расскажу. Все новости, – прошептал он ей. – Только вот закажем еду.
Женя смотрела на него с полным доверием, и американец отвернулся, чтобы не видеть ее выражения лица.
Мужчина в вечернем костюме остановился перед ними и слегка склонился над Бернардом. Тот кивнул.
– Напитки. Что вы предпочитаете, Минна?
Когда очередь дошла до Жени, он заказал за нее, и все тот же человек в вечернем костюме вернулся с высоким стаканом темной пузырящейся жидкости. Она попробовала. Сладкая.
– Нравится? – спросил Бернард.
Она выразительно помотала головой сверху вниз, все еще не способная выговорить ни слова.
– Называется кока-кола, – объяснил он, – или – для краткости – кока.Любимый напиток американцев, а теперь коку можно купить по всей Европе. Мы надеемся привезти этот напиток когда-нибудь и в Советский Союз. Как ты думаешь, кока-кола будет продаваться?
Она снова яростно закивала, приятно пораженная, что ее спрашивают о таких вещах. Напиток оказался превосходным. И тот господин в костюме, и другие, одетые как он, были официанты, поняла Женя. Она и раньше бывала в ресторанах, но когда официанты приносили меню, считала, что это список всех блюд в стране.
Бернард склонился над ней и спросил:
– Тебе помочь выбрать?
Удивление вернуло ей дар речи:
– Пожалуйста. А что из этого здесь есть?
– Все, – взрослые заулыбались, и Женя заулыбалась вместе с ними. Она знала, что это не могло быть правдой. Выбор в ленинградских ресторанах был намного меньше, и тем не менее из меню можно было заказать лишь два-три блюда.
Но официант записал их заказ и ни разу не ответил, как обычно говорят русские официанты: «Сегодня нет». Женя попросила выбрать блюдо Бернарда. Ей самой это оказалось не под силу.
– Немного мяса? Хорошо. Мы возьмем филе миньон, – говорил он по-английски официанту. – Как тебе оно нравится, Женя?
– Очень, – вежливо ответила она.
– Нет-нет, – рассмеялся американец. – Как ты больше любишь: прожаренным, полусырым или что-нибудь между.
– Как получится, – ответила Женя. Ресторанную еду нужно было принимать такой, какая она была, как молоко от коровы или плод с дерева.
– Тогда закажем средней прожаренности, – обратился он к официанту. – Будьте добры, список вин.
Женя никогда бы не подумала, что выбор еды и напитков может потребовать столько ответственных решений. Бернард листал перед ней список вин – страницу за страницей в кожаном переплете, а она не понимала, зачем он это делает. Вина есть вина, что в СССР, что во Франции – оттуда отец каждый год получал посылки. Кроме того, в Советском Союзе вина делились на первый, второй и третий сорт. Отец объяснил, что первый – значит приличные, второй – не очень, а третий – едва можно пить.
Бернард заказал нечто, что назвал цифрой 157, и официант удалился, удовлетворенный их заказом. Так, по крайней мере, показалось Жене, потому что он улыбнулся.
– Ну вот, – произнес Бернард и накрыл ладонью ее руку.
Она вопросительно посмотрела на него. Американец повернулся так, чтобы обращаться ко всем троим.
– Все по порядку. Ты знаешь, Женя, – начал он, глядя на Минну, – ты знаешь, что мы с твоим отцом заключили соглашение: я на короткий срок вывожу тебя на Запад, а он в это время решает свои проблемы. Сейчас еще слишком рано строить догадки по поводу даты его освобождения. Боюсь, что никаких конкретных сведений у нас о нем нет, – он говорил так, как будто вел деловые переговоры. – С братом все в порядке. Распоряжение о его выселении и выселении домработницы из дома застряло где-то в бюрократической неразберихе.
– Так он дома? С тетей Катей?
– Сейчас да.
– Но… – она запнулась. Было бы невежливо говорить это, после того как он и Круккаласы так много для нее сделали. Но если Дмитрий и тетя Катя дома…
– С ним все в порядке, – продолжал Бернард. – Будем надеяться, что и отца восстановят в правах или по крайней мере вернут в общество месяцев через шесть. Скажем, через год по самым пессимистическим прогнозам. Нам следовало и на этот случай разработать план.
Он говорил для Круккаласов, а не для нее. И Женя коснулась рукава рубашки американца.
– Я еду домой?
– Что ты имеешь в виду? – с тех пор, как он начал рассказывать о ее семье, Бернард в первый раз посмотрел на Женю. – Нам только-только удалось тебя оттуда вывезти.
– Домой… к Дмитрию.
– С ним все нормально, – повторил он, медленно чеканя слова, как будто разговаривая с глухой. – Но на следующей неделе или завтра положение может измениться. Прав на собственность у него никаких, – он взял обе ее руки. – Я обещал твоему отцу как следует о тебе позаботиться и намерен выполнить свое обещание.
– Так я еду с вами в Америку?
Он резко выпустил ее руки.
– Тебе нельзя. Оформление документов займет много времени. Когда они будут готовы, отец уже потребует тебя назад. Ты еще немного побудешь здесь с моими друзьями, – он вопросительно поднял бровь и посмотрел на Круккаласов.
Олаф кивнул:
– Она хорошая девочка.
– Пусть живет, сколько хочет, – поддакнула Минна. – Я подумываю сделать ее героиней моей книги: крепкая русская девочка приезжает в Финляндию, и тут начинаются удивительные вещи. Конечно, она будет на несколько лет помоложе – поближе к возрасту моих читателей. Пусть ей будет девять…
– А какие удивительные вещи? – спросила Женя. Как всегда, Минна сумела увести ее мысли от реальной жизни в мир грез.
– Волшебство. Будет заставлять печеных человечков ходить и разговаривать, нырять в озеро и выплывать с жемчужинами. Она спасет лошадь от жестоких хозяев, вылечит у птицы крыло, и та снова полетит.
– Мне нравится. А у вашей героини будет мое имя?
– Конечно, – когда Минна улыбалась, ее широкие щеки, казалось, налезали на глаза, кожа розовела, как клубничный крем, и на ней повсюду появлялись морщинки. За улыбкой рождался смех, поначалу звучащий, как отдаленный гром, но постепенно прокатывался по всему ее телу, набирая силу.
– Хорошо, – произнес Бернард. – Я рад, что Женя чувствует у вас себя, как дома. Ваше великодушие заслуживает дополнительного вознаграждения, – последние слова он сказал полушепотом, обращаясь к Олафу. Уши у того покраснели, и он отвернулся от американца.
После обеда Бернард попросил Женю прогуляться с ним.
– А почему бы вам не посидеть у меня в номере, – повернулся он к Круккаласам, доставая ключ от комнаты. – Там есть хороший коньяк и кубинские сигары. Ни в чем себе не отказывайте.
– Мы подождем Женю в холле, – сказала Минна.
– Или, может быть, в баре, – уточнил муж.
– Ну как хотите. Мы вас найдем. Дай-ка, Женя, я помогу тебе надеть жакет.
– Он такой красивый. Спасибо, что подарили.
Американец улыбнулся и взял Женю за руку:
– Мне нравится дарить подарки людям, которые получают от этого радость.
Они вышли в холодную ночь и дважды прогулялись вокруг площади, в морозном воздухе дыхание паром вырывалось изо рта. Все было почти как с отцом: ладонь покоилась на его руке и она соизмеряла свои шаги с его. Но в то же время все было по-другому: она шла после роскошного обеда с самым элегантным в мире человеком.
Он был без шапки, и когда они проходили под фонарем, Женя с восхищением разглядывала его волосы: отдельные ниточки сияли, как металлическая проволока.
– Все, что тебе потребуется, ты получишь, – произнес Бернард, и Женя вспомнила, как Минна назвала этого мужчину Жениным сказочным крестным отцом. – Только дай мне знать, что тебе нужно.
Она подняла глаза, но лишь на мгновение встретилась взглядом с Бернардом. Явное обожание ребенка заставило его вздрогнуть.
– Сделаю все, что в моих силах, – он уперся взглядом в мостовую.
– А можете вы вернуть домой папу? – еле слышно, не желая испытывать судьбу, спросила она.
– Это не в моей власти, – так же тихо ответил он.
– А можно я буду жить у вас? Ну пожалуйста.
Он весь напрягся, но продолжал вышагивать по площади.
– У меня нет детей, Женя. Никогда их не было. Может быть, следовало их завести, когда был молод. Но никогда не хватало времени. Слишком много всего надо было сделать. К тому же жены… У меня не было ни одной, которая бы имела склонность к материнству.
Жене льстило, что он разговаривает с ней, как с другом, как с равной.
– А к чему же тогда они имели склонность?
Бернард рассмеялся, и его смех не понравился девочке.
– К тому, чтобы пребывать в роли миссис Мерритт и тратить деньги. Заказывать наряды. Быть в кругу внимания. Понимаешь?
Она не понимала.
– Я хочу сказать, что совсем не знаю детей. Не знаю, как с ними разговаривать и что с ними делать. Нам будет трудно обоим, если ты приедешь жить ко мне.
– Я могу научить вас, как обращаться с детьми, хотя сама я уже не ребенок.
Бернард остановился, поднял ее лицо за подбородок указательным пальцем и поцеловал в кончик носа.
– Пожалуй, Женя; это лучшее предложение, какое мне когда-либо приходилось слышать. Спасибо.
Через час дома в кровати Женя пересказывала их разговор Минне. Женщина задумчиво слушала, потом улыбнулась, но без малейшего намека на смех.
– Бернард Мерритт как король далекой страны, – произнесла она. – Очень могуществен и очень богат. Очень многим он правит, владеет великолепными вещами, лучшими в мире – из драгоценных камней и металлов. Он умен и умеет читать в сердцах людей. И его собственное сердце из золота.
– Прекрасно, – пробормотала в полудреме девочка. Слова Минны она восприняла как начало волшебной сказки, а не как предостережение, которое женщина намеревалась ей сделать.
Пять месяцев оставалась Женя в Финляндии с Круккаласами. Потом ей было сказано уехать от этих людей, которые говорили с ней по-русски и сделались ее семьей. Ты не можешь жить в Финляндии бесконечно, сказал ей Бернард. Нужно было двигаться на Запад и совершенствовать свой английский, прежде чем приехать к нему в Америку.
Возбуждение от предстоящей дороги, долгого путешествия к опекуну в Нью-Йорк, стиралось от того, что Женя привыкла к Олафу и Минне. Последние дни в Финляндии прошли будто в трауре по тому, что предстоит.
И Круккаласы были подавлены надвигающимся отъездом Жени. Бездетная пара, они всегда были готовы принять в семью ребенка. Минна заполняла пустоту героинями и героями своих книг, но когда Женя во плоти попала в их дом, они получили то, что ждали долгие годы.
Они сопровождали Женю на корабле в Стокгольм и там грустно расстались. Женя настолько онемела, что не могла даже плакать. Помощник Бернарда в Швеции посадил ее на поезд до Гетеборга. А потом она снова плыла на корабле в Гаагу.
Голландия была ее последней остановкой на континенте, где была ее родина Россия. Оттуда она отплывала в Англию и вступала в англоязычный мир.
Ссылка Георгия окутывалась все большей и большей таинственностью, и даже Бернард не мог получить о нем никакой информации. И тогда он был вынужден задуматься о будущем Жени. С прошлого декабря она не посещала школу. Бернард не мог даже прикинуть, сколько еще времени она будет оставаться на его попечении. Единственное, что он знал, – ее отец еще жив. Посылки из Канады прибыли к Бернарду. Розовая Богоматерь и Георгий Победоносец с уведомлением, что заказ на зеленую клетку ткани выполняется. Это означало изумрудный крест. А потом, как бы много времени это ни заняло, поступит и она – Киевская Богоматерь.
Американец продумал образование Жени. Англия становилась промежуточной ступенью. Если в ближайшее время хоть какой-нибудь свет прольется на положение Георгия и его освобождение окажется близким, Женя будет все еще в Европе, и с наименьшими хлопотами ее можно вернуть отцу. Но если Сареев все так же останется заживо погребенным, Женя переедет в Америку, и Бернарду будет легче за ней следить. За лето он подготовит ее документы, а она тем временем станет совершенствовать английский, который учила в школе, с тем, чтобы свободнее говорить на нем, и в начале учебного года поступить в американскую школу.
В Англии Женя остановилась у Планкетт-Джоунсов, которые, как и все остальные люди, с кем ей приходилось встречаться на Западе, были деловыми партнерами Бернарда. Они жили в деревеньке, сплошь усаженной розами. Цветы росли повсюду: при въезде, увивали даже первые этажи коттеджей, стоявших вдоль дороги, которую кто-то, не слишком обремененный воображением, назвал просто улицей. Розы были самых разных цветов и даже полосатыми и размеров от небольшого шарика до чайного блюдца. Они переполняли воздух приторной сладостью, которую Женя ненавидела, потому что она напоминала ей запах гниения.
Ей не с кем было поиграть и не с кем поговорить, кроме англичанина-наставника. Планкетт-Джоунсы часто уезжали в Лондон, а дома в Кенте были заняты лошадьми или встречались с соседями. Женя ощутила одиночество и ушла в себя. Она не понимала страны, в которой очутилась, только видела пресыщенный розами сад и незнакомцев. Прямых вестей из Ленинграда с тех пор, как уехала оттуда, она не имела, и все ее письма Дмитрию оставались без ответа.
Во время одного из своих еженедельных телефонных звонков Бернард сказал, что Дмитрий был вынужден сменить место жительства, но он до сих пор не мог разузнать его нового адреса. А о Георгии по-прежнему не было известий.
Время в Кенте прошло, как сон, но сон не из приятных. Она как будто барахталась в воде, стараясь остаться на плаву. Кроме занятий английским, ничего не видела вокруг. Точно только что перенесла операцию и все еще поминутно впадала в наркотическое забытье, не подозревая, проходят ли дни, часы или недели.
В конце августа 1958 года учитель отвез ее в Саутгемптон, где она вошла на борт морского лайнера «Соединенные Штаты», чтобы завершить последнюю фазу своего путешествия и переплыть через океан, отделявший ее ото всего, что она знала.
