Текст книги "Лица"

Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

– От кого она? – Лекс разворошила бумагу, стараясь отыскать карточку. – Нельсон Рокфеллер. Как предусмотрительно с его стороны. Значит, это произведение искусства.

– Ты уверена?

– Точно. Можешь продать и купить себе сервиз. Дюжину сервизов вместе со столом.

– Но кто это купит?

Лекс покачала головой и рассмеялась:

– Соображаешь. В том-то и загвоздка. Проблема с богатыми гостями в том, что их подарки бесценны, их не вернешь, но и продать нельзя.

Жени тоже рассмеялась:

– А что же написать в благодарственном ответе?

– Ну что-нибудь вроде: «Ваш бесценный дар оценен по достоинству». Нет, не подходит. Звучит, как послание с соболезнованиями. Но я еще подумаю. Знаешь, что это за барахло? Годами болталось в доме. Подарок какого-нибудь бывшего короля Сомали или вождя бедуинов, когда те приходили в гости.

Еще один урок из мира толстосумов: они никогда ничего не покупают. Подарки ходят по кругу. Если грядет свадьба или юбилей, они начинают прикидывать: что бы подарить такому-то, что мне не нужно, но достаточно ценно, чтобы продемонстрировать наше могущество? Вот увидишь, полезное получишь только от бедняков.

– Бедняков? – Жени почувствовала себя намного свободнее, словно они разговаривали пару лет назад. – Я не слышала, что пригласят бедняков.

– Их и не пригласят. Это условный термин, и обозначает тех, кто выберет тебе подарок в магазине.

Будто в подтверждение своих слов Лекс открыла другой сверток, легче и меньшего размера, чем первый, и достала из него красивую тиковую салатницу.

– От Вирджинии, – прочитала она надпись на карточке, – которая желает тебе всяческого счастья. Это мамина парикмахерша.

– От кого? – в дверях стояла Мег.

– От Вирджинии. Она прислала вот это. Правда, очень мило?

Мег переводила взгляд с одной девушки на другую, и на ее ресницах дрожали слезы:

– Я так рада, так счастлива видеть вас вместе. Я так молилась…

– У тебя поуменьшится радости, когда ты взглянешь на кое-что из этого старья, – Лекс перебила мать, но улыбнулась ей. – Ведь тебе в конце концов придется куда-то девать вот это, – девушка вытащила длинный деревянный предмет.

Мег усмехнулась:

– Приберегу для чьей-нибудь свадьбы, – и озадаченно моргнула, когда Лекс и Жени разразились дружным хохотом, как будто услышали остроумную шутку. Но тоже счастливо рассмеялась, видя их вместе.

– Я вас искала… обеих, – сказала она. – У нас заказ на вечер в «Л'Аморике». Я думала, не стоит ли его отменить? – она говорила в пространство между Лекс и Жени, но обращалась к дочери.

– Зачем? Пойдем. Но сначала надо избавиться от этих пакетов, – Лекс сунула бумагу в маленькую корзину, та переполнилась и часть свертков осталась на ковре.

– Я об этом позабочусь, – радостно сказала Мег, когда дочь выходила из комнаты. Потом повернулась и обняла Жени:

– Да благословит тебя Господь, – ее глаза влажно сияли.

На следующее утро Жени предложила Лекс открыть еще несколько подарков, но подруга не отозвалась на ее предложение и казалась мрачной. И Жени поняла, что накануне ей стоило огромных усилий избавиться от депрессии и самокопаний. Лекс, сделавшая сознательное усилие восстановить мир, но не вынесшая его, вернулась к себе в комнату, где и провела большую часть выходных.

Мег планировала в пятницу пойти с Жени за покупками и приобрести то, что назвала «ее основным вашингтонским гардеробом». Но приезд дочери изменил ее намерения: ей казалось, что это будет выглядеть небольшим предательством.

Незримое присутствие Лекс ощущалось в семье, но до вечера в пятницу о ней никто не упоминал. В пятницу Пел настоял на том, чтобы увидеться с сестрой, а когда через полчаса вышел из ее комнаты, заявил, что Лекс знает, что делает. Она хочет оставаться одна и в то же время вместе с ними – другими словами, сохранять привычное одиночество в квартире родителей.

– Она полностью владеет собой, – заверил Пел. – Но вряд ли захочет провести с нами остаток выходных. Если не возражаете, – Пел посмотрел на отца и мать, – мы с Жени не будем участвовать в развлечениях, которые вы нам здесь приготовили, и уедем в Вашингтон.

– Пел! – Мег была в ужасе.

Он повернулся к ней, но по-прежнему обращался к отцу, в нем хотел найти поддержку своему предложению. – У нас почти нет времени, чтобы побыть вместе. Мне и Жени…

– Оставайтесь здесь. Мы вас не будем беспокоить…

– И я хотел бы, – прервал он мать, – чтобы она взглянула на дом, который я, то есть мы намереваемся купить.

– Разумно, – похвалил сына Филлип, пресекая взглядом возражения жены.

Пел описал невесте дом на П-стрит в Джорджтауне. Отделанный кирпичом, с заросшим подъездом и чудесным садом позади. Три этажа были бы более чем достаточны, и позволяли семье разрастись, разместить в доме няню и повара. Столовая на третьем этаже легко вмещала пятьдесят человек, которых предстояло собирать на а-ля-фуршеты, коктейли и «неизбежные вечеринки» – необходимую часть карьеры Пела в дипломатии. Жени не рассчитывала увидеть дом до свадьбы, после которой они намеревались провести неделю в Вашингтоне, а «настоящий» медовый месяц устроить в июне, когда она закончит учебный год.

Дом был еще занят, и до нового года владелица не намеревалась выставлять его на продажу. Но ее племянник, чиновник Белого Дома, специализирующийся по Восточно-европейским проблемам, обмолвился как-то за нескончаемым обедом с возлияниями, что его тетушка обустроилась на вилле в Лозанне, где рассчитывает на большую роскошь при меньших расходах. Пел, которому нравился кирпичный дом, мимо которого он каждый день проходил, тут же спросил, не будет ли дом продаваться. Племянник, поняв, что сболтнул лишнее, сообщил Пелу имя агента, который станет заниматься делами, когда настанет время.

Пел позвонил агенту, как только вернулся с обеда к себе в кабинет, и спросил, не смогут ли они договориться о сделке. Агент по продаже недвижимости дал понять, что никакое официальное соглашение невозможно, но он внесет Пела в начале любого списка, который может возникнуть, когда подойдет время.

Обычная осторожность заставила Пела подождать еще две недели, прежде чем упомянуть о доме Жени или кому-нибудь еще. Он снова позвонил агенту, и тот заверил его, что помнит об их разговоре. А потом Пел увидел в этом доме знак судьбы – коллега из Белого Дома пригласил его на прием, который следующим вечером давала тетушка.

Пел давно восхищался домом снаружи, а теперь влюбился в него и изнутри. За вежливыми разговорами он обдумывал, как будет его обставлять и сколько потребуется денег, чтобы его содержать. Воображал картины, как они с Жени развлекают друзей, коллег из Государственного департамента, послов и их жен, членов кабинета, своих родителей.

После приема он бросился в свою квартиру и написал два письма: одно Жени – с длинным и детальным описанием наружности дома и расположением комнат, что успел охватить взглядом, и другое, короче – родителям. И в том, и в другом он сообщал, что дом на П-стрит ближе всего к тому, о чем он мечтал в этом городе.

– Превосходная идея, – повторил Филлип, кивком приглашая Мег присоединиться к его суждению. – Думаешь, старая дама разрешит вам осмотреть дом изнутри?

– Сомневаюсь, – признался Пел.

На самом деле он и не собирался ни о чем ее просить. Властная, ревнивая хранительница собственной независимости, леди, привыкшая следовать лишь тем законам, которые сама для себя установила, вполне могла сделать так, что Пел не получил бы дома, если бы ее рассердил.

– Но Жени составит о нем представление и снаружи, – защищался он. – А сквозь ворота – железные литые ворота – можно заглянуть в сад.

– Заглянуть. Составить представление! – разочарованно ощетинилась Мег. – На сегодняшний вечер я пригласила семь пар, ближайших друзей. Все они до смерти хотят увидеть Жени, а ты собираешься увезти ее, чтобы одним глазом заглянуть сквозь ворота и увидеть голую землю!

– Я и не собирался так поступать, – Пел обнял мать. Конечно, мы останемся с вами на вечер. Я только подумал… – он поймал удивленный взгляд отца и изменил тон. – Хотел сказать, что в Вашингтон мы поедем утром, – он крепко поцеловал ее и освободил из объятий.

– Хорошо исполнено, – проговорил Филлип. – Но прихвати-ка лучше в столицу свое воркование и милование, чтобы в остаток выходных я смог отдохнуть. Когда вы оба здесь, Мег кипит от возбуждения, а это слишком для моих старых костей.

– А ты! – Мег набросилась на мужа. – Ты прекрасно знаешь, что я ничего здесь не могу сделать по-своему.

Возмущение хозяйки дома заставило всех рассмеяться, а через минуту она сама обнимала Пела и Жени. «Со стороны, – подумала Жени, – можно заключить, что они – единая счастливая семья». И спросила себя, доносится ли их смех в комнату Лекс.

Лекс не появилась на вечеринке, и до отъезда в Вашингтон Жени ее больше не видела.

В самолете она впервые заговорила с Пелом о роли его сестры в их свадьбе.

– Мы навязываемся ей, заставляя быть подружкой невесты, – сказала Жени.

– И да и нет, – широкая ладонь Пела накрыла руку Жени. – Мама знает, насколько Лекс трудно, но продолжает ее убеждать, потому что понимает, Лекс будет еще тяжелее, если она не сыграет своей роли в нашей свадьбе. А роль подружки невесты – очень важная роль.

Жени знала, что Мег тайно заказала платье для Лекс. И хотя примерок и не было, его можно подогнать по фигуре в последний момент.

На свадебных фотографиях Лекс должна появиться с нею рядом, под теми же лучами вспышки, но в роли вспомогательного игрока, и изображение может причинить ей боль. Еще – ей предстоит самостоятельно пересечь придел – все глаза окажутся устремленными на нее…

– Может быть, стоит уважить ее решение, – Жени произнесла эти слова и нахмурилась, услышав в них отголосок поучений Бернарда. Легко уважать мнения других, когда они сходны с твоими.

Пел перегнулся и поцеловал ее в макушку:

– Предоставим это матери и дочери. Они прекрасно знают друг друга, и у каждой очень сильный в своем роде характер.

В первый приезд в Топнотч Жени поразила сила Мег. Но Лекс тогда утверждала, что мать вовсе не сильная, что в их жизни заправляет отец, а не она.

– В каком смысле сильный?

– Каждая знает, что для нее лучше.

Неужели? Не приписывает ли Пел силу всякой женщине, которую любит, размышляла Жени, как другие мужчины приписывают красоту, обаяние, ум?

– Как ты думаешь, что чувствует Лекс в связи с нашей свадьбой?

Ладонь Пела замерла на ее руке:

– Не знаю, – ответил он. – Возможно, что она и сама не знает.

– Наверное, ты прав, – Жени ухватилась за большой палец Пела.

Раздались привычные задыхающиеся звуки мотора, говорящие о том, что они вот-вот приземлятся. Вот колеса коснулись земли, самолет пробежал по рулежной дорожке и остановился в Национальном аэропорту.

Когда они вошли в терминал, какой-то человек подошел к Пелу.

– Мистер Вандергрифф? Боюсь, что у меня для вас плохие вести.

Пел распрямил плечи, готовый снести все, что бы не сказал этот человек.

– Примерно сорок пять минут назад у вашего отца случился сердечный приступ. Самолет готов, чтобы отвезти вас обратно в Нью-Йорк.

К тому времени, когда они прибыли, Филлип умер на операционном столе после второго приступа.

23

Свадьбу отложили на июнь.

Жени осталась в Нью-Йорке на похороны, а на следующий день, не в состоянии пропускать больше занятий, села в поезд, в Бостон. Она сидела в вагоне, глядя в раму окна, за которым проносились зимние пейзажи: замерзшая земля, голые поля, черные похожие на скелеты, деревья на фоне тусклого неба. Даже очарование Новой Англии заморозила его смерть.

Жени печалилась по всем, кого раньше оплакала. Но она знала, что для семьи Филлипа существовала лишь одна смерть – смерть мужа и отца. И они горевали по нему. Особенно Мег.

На похоронах друзья и коллеги Филлипа утешали Мег, говоря, что смерть мужа оказалась «милосердной» по своей быстроте. Мег рассеянно кивала, пыталась улыбнуться, но Жени ощущала в ней огромную пустоту – жизнь женщины потеряла опору.

Мег терпеливо, сохраняя достоинство, говорила с журналистами, настояла на том, чтобы самой написать извещение о смерти и включить в него фразу: «Вместо цветов, пожалуйста, присылайте пожертвования на благотворительность или какое-либо дело по вашему усмотрению». Мег передала записку Жени, чтобы та продиктовала извещение в редакции газет.

– Филлипу было интересно все, любое дело. Больше всего он ценил в людях приверженность чему-то, а не только собственным интересам.

Ее лицо светилось гордостью, когда она говорила о муже, а потом вдруг становилось отрешенным. Мег действовала точно и эффективно, но в ее целенаправленной деятельности было что-то устрашающее. Глаза женщины ничего не выражали, плечи опустились: смысл жизни в повседневном значении у нее отняли.

Жени замечала, как ее собственная тревога за Мег отражалась и множилась в глазах Пела. Он часто обнимал мать, носился вокруг нее, но не мог ничего ни сказать, ни сделать, чтобы утешить.

На похоронах, в отличие от Мег и Лекс, он плакал открыто, хотя, мужчина, он не привык к слезам. Но внезапная смерть отца освободила чувства, которые он раньше сдерживал.

Лекс не плакала по отцу – она упорно молчала, как будто хотела стать невидимой или превратиться в камень.

«Они все во мне нуждались», – думала Жени. И хотя Пел пытался ободрить Жени, она не была уверена, не покажется ли ее возвращение в медицинскую школу проявлением черствости.

Накануне похорон она ушла к себе в комнату с чашкой настоянного на травах чая, и Пел стал убеждать ее, что жизнь должна идти своим чередом:

– Поступать по-другому – значит не уважать память отца. – Он нежно взял ее за руку, поцеловал в ладонь и сложил в кулак пальцы – любовь, которую можно открыть в любую минуту. – Завтра же отправляйся обратно. Ты здесь больше ничего не сможешь сделать. Мама с Лекс уезжают в Топнотч. Она будет жить в собственной хижине, а не в главном здании.

– А что говорит на это Лекс?

– Ничего, но я чувствую, что она испытывает облегчение: за мать и себя. Она, как и я, беспокоилась, что мама останется одна. В доме, в котором всегда жила… с ним.

Сразу же после их отъезда Пел должен был вылететь в Вашингтон, взять отпуск в Государственном департаменте, чтобы, вернувшись в Нью-Йорк, возглавить Фонд Вандергриффов на время переходного периода после смерти его президента.

Все молчаливо понимали, что как наследник отца – Пел еще не был готов, или, как он сказал Жени, не был достаточно квалифицирован, чтобы занять его должность. Но временно он согласился стать «действующим президентом», видя свою роль в том, чтобы в качестве сдерживающей силы, как можно мягче осуществить переход к новому руководству.

Жени сознавала, что Пел был наследником отца и в общественной, и в личной жизни – глава семьи, мужчина, чьи узкие плечи были достаточно сильны, чтобы снести возложенную на них ответственность. Как она счастлива, размышляла Жени – ее будущий муж гигант среди людей.

Жени откинула голову на спинку сиденья. Колеса монотонно стучали на стыках и говорили по-русски.

Уехав в Финляндию и оставив дом, она потеряла отца.

Может быть, именно поэтому сейчас она и выбрала поезд? Жени тряхнула головой, как будто хотела избавиться от наваждения. Ум, как и чувства, тоже может выйти из-под контроля.

Гигант среди людей. Узкие плечи. Длинное худое тело.

Жени попыталась сосредоточиться на черно-белом мире, скользящем за окном. В окоченелости зимы было что-то чистое, классическое, как в серых известняковых колоннах при входе в Шат так. Жизнь должна идти своим чередом. Он, Пел, не тот, что в любви, но по-своему красив. Знания, учеба, дисциплина, верность – все словно зимний пейзаж – основа основ, как голые силуэты деревьев, без которых невозможно возрождение весной.

Поезд подкатил к вокзалу, и когда Жени вышла на улицы Бостона, свет фонарей показался ей согревающим. По дороге в общежитие она разглядывала знакомые дома, магазины, стоянки машин, набережную реки. Всюду она замечала жизнь – в людях, собаках, голубях, воробьях. Жизнь продолжалась во все времена, и каждое живое существо должно следовать своей дорогой.

Немного более чем через месяц, в первый день нового, 1965-го года Жени и Пел приобрели дом-мечту в Вашингтоне.

Они остановились в квартире Пела в Джорджтауне, которую он сохранил за собой, пока не окончится в июне аренда. Хотя теперь он и не часто приезжал в Вашингтон, но квартира создавала удобства, к тому же предоставляла убежище ему и Жени.

Они сделали существенный взнос агенту по продаже недвижимости и подписали предварительный договор – Пел настоял на том, чтобы Жени расписалась как совладелица. Если с ним что-нибудь случится, прежде чем они официально зарегистрируют брак, дом останется за ней.

Услышав это, Жени застыла, и Пел быстро извинился:

– У меня это от отца – во всем видеть юридические вопросы. Обещаю тебе, Жени, – он крепко пожал девушке руку. – Ни рок, ни случай не помешают нашей свадьбе.

Официальное рукопожатие заставило Жени рассмеяться:

– Сделка совершена.

От агента они направились в дом и встретились с его владелицей Марджори Нил Армор, которая при их появлении нахмурилась и неодобрительно сморщила губы, похожие на чернослив. Но когда Пел заверил ее, что она может оставаться в доме сколько угодно, по крайней мере до лета, губы разгладились и заблестели помадой, точно живая слива.

– Вам не следовало этого говорить, – усмехнулась она. – Новые владельцы всегда настойчивы и требуют освободить дом самое позднее завтра.

– Только не мы. Нас несколько месяцев не будет в Вашингтоне. Так что не спешите, миссис Армор. Трудно собраться внезапно.

Она настояла на том, чтобы все вместе они совершили «возлияния», и налила каждому по двойной порции крепчайшего клюквенного ликера.

– Некоторые люди меня боятся, – подняв бокал, начала тост миссис Марджори Нил Армор, – некоторые обожают, а другие находят эксцентричной. Это нисколько не забавно, но является расплатой за богатство, – она на секунду замолчала, чтобы дать возможность слушающим усвоить изречение. – Богатство – это такое состояние, которое, к счастью, встречается достаточно редко и обычно не находит понимания. И должна сказать, что источником утешения для меня является то, что этим маленьким милым домом станут владеть люди, равные мне по положению. От Арморов к Вандергриффам. Да свершится переход. Sic transit. Выпьем, – и она одним глотком осушила бокал.

– Это по-русски, – восхитилась Жени. – Так мог пить мой отец. До дна. Вот так мы это называем, когда выпиваешь водку одним глотком.

Марджори Нил Армор уставилась на нее, и на секунду молчание показалось угрожающим. Потом престарелая дама расхохоталась и взяла Жени под руку:

– Вы ведь знаете, мы тут все крестьяне, – проговорила она, смеясь, – и гордимся самыми нелепыми достижениями – осушить стакан одним глотком! – она никак не могла остановиться, и слова прорывались сквозь смех. – Я уже старая женщина, и в жизни я не сделала ни на грамм хорошего, но и дурного я тоже не делала, – она вновь наполнила бокалы. – Давайте до дна! Пусть и вам будет над чем посмеяться в этом доме.

Через несколько дней ранним вечером первого дня нового года они ужинали в «Доминике» – одном из самых престижных ресторанов Вашингтона. Жени смотрела в серьезное продолговатое лицо Пела и размышляла, будут ли они смеяться вместе через год.

Отдельный столик оберегал их от доброхотов, желающих принести свои соболезнования. Первым из них оказался метрдотель. И когда он вел их через зал, многие поднимали головы и, казалось, хотели заговорить. Некоторых из обедающих Жени узнала по фотографиям в газетах.

Светская жизнь. Пока она еще частное лицо, но через несколько месяцев станет женой Пела. Начнется ли тогда их личная жизнь, как сложатся интимные отношения? Будет ли их брак настоящим во всех смыслах? Спадает ли напряжение в теле и сможет ли оно принять человека, который ее любит? Ее будущего мужа?

Они подняли изящные в виде чаш бокалы.

– За сегодняшний вечер, – тихо проговорил Пел.

– За наш вечер, – пообещала Жени, пригубляя терпкое сочное вино. Сегодня они отпразднуют приобретение дома и свое будущее в нем.

Но в квартире Пела она инстинктивно отпрянула, когда он потянулся к верхней пуговице ее платья, и ужаснулась того, что сделала, – рука Пела замерла и безжизненно повисла.

– Все нормально, любовь моя, – печально успокоил он девушку. – Я не сделаю ничего, чего бы ты не хотела. У нас впереди много времени.

Жени обняла его за шею и легонько поцеловала.

– Извини. Я все еще совершенно скована. Ощущаю себя как будто…

– В библиотеке, – докончил он. – Ложись в кровать.

Она кивнула и начала перед ним раздеваться, но почувствовала себя так, будто раздевается на людях, и, поняв ее смущение, Пел, не говоря ни слова, отправился в ванную, предоставив Жени самой себе.

Когда он вернулся в пижаме, Жени уже лежала в постели; закрытый ворот элегантной ночной рубашки оторачивали тонкие кружева. Пел устроился рядом и обнял ее. Жени заставила себя не шелохнуться. Через минуту она уже спала, свернувшись под боком Пела.

Следующие четыре дня каникул Жени они редко бывали наедине. Весть о том, что Пел привез в город невесту, разнеслась быстро, и приглашения – по телефону, писать уже не было времени – устремились на них, как надоедливые осы. Обеды, ужины, вечеринки – и хотя Пел принимал лишь небольшую их часть, они означали для Жени вихрь представлений элите города. Хотя Конгресс был распущен на каникулы, президент с семьей уехал из Вашингтона, а многие выдающиеся и знаменитые хозяйки загорали на Французской Ривьере, в городе оставалось достаточно влиятельных людей, и они были постоянно вокруг Жени и Пела.

Пел ею гордился. Жени это чувствовала. Она понимала, что он оторвался от дел Фонда, чтобы показать свою невесту в городе, где им предстояло жить. К тому же он постоянно давал ей уроки, как следует себя вести будущей миссис Вандергрифф.

В иностранных посольствах, в частных салонах вашингтонских домов Жени слышала разговоры, место которым было в газетных колонках слухов: кто был с кем тайно связан, кто собирается разводиться, кому грозит суд. Одни уклонялись от налогов, другие были замешаны в махинациях, кто-то бесчувственно напился за рулем автомобиля. Жени не могла участвовать в беседах, ей даже было трудно следить за нитью разговора. Ее спрашивали о планах Пела, о его карьере, о его семье. Она чувствовала, что является дополнением, последним мазком к основному рисунку.

Даже в эти несколько дней она стала встречаться с одними и теми же людьми, и те проявили интерес к ней самой. Эксцентричная миссис Армор заявила, что Жени будет «ее дорогушей». Экономист из Всемирного банка, родившийся в Чехословакии, рассказывал о своем военном детстве. Он с интересом слушал о блокаде Ленинграда, а когда узнал, что отец Жени был на Дороге жизни на Ладоге, утащил ее в уголок и они проговорили минут пятнадцать, пока хозяйка не прервала их, сказав, что кому-то необходимо встретиться с экономистом.

Интересные люди. Блистательный журналист, ветеран корейской войны, которому взрывом мины оторвало ногу, говорил о потреблении шоколада. Дипломат из Африки рассказывал, как его народу необходим протеин.

Все это ей начинало нравиться, и она с удовольствием думала о будущих приемах. Когда каникулы подошли к концу, они вместе с Пелом полетели в Нью-Йорк, а дальше в Бостон, Жени отправилась одна. В аскетической монашеской комнате общежития проведенные дни показались ей сплошным сияющим праздником, сотворенным из бесчисленных зеркал; шаром, в котором отражался цветной и яркий мир.

В первый день нового семестра Жени надела белый халат и, взяв хирургические инструменты, вошла в анатомичку. Запах формалина ударил ей в нос. Он заполнял все пространство, вытесняя кислород, проникал в ноздри и рот. Некоторые студенты закашлялись, у других запершило в горле. Двое или трое попытались шутить, нарочно громко чихая. Она отвернулась от них и у своего стола старалась сдержать чувства. Как и другие столы, ее тоже был накрыт голубой простыней, а под простыней лежало тело.

Профессор фон Шонберг, который на первом курсе вел занятия по анатомии, ворвался в секционную с необыкновенной быстротой. Рассеянно улыбнулся нескольким студентам, включая Жени. Он был известен тем, что никогда никого не узнавал и казался озадаченным каждый раз, оказываясь перед группой юношей и девушек. Видимо, он был просто неспособен отличать студентов друг от друга.

– Теперь вам нужно выбрать себе партнеров, – объявил он. Несмотря на четверть века, проведенные в Америке, его баварский акцент был по-прежнему силен. – Шесть групп в двенадцать рук. Будете двигаться все одновременно, как додекаэдр.

– А что это такое? – шепотом спросила Жени у Рона, одного из своих партнеров.

– Наверное, животное с двенадцатью ногами, – так же шепотом ответил он.

Услышав посторонний шум, профессор нахмурился.

– Одно тело на каждого додекаэдра. До войны с Германией на каждого студента находилось тело, но теперь приходится экономить. Будьте любезны, займите места.

Когда профессор говорил, его козлиная бородка прыгала из стороны в сторону и почти заворожила Жени.

– Хорошо, – произнес он, когда группы собрались вокруг столов. – Нет, плохо, – тут же перебил он себя, заставив студентов с интересом поднять глаза. – В Германии у нас были отличные тела, а эти низкого качества: дыры от пуль, рак, недоедание. Ах! Приходится брать, что дают, – невостребованные трупы, тела от торговцев в розницу…

– Грабителей могил, – прошептал Рон, и Жени содрогнулась.

– И все же к ним надо проявлять уважение. Перед вами лежат человеческие тела. Во всей природе нет ничего более восхитительного и загадочного. Под голубой простыней, джентльмены, покоится вселенная, у которой надо учиться и к которой следует прикасаться с почтением. Больше почтения, и эти трупы научат вас тому, что такое человек. А теперь – прочь простыню! Удачи вам, джентльмены.

Группе Жени попалась молодая европейка, примерно того же возраста, что и сами студенты. Причина смерти – самоубийство.

Труп произвел на всех сильное впечатление. Самые бойкие Рон и Лестер сразу же принялись отпускать грубые шуточки.

– Тихоня, – заявил Лестер, и его голос прозвучал слишком громко. – Я бы за такой приударил.

– Да, только ей бы получше надушиться, – подхватил остроту Рон.

Напротив Жени стоял Тору, затаив дыхание. Этот долговязый парень из японского города Киото никогда не поднимал на занятиях руку, но на вопросы отвечал вдумчиво и обстоятельно.

Жени тоже притихла, размышляя, была ли у девушки семья, а если была, почему родные не забрали тело.

– Кто начнет? – вторая девушка в группе – Линда выстрелила вопросом, точно армейский сержант.

– Что ты суетишься? – сердито ответил Бейкерсфилд, прозванный «красным» за свои рыжие волосы. – И прекратите шуточки, – обернулся он к Рону и Лестеру.

– Какая муха тебя укусила? – окрысился Рон.

– Заткнись! – губы Бейкерсфилда растянулись в одну линию. Родившийся на Голубом хребте, Джим Бейкерсфилд состоял на полной стипендии и из всех первокурсников медицинской школы по окончании колледжа имел лучший результат.

– Кто начнет? – снова спросила Линда, и ее голос сорвался на высокой ноте.

– Я, – отозвался Лестер. – Кто-нибудь держите раскрытой книгу.

Бейкерсфилд посерел.

– С тобой все в порядке? – тихо спросила его Жени.

– Она похожа на мою сестру, – студент прикрыл ладонями глаза.

– Не гляди ей в лицо, – прошептала Жени и громко добавила: – Прикройте ей лицо. Оно должно быть закрыто.

На других столах лица трупов были накрыты пропитанными формалином салфетками – голубыми, бесформенными. Жени присмотрелась к голове на соседнем столе и точно так же накрыла лицо девушки.

Лестер дождался, пока Жени закончит, потом сделал надрез на груди и повел нож вверх к левому соску. Студенты придвинулись ближе, чтобы следить за его действиями. Стали меняться у тела. Краска вернулась лицу Бейкерсфилда, Перед ними лежала уже не девушка, а абстрактное тело, учебное пособие для демонстрации костей, внутренних органов и мышц. Кожу сняли с большей части груди. Рон удалил плевру, чтобы обнажить легкие – мешки, из которых выпустили воздух.

В конце занятий распылили большую дозу формалина в грудной полости, заложили раны бумажными салфетками, накрыли тело и пошли отмываться.

Запах преследовал Жени, въелся в ее кожу, пропитал белье, стоял во рту. Поднялась волна тошноты, и она ухватилась руками за края раковины…

Дурнота прошла. Она взглянула на себя – мертвенно-бледная, потемневшие глаза, лишенный красок рот. Девушка – как все остальные. «Нужно быть почтительной», предупредил профессор. И благодарной, добавила Жени от себя.

Вечером, размышляя о теле, распростертом на столе, невостребованном и безымянном, Жени написала письмо матери. Оно было коротким, на простом русском языке, и скорее напоминало газетную сводку последних событий ее жизни. Жени не пыталась ответить на письмо, полученное больше года назад. Перед тем как сесть писать, она даже в него не взглянула.

Строки полились легко. Она сообщала, что учится на первом курсе медицинской школы, живет в Бостоне и обручена. Кратко обрисовала жениха и его семью, написала, что отец Пела только что умер, а его сестру она знает со школы.

О Бернарде она не сказала ничего, хотя намекнула на Соню, пожаловалась, что за полгода теряет второго дорогого ей человека. И закончила письмо официально, выразив надежду, что мать здорова, – подписавшись «Женя».Она не обмолвилась ни словом о том, что за ней следили, о закрытии лаборатории доктора Дженсона, о затянувшемся предоставлении гражданства, о брате и отце. Если мать ответит, тогда она напишет ей то, что о них знает. А собственные открытия Жени об отце должны пока оставаться в секрете.

Не перечитывая, Жени запечатала письмо в конверт, надписала адрес, прикинула, сколько может стоить пересылка, и наклеила четыре марки для писем, пересылаемых внутри США. Надела пальто, вышла на улицу и бросила конверт в ближайший почтовый ящик.

Ни о письме, ни о матери она больше не вспоминала, пока через две с половиной недели не пришел ответ от Наташи. Жени получила его с раздражением: и на мать, и на себя. Почему она не оставила все как есть? Зачем было осложнять себе жизнь и добавлять еще груз к своей и так уже непосильной ноше ответственности?

Жени попыталась не обращать на письмо внимания, но оно притягивало ее к столу, как магнит, каждую секунду глаза натыкались на конверт. Через десять минут Жени распечатала конверт.

Наташа поздравляла дочь с решением стать врачом. «Самая уважаемая профессия»,писала она. «Дмитрий тоже доктор, но не медицины».