Текст книги "Лица"

Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

32

Когда Торе Джой исполнился месяц, Жени послала поздравительную открытку. Все это время она не получала вестей от Дэнни.

Минутная мечта, осязаемая не более, чем облака. Жени была глубоко уязвлена, хотя и убеждала себя, что все к лучшему. Что бы они не решили, в один прекрасный миг Дэнни все равно бы улизнул. Она ведь с самого начала знала, что ничего не получится. Еще восемь лет назад, задолго до свадьбы, в День Благодарения 1963 года, когда они в первый раз любили друг друга.

Она понимала это еще тогда, и с тех пор ничего не переменилось, кроме того, что утекли годы. Но с годами она стала более уязвимой. В двадцать семь более открытой для сомнений, чем в девятнадцать. «Неужели это зрелость, – грустно размышляла она, – различать оттенки вещей, а не видеть только белое и черное?»

По крайней мере она не обидит Пела. Просить его о разводе и сказать, что любит другого, значит серьезно ранить его. И вовсе необязательно: «другой» был словно перелетная пташка, летний гость. Причинил ей боль, но она не передаст эту боль Пелу, мужчине, который ее все еще любит.

В сентябре Жени получила фотографию двухмесячной Торы Джой. И так же ни слова от Дэнни.

В ноябре, когда птицы устремились на юг и в Центральном парке прекратилось цветение, Жени перестала ждать.

Она ехала с Пелом по Парк драйв в его машине с шофером. Пел заехал за ней в госпиталь после работы и сказал, что нужно поговорить. Наступал вечер, солнце уже село, и голый парк был сплошной тенью. Жени чувствовала, как напряжен Пел. Он сидел очень прямо на заднем сиденье лимузина и каждый раз, когда они проезжали под фонарем, быстро моргал.

Говорил он безликим голосом, почти помертвевшим от усилия сдержать чувства.

– Я снова переменил работу. То есть, я все еще в Международном валютном фонде. Но теперь меня направляют за границу. В чем заключается работа, станет яснее там, но в основном я должен буду вести переговоры с экономистами различных стран с целью стабилизировать национальные валюты. Начну с Вены, хотя через несколько месяцев могу оказаться в Югославии. Срок командировки не определен.

Жени ждала. Между ними на заднем сиденье было не меньше фута. Его официальный тон сковывал их обоих, но Жени поняла, что этого он и добивался.

– Я выставляю дом на продажу, Жени.

Машина затормозила перед красным светом, и Жени услышала собственные слова, произнесенные звонче обычного:

– Ты просишь меня о разводе?

Пока не сменился сигнал светофора, он не отвечал, потом повернулся, быстро моргнул и попытался улыбнуться, положил руку на кожу сиденья между ними. Жени накрыла ее своей ладонью.

– Я надеялся… – теперь его голос звучал естественно. – Все это время – четыре года. Нет, больше, Жени, – четыре с половиной…

– Я знаю, – прошептала она.

– Надежда – это тюрьма.

Странная улыбка, подумала она. Ее муж похож на отца.

– Тюрьма, – эхом отозвалась она. Почему же она ничего не предприняла, чтобы его выпустить.

– Это не твоя вина, Жени. Я сам был своим тюремщиком. Но теперь я уезжаю из страны и расставание должно быть незапятнанным, – он неодобрительно рассмеялся непроизвольной шутке. – Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да.

В конце парка он спросил ее, не хочет ли она поужинать. Жени не ощущала голода и сказала, что хотела бы побыть одна.

Пел открыл было рот, чтобы попытаться ее переубедить, но лишь печально кивнул и, наклонившись вперед, распорядился шоферу поворачивать. У дверей дома Пел поцеловал ее так же мимолетно, как в тот вечер, когда они ходили в «Ла Каравеллу». Но теперь касание губ не напоминало первый поцелуй. В нем не было сладости обещания, только горечь прощания с любовью.

Они встретились снова в начале 1972 года, чтобы подписать бумаги, прежде чем Пел уедет в Европу. После этого оба оказались свободными, но Жени восприняла свободу, как потерю. Она говорила о своем браке, как о формальности, но сама не ожидала, что старые чувства вспыхнут, когда эта формальность у нее будет отнята. Многие годы Пел не был ей мужем, но оставался другом, словно брат, связывал с единственной семьей, которая у нее была в Америке. Лекс и Филлип умерли. Мег не хотела ее видеть после письма дочери. А теперь от нее уходил и Пел. Он оставался для нее тихой гаванью, в которой можно укрыться во время шторма. Но он уезжал из Америки, теперь уже не муж, и Жени снова должна была выплывать сама.

Год 1972/73 стал пятым годом Жени в интернатуре. Из общего отделения она перешла в хирургию и выбрала специальностью ортопедию, потому что чувствовала, что глубокое знание костей необходимо для реконструктивных и пластических операций. Из всех отраслей хирургии, ортопедия требовала больше всего физической силы, и Жени была единственной женщиной на этаже.

В ту неделю, когда она приступила к работе, ее шеф доктор Крис Соренссен уехал в отпуск. Его заменил хирург, чье самомнение и связи привели его в штат госпиталя. Вскоре Жени обнаружила, что доктор Радьярд Блеквелл ставит себя почти что превыше всего. Выходец из Англии, он смотрел на американцев сверху вниз. А как зрелый самец, звал женщин любого возраста «девушками» и рассматривал их естественными жертвами для грабительских развлечений.

В кабинете доктор Блеквелл планировал операции на следующий день. На верхних ребрах – он пальцем показал предполагаемый разрез, проведя линию по груди Жени от ключицы через левую грудь и сосок. Застигнутая врасплох, она сначала никак не отреагировала, но в следующее мгновение подпрыгнула со стула и попятилась назад.

– Я вам не анатомическое пособие, – закричала она на него.

Врач лениво улыбнулся. Его блеклые тонкие волосы лежали наискось через лоб, ниже под белесыми ресницами серели глаза.

– Я – хирург, – настаивала Жени.

Он с удивлением оглядел ее, и Жени поспешила вон из кабинета. В своем возмущении она собиралась немедленно сообщить о происшедшем, но через несколько шагов поняла, что это бесполезно. Жаловаться было некому, кроме как главному врачу хирургического отделения. И к тому же они с Блеквеллом были наедине. Что значили ее слова по сравнению с утверждениями законного члена персонала госпиталя.

На следующий день, когда они мыли руки, Блеквелл назвал ее по имени. Она ответила ему «Радьярд». Врач нахмурился. Она чувствовала его враждебность и гадала, сколько сможет с ним проработать. Во время всех процедур он вел себя с ней, как с сестрой, а не как с ассистирующим хирургом. А когда операция подошла к концу, попросил принести ему кофе. Жени отказалась и поняла, что приобрела врага.

В следующий понедельник в отделение возвратился доктор Соренссен. При первой же встрече Жени почувствовала облегчение – он разительно отличался от Блеквелла, человек, которому можно было доверять. Несмотря на нордическое имя, Крис Соренссен оказался черноволос, с темными глазами и овалом лица походил на славянина. Когда Жени узнала, что его мать финка, и рассказала о Круккаласах, особенно о Минне, та напомнила ему его бабушку, которая и в восемьдесят семь лет все еще ежедневно работала за столом, иллюстрируя детские книги.

Они сразу же стали называть друг друга по именам. По диплому, вывешенному в раме на стене, Жени подсчитала, что он старше ее лет на семь или восемь, хотя по виду ему можно было дать от двадцати пяти до сорока пяти. Крис откровенно обожал женщин: бабушку, мать – садового архитектора, прабабушку, которая дожила до девяноста шести, курила сигары, пила шнапс и до девяноста лет ездила на велосипеде.

– Когда я был подростком, – вспоминал Крис, стоя с Жени у сестринской кладовой с сахарно-белым от пончика ртом, – прабабушка мне говорила: «Когда мне исполнилось семьдесят, я могла уже делать все, что хочу. Молодые должны остерегаться, если планируют что-нибудь опасное. В конце концов это может их убить. Но если ты прожил семь десятков лет, это уже не имеет значения. Несколькими годами больше, несколькими меньше – какая разница? Самый подходящий возраст для приключений».

Его уважение к женщинам было так велико и он так разительно отличался от Блеквелла, что Жени снова почувствовала себя среди своих, проработав неделю с человеком совсем иного сорта.

Она чувствовала враждебность Блеквелла, где бы ни встретилась с ним. Похоже, ее присутствие он воспринимал как личное оскорбление. Жени умудрялась поддерживать с ним холодно-вежливый тон. Она понимала, что он считает ее уродкой, но не собиралась извиняться за то, что родилась женщиной.

Женщины в ортопедии почти не работали. Произвести тракцию, вправить сустав, наложить тяжелую металлическую шину на раздробленное бедро – все это требовало физической силы. Послеоперационные исследования больше походили на поднятие тяжестей: ведь кости заживают гораздо дольше, чем все остальное, и пациент еще не способен двигаться.

Несколько раз в неделю Жени плавала в бассейне, бегала по утрам, занималась дома с гантелями. Высокая зарплата, которую ей положили как члену штата хирургического отделения, позволяла оставить другие подработки. Стиль ее жизни был простым, ей не требовалось никакой роскоши, а для путешествий, если бы и было желание, не хватало времени. Освободившиеся часы она использовала для физических занятий, чтобы поддерживать тело в норме.

Крис, восхищавшийся в женщинах силой духа, был поражен, заметив недюжинную физическую силу Жени. Но только на короткое время, а потом принял как должное. Но на этаже Жени прозвали Чудо-Женщиной.

Через пять месяцев после начала работы в ортопедическом отделении Жени задала себе вопрос: не ослепляет ли ее восхищение других, не заставляет ли относиться к себе легкомысленно.

В середине февраля ей удалось получить ответ. В больницу привезли юношу в бессознательном состоянии с профузным кровотечением. Его мотоцикл налетел на грузовик и был совершенно разбит.

В считанные минуты Жени оттерла руки и подошла к операционному столу, когда в палату, утыканного иглами для постоянного переливания крови, вкатили пациента. Жени начала исследование с головы: перелом основания черепа, глубокая рана от левого уха до правой ключицы. Она начала извлечение осколков костей. В это время, отвлекая ее, что-то воскликнула сестра, призывая обратить внимание на обильное кровотечение из разорванного заднего прохода.

Повернувшись на крик, Жени невольно сильнее, чем нужно, нажала на инструмент, и скальпель проник в ткань головного мозга. Струйка крови брызнула у юноши изо рта. Через несколько секунд сердце остановилось. Никаких надежд на оживление не оставалось.

Собравшиеся врачи успокаивали Жени. Вскрытие показало, что повреждения, полученные молодым человеком, были смертельны, и никакое хирургическое вмешательство не в состоянии было его спасти.

Не согласился лишь один доктор Блеквелл. То, что травма оказалась смертельной, не извиняет ошибки хирурга, утверждал он. И с такой силой убеждал всех, что Жени представляет собой угрозу в отделении, что врачи были вынуждены вынести ей легкое порицание.

Крис был возмущен и собирался заявить протест, но Жени удалось его отговорить. Выговор был справедлив. В Иерусалиме Яков умер на операционном столе без видимых причин – здесь из-за оплошности хирурга. Оплошности слишком дорого стоят. Жени дала себе слово больше заниматься и в будущем стараться всеми силами избегать ошибок.

Она урывала время ото сна, еды, занятий спортом, и, засев в библиотеке госпиталя, стала вновь просматривать учебники по хирургии. Хотя ортопедия и покоряла ее, мечтала она по-прежнему о пластической хирургии.

Жени читала, делала выписки, заносила в тетрадку пришедшие ей мысли. Вернулась к своим записям, которые сделала еще в ожоговом отделении, и наткнулась на слова Винстона, подчеркнутые синим: «Трудно что-либо разглядеть из-под маски».

Сначала в голову пришло название, потом возникла идея написать работу о влиянии реконструктивной хирургии на психику сильно искалеченных людей. Она начала работать в апреле и послала выдержку в госпиталь Спенсера Харкнесса. Писала она до июня, часто приходила в библиотеку проверить цитаты и ссылки.

Через два дня после завершения из госпиталя Спенсера Харкнесса пришел ответ – приглашение прислать работу «Личина, скрывающаяся за лицом» на конференцию «Последствия хирургического вмешательства», которая состоится в октябре 1973 года и рассмотрит терапевтические, психологические и социальные аспекты проблемы.

Прибыв в Балтимор к началу конференции, Жени разнервничалась, почувствовав себя необразованной среди известных ученых, многих из которых она знала по статьям и книгам. То и дело мелькали знакомые лица – она видела их на фотографиях или во время лекций. Ее волновало, что пластические хирурги не придут слушать ее разглагольствования, но вместе с тем и беспокоило, что они явятся и сочтут ее, еще не приступившую даже к специализации, самонадеянной и невежественной.

Но пластические хирурги, как и все остальные, пришли на ее доклад, и Жени, как только начала раскрывать тему, почувствовала в аудитории интерес. Нервозность исчезла. Она говорила убежденно, и в ее убеждении сквозило знание. После выступления началась дискуссия. Вопросов оказалось так много, что Жени не уложилась в отведенное время. К ней подходили в перерыве, поздравляли, просили оттиск доклада.

К концу дня издатели двух известных журналов предложили ей опубликовать статью, а составитель сборника – включить в книгу.

В Нью-Йорке Крис, поздравляя, обнял Жени.

– Я уже слышал. Твоя работа почти классическая. Ты прославишься как пластический хирург задолго до того, как получишь специальность.

– Конечно, – рассмеялась Жени, тепло отзываясь на его объятия. Толпы народа уже бьются в очереди, чтобы я искромсала их носы и сделала подтяжку задниц, только потому, что я написала статью об увечьях лица.

– Вот увидишь, – улыбнулся врач.

В том году она напечатала еще две статьи. Обе в «Журнале пластической и реконструктивной хирургии», получила приглашения на пять конференций и посетила три. 10 мая, на свое тридцатилетие, она прочитала самую успешную из своих лекций и вскоре завершила хирургическую практику, хотя еще стояла только на пороге специализации. Но в то же время ее знали как ученого, внесшего в отрасль большой вклад.

В последнюю неделю работы с Крисом Жени поняла, как ей будет его не хватать. Хотя они и не встречались вне госпиталя, их отношения выходили за рамки просто рабочих. Они стали друзьями, интересующимися друг другом и привлекательными друг для друга.

Но вскоре после того, как Жени стала членом персонала, Крис заявил ей, что никогда не смешивает личное и служебное.

– Никогда не назначаю свиданий тем, с кем работаю: ни пациенткам, ни сестрам, ни коллегам.

– Хорошее правило, – похвалила Жени, понимая, что они оба хотели бы, чтобы его не существовало.

В ее последний день в госпитале Крис сказал:

– Я горжусь, что мне пришлось работать с тобой. Твоя интуиция так же глубока, как и твои надрезы.

Она улыбнулась похвале. Они стояли у сестринского пункта, и, к восхищению сестер, Крис крепко поцеловал ее в губы.

Тем же вечером он позвонил и пригласил Жени поужинать с ним на следующий день.

Она согласилась. Они сидели в уютном французском ресторанчике при свечах, а после еды пошли танцевать и тут обнаружили, что оба любят танцы и как партнеры идеально подходят друг другу.

С тех пор они встречались каждую неделю и танцевали повсюду в городе: в Роузленде, у Джимми Райана, в отелях, на дискотеках, которые, казалось, открывались и закрывались каждый месяц. Но больше всего им нравились классические танцы – вальс, фокстрот, танго.

Куда бы они ни шли, Жени всегда платила за себя сама. Сначала Крис протестовал, но потом принял ее условия; Жени не хотела быть обязанной, не желала чувствовать, что хоть в какой-то степени принадлежит мужчине. С Крисом она развлекалась. Он был занятным и привлекательным человеком. Иногда она начинала думать о нем, представляла себя с ним вместе, но предпочитала продвигаться вперед не спеша.

Она видела: Крис ждет от нее первого шага. Он не делал никаких предложений, не стремился к физической близости, но во время танцев их тела двигались, как одно. И когда он помогал надеть ей пальто или касался руки, Жени чувствовала, что она ему нравится.

Он держал себя, ждал, а Жени разрывалась. После вечера, завершающегося поспешным поцелуем, она хотела его вернуть, хотела, чтобы он остался с ней. А когда за ним закрывалась дверь, еще сильнее переживала одиночество.

Но она не хотела поощрять Криса, была еще не готова. Одного неудачного брака оказалось достаточно. Не следовало делать новых ошибок.

Проходя по Пятой авеню в неброском темно-бордовом платье, которое так шло к ее золотистым волосам, Жени в тридцать лет привлекала окружающих своей красотой сильнее, чем раньше. Люди останавливались и смотрели ей вслед, полагая, что узнали известную актрису или фотомодель с обложек журналов. Она поражала естественной, дикой красотой, как тигр из драгоценных камней в витрине у Тиффани, мимо которой она, не заглядывая, проходила на углу Пятьдесят седьмой стрит.

Она не замечала и эффекта, который производила вокруг. За годы Жени привыкла к своей наружности и не обращала внимания на реакцию людей. Профессиональный недостаток, но средство, при помощи которого можно проникнуть в любой круг людей, красота была чем-то, с чем Жени привыкла уживаться, как с частью самой себя, не представляющей ценности.

Ее походка была быстрее, чем у большинства людей, и отличалась налетом спортивности. Решительным шагом она переступила порог кабинета доктора Ортона на пять минут раньше, чем было назначено.

Джилл больше не служила сестрой, но приемная выглядела все так же, как и тогда, когда одиннадцать лет назад она работала здесь еще студенткой. Знакомая обстановка потрясла ее, как будто она распечатала письмо, написанное давно умершим человеком. Целая эпоха позади: тогда она еще жила у Бернарда в качестве его подопечной. Соня умирала. И в конце лета ее ждал Скандалв библиотеке.

«Новая» сестра – она работала с Ортоном уже шесть лет – провела Жени в его кабинет, все так же уставленный книгами. Огромный, долговязый и, казалось, постаревший на четверть века, Ортон поднялся из-за стола. Он всегда выглядел старше своего возраста. А сейчас, подсчитала Жени, ему должно быть что-то около шестидесяти пяти. Но в отставку он собирался не более, чем в первый день своей практики.

– Хорошо, что зашли, – произнес он в своей отрывистой манере. – Выглядите исключительно.

В ответ на его приглашение она села напротив – на стул и улыбнулась, но его серьезное выражение лица не изменилось.

– И вы тоже, – ответила она, хотя эта фраза никак не характеризовала доктора Ортона. Лицо глубоко прорезано морщинами, на голове по-прежнему грива седых волос. «Как само время,как бог», – подумала Жени.

– Ваши статьи просто превосходны.

Его короткая и грубоватая похвала доставила Жени удовольствие, – как будто школьница, заработавшая высший балл.

– Превосходны, – повторил врач, постукивая пальцами по крышке стола. – И имеют отношение к моей теперешней работе с ветеранами.

– Я знаю, – в их области революционные методы доктора Ортона были широко известны – черепные операции на волосок от мозга и зрительных нервов. – Феноменально.

И снова никакой улыбки.

– Чем ближе место, откуда изымается донорский материал, тем лучше, – повторил он истину, которой учил студентов-первокурсников. Сам он брал материал из черепа. – Лоскуты, завернутые изнутри, не оставляют шрамов.

При работе с жертвами Хиросимы шрамы беспокоили его больше всего.

– А раненые из Вьетнама отличаются от получивших ранение во время второй мировой войны? – спросила Жени.

– Если пожелаете, сможете ответить на этот вопрос сами. Тем летом я обнаружил в вас дар, и вы не обманули обещаний.

– Спасибо, – Жени не поняла, почему врач уклонился от ответа на вопрос.

– Мне прислали вашу характеристику. Полагаю, доктор Соренссен. Думаю, вы не возражаете…

– Нет, но…

– Я хочу, чтобы вы работали со мной в Маунт Зион и в моей новой клинике.

У Жени перехватило дыхание. Легкий подъем уголков губ Ортона означал, что он улыбается. Она тихонько выдохнула. Неужели ей посчастливится завершить специализацию с Ним Самим,как о нем говорила Джилл.

Улыбка прошествовала вверх по лицу Ортона и чуть-чуть приподняла его брови. Жени подскочила к врачу, протянула руку, но вместо того, чтобы обменяться рукопожатием, в последний миг наклонилась и поцеловала в щеку.

– Хорошо, – грубовато проговорил врач. Жени отступила и в смущении вышла из кабинета.

– Замечательно, – пророкотал Крис, когда Жени заскочила к нему с новостями. – Поздравляю! Хотя, конечно, поздравлять надо его.

– Но с ним не пойдешь танцевать. Давай в выходные отметим это в Роузленде?

– На танцевальных соревнованиях?

– А почему бы и нет? – Жени подумала о пузырьках шампанского, лопающихся у края бокала, о мыльных пузырях, плавающих в воздухе и вбирающих в себя все цвета радуги. Тридцать ей будет еще не скоро. Она чувствовала себя на шестнадцать.

– Там нужен пиджак и галстук?

Жени улыбнулась вопросу: типично его. Крис обожал любой повод, который давал ему возможность надеть официальный костюм, и выглядел необыкновенно драматично в смокинге, рубашке со складками и бабочке.

– Конечно.

– Тогда я принимаю приглашение, – учтиво произнес врач. И Жени подумала, насколько свободны их отношения: не нужно играть, не нужно оглядываться на социальные условности. – А ты надень белое шелковое платье с соблазнительными оборками, – предложил он. – Я достану тебе в волосы розу. Какую хочешь, доктор? Кроваво-красную или розовую, как плазма?

– Костно-золотистую.

– Костно-какую? – Крис рассмеялся. – Ах, да. Ты слишком умна для меня, Жени.

– Просто счастлива, – она рассмеялась собственной шутке.

Роза, которую Крис принес в субботу, оказалась карминной, почти пурпурной. Он тщательно заколол розу в прическу Жени, на шею выбилось несколько прядей.

– Очень изысканно, – ободрил он и поцеловал сверху вниз: сначала в лоб, потом в кончик носа и в верхнюю губу. – Тебе нужно пойти на телепередачу под названием «Чем я занимаюсь?» Никто не догадается.

А что скажут про меня? – Крис тоже не выглядел, как хирург. «Может быть, актер, – подумала Жени, – с притягательностью Брандо». Романтический преступник. Завоеватель, как Худини.

Крис отступил назад:

– Я бы сказал, биржевой маклер. Да, что-то вроде этого.

Но таксист, повезший их в Роузленд, судил по-своему:

– Вы, ребята, не из шоу-бизнеса?

– Да, – ответил Крис. – Жречествуем над иссечением жировой клетчатки.

– То-то, ребята, мне показалось, что я видел вас по телевизору.

– Наверное, видели, – серьезно ответил Крис и, выходя из машины, отвалил таксисту огромные чаевые.

Они танцевали часами, переходя из тура в тур, и к часу ночи остались среди последних десяти пар. Через полчаса отсеялись еще пять пар, а остальных попросили показать румбу, ча-ча-ча, вальс и протанцевать девяносто секунд импровизации.

Жени и Крис сделались любимцами публики. По сравнению с другими, их классические костюмы казались невероятно элегантными: темный фрак Криса контрастировал с белым платьем Жени. Ее мягкая юбка ни разу не поднялась выше пределов, дозволенных скромностью, даже когда партнер вращал и опрокидывал ее. Они подходили друг другу по росту – Крис на два дюйма был выше Жени – оба были красивы и красивы как пара.

Они получили высшую оценку в вальсе, а в общем зачете заняли второе место. Но публика приветствовала их намного дольше, чем победителей. А когда Крис поднял Жени и поцеловал в губы, бальный зал разразился аплодисментами одобрения.

«Какая мы все-таки пара», – думала Жени. Завоевали награду без единой репетиции, хотя другие, без сомнений, тренировались неделями. Этот вечер подтвердил, если у Жени и оставались еще сомнения, что их тела жили в унисон.

Когда Крис поставил ее на пол, Жени пристально посмотрела ему в глаза и положила руки на плечи. Он перевел взгляд на ее волосы.

– Роза, – прошептал он и, вынув увядший цветок из прически, подал ей.

– Не вынесла жара, – рассмеялась она и, взяв партнера под руку, проговорила на ухо:

– Пойдем ко мне.

Крис стиснул ее ладонь. В такси он был молчалив, отдыхая от напряжения последних часов. Жени откинула голову на спинку сиденья и почувствовала, как ноют икры и ступни. Ощущение было приятным, давало понять, что тело поработало на славу.

В квартире оба ощутили смущение, и Жени вспомнила ночь с Дэнни, его яростный поцелуй в вестибюле и прелюдию на кухне, когда они оставили стаканы и отправились в спальню…

Сегодня все происходило не спеша. Крис был застенчивее Жени, ему, казалось, приходилось себя принуждать.

Жени предложила выпить, чтобы расслабиться, но он отказался. Она гадала, когда же Крис снимет смокинг.

– Подойди, пожалуйста, ко мне, – он сел на диван и похлопал ладонью рядом с собой.

Жени устроилась рядом, но Крис не обнял ее, как обычно делал в такси.

– В медицинской школе я влюбился в одного человека, – начал он низким голосом. – Мы любили друг друга. Важно, чтобы ты это знала.

У Жени сжалось горло:

– И ты все еще ее любишь?

Крис покачал головой.

– Его. Мы были любовниками больше двух лет. Он хотел стать хирургом и женился на богатой женщине. Теперь у него двое детей и обширная практика. Может быть, ты о нем слышала.

Жени сидела очень прямо, как деревянная кукла:

– Извини.

Крис обнял ее за плечи:

– Нет, Жени, это я должен извиняться. Я никогда не был с женщиной… Я надеялся… Ты ведь знаешь, я и в самом деле тебя люблю.

Она кивнула.

– Вместе мы великолепны. Замечательная пара…

– Да, – как та замечательная пара на свадебном торте, слепленная из крема.

– Мы будем с тобой видеться?..

– Да, – она была так уверена, что нравится ему. Жени похлопала Криса по руке. – Не беспокойся.

– Я знал, что ты поймешь. Можно тебя поцеловать, Жени? – он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и он ткнулся в щеку.

– Я тобой восхищаюсь и очень ценю, – он поднялся и направился к двери.

Разве можно требовать большего, подумала Жени и привалилась спиной к двери, когда та закрылась за ним. Звук шагов в коридоре, двери лифта открылись, затем закрылись, и от Криса не осталось ничего, кроме тишины.