Текст книги "Лица"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)
31
Корнелл-Эпископалиан госпиталь был расположен в начале Бродвея, в загруженнейшей и опаснейшей части города, но пользовался превосходной репутацией среди лучших клиник. Его пациентами становились и миллионеры, которые попадали туда по рекомендации лечащих врачей, и бедняки, и даже бездомные.
Жени работала днями и ночами и подчас следующая ночь подступала незаметно вслед за предыдущей. Ее смены длились по тридцать шесть часов. Она дремала урывками, чтобы не свалиться. И даже засыпая, мечтала о сне. Хотела забыться так надолго, какими долгими бывают лишь зимние метели, и беспробудно спать, как спят очарованные в сказках.
Другие, занимающиеся в интернатуре, тоже постоянно говорили о сне, как голодные о хлебе. Для них для всех – усталость была пропуском в медицинскую профессию. Они боролись с ней иронией, которой научились поддерживать свое здоровье, которым рисковали, спасая здоровье других.
Большинство времени отнимала известная текучка. Но Жени была свидетельницей и высокой драмы больницы, особенно в приемном покое скорой помощи. Вой сирены и проблесковый маячок сообщали о поступлении нового пациента: истекающего кровью от ножевой или огнестрельной раны, пьяницы, серьезно повредившегося, падая с высокого стула в баре или в хмельной драке, одинокого старика, чья болезнь подошла к конечной стадии. «Как в зоне боевых действий», – думала Жени. Смерть в приемном покое скорой помощи была обычным явлением.
Ей дали несколько дней отпуска после «рождественского всплеска», времени, когда кривая попыток самоубийств достигает наивысшей отметки. И несмотря на усталость, она полетела навестить, как и обещала, Чарли и Тору.
Они обрадовались ей, как вернувшейся домой сестре. В тот вечер в доме друзей, озаренном их счастливым браком, впервые за несколько месяцев Жени ощутила покой.
В их доме все уже устоялось, как будто они поженились годы назад. Они любили друг друга, но вместе с тем, Жени не чувствовала себя посторонней, не ощущала, что вмешивается в чужую жизнь. Чарли и Тору больше походили на любящих друзей, чем на романтических влюбленных, и у каждого из них хватало чувства и на нее.
Жени сидела на кухне с Тору, пока тот готовил завтрак и они обменивались рассказами о трудностях интернатуры. Потом, взявшись за руки, кутаясь от холода, они гуляли с Чарли по набережной. Жени заметила, что пальто, которое она подарила подруге, стало ей на размер велико.
Когда она сказала об этом, Чарли улыбнулась:
– Это все Тору. С ним я счастлива. А когда я чувствую себя лучше, то начинаю худеть.
– Лучше? – принялась поддразнивать Жени. – А я считала, у тебя все великолепно.
– Так оно и есть, – смеясь, согласилась Чарли. – Я нарисовала себя на пьедестале. Или встала на пьедестал, – от счастья у нее путались слова. – Но теперь с ним я даже себе нравлюсь. Он заставляет почувствовать себя личностью. Понимаешь, о чем я говорю?
Жени стиснула руку подруги. Она надеялась, что когда-нибудь сможет сказать такое и про себя.
Но попав в Нью-Йорк и завертевшись в круговерти, настолько устала, что не могла думать о себе самой. Днями, неделями, месяцами не хватало времени ни на какие мысли, кроме сиюминутных: где вторая колба с кровью для переливания, кто снял респиратор и какова неотложная помощь, если неудачное вливание привело к спадению стенок вены и вызвало шок?
Не было времени для раздумий и вне стен больницы. Прежде всего нужно было выспаться, а потом заняться упражнениями. Жени не упускала никакой возможности развивать физическую силу: выполняла на счет приседания, сгибала ноги в коленях. Ей очень не хватало плавания, но выкроить время на бассейн она не могла.
Когда на втором году требования немного ослабели, а Корнелл-Эпископалиан стал признанным местом ее работы, Жени взяла дополнительные занятия и ночами просиживала в больнице и клинике, чтобы заработать себе на жизнь. Нью-Йорк оказался дороже Бостона, и у Жени не было никого, с кем она могла бы разделить арендную плату.
Она работала и, когда могла, спала. Мысли, чувства и всю свою жизнь сжала в кулак. В интернатуре она вообще не встречалась с Пелом, но на следующий год видела его дважды: весной 1970 и следующий раз – осенью. Они так и не заговорили о разводе – Жени не нашла в себе мужества затронуть эту тему. Пел, насколько она знала, так ничего и не предпринял, а она не решалась его подталкивать. Никто другой Жени не интересовал, и развод представлял собой чистую формальность, но формальность, требующую времени. Как бы то ни было, они официально расстались, но Жени подозревала, что Пел подготовил бумаги лишь для того, чтобы заставить ее принимать его помощь. Когда к ней стали поступать чеки, она выбрасывала их, не подписывая. Тогда Пел открыл на ее имя счет в банке и стал регулярно вносить на него деньги. Жени делала вид, что его не существует.
В первый свой приезд Пел заехал за ней в госпиталь и они направились в зоопарк в Бронксе. Стояла весна: деревья возвращались к жизни, уже набухли почки, освобожденные от зимних одежд дети обгоняли родителей, и их бьющая через край энергия соответствовала пробуждающейся природе. У многих к запястьям были привязаны воздушные шарики. Иногда шарик вырывался из рук и устремлялся в небо, а из глаз малыша текли слезы.
Пел и Жени проходили мимо животных в открытых вольерах. Останавливались, чтобы купить бутерброды, и шли дальше. Пел капнул горчицей на рубашку, и когда Жени вытирала ему салфеткой, легонько обнял ее за талию.
Они подошли к клетке с жирафами. Высмотрев самого длинношеего, Пел указал на него:
– Это я.
– А я хотела бы быть одной из них, – проговорила Жени у вольера с медведями, вспомнив об их месяцах спячки.
– Нет-нет, – возразил Пел. – Тебе больше пойдет шкура большой кошечки: леопарда или, быть может, пантеры. Элегантные, уверенные, красивые.
Они оба нуждались в этих беззаботных часах друг с другом и не хотели говорить о серьезных вещах, понимая, что серьезный разговор неизбежно приведет к теме развода, а первым никто из них не хотел этого касаться. Жени чувствовала, что Пел по-прежнему лелеет надежду, и была благодарна ему за то, что он не облекает надежду в слова.
Коротко он рассказал, что ушел из Государственного департамента и теперь работает в Международном валютном фонде, часто ездит в командировки. Спросил, нет ли у нее известий об отце. Жени пристально посмотрела на Пела:
– А откуда они у меня могут быть?
– Извини, – проговорил он. – И мне нечего тебе сказать, – тон у него был такой, словно он провинился. Может быть, подумала Жени, поисками отца он рассчитывал привязать ее к себе?
– Но я бы услышал, – добавил Пел, – если бы произошло что-нибудь определенное.
– Ты хочешь сказать, если бы он умер?
– Да. Пусть отсутствие новостей будет хорошей новостью, Жени. И не теряй надежду. Надежда – это то, что заставляет нас двигаться вперед.
– Хорошо, – тихо ответила она и позволила ему тихонько потрепать себя по рукаву.
В ноябре, спустя неделю после того как Жени второй раз встречалась с Пелом, воскресным утром ее застала дома Чарли.
– Я беременна, – объявила та с такой яростной живостью, что Жени отвела трубку на фут от уха. – Наконец после двух лет нам это удалось!
– Замечательно!
– Я назову ее в честь тебя.
– Подожди. А ты уверена, что будет девочка?
– Я даже не уверена, – голос подруги притих, – даже не уверена, что беременна. Слишком еще рано, результаты сомнительны. Или, может быть, назвать ее Ким? – голос Чарли задрожал. – Как ты думаешь, какие шансы у ребенка?
– Великолепные, учитывая, кто его родители.
– И будет нормальным?
– С такой-то матерью, как ты, – непременно сумасшедшим, – Жени обрадовалась, услышав смешок Чарли. Она понимала, как подруга волнуется. Отсталое развитие представляло собой загадку, и никто не мог ответить на вопрос, почему такой родилась сестра Чарли.
В конце года беременность Чарли подтвердили. Рожать она должна была в середине июля.
В марте 1971 года Чарли приехала в Нью-Йорк.
– Мне дали отпуск по беременности, – объявила она.
– Что-то рановато.
– Я сказала, что мне нужна новая одежда, и мне дали день.
Чарли в первый раз приехала навестить Жени. И хотя днем Жени была на работе, вечер оставался свободным. Они забежали поужинать в «Фэрмонт» – маленький австрийский ресторанчик напротив студенческого городка Колумбийского университета на Амстердам авеню.
Чарли потеряла достаточно веса, чтобы ее новая полнота казалась привлекательной. Она как следует промыла волосы, и теперь они подходили к ее горчичного цвета блузке.
– Это была ложь, – призналась она. – Мне вовсе не нужна новая одежда. У меня дома целые коробки, помеченные «Толстая Чарли», наполненные старыми платьями, и я думаю, теперь они прекрасно подойдут.
– Я приеду в Бостон, когда придет время рожать, – пообещала Жени.
– А разве нам потребуется пластический хирург? – за легкостью тона Жени почувствовала беспокойство подруги. – Но все равно, приезжай, – ответила та себе самой. – И довольно об этой картофелине, – хлопнула она себя по животу. – Расскажи мне о себе и о своих тяжелых временах.
– Это одно и то же.
– Одна работа?
– Почти. Не то чтобы я хотела превратиться в затворницу, просто ни на что не хватает сил за стенами госпиталя.
– Мужики должны за тобой увиваться, – предположила Чарли. – Они и раньше за тобой ухаживали, а с каждым годом ты становишься все красивее и красивее.
– Просто у тебя слабеет зрение. Несколько раз я проводила вечера то с одним, то с другим, но всегда удивлялась, отчего не осталась дома и не урвала времени для сна или не почитала книгу.
– А как насчет интимной жизни, Жени? Тебе что, она вовсе не нужна?
– Я не уверена, – Жени постаралась ответить честно. – Может, у меня низкое либидо. А может быть, просто устала.
– Или «напугана»?
Жени задумалась. В последний раз это случилось почти четыре года назад с Микахом. Она отдалась так полно, что потеряла себя. Она вспомнила блестящие черные глаза – глаза змеи. Не претит ли ей снова отдаться так до конца?
– Возможно, – ответила она Чарли. Во время свиданий она больше всего боялась конца вечера – уязвленный взгляд мужчины, когда она не разрешала ему войти и даже поцеловать на прощание. – В этом году я дважды виделась с Пелом.
Чарли подалась вперед:
– И?..
– Он очаровательный человек, – ответила Жени, принимаясь за венский шницель. – Мило было снова с ним встретиться.
В ноябре они обедали в «Ла Каравелле». Метрдотель подошел к ним и поздоровался с Пелом по фамилии, и Жени почувствовала, как снова окунается в прошлое. На ней было платье, которое она не надевала годами: шелковое от Гуччи – платье из ее гардероба в бытность миссис Вандергрифф.
После обеда Пел заскочил к ней в квартирку на кофе и сказал, что сдает их дом в Джорджтауне, но продавать его не собирается – пока. На этот невысказанный вопрос Жени ничего не ответила.
Он ей также сообщил, что Мег продала Топнотч и квартиру на Парк авеню и теперь постоянно живет в небольшом доме по соседству с матерью. Восьмидесятилетняя, но все еще крепкая, Роза завела оранжерею и с увлечением принялась взращивать цветы с таким же, как у нее, именем. По поводу отца Жени Пелу удалось выяснить лишь то, что слухи вокруг его имени затихли и никакой книги воспоминаний, написанной им или кем-либо другим, так и не появилось.
Расставаясь, он мимолетно поцеловал ее в губы – застенчиво, как будто мальчик, целующийся в первый раз.
– А ты не смогла бы вернуться к нему? – спросила Чарли.
– Как знать. (Она легонько оттолкнула Пела, когда его мимолетный поцелуй сделался более настойчивым.) Тебе не нравится здешняя кухня? – Жени заметила, что Чарли оставила все наполовину недоеденным.
Подруга улыбнулась ее нежеланию говорить, но тоже переменила тему.
– Восхитительно. Но по определенным причинам я не могу сейчас есть много. Набита до отказа моей собственной картофелиной.
– Ты еще долго будешь работать?
– Я не собиралась бросать работу до самого конца.
– А после рождения ребенка? Кто будет с ним сидеть?
– Я. Мы так решили, и я уже объявила у себя на работе. Пока буду нянчиться с чьими-то, моя будет со мной. Поменяю кабинетный диван на кабинетную люльку.
– А не слишком ли она мала для службы с девяти до пяти? – Жени подали яблочный струдель со сбитыми сливками. Ей часто приходилось оставаться без нормальной еды, и когда выдавалась возможность, она набрасывалась на пищу с упоением.
Чарли наблюдала за подругой и вспоминала их прошлые трапезы, когда сама угощалась так же охотно, как и Жени.
– Не знаю, – проговорила она. – Не представляю себя матерью. Это мне кажется намного сложнее, чем быть медсестрой. Иногда мне снится, что я рожаю очаровательную маленькую девчушку размером с куклу. И она мне говорит, чтобы я ни о чем не беспокоилась, она все знает и будет обо всем мне рассказывать, – Чарли улыбнулась. – Мне нравится этот сон.
– Ты будешь превосходной матерью, – убежденно заявила Жени.
– Я решила, что единственная вещь, которую я могу отдать своему ребенку, это я сама. И я не позволю никому другому ухаживать за ним. Мы будем все больше и больше узнавать друг друга.
– Ты никогда не жила в кибуце, но твой метод воспитания детей смахивает на кошерный. Для Нью-Йорка он просто превосходен.
Обратно в квартиру Жени они шли, взявшись за руки. После долгих протестов Чарли все-таки согласилась занять кровать, а хозяйка устроилась на диване. Жени поднялась рано и оставила подругу мирно спящей. С тех пор она не видела ее, пока маленькой дочери Чарли не исполнилось почти шесть часов.
Тора Джой родилась на неделю раньше положенного – пять минут назад наступило 4 июля, и стране исполнилось 195 лет. У девочки были густые черные волосы, длинные реснички и сморщенное личико.
– Оказывается, не картошка, скорее слива. Правда ведь она красивая? – Чарли широко раскинула руки навстречу подходящей к кровати Жени и обняла подругу с такой силой, что почти повалила на себя.
– Материнская слепота, – заявил Тору, стараясь сохранить серьезное лицо. – Наш ребенок выглядит, как все новорожденные: что-то среднее между Черчиллем и ракообразным, – улыбка, которую он старательно сдерживал, все же прорвалась на лице. – Но она чудесна!
Тора Джой лежала рядом с матерью в небольшой кроватке, и Чарли не могла оторвать от нее глаз дольше чем на минуту.
– Больше шести фунтов, – объявил Тору. Он оставался с женой с начала родов и в больнице пребывал лишь в роли мужа, а не врача.
– Утирал мне лоб, – с гордостью сообщила Чарли Жени, – советовал, как дышать, а сам затаил дыхание, говорил, когда тужиться, и все время держал за руку.
Он первым заметил головку и остальное тельце, показавшееся между ног Чарли – покрытое кровью и связанное с утробой матери.
– Девочка! – закричал Тору и лишь тогда на миг отвернулся и выпустил руку матери.
Чарли глядела на мужа с любовью.
– Роды дались ему труднее, чем мне. Я просто тужилась, а он следил за всем.
– Пустяки, – Тору пожал плечами.
Жени была названа крестной матерью. Она сумела вырваться рано, хотя четвертого июля и дежурила – успела на двухчасовой рейс и еще до четырех оказалась в госпитале Вет Дэвид. Побыв там лишь три часа, она поспешила на последний рейс в Нью-Йорк, чтобы с утра уже объявиться на работе.
Когда она вошла в вестибюль своего дома, сзади кто-то появился из тени. Она почувствовала, что он следует за ней. Жени пошла быстрее, но ощущала, что преследователь приближается. Она подумала, не стоит ли повернуться и попытаться прорваться на улицу, но вспомнила, что в праздничный вечер улица совершенно безлюдна. Он был сзади, совсем уже рядом. Тело сковал страх. Ударит ножом или выстрелит? Нельзя жить одной, было ее последней мыслью перед тем, как он крепко схватил ее за плечо. Жени зажмурила глаза.
Он впился губами в ее губы. «Изнасилование», – подумала Жени. Она открыла рот, чтобы закричать, но его язык проник глубоко в горло, заглушая вопль. Он крепко держал ее за обе руки, рот делал немой, язык кругами носился по внутренней стороне губ.
Руки двигались к талии. К ужасу Жени, насильник оказался нежным. Но еще страшнее было то, что она отвечала на его ласки.
Она открыла глаза, и он ослабил напор.
– Дэнни!
– Привет, Россия!
Она обняла его за шею. Закрыв глаза на этот раз, провалилась в нежное искрящееся пространство. Они пошли назад к лифту.
Поднимаясь, не прикасались друг другу, но пространство между ними становилось осязаемым и заряженным. На шестом этаже они вышли, и Жени провела его к своей двери. Пальцы не слушались. Она неловко копалась с ключами, уронила их на пол. Дэнни поднял, подал ей. Она взяла со смущенной улыбкой и наконец сумела открыть дверь.
– Ты смущаешься, – тихо проговорил Дэнни. – Это тебе идет, красавица.
Жени прошла вперед, включила свет и кондиционер.
– Ужасно жарко.
– В самом деле? Погода просто пугающая.
– Хочешь выпить? – предложила она, застывая на миг.
– Превосходная идея.
Он остался у бара, а Жени принесла из холодильника лимонад.
– Разбавить? – она разлила по рюмкам водку. – Откуда ты взялся?
– Из Калифорнии. Вылетел сразу, как только ты меня позвала.
– Я тебя позвала?
Дэнни кивнул.
– Ясно, как будто по телефону. Я прогуливался вдоль берега в Малибу в сопровождении лишь пеликана и веретенника. Ближайшие люди были в милях от меня. Внезапно твой голос окликнул меня с волн. Мы все трое его отчетливо слышали. Мои пернатые друзья сразу же рванулись к тебе, и я тоже вылетел вслед за ними и вскоре оказался в тени твоего подъезда.
У Жени вырвался смешок:
– А я думала, что ты собираешься напасть на меня, когда вот так возник из темноты.
– И я тебя не разочаровал? – Дэнни подошел к ней сзади, в то время как Жени наклонилась над столиком, чтобы расставить стаканы, пропустил пальцы под мышками, погладил шею. – Я по тебе скучал.
Она выпрямилась, повернулась, коснулась рукой его щеки, потом губ, кончики пальцев наткнулись на его язык. Заглянула в глаза и задрожала, схватила его голову и крепко прижалась губами к его губам.
– Дэнни, – шептала она в его открытый рот, вновь и вновь повторяя имя.
Он кивнул. Их руки встретились, и они направились в спальню. Там встали над кроватью, так сильно прижавшись друг к другу, что их тела пронзила общая дрожь. Слова сами собой возникали в ее голове: «Это было так давно».
Но ее руки помнили, и пальцы помнили; губы тоже помнили. Она расстегнула его рубашку и ощутила соль на его коже. Он пах океаном, и она почувствовала, как в ней самой нарастает прилив.
Сбросив рубашку, расстегнув ремень, он стоптал с себя брюки. Они стояли и, обнявшись, раскачивались. Он опустил молнию на ее юбке, и та упала к лодыжкам. Переступив через юбку, она сбросила блузку, сняла бюстгальтер и снова повернулась к нему:
– Дэнни.
Он снял ее трусики, потом свои, нежно коснулся бедер. Дыхание вырывалось толчками, тело пронзали разряды. Они пошатнулись, но он ее поддержал, медленно, будто в танце, повел к стене. Она прижалась, наклонилась, коснулась пальцем его плоти. Он застонал, отбросил ее руку, прижался к ней всем телом, нашел ладонью ягодицы и вошел в теплый поднимающийся прилив ее любви.
– Дэнни! – имя слетело с губ, и понесло на гребень волны, где обоих разбило в мелкие брызги.
Потом они прижимались друг к другу – выжившие после кораблекрушения, и он обвел пальцем границу ее влажных волос.
Она взяла его за руку и повела к кровати. Скинула одеяло. Их тела остывали под бризом из кондиционера, работавшего в соседней комнате. Потом он поднялся на локтях, заглянул ей в лицо, губами лаская все ее тело.
Язык касался кожи, передавая легкие и возбуждающие послания: по груди, вокруг сосков, невесомо, быстро, вниз к животу, потом проник меж потаенных губ, кружил у теплой пуговки снова и снова. Волна прилива вновь поднялась в ней. Она закричала, и тело внезапно выгнулось, рванулось к нему. И он повел ее к общей вершине.
Утром будильник прозвонил в шесть. Жени автоматически выключила его и уже почти спустила ноги с кровати и только тут вспомнила. Повернулась. Ей улыбался Дэнни.
– Выходи за меня замуж.
– Не могу, – она тоже улыбнулась ему.
– Тогда возьми отгул.
Она рассмеялась и решила попробовать. Она позвонит и скажет, что заболела. Раньше она никогда этого не делала. Ей требовалась работа, и она была благодарна за то, что сумела ее подыскать на лето в хирургическом отделении своего же госпиталя.
Поговорив по телефону, Жени вернулась в кровать.
– Хорошо, – одобрил ее Дэнни. – Первый шаг сделан. Самый трудный. А теперь выходи за меня замуж. Я знаю, ты уже много лет назад рассталась со своим Горе-Вандером,хотя и узнал об этом только месяц назад – от старых знакомых из Кембриджа.
Она не смогла ему сказать, что до сих пор еще официально замужем – простая формальность, которую легко ликвидировать, – не хотела, чтобы Пел и теперь стоял между ними и уязвлял его гордость.
– К тому времени, когда я закончу здесь практику, и еще через два года специализации я превращусь в старуху.
Он поцеловал ее в мочку уха:
– Разве ты забыла? Мы ведь одного возраста. К тому же одного веса и прекрасно друг другу подходим: и в вертикальном и в горизонтальном положении. Будешь стареть со мной.
Жени посмотрела на него: черные кудри, полные смеха глаза, чувственный рот. Если бы у них был ребенок, он был бы на самом деле красив.
– Дай-ка я собью тебя с ног.
– Опоздал. Я уже лежу, – нежно рассмеялась Жени. А сама подумала: «А почему бы и не попробовать? И работать и любить. Так, как живет Тору. После пациентов, обходов, процедур, почему бы не становиться женщиной в руках Дэнни? Почему не чувствовать любовь, которая приносит смех?»
Через три часа, когда она отправилась готовить завтрак, Дэнни попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он не появлялся из спальни больше получаса, и Жени гадала, не звонит ли уж он в Калифорнию. Дэнни рассказывал, что писал сценарий для телевидения, и один из персонажей мог умереть в последующей серии. Актер требовал повышения гонорара и угрожал, что уйдет, если не добьется своего. На студии ответили, что просто вымарают его роль, угробив, скажем, его персонаж в автомобильной аварии. И теперь Дэнни, как он выразился, был «парализован» с пальцами, повисшими над клавишами пишущей машинки, не зная, давить ли их в направлении жизни или смерти героя.
Но потом Жени вспомнила, что в Калифорнию звонить было еще слишком рано. Без четверти десять, все еще обнаженный, Дэнни вывалился из ванной.
– Превосходный день, – объявил он, целуя Жени. – Пойдем в парк. Проведем наши золотые часы на солнце.
Одеваясь, Жени испытывала уколы совести из-за того, что обманула в госпитале. Так поступить было безответственно. Но счастливые минуты так редко выдавались ей, утешала она себя, что следовало ими воспользоваться. Стали ли они бы длиться, если бы она жила с Дэнни?
– У нас только сегодняшний день. Завтра мне надо возвращаться на студию, – полотенце все еще было намотано вокруг его бедер.
Счастье внезапно стало меркнуть. Еще несколько часов назад он предлагал замужество, а через несколько часов снова уедет.
Дэнни поцеловал ее в плечо и смотрел, как она причесывается перед зеркалом.
– Вот как ты ловишь в свои сети мужчин. В свою золотую паутину.
Жени улыбнулась его отражению. Не надо думать о вечности. Сейчас он рядом, и каждый час с ним – настоящее сокровище, навсегда остающееся в памяти. Она громко его расцеловала.
Они вошли в парк ближе к одиннадцати и направились к Шип Медоу. Центральный парк в ярких летних одеждах искрился всеми цветами: многочисленными оттенками зеленого в кронах деревьев и траве, раскрывшимися бутонами и пестрыми зонтиками, затенявшими лотки торговцев. Дэнни рассказывал ей о семье. Хаво учился и по-прежнему бегал в марафонах. Его речь практически нормализовалась, и женщины находят его неотразимым.
– Родители в порядке и до смешного влюблены друг в друга. Вечерами они сидят и планируют путешествия в самые невероятные места, куда необходимо делать прививки. Часто говорят о тебе. Думаю, они не были бы против советской оккупации, если бы она означала, что ты станешь их невесткой.
– Передавай им привет.
– А почему не тебя саму?
Желтый комочек нырнул перед ними и скрылся в кустах.
– Канадский соловей, – узнал Дэнни птицу. – Самец; видишь черную оторочку вокруг шеи?
Он называл и других птиц, когда они мелькали перед глазами. Жени и не знала его в роли естествоиспытателя. В последнее лето в России, по пути с дачи, отец рассказывал ей о птицах. Теперь в Центральном парке – другие птицы и другой учитель.
– Их имена замечательны. И все они певчие. Слога имен мелодичные, чтобы удержать жемчужины пространства. Промелькнули – и их нет.
Волосы Дэнни ерошил легкий ветерок, играя с ними так же нежно, как несколько часов назад Жени. Рубашка нараспашку почти до пояса. Вечером Жени сама расстегнула эту же рубашку.
Он сжал ее руку:
– Мы превосходная пара, дорогая.
Помня о прошедшей ночи, они в совершенстве понимали друг друга. «Но где же мы будем жить?» – раздумывала Жени. Где свить гнездо? Она вспомнила дом в Джорджтауне. Пел стоял на земле, а Дэнни витает в облаках. Вот если бы как-нибудь сложить их вместе…
Дэнни спросил, чему она улыбается.
– Так. Просто счастлива, – нельзя же было говорить, что она воображает, как бы скрестить жирафа с птицей.
У небольшой рощицы Дэнни остановился и потянул ее вглубь деревьев.
– Давай передохнем, – он погладил ее по лицу. Они поцеловались и легли на спины, глядя в бездонное голубое небо, испещренное крошечными островками пушистых облаков.
Внезапно он выпрямился и указал рукой куда-то вверх.
– Посмотри туда!
Жени проследила взглядом за его пальцем, ожидая увидеть птицу, но он показывал на маленький самолетик, вырисовывающийся на фоне голубизны.
– Смотри, смотри! – повторил Дэнни.
Клубы белого дыма за самолетом стали формироваться в буквы: Ж…Е… Жени широко раскрыла глаза, а буквы тем временем принялись складываться в слова: Ж-Е-Н-И Я Т-Е-Б-Я Л-Ю-Б-Л-Ю В-Ы-Х-О-Д-И 3-А М-Е-Н-Я 3-А-М-У-Ж.
Пока формировались новые буквы, предыдущие тускнели, ширились и растворялись в воздухе. Слова взмывали вверх, как молочные пряди. Жени не сводила с них глаз, пока не исчез последний их след.
Дэнни держал ее за руку и смотрел в лицо. Жени опустила глаза к земле, трава померкла. Бесполезно мечтать о долгих отношениях: сам Дэнни, как и его предложение, выведенное на небе, уплыл в облака.
Он долго не двигаясь смотрел на нее.
– И теперь нет? – он выпустил ее руку.
– Не выйдет, – она медленно покачала головой.
– Но почему? Ты ведь меня любишь. А я люблю тебя.
– Ты просто сказка, Дэнни.
Его веки от волнения трепетали. Он предлагал ей сердце и впридачу небеса.
– Мечтатель.
– Ты тоже можешь мечтать. Пойдем со мной в мою мечту.
– Нет, Дэнни, – нежно ответила Жени. – У меня своя мечта и она очень основательна. На ней я построила всю свою жизнь. Десять лет она была со мной, значила для меня все, – больше чем замужество, подумала она про себя, больше, чем счастье. – И теперь я не могу рисковать.
– Не понимаю, как замужество может помешать твоей мечте?
– Ты художник. Гений, если твоя мать права. А я думаю, что она во многом права, – Жени не выдержала наигранную легкость. – Тебя не привяжешь ни к работе, ни к месту. Ты, как птица, мелькнешь – и уже где-то далеко. С ветки на ветку, с дерева на дерево, – а может быть, как в прошлом, от женщины к женщине? – Тебе нужна свобода, а мне мое призвание, – докончила она вслух.
– Через годы, когда ты закончишь свою подготовку…
– Это будет не скоро. И тогда мне понадобится обеспеченность, чтобы обзавестись практикой.
– Я всегда думал, что из-за этого ты и вышла замуж за Вандергриффа. Его деньги и связи. Но когда я услышал, что ты развелась…
– Это неправда, – она разглядывала травинки.
– Что неправда? Жени! – он тряс ее за плечи. – Жени! Смотри на меня! Что неправда?
– Я все еще замужем за Пелом.
Он отпустил ее, как будто обжег ладони:
– Что же ты за женщина? Несколько часов назад клялась, что любишь меня.
– Люблю. И не живу с Пелом больше четырех лет. Но формально я его жена. Мы даже не говорили о разводе.
– Понимаю, – он уже стоял на ногах. – Вот это лучший из всех возможных миров. Хочешь ради шутки заняться со мной любовью? Пожалуйста, если есть настроение. И семейное состояние при тебе. Поздравляю. Ты держала меня за дурака. Но не беспокойтесь, миссис Вандергрифф, я больше не потревожу вас своим вниманием, – он быстро вышел из рощицы и побежал по полю.
Жени окликнула его, а потом вскочила на ноги и быстро, как только могла, побежала вслед, зовя по имени.
Если требовалось, она могла бегать быстрее, чем он, и вскоре настигла Дэнни. Но когда она поравнялась с ним, он не замедлил бега, даже не оглянулся, и она побежала рядом.
– Дэнни, пожалуйста. Дэнни, послушай, я тебя люблю. Я люблю тебя, Дэнни.
Внезапно он остановился, притянул Жени к себе и зло, со страстью ее поцеловал. Она с такой же страстностью ответила на поцелуй.
Когда они наконец оторвались друг от друга, Дэнни спросил:
– Что же мне делать, Жени?
– Не знаю, – и в ее голосе, как и в его, прозвучала мука. Позволить Дэнни уйти из ее жизни – означало еще большее одиночество, которое она не смогла бы вынести. Но что еще было делать? Лететь с ним в Калифорнию? Нельзя. Она привязана к госпиталю. Подать уведомление об уходе, ждать недели, потом вылететь вслед за ним? – Не знаю, Дэнни. Поцелуй меня.
Он грубо ее поцеловал и отпихнул от себя, она вгляделась в его лицо.
– Нет, – заявил он с внезапной решимостью. – Мы не можем весь остаток жизни быть врозь. Ты должна получить развод.
– Но это не проблема. Пел не будет возражать. Дело в тебе и во мне…
– Развод! – настаивал он и вновь привлек для поцелуя. Жени не возражала, чтобы, выйдя из парка, они вернулись в ее спальню.
