Текст книги "Лица"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)
2
После того как жена ушла от Георгия, он стал каждый день начинать с водки. По вечерам он уходил из дома и возвращался пьяный и мрачный. Иногда его жалостливые причитания будили детей, и те пробирались на кухню: посмотреть, как отец сгорбившись сидит за столом, сжимая похожими на корни пастернака пальцами бутылку водки. По блестящим клочкам омертвевшей кожи катились слезы и терялись в щетине там, где она еще росла на сохранившейся плоти.
Если он замечал, что дети подглядывают за ним, начинал ругаться и сыпать проклятиями, и они убегали. Он обвинял их в том, что они украли у него любовь своей матери или наоборот, были настолько несносны, что ей пришлось уйти.
Дмитрий и Женя, крепко взявшись за руки, слушали из своего нового укрытия, как отец набрасывался на жену, на немцев, на блокаду, снова на жену и на безмерный холод зимней Ладоги. Они видели, как долгие минуты он просто всхлипывал, а потом принимался снова и снова повторять прерывающимся голосом:
– О, мое лицо, о, это лицо!
Женя понимала, что мать оставила их из-за этого лица. Уродство отца разбило их семью.
Но в этом не было логики: ведь он всегда выглядел так, почему же мать ушла только теперь?
Кроме того, изъяны свидетельствовали о храбрости отца, делали его героем. Из-за того, что случилось с ним на войне, они жили в этой большой квартире, казавшейся дворцом по сравнению с жилищем большинства Жениных одноклассниц. Из-за того, что там случилось, Георгий Сареев занимал важный государственный пост, хотя и работал дома: с таким лицом ему невозможно было работать на людях.
Теперь он выходил по ночам, под покровом темноты, и всегда один, а днем запирался в кабинете, и в его комнате воцарялось молчание.
Как-то в конце февраля Дмитрий и Женя возвратились к себе наверх после того, как больше часа наблюдали за отцом. На половине Дмитрия Женя забралась к брату в кровать, как раньше, когда они были маленькими, и спросила:
– А в папе правда два человека?
– Больше, – ответил Дмитрий. – Много людей.
– Я не то имею в виду. Две стороны: хорошая и плохая, добрая и злая?
– Просто пьяная и не очень, – резко ответил Дмитрий.
Услышав их разговор, вошла тетя Катя и погнала Женю в свою кровать. Завтра в школу, Женя не поднимется, если немедленно не заснет. И обняв, повела на другую половину. Целуя на ночь, Женя спросила тетушку:
– А папа плохой или хороший?
– Что это такое ты говоришь? – Катя попятилась и быстро перекрестилась. – Он твой отец.
– Я знаю! – нетерпеливо воскликнула Женя. Теперь, когда она почти выросла, с Катей стало говорить совершенно безнадежно, – слова казались такими примитивными! Но тетушка любила Женю с детских лет.
Из-за Бога, решила Женя. Катя была православной и по-настоящему верила, а Женя – советской девочкой. Ее учили, что религия – это опиум для народа, затуманивавший (до Ленина) людям мозги. С тех пор людям указали пути веры в человека, прогресс, конечную цель – коммунизм.
– Спи, козочка, – прошептала Катя.
– А мама, – не унималась Женя, – она плохая или хорошая?
И услышала, как Катя с шумом перевела дыхание:
– Твоя мать была красивой женщиной и сильно тебя любила, – и быстро вышла из комнаты, оставив Женю размышлять над тем, что означало прошедшее время – не умерла ли уже ее мать?
Пролежав несколько минут в темноте, Женя почувствовала, что не в силах больше выносить сверлящий ее мозг вопрос и, стараясь не шуметь, снова прокралась на половину брата.
Должно быть, он спал, лежа на спине. Когда она потянула одеяло, он повернулся на правый бок, чтобы дать ей место и в полудреме почти бессознательно некрепко ее обнял.
– Где наша мать? – настойчиво прошептала Женя. – Куда она уехала? Где она?
Секунду он не отвечал и его объятия ослабли.
– В каком-нибудь хорошем месте, – в его голосе уже не было и намека на сон.
– Она… – Женя не могла заставить себя выговорить то, что хотела и вместо этого спросила. – С ней все в порядке?
Брат снова помедлил:
– Не знаю.
Женя была сбита с толку. Более того – напугана. Дмитрий близок к матери, гораздо ближе, чем она. Старший брат, он должен знать все.
– Почему она не оставила записки?
– Не знаю, – в его ответе Женя почувствовала нетерпение.
– А ты не уйдешь?
Брат не ответил.
Женя села на кровати и включила свет.
– Ты не сможешь! Никогда!
Дмитрий слабо улыбнулся:
– Хорошо. Успокойся.
– А как ты думаешь, она вернется?
Он тяжело вздохнул и отвернулся от сестры. Больше он не проронил ни слова, и вскоре она встала.
Остаток ночи она не спала. Молчание Дмитрия, его холодность были хуже всего. Или, быть может, он был ее последней надеждой, последним якорем, а теперь и он ускользал от нее. Третья потеря оказалась самой тяжелой. В темноте комнаты Женя с открытыми глазами чувствовала, что подошла к пределу мира и вот-вот низвергнется в вечную ночь.
К утру она решила расстаться с детством. Теперь она станет полагаться только на себя, да на членов своей пионерской дружины. Она порвет связи с семьей, будет общаться только с ровней и никогда больше не заберется к брату в кровать.
Дмитрию исполнилось пятнадцать лет, и он горячо любил мать. Наташа была ему светом в окошке. Без нее мир поблек, стал пустыней, и он не мог сдержаться и плакал по ночам, хотя и беззвучно и часто без слез. Он любил и сестру, но та была еще ребенком и ее беззащитность его пугала. И он ушел в себя, не подпуская к себе никого, даже Женю.
Почти все время, когда Женя не была в школе, она проводила с пионерами. В марте они начали строить детский сад. Вместе с комсомольцами месили бетон, заливали в формы, а когда бетон застывал, укладывали блоки на место. Работа изматывала, требовала полной отдачи сил, а Женя старалась больше других.
Дмитрий отдавал больше сил учебе, хотя и он часто уходил из дома. Женя не спрашивала его, куда, а брат не рассказывал.
Катя беспокоилась за детей и хлопотала над ними, как будто они сами были не способны ничего делать. Это раздражало и брата, и сестру, и они часто грубили тете, но Катя их прощала или не замечала резкостей. Она чувствовала, что ее долг перед Богом заменить им мать. Ее собственные дети, два мальчика, умерли от голода в блокаду, а мужа убили из-за буханки хлеба, которую он под мышкой нес, возвращаясь домой. Кате представлялось, что Бог восстановил справедливость, дав ей мужчину и двоих детей, за которыми она могла ухаживать.
Георгий не обращал внимания ни на нее, ни на детей. Шесть недель он жил в море спиртного, падая с гребней возбуждения в провалы умиротворения и надеясь, что это его захлестнет, но постепенно, еще туманно, начал вспоминать, что он все же был отцом.
Он тепло разговаривал с Женей, когда они встречались, спрашивал, что ее заботит. Большей частью она рассказывала ему о своей пионерской работе и о том, что происходит в школе.
Атмосфера в доме изменилась. Дмитрий был таким же отчужденным, Катя заботливой, но Женя больше не боялась отца. Не напрягалась в его присутствии и чувствовала, как к нему возвращается его прежняя теплота. Он больше не бесновался по ночам и ограничил утреннюю дозу водки одной или двумя стопками. Ровно через два месяца после бегства матери, ветреным вечером 27 марта, Женя, после школы и нескольких часов напряженной работы на стройке в детском саду, возвращалась домой. Замешивая бетон и таская блоки, она вспотела, но на обратном пути пот застыл под одеждой, и она замерзла. Завидев дом, она побежала, уже ощущая на губах привкус горячего чая. Но когда Женя открыла дверь, тетя Катя не бросилась ей навстречу, не погладила заботливо по пропыленным волосам, не поправила растерзанную одежду.
Недоумевая, Женя отправилась ее искать и нашла на кухне. Тетя Катя чистила серебро, принадлежавшее Наташиной маме, – элегантные столовые приборы, изготовленные в Англии. Женя уставилась на нее:
– Она возвращается? Ты чистишь к ее приезду?
Тетя Катя отложила тряпочку.
– Нет, козочка, нет. Сегодня твоя мать домой не вернется, – и она вздохнула.
Женя отвернулась, но любопытство не позволило ей уйти. Когда она снова посмотрела на тетю Катю, та чистила большезубую сервировочную вилку, а ее лицо покрылось красными пятнами, что всегда свидетельствовало о том, что у нее есть новость или слух, которым ей не терпится поделиться. Как будто ее распирало изнутри и кожа еле сдерживала то, что так стремилось вырваться на волю.
– У нас к обеду будет важный гость.
– Гость?
– Именно. Вечером очень важный человек будет ужинать с твоим бедным отцом.
– С отцом? – недоуменно повторила Женя. Большинство людей, которые приходили в их дом, были знакомыми матери. С отцом встречались в основном официальные лица – члены делегаций из Чехословакии, Польши и, до прошлогоднего восстания, из Венгрии. Ничего особенного: тусклые инженеры и скучные чиновники. А в последние два месяца в доме вообще никто не появлялся.
– Кто это? – спросила Женя.
– Догадайся.
– Откуда мне знать, – девочка пожала плечами.
Но тетя Катя слишком любила такую игру, чтобы остановится на этом:
– Угадай хотя бы откуда.
– Из Африки, – слова вырвались у Жени сами собой.
Катя довольно рассмеялась:
– Не из Африки, козочка. Из Америки.
– Не может быть!
– А вот и правда. Из самой Америки! – В возбуждении тетя Катя не забыла приготовить чаю и поставила перед Женей стакан.
– Капиталист или из рабочих?
– Богатый капиталист, не рабочий, – ответила тетя Катя. Обе они знали, что в Америке живут лишь две категории граждан. – Помой волосы, чтобы они заблестели.
Женя несколько раз подула на чай, но так и не пригубила и, сорвавшись с места, побежала в кабинет к отцу. Но его там не оказалось, и она заглянула в спальню.
Георгий сидел перед туалетным столиком. В одной руке он держал щетку для волос из кабаньей щетины, а в другой – зеркальце, в которое изучал лицо. Никогда раньше Женя не видела, чтобы отец смотрелся в зеркало.
Он улыбнулся дочери. На его лице улыбка выглядела гримасой, но Женя улыбнулась в ответ. Отец надел парадный мундир, расчесал волосы и держался очень прямо. Со спины его можно было принять за привлекательного человека.
– Женя, у нас сюрприз!
– Я знаю. Американец. Тетя Катя мне сказала. Это правда?
Георгий кивнул:
– Надень свое лучшее платье. Сегодня вечером ты встретишься с большим другом нашей страны. Бернардом Мерриттом.
– А кто он?
– А ты никогда не слышала имени Бернарда Мерритта? Нет? Он – американский промышленник, но, несмотря на это, друг Советского Союза.
В отце так и сквозила важность, во всем: в движениях, в осанке, в речи, которая вдруг стала более звучной.
– А почему американец приходит сюда? – спросила Женя.
– Повидаться со мной.
– Он что, твой друг? – во всем этом была какая-то будоражащая тайна.
Георгий поднес обрубок пальца к губам:
– У нас с ним дело.
– Дело..? – машинально повторила Женя, рассчитывая, что отец объяснит, и размышляя, чем же занимается отец?
– Конечно, крошка. Для капиталиста дело прежде всего.
– Даже важнее дружбы?
Георгий расправил грудь и развел плечи. «Воображает себя генералом», – подумала Женя, ожидая ответа.
– Беги, одевайся, – проговорил он. – Тетя Катя тебя позовет, когда настанет время спускаться.
Женя наполнила ванну и долгие минуты лежала в успокоительном тепле, потом вспомнила о стакане чая. Слишком поздно, но можно обойтись и без чая. Она сползла еще глубже, и волосы разметались по воде.
Потом намылила волосы, тщательно промыла, старательно вымылась вся – даже между пальцев ног. Выбравшись из ванны, быстрыми движениями полотенца вытерлась и взяла другое, чтобы высушить волосы. В миниатюрной коробочке нашла оставленный матерью тальк – хитроумную иностранную пудру – и посыпала себе под мышками, на груди, на внутренней стороне бедер. Ощутив в ноздрях легкий аромат, Женя на секунду почувствовала себя виноватой: когда она приподнималась с кровати, чтобы перед сном поцеловать мать, она вдыхала этот аромат – такой таинственный, взрослый и очаровывающий, и вместе с тем грустный, потому что, поцеловав дочь, мама уходила, и растворялся и ее аромат, не оставив в комнате и следа.
На своем теле Женя через минуту его уже не ощущала. Может быть, мать пользовалась чем-то еще, кроме талька, или, быть может, это был аромат самой матери, исходивший из глубины пор на ее такой красивой коже. Другие женщины так не пахли.
Есть ли у каждой женщины свой запах? Откуда он берется? Развивается вместе с телом? Если так, думала Женя, то пройдет немало времени, прежде чем она тоже начнет приятно пахнуть. Сейчас ее тело больше походило на доску, чем на женщину: груди такие же плоские, как у Дмитрия, на талию ни намека, никаких волос на теле. А у Веры Ивановой из их дружины были уже и груди и волосы. А у Мариши Александровой – девочки намного ниже Жени – больше года уже были месячные. Евгения не могла взять в толк, почему ей никак не удается превратиться в женщину; другим девочкам это не составляло труда, хотя их матери казались вовсе не такими красивыми.
А теперь, раз ее мама ушла, удастся ли ей вообще когда-нибудь стать женщиной?
Даже нарядное платье не смогло сделать ее более женственной. «Выглядит глупо, – решила она, – как будто я нарядилась кем-то другим». Когда-то платье принадлежало матери, а тетя Катя укоротила его и перешила для нее.
Несмотря на Катины восторги, Женя нервничала, спускаясь по лестнице. Ей предстояло познакомиться с важным человеком, и она хотела бы, чтобы Дмитрий был рядом, а не уже внизу, как сообщила ей тетушка.
Она вошла в гостиную, и навстречу ей поднялся седоватый человек:
– Ты, должно быть, Женя. Какая красивая девочка! – широко улыбнулся он.
Он подошел к ней и взял за руку. Глаза у него оказались небесно-голубыми, как стеклянные шарики, лицо загорелым, белоснежный воротник рубашки так плотно прилегал к шее, что казался отлитым в форме. До сих пор она видела на мужчинах свободные воротники, обычно расстегнутые нараспашку.
На американце был мягкий иссиня-серый костюм. Женя и не представляла, что костюмы могут быть какими-то еще, а не темными. Кожа на руках гладкая, ногти ухоженные – с белыми каемками на кончиках и с полукружием у основания.
– Замечательные теплые глаза, – проговорил он.
Женя не знала, куда смотреть. Его светлые глаза сковывали ее, как на булавке бабочку. Глядеть в них, все равно что в бездонное небо, пытаясь проникнуть за облака. Как-то, лежа на спине, она попробовала это, и смотрела долгие часы, пока не заболели глаза и не закружилась голова. Головокружение она почувствовала и сейчас.
Он все еще разглядывал ее, как будто стараясь сохранить в памяти каждый сантиметр ее лица.
– Это Бернард Мерритт, – услышала она голос отца, произносившего со значимостью имя американца. Женя кивнула, прикусила губу и отчаянно покраснела.
Мужчина положил ей руку на плечо и повел к столу, где только что сидел сам. Жене очень хотелось стать невидимой. Ей нечего было ему сказать. Таких людей она раньше не встречала.
– Ты, должно быть, очень умная девочка, – глаза так же пристально смотрели на нее.
Она кивнула и снова вспыхнула.
– Факт доказанный, – начал он, и его улыбка подсказала Жене, что он подшучивает над ней, хотя слова звучали серьезно, – с такими, как у тебя, волосами женщины предназначены становиться вожаками, – его русский был грамматически безукоризненным, хотя акцент заставлял его звучать по-иностранному. – А как по-русски называется цвет твоих волос?
– Рыжие.
За Женю ответил Дмитрий. Она и не замечала его до этого. Американец покачал головой:
– Золотисто-каштановые, русые, сочно-золотые. «Тишиен», назвал бы я их по-английски.
Губы Жени беззвучно повторили красивое слово.
– Тициан был художником, и его женщины имели, как и ты, золотисто-каштановые волосы и бледную кожу. Он писал в Италии во времена Возрождения.
– А по-русски они зовутся рыжими, – настаивал Дмитрий, и Женя почувствовала враждебность брата.
Но гость не обратил на это внимания:
– Если бы я знал, что у секретаря Сареева есть дети, я бы привез что-нибудь и им, – извинился он перед Женей. – Какую-нибудь безделушку вроде этой, – он достал из кармана и подал Георгию плоскую коробочку.
Внутри лежали наручные часы с золотым браслетом.
– Водонепроницаемые, – сообщил Мерритт.
Дмитрий подошел к стулу отца и взглянул на подарок.
– Показывают время даже под водой. Я уже видел такие.
Женя затаила дыхание. Она чувствовала, что отец вот-вот взорвется, но он сдержал гнев.
– Превосходные, – заметил он Бернарду Мерритту. – Вы оказали мне большую честь, – он подошел к серванту и взял тяжелую серебряную пепельницу. – Пожалуйста, примите этот маленький сувенир в память о приходе в наш дом.
Женя с радостью заметила, что американец внимательно рассматривает пепельницу, вертя ее в руках. Он не глядит на вещи, решила она, он их изучает, понимая все, даже неодушевленные предметы.
Вскоре после этого мужчины отправились к столу обсуждать дела. Дмитрий пожал гостю руку и подчеркнуто вежливо кивнул:
– Познакомиться с вами было для меня большой честью, господин Мерритт, – он употребил слово господин, а не товарищ.
– До встречи, Дмитрий. И ты, Женя, – вместо того, чтобы пожать, он поднес ее руку к лицу и слегка потерся о кожу губами.
Женя была слишком взволнована и даже забыла пожелать доброй ночи отцу, вспомнила об этом, когда уже вышла из комнаты. Она обернулась, помахала в дверь рукой и побежала прочь.
На кухне, где тетя Катя накрыла детям ужин, Женя сердито спросила у Дмитрия:
– Почему ты был с ним так груб?
– Разве? – брат поднял бровь.
– Ты сам знаешь, что был груб. Стыдно! Ты всех поставил в неудобное положение.
– Не мели чепухи, Женя. Ешь-ка лучше свой ужин. Теперь не скоро снова попробуешь барашка.
Она повиновалась. Главным образом потому, что барашек был ее любимым блюдом и в доме это блюдо готовили только по особым случаям. Но после того как дважды прожевала полный рот, спросила Дмитрия снова:
– Так почему ты так себя вел?
– Не суй во все свой нос, Женечка.
– Скажи!
Он отложил в сторону вилку и нож и посмотрел на сестру, потом мимо нее на тетю Катю, и Женя поняла: он не хочет говорить при ней.
– Терпение, сестренка. Скоро ты узнаешь больше, чем тебе хотелось бы знать.
Они кончили ужин в молчании. Злость на брата у Жени так и не прошла. Бернард Мерритт был самым замечательным мужчиной, какого она только встречала. Стоило ему посмотреть на нее, и Женя почувствовала себя безмерно значимой.
Больше всего Бернард Мерритт любил собственность. Долгие годы он приобретал: людей, компании и даже страны или по крайней мере особые в них полномочия. То, что он не мог приобрести, он старался поставить под свой контроль, вынужденный иногда действовать за сценой, натягивая свои нити таким образом, что об их существовании не догадывались даже марионетки. Он был проницателен, тщеславен, обладал интуицией, иногда сентиментален.
Родившись в семье более чем скромного достатка, Бернард начал работать в восемь лет – со старшим мальчиком он чистил ботинки в богатом районе города. Его ангельская внешность – беленькие кудряшки и небесно-голубые глаза – приносила ему большие чаевые, и через пять месяцев он начал управляться один – в собственной будке со своими инициативами. В десять лет он расширил дело и стал продавать шнурки и сапожные кремы.
Во время учебы в средней школе он продолжал работать. На домашние задания времени не хватало, да оно ему и не требовалось: оценки по-прежнему оставались высокими и незадолго до шестнадцатилетия он получил аттестат.
Все его детство было подготовкой к дальнейшей жизни. В семнадцать лет он содержал себя сам, женился, развелся, в двадцать три стал миллионером, а в двадцать шесть открыл международную торговлю. Три года спустя – в 1928-м – Бернард потерял свои миллионы. Временное отступление, и он женится на богатой наследнице – потом у него будет еще две жены – и открывает новое дело. Депрессия в стране возродила его, и сделала величайшим промышленником. Понимая, что суровое время не позволяло людям иметь самого необходимого, он сосредоточился на выпуске дешевых безделушек. Компании Бернарда производили игрушки, рождественские украшения, огромную прибыль приносила косметика. Трюк сработал: как он и предсказывал, женщины, живущие на ренту и едва сводящие концы с концами, находили четверть доллара на новую помаду, чтобы «почувствовать себя на высоте».
Во время войны он занимался машиностроением, снабжая не вовлеченные в боевые действия страны – особенно в Латинской Америке – оборудованием для заводов, специалистами и технологиями. Позже расширил интересы на полезные ископаемые, горнорудное дело и бурение скважин. К концу пятидесятых годов не оставалось ни одной отрасли, в которой Мерритт не попробовал бы себя.
Одной из сторон его любви к обладанию и контролю была склонность к схватке. В прессе Бернарда называли «дальновидным» и даже «пророчествующим». Это означало, что он умел распознать нужды и желания своих клиентов еще до того, как они успели их выразить.
Когда он прочитал доклад Хрущева на XX Съезде КПСС, в котором раскрывались преступления сталинской эры и осуждался культ личности, Бернард понял, что внешняя политика СССР вот-вот изменится. Съезд состоялся в феврале 1956 года. Прошло чуть больше года, но указаний по поводу торговли между Востоком и Западом до сих пор не поступило. Однако тайные прошлогодние визиты Бернарда начали приносить плоды. По мере того как советская политика менялась, он начал вынашивать планы продажи сельскохозяйственных машин. Хрущев отдавал приоритет сельскому хозяйству, и у Бернарда уже был наготове лист товаров. Этим утром он прибыл в Ленинград из Москвы.
– Моя встреча с Председателем продолжалась тридцать пять минут, – сообщил он за ужином. – Я нашел его сообразительным, проницательным и все подмечающим человеком. К тому же он отчаянный борец. Хрущев – замечательный политик.
Георгий Сареев кивнул. Он, конечно, никогда не встречался с Председателем, но он польщен, что тот именно его выбрал для тайных переговоров с Мерриттом. Кажущаяся неофициальность встречи – дома, за ужином, в присутствии детей – служила им хорошим прикрытием. Мерритт приехал в СССР как частное лицо. Администрация Эйзенхауэра в США не склонна пересматривать концепцию «холодной войны» между двумя сверхдержавами, и Конгресс никогда бы не одобрил ни сам визит, ни его цели. Но и советский, и американский лидеры хотели наладить торговые связи со своим бывшим союзником и развивать их в духе взаимовыгоды на основе мирного сосуществования.
– Председатель Хрущев в основном одобрил мой план, – произнес Бернард, пригубив Шато От-Брион 1949 года. Бордо ясно показывало, насколько высоко Георгий ценил своего гостя. Менее значимому он подал бы грузинские вина. – Поэтому нам предстоит обсудить множество деталей.
– Деталей, товарищ Мерритт? Вы имеете в виду формы платежей?
Бернард улыбнулся:
– Еще нескоро Советский Союз сможет получить кредиты. Но у меня возникли одна-две мысли, как нам поступить сегодня.
После ужина они, за коньяком и сигарами, два часа серьезно говорили в гостиной. Каждый из них хорошо понимал свою задачу. Георгий, неофициально представлявший советское министерство торговли, должен был закупить побольше оборудования при минимальных долларовых ресурсах. Бернард, действовавший неофициально от имени США, предлагал условия оплаты, которые должны были увеличить заказ и вместе с тем повысить его престиж в Америке.
К концу вечера оба оказались удовлетворены. Чтобы содействовать балансу в торговле, Бернард предложил продавать на североамериканском и южноамериканском рынке русские матрешки и другие игрушки из России. От себя лично он предложил кредит в двадцать миллионов долларов с необыкновенно выгодными условиями выплаты.
Он мог позволить себе быть щедрым. В добавок к тому, что Бернард рассчитывал продать большую партию сельскохозяйственных машин и оборудования, он получил заверения Георгия, что будет «иметь доступ к предметам культа», иными словами, сможет вывозить из страны ценнейшие иконы.
Георгий чувствовал, что доволен собой: он продавал прошлое ради будущего. Так поступают настоящие коммунисты, и партия вновь поверила в него.
Наверху, на половине Дмитрия, Женя, скрестив ноги, сидела на кровати брата. На ней был шерстяной халат и носки. Она замерзла и хотела бы скользнуть под одеяло, но после той ночи, когда брат отвернулся от нее, дала себе слово, что больше не ляжет рядом с ним. Не ляжет даже в его постель. Дмитрий сидел на стуле у стола по-прежнему в костюме, надетом для встречи Бернарда Марритта. Рукава стали коротки и отвороты брюк поднялись к коленям с тех пор, как он надевал его в последний раз на свое пятнадцатилетие. В костюме брат не выглядел старше, наоборот, еще больше казался мальчишкой. Но у него начали расти усы: настольная лампа высвечивала бесцветную поросль над верхней губой. Женя заметила, как усы двигались, когда он читал ей вслух доклад Хрущева XX Съезду КПСС: «… по инициативе Сталина допускались вопиющие нарушения ленинских норм…»
– Скучно, – запротестовала Женя.
В раздражении он поднял на сестру взгляд, зрачки, как у матери, сошлись в уголках глаз.
– Совсем не скучно, Женя. Очень важно, чтобы ты поняла. Вот сейчас отец ведет переговоры с американцем. Откуда у него такое право?
Женя поймала взгляд брата. Зачем он все это спрашивает? Внизу ершился, здесь занудничает. Она собралась к себе в кровать и вспомнила Бернарда Мерритта. Тот поцеловал ее руку.
– И я не знаю, – признался брат. – Но в последние дни я многое перечитал и передумал. Каким бы образом пост ему ни достался, отец много лет занимает свой пост. Восемь из них – при Сталине. А теперь мы узнали, кем был Сталин.
Женя ждала, потирая пальцы на ногах, чтобы согреть ступни.
– Постараюсь сказать все это попроще. Ты ведь веришь в социализм, Женя?
– Конечно, верю. Не мели чепухи.
– А в партию?
– Конечно.
Дмитрий кивнул:
– Конечно. Партия говорит нам, что Сталин был преступником: бросал в тюрьмы невинных людей, мучил их, убивал. А что в то время делал наш отец?
Женя не ответила. Брат всего лишь школьник, убеждала она себя. Не может он знать столько, сколько воображает, хотя и прочитал много книг.
– Отец всегда работал дома, – напомнила она ему. – Он не связан со всем этим.
– Второе предположение не проходит, – заметил Дмитрий раздражающе высокомерным тоном. – Мы совсем не знаем, какую он выполняет работу. Знаем только, что служит в министерстве торговли. И что же это означает? Да что угодно. Он может быть даже шпионом.
– Не сходи с ума! – Женя распрямила скрещенные ноги и свесила их с кровати.
– Пока не схожу. Может быть, все это и не так. Но я хочу знать одно, как он умудрился сохранить свою должность, несмотря на перемены в руководстве. Я читал несколько статей и знаю – люди, стоявшие у власти при Сталине, исчезли. Вероятно, умерли. Вспомни, хотя бы, Берию.
– А кто он такой?
– Женя, тебе пора больше интересоваться политикой. Берия возглавлял секретную службу безопасности и являлся предполагаемым преемником Сталина. Четыре года назад он стоял у одра Великого Кормчего. А что же сталось с ним потом? После того как умер Сталин, его объявили агентом мирового империализма и через шесть месяцев расстреляли.
– А зачем ты мне обо всем этом рассказываешь?
– Чтобы ты смогла увидеть отца таким, каков он есть, – он взял со стола газету и принялся снова читать: «… были совершены чудовищные преступления…» Чудовище служило чудовищу!
– Не говори так!
– Может быть, у матери были веские причины, чтобы уйти.
– Нет! Ты все сочиняешь! Не хочу с тобой разговаривать! – Женя была уже у двери, когда брат догнал ее, прижал к себе. Он весь дрожал.
– Прости, Женечка, прости, – тихо произнес он. – Я не знаю, почему она ушла. Но я хочу ее понять и простить.
– Зачем? Другие матери не оставляют детей. Я бы никогда не оставила своих.
Он погладил сестру по волосам:
– Я ее люблю.
– Но она предала нас.
– Я ее люблю, – повторил Дмитрий, и его голос прервался. – И я узнаю, почему она ушла. Я уверен, – из-за него. Какая женщина сможет жить с таким, как он. С чудовищем, – он отпустил сестру.
Женя задумалась над словами брата. Кожа отца лохмотьями свисала с лица, на месте носа – дыра, пальцы, как уродливые корешки. Она содрогнулась от собственной непочтительности.
– Он стал героем, – запинаясь пробормотала она. – А до того был красивым.
– Не помню, – отрезал Дмитрий. Ему исполнилось три года, когда родилась Женя. – Совсем его не помню, когда был маленьким. Только мать. И дедушку. Мы втроем жили в Эрмитаже, куда нас поселили, после того как разбомбило дедушкин дом. Дедушка умер от истощения. Мама говорила, что он меня сильно любил.
Женя почувствовала себя заброшенной. Ей часто приходилось ощущать себя «лишним» ребенком. Дмитрий и Наташа подходили друг другу. Они были похожи, понимали, что думает другой. Даже когда Женя была с ними, мать и сын как будто оставались на отдельном острове.
Наверное, это естественно, думала Женя. Матери больше любят сыновей, а отцы – дочерей. Сама она была папиной любимицей, но от этого не чувствовала себя менее забытой.
– Мама стала актрисой в дедушкином театре, когда ей исполнилось шестнадцать. Лишь на год старше, чем мне теперь, – задумчиво продолжал Дмитрий. – Интересно, как она тогда выглядела?
– Наверное, как ты, – расстроенно ответила Женя.
Волосы матери, должно быть, были такими же светлыми, как у него, и лишь с годами потемнели до цвета сияющей охры. По сравнению с матерью Женя казалась простушкой. Рыжие волосы некрасивы, щеки не в меру пухлые. Несколько часов назад под взглядом голубых глаз Бернарда Мерритта ей показалось, что она красива. Но если бы рядом была мать, Бернард даже не заметил бы Женю.
В дверь постучали, и вслед за этим вошла тетя Катя. Она выглядела раздраженной. Обычно к этому времени она давно спала, но сегодня только что закончила мыть посуду и расставлять тарелки к завтраку.
– Как? До сих пор одеты? Дмитрий Георгиевич, подумай о сестре! Она, бедняжка, утром на ноги не встанет! – и взяв Женю за руку, повела в кровать.
Немного поворчав, тетя Катя задержалась и присела у кровати. Вечер был необычным. Она видела, как возбуждена Женя: глаза сияют и в них совсем нет сна, – и решила посидеть немного на случай, если Женя захочет с ней чем-нибудь поделиться. Достала шитье из глубокого кармана передника – она ненавидела прохлаждаться без дела, и Женя заметила иголку, ритмично протягивавшую нитку в материал.
– Что ты шьешь? – спросила она.
Тетя Катя подняла шитье, и Женя узнала старую куклу с тряпичным лицом, которую маленькой называла «Ша-ша». Она давно уже о ней забыла.
– Я нашла ее в шкафу с вещами матери, – объяснила тетя Катя. – И вспомнила, как ты любила с ней играть, – тряпичное лицо было разорвано и испачкано, со щеки свисал клок материи. – Посмотри, как ты плохо обходилась с бедняжкой.
