Текст книги "Лица"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)
38
Элиота Хантера привезли в клинику после обеда, в сознании, но напичканного морфием. Его сопровождал помощник продюсера, передавший Жени конверт. Дэнни сдержал слово и подписал клинике чек на десять тысяч долларов.
К тому же он преувеличил повреждения: Жени опасалась, что предстоит пересадка костей и кожи, что Элиоту Хантеру придется делать целую серию операций.
Его лицо и шея были сильно изрезаны, на голове кусочки стекла проникли под кожу, отовсюду торчали щепки, но перелома костей и разрыва мышц Жени не обнаружила – ничего, что изменило бы форму головы. Некоторые порезы были достаточно глубоки, и шрамы для Элиота Хантера, как для актера, представляли самую серьезную опасность, Но у него был тип кожи, который легче всего поддавался заживлению.
Любой квалифицированный пластический хирург мог бы выполнить эту работу, подумала Жени. Но Дэнни настоял, чтобы ее сделала она, и направил Хантера в их необычную клинику. Может быть, таким образом он хотел пожертвовать крупную сумму денег и поддержать то, что организовали они с Максом? Но для этого не требовалось никакого предлога – он мог бы и раньше направить им чек. Тут было что-то другое, чувствовала Жени.
Клиника гарантировала скромность, даже тайну. Не исключено, что проект не был должным образом застрахован или не была обеспечена страховка трюков, или еще хуже – Дэнни обвинили в том, что он подвергает опасности жизнь актеров.
Жени не рассказала Максу о своих сомнениях, но подозревала, что и его мысли шли в том же направлении. Они могли бы не предъявлять чека, предварительно не выяснив, что за всем этим стояло. Но клиника отчаянно нуждалась в деньгах. Поэтому, наверное, лучше было получить по чеку наличные, представить сразу после операции Дэнни счет, а чтобы избежать вопросов, постараться как можно скорее избавиться от актера.
Его кровяное давление было выше нормы. Жени посоветовалась с анестезиологом и решила положиться лишь на морфий, который ему давали, не прибегая к другим средствам.
Эффект морфия длился все два часа, пока она выполняла операцию. Все это время Элиот Хантер не спал и оказался на редкость терпеливым пациентом, даже интересовался, что с ним делают. А когда Жени нашла осколок стекла в опасной близости от глаза, пробормотал:
– Везет.
Но в отдельной палате, освобожденной еще для Чарли, он забеспокоился. Его лицо распухло, испещренное порезами.
– Как я буду выглядеть, доктор? – спросил он.
– Наверное, как и раньше. Только не хмурьтесь. И не улыбайтесь. Это, видимо, трудно актеру, но я хочу, чтобы ваше лицо оставалось неподвижным. Поэтому пусть оно не выражает ничего. И боюсь, ночь вам придется провести с приподнятой головой – так быстрее подживут порезы. Сестра получит указание давать вам обезболивающее или снотворное, если они вам потребуются. Увидимся утром.
Рано следующим утром она мыла руки вместе с Максом, а их больной уже лежал на столе. Неделей раньше Макс восстановил переносицу у Бо Фортинелля, но пересаженный участок без видимых причин начал отторгаться. Операцию Макс выполнял один и теперь попросил Жени ассистировать ему в надежде, что она разглядит источник отторжения. Он брал донорский материал из-за уха. Операция продолжалась уже двадцать минут, когда внезапно фонтаном хлынула кровь, залив в считанные секунды подбородок и шею.
– Аневризма, – пробормотал Макс. – Нужно найти вену. – Пока он искал сосуд, кровь брызнула ему в глаза. Он наскоро смахнул ее рукавом.
Вена не обнаруживалась, и кровь продолжала хлестать.
– У нас только три банки крови, – предупредила сестра.
– Как?!
– У него вторая группа, резус отрицательный.
Если бы все пошло, как надо, переливание, скорее всего, вовсе бы не понадобилось.
– Дьявол! – выговорил Макс.
К тому времени когда он нашел и пережал вену, жизнь Бо Фортинелля висела на волоске. Без дополнительного переливания он должен был непременно умереть.
Единственной надеждой было, что среди сотрудников или больных клиники найдется кто-нибудь с такой же редкой группой крови, готовый поделиться с умирающим. По внутренней связи объявили тревогу. Но и через двадцать минут никто не откликнулся. Практиканты и сестры перелопачивали истории болезни в поисках возможного донора.
Через два часа Бо Фортинелль умер.
– Дьявольщина, дьявольщина, – повторял в бессильном гневе Макс. – Двадцать пять лет, родился на реке, прошел всю эту поганую войну, получил Пурпурное Сердце и умер на столе только потому, что для него не хватило крови, – он издал странный устрашающий звук, все его тело сотрясалось, и Жени поняла, что Макс плачет без слез. Но звуки прекратились так же внезапно, как и начались. – Хватит этого дерьма, – он резко повернулся к Жени. – Никто не должен рисковать жизнью, входя в операционную, только из-за того, что наша вонючая клиника не имеет никакого оборудования. Все случайности не предусмотришь. Но нужно к ним готовиться или закрыться.
Чек Дэнни в десять тысяч все еще лежал на столе Жени. Мог бы он спасти эту жизнь – им никогда не узнать.
– У нас есть то пожертвование в десять тысяч…
– И сколько на него можно купить крови? – вскинулся Макс.
– Заработаем еще, наверное, тысяч десять…
– И что? Купим банку крови, израсходуем ее и будем ждать, пока на нас не свалится еще один актеришка? Нет, нам нужны постоянные поступления, а не случайный заработок, когда сумасшедший режиссер жаждет прикрыть свои делишки.
– Понимаю.
Макс бессильно опустился на стул, точно куль с песком. Жени положила ему руку на плечо. Лицо его дернулось, и он удивленно посмотрел на нее. Жени быстро отдернула руку. Макс не переносил собственной слабости и не терпел утешений.
– Как-нибудь выкрутимся, Макс. Я подумаю. Приходи ко мне завтра вечером, и мы все обсудим.
– Чарли и Т.Дж…
– После обеда я снимаю Чарли последние швы, чтобы завтра, как и предполагалось, они отправились домой. К вечеру они обе придут попрощаться.
– Хорошая женщина. А девчонка – настоящее чудо, – к Максу возвращалось душевное равновесие.
– Они обе без ума от тебя. Особенно Т.Дж. Через несколько лет хочет начать у тебя работать. Ты должен продолжать, Макс. То, что ты делаешь, очень важно.
– Да, – пробормотал он. – Хорошо, я буду у тебя вечером, а утром не приходи на работу.
– Спасибо, – и она пошла отмываться, прежде чем пойти к Элиоту Хантеру и начать обход. А Макс так и остался сидеть сгорбленным на своем стуле.
У Элиота дела шли хорошо. Он смог заснуть без лекарств, и его кровяное давление снизилось. Жени предсказывала, что он поправится очень быстро. Его кожа, чистая и гладкая, уже начала избавляться от последствий взрыва и принялась сама себя заживлять.
Уже через пятнадцать часов после операции состояние Элиота значительно улучшилось. «Хирург, – размышляла Жени, переходя в другую палату, чтобы проверить состояние скоб на челюсти Брюса Паттерсона, – лишь один из членов бригады, а другие – везение и хорошие гены больного».
У Чарли было и то, и другое. После обеда Жени сняла ей последний шов за ухом. Она осталась довольна результатом операции, а Чарли – почти в восторге. Ни намека на припухлость, а несколько синяков – желтоватых и коричневатых – можно было легко скрыть косметикой. Чарли помолодела и, пока восстанавливала силы, похудела на восемь фунтов. Глаза блестели, движения выдавали в ней женщину, которая знает, что привлекательна.
– Ты подарила мне новый мир, – сказала она Жени. – Новую жизнь. Я приехала сюда полумертвая. Жизнь оставалась позади. А теперь – посмотри! – она крутилась, как много лет назад, когда Жени подарила ей пальто. – Может быть, этого никто и не скажет. Но я – красива! Золушка! А волшебная палочка в твоей руке, Жени.
– Она называется скальпель, – рассмеялась Жени, в то время как Чарли ее горячо обнимала.
– Мне неважно, как она называется, но ты – волшебница.
Что-то шевельнулось в ее памяти.
Волшебницей называла ее Лекс в Аш-Виллмотте перед тем как «окрестить» Жени.
– Пожалуйста, не говори больше так, – попросила она Чарли.
– Хорошо, – подруга объяснила ее просьбу скромностью. – Но Т.Дж. мне никогда не удастся убедить, что ее крестница – не фея.
Девочка ходила по палатам и прощалась с больными. Многие из них ей что-нибудь дарили: осколок снаряда, камешек, засушенный листок – сувениры войны. Она складывала все в свою коробку из-под обуви – богатство, значение которого не была еще способна оценить.
Потом она вернулась в осмотровую палату, где поджидала ее мать, и они вместе направились к Максу.
На следующее утро по дороге в аэропорт Чарли рассказывала, как он поднял девочку на руки и неуклюже погладил широкой ладонью.
– Почти как собственную дочь. Из него вышел бы замечательный отец.
Жени вернулась в клинику в половине двенадцатого, а через семь часов уехала домой. Все было спокойно. Выздоровление Элиота поражало своей быстротой.
В девять – во входную дверь постучал Макс. Она впустила его, предложила выпить или поужинать. Он отказался и от того, и от другого.
– Давай ограничимся чашкой слабого кофе, но зато с сильным советом.
– Проходи. Если тебе удобнее, снимай ботинки, – Макс редко работал меньше четырнадцати часов в день. И присаживался перекусить, только если с кем-то разговаривал, читал или делал пометки.
Вместе с кофе Жени принесла небольшой пирожок, купленный по дороге домой, и Макс, что-то одобрительно промычав, съел его в три приема. Потом развязал шнурки от ботинок, но оставил их на ногах. Он сидел на диване. Жени пододвинула рядом стул.
– Ты хорошо выглядишь. Как девушка, – сказал он в смущении.
– Спасибо, – комплименты Макса, какими бы они не были неуклюжими, казались редкими и дорогими.
Вернувшись домой, Жени успела принять душ и переодеться в кремовую кофту-джерси и любимую мягкую юбку, ниспадающую складками к ступням. Волосы она расчесала и оставила распущенными по плечам. Максу так и не удалось скрыть восхищения. И Жени понимала: такой, в домашней обстановке, он ее еще не видел.
Она положила на тарелку еще один кусок пирога.
– Ну, хорошо, перейдем к делу. Я не все еще продумала, но две вещи знаю наверняка. Первое: клиника должна продолжать работать. И второе: нам нужны деньги.
– Ты угодила в точку, детка, – улыбнулся Макс, заставив ее покраснеть из-за того, что она изрекла очевидные вещи. – Но пункт два как раз и мешает работе. Мы существуем на скудные дотации тех же самых корпораций, которые выбрасывают миллионы на войну, а нам достается подачка, чтобы починить повреждения.
– Добавь сюда же пожертвования, – напомнила Жени.
– На что они годятся. Поступают редко. Пустые деньги.
– Я сама предъявила сегодня чек Дэнни.
Макс кивнул с отсутствующим видом, как будто она сказала что-то несущественное.
– Я думаю, и другие бы с радостью пожертвовали деньги, если бы знали, чем занимается твоя клиника. Беда в том, что никто об этом не знает.
– Ты считаешь, детка, что мы должны себя рекламировать? Пускать слезливые коммерческие ролики о ветеранах-уродах?
– Подожди, Макс.
– И платить за каждый по десять тысяч долларов, чтобы его показали на телевидении? – безжалостно продолжал он.
Жени покачала головой. И Макс заметил, как разлетаются ее золотистые, как плотный шелк, волосы.
– Извини, детка, я знаю, какой я сукин сын.
– Наверное, Макс. Я думала, не поговорить ли мне с моим бывшим мужем. Фонд Вандергриффов поддерживает многие…
– Нет! И так уж нелегко брать этот чек от Ритко. никакой благотворительности. Пусть даже от тех, кто захочет порадовать свою маленькую Жени. Поговоришь со своим бывшим – и глазом не успеешь моргнуть, как это все превратится в клинику Вандергриффа. Налоги платить не надо, и прихлебатели Вандергриффа понесутся сюда сломя голову. Превратят все в дерьмовую клинику красоты. Нет, актер – это все! Я не косметолог, а врач.
– Пел не такой, – возразила Жени. – И сам Фонд не такой. Основал его мой свекр – добрый, великодушный, порядочный человек.
Макс искоса поглядел на Жени, когда она назвала Филлипа своим свекром. Но она настаивала:
– Они пожертвуют деньги без каких-либо условий.
– Может быть, может быть. Оставим это на самый крайний случай, хоть мне это и не нравится. Совершенно не нравится.
– И что же ты собираешься предпринять?
– Не знаю, – он откинулся на диване и закрыл глаза. – Наверное, продолжать клянчить – там кровь, здесь сканер, где-то еще – несколько драгоценных часов занятого хирурга. Все как раньше, – он открыл глаза, и в них не было никакой надежды. – Таскаться повсюду, как старый нищий слепец. Выставляться перед людьми. Слава Богу, характер позволяет снести. Вот я какой дерьмовый герой, – он презрительно хмыкнул. – Военачальник. Только не говорите войскам, что склады пусты. Пусть надеются, черт побери, и пошло все к дьяволу. Так все и было, а потом появилась ты и я подумал…
– Да?
– Нелепые мечты, детка.
– Но ведь я с тобой заодно, Макс. Ты же знаешь.
– Н-да, коллега.
– Не только коллега.
Он выжидательно посмотрел на Жени.
– Мы – одна команда. Мы – друзья.
– Для меня, Жени еще больше. Я старый дурак, но когда-нибудь это должно было выйти наружу. Никогда не чувствовал ничего подобного. Когда ты здесь появилась, то не казалась мне настоящей. Лучший хирург. Внешность, как из книжки. Шли недели, месяцы, и я никак не мог в тебя поверить. К тому же ты жила с этим мерзавцем.
– А что произошло потом? – спросила Жени.
Макс тяжело дышал.
– Думаю, ты догадываешься. Когда я поверил, что ты настоящая, я… я… нет, никак не могу это выговорить. Мне нечего тебе дать, Жени.
– Ты дал мне уже почти что все, – она встала, подошла и села рядом.
Удивленным взглядом Макс проследил за ней.
– Ты лучшая женщина из всех, каких я только знал.
Она взяла Макса за руку. Он опустил глаза и взглянул на их соединенные руки:
– Ты хочешь сказать, что тебе нужен такой обормот, как я?
– Ты не обормот, – Жени наклонилась вперед и поцеловала его. – Ты лучший и добрейший из всех людей. И мы вместе потащим эту клинику.
– Ты и я?
– Да.
– Боже, – вздох облегчения вырвался у Макса. Он притянул к себе Жени и поцеловал в волосы. – Любимая, – поцеловал в глаза. – Что за чертово чудо.
Когда на следующий день позвонила Чарли, то бормотала, как Т.Дж.
– Мы дома. Здесь все так здорово. У меня все прекрасно. Он меня любит. Он нас любит. Кошмар рассеялся без следа, превратился в сон, в пустоту, – она перевела дыхание и рассмеялась… – Я несу чепуху, но, Жени, дорогая, я чувствую себя девчонкой. Порадуйся со мной.
– Я радуюсь, – Жени рассмеялась в ответ. – За нас обеих.
– Это Макс! Ты прислушалась к своим чувствам!
Как Чарли хорошо ее знала. Жени рассмеялась еще веселее.
– Это ты помогла мне их понять. Рассказывала, какой он хороший человек.
– Самый лучший, – подтвердила Чарли, но тут же поправилась. – Почти самый лучший. Но не его ведь вина, что он не родился в Японии.
– Я счастлива, – повторила Жени. – Наконец я нашла человека, которого могу любить и с кем могу работать.
– Держись за него, – посоветовала Чарли. – Всю свою жизнь.
– Буду держаться, – пообещала подруга. – Передай привет Тору и поцелуй Т.Дж. Скажи, я по ней скучаю. Я скучаю по вас по всем.
– Ну, за работу, – распорядилась Чарли.
Жени повесила трубку и вернулась в палату. В клинике все было нормально. В отдельной комнате Элиот Хантер бил все рекорды сроков выздоровления.
Уже через десять дней актера выписали и он смог вернуться в труппу. Перед отъездом он назвал Жени настоящей колдуньей, а через несколько дней она получила письмо от Дэнни, в котором он называл ее мастерство сверхъестественным. Жени выбросила листок в корзину: подобная лесть ей была ни к чему – дело сделали удача и гены.
Но через несколько дней после того, как выписался Элиот, ей стали звонить. Сначала она решила, что это ошибки или совпадения.
Звонившие представлялись актерами или людьми из шоу-бизнеса, но не называли своих фамилий. Все они ссылались на Элиота Хантера и просили проконсультировать «по незначительным проблемам». После полдюжины таких звонков Жени поняла, что решение финансовых вопросов клиники найдено. Решение пришло к ним само.
Она завела папку, куда стала заносить звонящих под теми фамилиями, которые они ей называли, указывала номера телефонов и адреса, а в особой графе – характер операции, о которой они просили. Она отвечала всем, что клиника сейчас переполнена, и обещала дать знать, когда появится просвет.
Просвет означал согласие Макса, а Жени знала, насколько ему претила «косметическая или тщеславная» хирургия. Сначала она намекала, но намеки он пропускал мимо ушей. Когда она стала предлагать открыто, он тут же все отмел:
– В моей клинике операции для избранных? У нас что, лавочка для тех, кто хочет удержать свои многомиллионные контракты?
– Иногда людям нужно выглядеть лучше. Вспомни Чарли. Крупным чиновникам это тоже часто необходимо.
– Ну и пусть идут в храмы тщеславия. Их полно в Калифорнии. И там только и жаждут, чтобы заработать денег.
– Но мы умрем, если не станем зарабатывать, – настаивала Жени.
Ответом был лишь сердитый взгляд.
Жени не оставляла попыток убедить Макса. Каждый вечер, когда они были вместе, она снова и снова заговаривала об этом. В воскресенье, за разогретым ужином, он хмуро произнес:
– Я понимаю так: либо смерть, либо хирургия тщеславия. Нам не добиться постоянного притока средств, пока у нас не будет постоянно платных пациентов. Мне этого вовсе не хочется. А спаржа что-то потемнела.
– Долго лежала под открытым небом. Я знаю, Макс, тебе не хочется принимать в клинике пациентов для пластических операций. И поначалу это будет трудно. Труднее, чем когда бы то ни было. Придется работать по двадцать четыре часа в сутки, как будто вновь оказались в интернатуре. Но ты выносливый, Макс. Мы оба это знаем. И скоро наступит облегчение. Мы сможем платить большему числу персонала и купим все необходимое оборудование.
– Нечего давить на меня логикой. Она сбивает меня с толку.
Жени рассмеялась и, потянувшись через стол, поцеловала в губы.
– И это тоже, – проворчал Макс. – Еще сильнее, чем логика.
Съев в доме все, что можно было переварить, и выбросив остальное, они отправились спать. Жени больше не упоминала о косметической хирургии. Это время она не использовала для убеждений: слишком он в такие моменты был раним – боялся, что не будет на высоте.
Они любили друг друга всего несколько раз и никогда не говорили о его опасениях. Макс все еще не раздевался перед ней: гасил свет, забирался под одеяло и только тогда стягивал трусы. Жени чувствовала напряжение его тела, скованность мышц, как будто его сдерживала крепкая узда. В миг любви он не говорил ни слова, но Жени чувствовала приближение развязки по тому, как он замедлял движения, останавливая себя. Тогда она крепче прижималась к нему, раскрываясь навстречу и как бы давая на все разрешение. Когда все кончалось, она ощущала в тишине вопрос, но Макс никогда не задавал его вслух. Жени удивлялась, кто же смог так разрушить его уверенность в себе, но не заговаривала об этом, опасаясь, что любое упоминание о сексе заставит его нервничать еще сильнее.
Со временем придет доверие и излечит рану. Жени была в этом убеждена. А пока наслаждалась физической близостью, лежа рядом с мужчиной, который любил ее и обнимал, понимая, что скованность пройдет и они научатся любить друг друга, как научились быть коллегами, друзьями, людьми, привязанными к общему делу и друг к другу.
В четыре утра Жени почувствовала, что Макс осторожно, чтобы не разбудить ее, вылезает из кровати. В сумерках она смотрела, как он одевается, а потом позвала. Макс вернулся, поцеловал ее, пригладил волосы ладонью.
– Увидимся в клинике, – проговорил он. – И принеси мне тот список.
– Список?
– Клиентов в лавочку подтяжек.
– Слушаюсь, сержант, – она поцеловала Макса в лоб. – Самое позднее в семь.
Он ушел, а Жени еще час пролежала в кровати без сна, лихорадочно обдумывая, что предпринять.
Первым прибывшим для пластической операции пациентам Макс представился как «старший механик». Но через несколько недель, к удивлению и облегчению Жени, он уже наслаждался новым видом деятельности и, кажется, с нетерпением ожидал очередную косметическую операцию.
– Не так уж и плохо, – признал он как-то в пять утра, в ожидании пока закипит кофеварка. – Не то, чтобы я стремился посвятить этой пластической лепке жизнь. Но результаты иногда получаются больно симпатичные.
Жени кивнула. Такое разнообразие ей тоже казалось приятным. Вместо того чтобы устранять увечье, теперь они добивались красоты. Большинство их платных пациентов были изначально привлекательны и четко себе представляли, чего хотят от операции – устранить признаки возраста, чтобы еще немного посоревноваться за ведущие роли и повременить с переходом на второстепенные. Такая просьба была самой распространенной. Или требовали чего-то конкретного: убрать двойной подбородок и мешки под глазами, выпрямить нос, нарастить подбородок. Макс и Жени работали и как хирурги, и как скульпторы, изучая под всеми углами медицинские фотографии и вынашивая в голове идеал. Иногда они предлагали нечто, о чем пациент и не подумал – например, вместе с операцией на подбородке изменить форму носа, чтобы добиться совершенной симметрии лица.
Жени сидя за столом потягивала апельсиновый сок, пока Макс готовил кружку для своего кофе и чашку для чая Жени.
– Да, – отозвалась Жени, внося, как обычно, скупую лепту в их разговор. Несмотря на то, что, открывая по утрам глаза, она уже привыкла прежде всего видеть Макса, понять его страсть к разговорам до завтрака она не могла.
Макс все понял и, ставя перед ней чашку с чаем, тихонечко обнял. Пока она принимала душ и одевалась, он выжимал сок из апельсинов, ставил на стол джем и мед, готовил кофе и чай.
Они уже привыкли друг к другу. В те дни, когда Жени не нужно было появляться в клинике раньше семи, она бегала по утрам, а потом до завтрака принимала душ. И в другие дни выходила на кухню тоже из душевой.
Макс просыпался с сильным желанием тут же проявить красноречие, утихающее в нем к концу утра. Жени же, наоборот, спозаранку никогда не была склонна к беседам. Но они приспосабливались друг к другу, когда-то подстраиваясь под другого, когда-то действуя в унисон, пока второе, третье и даже четвертое дыхание держало их на ногах. Как и предсказывала Жени, с новыми пациентами заметно прибавилась и нагрузка.
Оба, когда вечером ложились в постель, были уже вконец измотаны. И свернувшись друг подле друга, как дети, которым нужны объятия, предавались неспешным ласкам. Даже если Жени ложилась в постель безмерно напряженной, с где-то еще витающими мыслями, Макс клал ей на грудь широкую ладонь и свежий запах его тела (он никогда не приближался к кровати, не приняв душ) тут же ее успокаивал.
Ручеек платных пациентов превратился в поток, когда между Кармелем и Монтереем разнеслась весть о бесподобных результатах, которых добиваются в чудо-клинике.
Хирургов Боннера и Сарееву стали называть «секретным оружием» развлекательной индустрии. Их считали даже лучше тех, кто работал с Мерлин Монро, Ракелом Велчем и Джоном Вейном. Хотя кое-кто из избранных с подозрением относился к «примитивной клинике», большинство были заинтригованы жестким сержантом и прекрасной русской. Клиника превратилась в желанное место знаменитостей.
Они больше не скрывались за вымышленными именами, а называли те, под которыми были известны в индустрии – теле– и кинозвезды, сценаристы, писатели из Голливуда, два газетчика, ведущих колонки слухов, и известный политик.
По мере того, как разрасталась клиника и в нее попадали люди разного круга, получала известность и их работа с ветеранами. От частных лиц и организаций стали поступать пожертвования. Фармацевтическая компания поставила большую партию медикаментов, другая фирма – медицинское оборудование, прачечная предложила два года обслуживать их бесплатно. А чеки продолжали приходить – многие только на десять или двадцать долларов от семей ветеранов.
Самый крупный чек в пятьдесят тысяч долларов Вашингтонского банка, округ Колумбия, поступил от анонимного жертвователя.
– Нет ли тут какого-нибудь подвоха? – забеспокоился Макс. – Не потребуют ли от нас сделать подтяжку подвыпившему члену правительства, угодившему лбом в фонарный столб. Или Первой Леди в салоне президентского лайнера в полете отсюда до Рио.
Жени рассмеялась. Изучив чек, она поняла, что он выписан чиновником, который вел дела Пела, когда они поженились.
Совпадение? Или это значило, что Пел вернулся в Америку и, как и раньше, снова незримо поддержал ее? Она сказала Максу, что Филлип был очень щедр и Пел унаследовал от отца это качество. Она почувствовала прилив признательности и мысленно послала Пелу благодарность и любовь, где бы он ни находился. А вслух, поднеся чек к электрической лампочке, заявила:
– Нет, Макс, я не вижу здесь никакого подвоха.
К лету клиника была хорошо оборудована и прекрасно обеспечена. Средствам диагностики, мониторинга и лабораториям мог позавидовать городской госпиталь. Оплачиваемый персонал был вполне достаточен, а хирургам-специалистам уже не приходилось работать с ветеранами на добровольной основе, хотя некоторые из них по-прежнему отказывались от оплаты своих услуг.
Расписание Макса и Жени стало нормализовываться. Не так уставая, они любили друг друга по ночам или в предрассветные часы, и всегда без слов и никогда потом не обсуждали своих отношений или скованности Макса. Оно таилось не в самом акте, догадывалась Жени, а в том, что с ним сделала война. Не с телом – он был по-мужски крепок – а в душевных ранах, разобщающих его с собственной плотью во время любви. Он был так же уязвим, как и ветераны в их клинике.
Днем они строили планы крыладоктора Сареевой, предназначенного исключительно для пластической хирургии. Макс делал лишь наброски, заявляя, что он вовсе не архитектор, большей частью оставляя решения за Жени. И хотя обладал правом вето, редко им пользовался. Он доверял Жени и, даже подтрунивая над ней, восхищался ее талантом «капиталистического предпринимательства».
Крыло,или пристройка, было на самом деле отдельным зданием, соединенным с основным переходом, крытым гнутыми панелями стекла цвета морской волны. Оно уходило в небо, как будто летело.
Жени решила открыть крылос двадцатью комнатами. Если бы потребовалось, в течение нескольких месяцев его можно было перестроить и расширить. Каждая палата была рассчитана на одного человека.
Цены она назначала высокие, но несравнимые с теми, что требовали южнокалифорнийские «суперхирурги». Хотя у Жени и были намерения привлечь в основном состоятельных людей, она не хотела отпугивать и других, с более скромным достатком, для которых операция означала продолжение или начало карьеры.
Строение росло быстро, и его аквамариновые стекла уже сверкали радугой, напоминая гвоздики на зеленом и голубом. Однако меблировка палат должна была занять месяцы.
– Я составила план, – заявила Максу Жени, когда воскресным утром – редкий случай – они брели вдоль Кармельского побережья.
– Господи, помилуй!
Жени улыбнулась:
– Да, крылодорогое. Нужно искать дополнительный источник финансирования.
– Я тебе говорил, что это безумие. Рай для глупцов, – но Макс никак не мог разозлиться. Он понимал, что Жени спасла его клинику, где теперь стало возможным самое лучшее лечение.
– Строительство вышло дороже, чем мы рассчитывали. Пожертвования поступают ежедневно, но только на них полагаться нельзя. Нужно обратиться к самим пациентам.
Жени замедлила шаг, чтобы приспособиться к Максу. Он хмурился, но ее не перебивал.
– Цены поднимать нельзя? Нет, – ответила она себе. – Если завысишь их, потеряешь много пациентов. И какова бы ни была наша репутация на севере, следует помнить о неудобстве нашего расположения.
Макс уперся глазами в песок, и Жени не могла разобрать, одобрял ли он ее мысли.
– Но, – продолжала она, – некоторые из наших потенциальных клиентов богаты по-особому.
– Что ты хочешь сказать? – Макс скосил на нее глаза, но продолжал идти.
– Им неуютно, если они не могут потратить деньги. Они делаются тогда подозрительными. Все, что похоже на сделку, их не устраивает. Для них цена равносильна ценности.
Он коротко кивнул:
– Как в военном руководстве – военные расходы – первейший приоритет богатых наций. Психи.
– Я говорю об отдельных людях, Макс. Я жила с богатыми. Некоторым до денег, как до шелудивого пса, – она вспомнила Топнотч и Дайамонд Рок. – Но другие видят в деньгах способ самоутверждения. Чем больше у вас есть и чем больше вы можете показать – тем лучше вы сами. Превосходнее всех остальных. Картины, иконы, изделия Фаберже.
– Психи, – повторил Макс. – Говнюки.
– Конечно, – она стиснула его руку. – Но дело в том, что они хотят платить много. Это вселяет в них уверенность в себе. Таким людям – а их немало – я хочу предложить палаты и номера, напоминающие маленькие дворцы, и требовать за них целое состояние. Цены за операции оставим прежними, но за «проживание» в роскошных номерах сделаем такими же роскошными. Вот и получим приток средств, – торжествующе закончила Жени.
– Ненормальные.
– Пять сотен за ночь, а за номера и больше. И список ожидающих растянется до восьмидесятых годов.
– Ты серьезно, детка?
– Я тут набросала кое-какие мысли по отделке: комната Романовых, Версальский номер… Что-то в этом роде.
– К черту твои идиотские мысли! Ты думаешь, я соглашусь на эту околесицу? Это против всех моих принципов, – он выдернул руку и пошел вперед, все так же наклонившись и опустив голову.
«Попробовать стоило», – думала Жени. Но она не могла и не хотела идти против его убеждений. Нужно было придумывать что-нибудь еще.
Макс сердито уходил от нее, и Жени позволила ему удалиться достаточно далеко, пока он не показался незнакомой фигурой на фоне песка.
Что-нибудь другое. А что? Жени глубоко уважала Макса. Но какой бы план она не предлагала, он не хотел идти на компромисс. Идея с номерами казалась ей озарением.
Жени увидела, как вдали Макс нагнулся и что-то подобрал с песка. Потом остановился ее подождать.
Когда Жени поравнялась с ним, на его лице играла улыбка. Он вынул из-за спины руку и подал ей белое перо.
Благодарить словами не было смысла: белый цвет означал перемирие, а перо символизировало крыло – ее крыло.
