Текст книги "Лица"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)
10
Жени не приняла приглашения присоединиться к группе «Молодые американцы за свободу» или вступить в общество Карла Маркса. После принципиально аполитичного мирка Аш-Вилмотта, первые дни в Кембридже она была выбита из колеи: плакаты на стенах и в университете, и в городе зазывали вступать в разные политические организации. Во время первого семестра к ней обращались и прокоммунисты и антикоммунисты, и ни те, ни другие не могли понять ее позиции. В какую бы группировку она ни отказывалась вступить, те расценивали это как приверженность противоположным взглядам. А тот факт, что Жени родилась в СССР, но жила в Америке, как бы автоматически вводил ее в сферу политических интересов в глазах политически настроенных студентов Редклиффа и Гарварда.
Но Жени никому не рассказывала о своей политической ереси: она сделалась прорусской антисоветчицей. Она любила родину, но ненавидела то, что страна сотворила с ее семьей. Чаши весов тяжело давили с обеих сторон, а между ними отравленная девушка вовсе лишилась политического веса.
Более того, убеждала она себя, если бы ей и захотелось посвятить себя какой-либо политической идее или объединению, ее непрочное положение в США ей этого бы не позволило.
Когда в субботу в начале декабря ее приехала навестить Лекс (она тоже стала первокурсницей в Маунт Холиок), Жени призналась подруге:
– Не быть гражданкой ни одной страны означает, что я не свободна. Словно содержанка – ничья жена и даже любовница не по своей воле.
– Хорошо сказано, – одобрила Лекс. – Только иностранцы и могут заставить английский зазвучать как поэзию.
– Иностранка, – горестно откликнулась Жени.
– Ну, ладно, ладно. Лучше уж так, чем быть марсианином – у них нет даже собственного места на земле, – Лекс усмехнулась. – А ты худо-бедно здесь нашла свое место, – и она указала на окружавшие их здания, обрамлявшие Гарвард-Ярд, по которому они прогуливались. – Все пропитано традициями и историей. Тебе нравится?
– Нормально, – ей и в самом деле нравился уверенный стиль архитектуры, греческие колонны, латинские изречения, вьющиеся по камню. – Но лучше, чтобы и ты была здесь, – Жени опять было трудно обзавестись друзьями. Кембридж оказался живым бодрым городом, студенты Редклиффа более разнородны, чем ученицы в Аш-Виллмотте, и все же она не чувствовала себя, как дома.
– Мне в Гарвард? Ну что ты, крошка. Я ведь не из бессмертных, и для меня не место на Олимпе, – они пересекали Массачусетс-авеню, продуваемую порывистым ветром.
– Это присуще ему, – Жени крепче сжала руку подруги, чтобы согреть. – Чувство элитности. Но совсем не такое, как в школе. Дело не в деньгах. Здесь все ощущают, что именно они управляют страной. Прямо отсюда.
– Джон Фиджеральд Кеннеди. Его избрание в прошлом месяце стало звездным часом для Гарварда. Здесь утверждают, что он победил из-за них. Фу, как я замерзла. Если сейчас же не позавтракаю, то превращусь в ледышку.
– Уже недалеко, – подбодрила ее Жени. – В половине квартала.
Лекс и внутри не сняла жакет, говоря, что промерзла до костей.
– После избрания Кеннеди дома все просто сходят с ума. Пел воображает, как окажется за огромным столом в Белом доме. Я ему твержу, Кеннеди возьмет себе только людей из Гарварда, но Пел продолжает бредить.
– Да, – улыбнулась Жени. – Он мне писал, что собирается обосноваться в Гарвард Ярде, пока тамошняя аура насквозь не пропитает его. Думаю, ему нужно подождать до весны.
Картина, нарисованная подругой, не показалась Лекс забавной.
– Вы часто переписываетесь? – спросила она.
– Довольно часто. Но не сравнить с тем, как мы переписываемся с тобой.
– А он к тебе сюда не приезжал?
– Пока нет.
Лекс отставила тарелку.
– Ты им увлечена? – напрямик спросила она.
– Нет, – моментально ответила Жени и тут же добавила: – Хотя он мне и нравится.
– Нравится как?
– Вроде… как брат.
– Вроде?
Жени не ответила. После Нового года Пел часто писал и звонил ей, хотя с тех пор они виделись всего два раза: в Нью-Йорке, в начале и конце лета. Обменялись долгими поцелуями, но дальше этого не пошли. Он дал ей ясно понять, что его чувства к ней вовсе не братские, а в своих чувствах она не была уверена, хотя ей и нравилось, когда длинные руки Пела обнимали ее, и губы тянулись к ее губам.
– Ему двадцать три, – напомнила Лекс. – Разница в семь лет. Не так много, когда люди становятся старше – у дяди Джадсона и тети Анни разница в двенадцать лет, – но все же это другое поколение.
– Я знаю, Лекс. Не тревожься.
– О чем не тревожься? – запальчиво спросила американка. – О чем я не должна беспокоиться?
– Ну, хватит! – в голосе Жени, как и в голосе Лекс, прозвучало раздражение. – Что ты на меня кидаешься? Ты ведь сама хотела, чтобы Пел мне понравился. Мне нравится вся ваша семья. Ты – моя лучшая подруга. Ты значишь для меня больше, чем кто-либо другой. И давай на этом покончим.
– Ладно, – Лекс подняла глаза, встретилась взглядом с Жени и прыснула со смеха. – Знаешь, как я тебя люблю. Не понимаю, что это мне в голову вступило. У нас ведь с Пелом всегда были какие-то особые отношения. Очень близкие. Тебе ясно?
– Да. Как и у нас с Дмитрием. По крайней мере я так считала. Привыкла, что в доме у меня есть друг – девочка по имени Вера. Как-то она пришла ко мне на день рождения, и я не могла переносить то, как Дмитрий на нее глядел, – Жени рассмеялась над собой. – На следующий день я нашла себе другую лучшую подругу.
– А что произошло между Дмитрием и Верой?
– Откуда я знаю. Она, в самом деле, была потрясающей девчонкой – забавной и способной. Я тогда совсем с ума сошла.
– Ты была еще ребенком. И я по отношению к Пелу испытывала подобные чувства – по-настоящему ревновала, если он обращал внимание на моих подруг. Считала, что они приходят ко мне, а не к нему. Злилась, если думала, что он нравится кому-нибудь из них больше, чем я. Или еще хуже, если она ему нравилась больше, чем я.
– Твой собственный брат? Ненормальная!
– Точно. Я была сдвинутым ребенком.
Они улыбнулись друг другу – лучшие подруги, сестры. Но Жени поняла, что не может рассказать Лекс о своих отношениях с Пелом. Ни к чему, да и не о чем, думала она. Разница в возрасте, о которой говорила Лекс, означала, что бы ни произошло у них с Пелом, это может случиться лишь в будущем. Она начинала учиться в колледже, Пел стоял у истоков карьеры. Они оба были очень заняты, жили в разных штатах – каждый по своему расписанию. Несколько последующих лет они смогут быть только друзьями. Хотя и в отношениях между друзьями разве не может быть романтического налета?
Лекс улыбалась ей в ответ, но Жени понимала, что в их дружбе образовалась маленькая трещинка.
В корпусе Жени американка болтала о своем колледже:
– Все одно и то же. Как на нашем старом школьном пепелище – никакой разницы. Но все же, какое облегчение оказаться снова в школе. Намного лучше, чем с марсианами и предками, – она ничком растянулась на Жениной кровати, подогнув ноги и свесив по сторонам руки.
– Ты уже знаешь, какой выберешь главный предмет? – Женина комната ничем не отличалась от ее каморки в школе, за исключением развешанных по стенам анатомических рисунков Леонардо да Винчи.
Лекс бросила на них взгляд:
– Не-а. В особенности меня ничего не интересует. Просто не могу представить себя через десять лет. Представить, что я что-нибудь делаю или просто существую.
Жени ясно сознавала, что через десять лет она будет врачом – уже практикующим, но, быть может, все еще учащимся. Она слышала, что после медицинского отделения требуется особая специализация, особенно в пластической хирургии. Хотя она, наверное, и не на столько уж отличалась от других областей медицины.
– Ты счастливая, – проговорила Лекс. – Знаешь, что собираешься делать. У тебя есть цель. А у меня всего лишь навсего – иногда какие-то порывы. Где-то сосет, куда-то тянет. Вот так-то.
Жени улыбнулась ее самоуничижительному юмору – такому характерному и такому милому.
– Подчас мне хочется творить чудеса, – продолжала американка. – Обращать слепцов в глухих…
– Ну а серьезно, – перебила Жени.
– Серьезно? Сделать что-нибудь полезное для другого. Наверное, так. Но шансы мои невелики. Что я могу предложить?
– Да все!
– Ну конечно, – Лекс хрипло рассмеялась. – Ты только взгляни на меня.
Жени подняла на нее глаза, зная, что Лекс ждет от нее этого, и почувствовала, как крепнет ее любовь к подруге, превращаясь почти в боль.
Когда подъехала машина и шофер явился за Лекс, та спрыгнула с кровати, на бегу наскоро обняла Жени и понеслась вниз по лестнице к подъезду, прежде чем подруга успела последовать за ней. Ни одна из девушек не любила прощаний.
В последующие два года они несколько раз навещали друг друга в колледжах и иногда на несколько часов, от силы на день, встречались во время каникул в Нью-Йорке. Когда Лекс училась на первом курсе, Вандергриффы ездили на Рождество в Японию. На следующий год они провели каникулы в Монако – гостили у принца Ранье и принцессы Грейс.
Оба раза Жени оставалась в Нью-Йорке, получая от опекуна роскошные подарки, заставляющие ее почувствовать себя еще более одинокой. По детству она не помнила Рождества, и воспоминания о нем остались лишь от дома Круккаласов и каникул у Вандергриффов. Тогда подарки говорили о том, как ее любят. Дары Бернарда свидетельствовали лишь о цене.
Но может быть, все было и к лучшему. К Бернарду она относилась настороженно и стремилась держаться от него подальше.
Он был человеком, о котором знали сильные мира сего, о котором писали в газетах. Его имя было на слуху у миллионов, а его внутренняя сущность была неизмерима. Он интересовал Жени, но она страшилась, что эта сущность когда-нибудь проявится. И горела желанием как можно раньше встать на ноги.
Летом она работала в колледже – в канцелярии по иностранным студентам. Бернард не возражал. Он уважал труд. И хотя догадывался, что заработки были мизерными, понимал, что Жени оказалась человеком инициативным.
Она бы хотела закончить колледж за три года вместо четырех, но это было в самом деле невозможно. Стала бы заниматься летом одновременно с работой, но каталог предлагал лишь два курса из ее предметов, и то в неудобное время.
Придется провести в Гарварде все четыре года и все это время оставаться зависимой от Бернарда, хотя заработок приносил ощущение свободы.
Первый курс оказался не таким уж сложным, как предсказывал новичкам декан. Жени обнаружила, что работать приходилось не больше, чем в Аш-Виллмотте, просто там было меньше предметов. А проблемы «приспособляемости» – если таковые и существовали – стали такой неотъемлемой частью ее жизни, что она их едва ли и замечала. Ей удалось заработать самый высокий средний балл среди первокурсников, а потом и среди второкурсников.
Четыре раза в неделю она ходила плавать в олимпийский бассейн, часто занималась в гимнастическом зале, поднимая вес, обретая силу, которая ей понадобится как хирургу.
Жени держалась обособленно, но хотя и была сдержанна, не выглядела неприветливой – участвовала в любом начинании в общежитии, помогала сокурсникам с работой, когда бы они ее об этом не попросили. Некоторые из девушек Редклиффа, которых называли просто «клиффочками» ей не доверяли, но не из политических соображений, а больше из-за ее внешности.
Но с этим Жени ничего не могла поделать. Прохожие на улице останавливались и заглядывались на нее. В колледже преподаватели удивлялись, что именно она заработала лучшую оценку за сочинение или высший балл на зачете.
Жени смирилась с тем, какое впечатление ее внешность производила на людей, не удивлялась и не обижалась, если какой-нибудь мужчина подходил к ней и спрашивал: «А мы случайно не знакомы?» Мгновение, чтобы увериться, она изучала его, а потом отвечала: «Может быть. Но я вас что-то не припоминаю».
Когда она выходила куда-нибудь со знакомыми мужчинами, они, казалось, робели от нее, главным образом от ее наружности. Она всецело завладевала ими, и они не могли уже толково о чем-нибудь говорить. Или, наоборот, впадали в другую крайность – начинали вести себя подчеркнуто фривольно, будто со своими приятелями.
Другим камнем преткновения были: ее ум и образование. Она не подпадала ни под одну категорию Великого Разделения,согласно которому мужчины в Гарварде видели в девушках либо «возможных будущих жен», либо работниц.
Несколько раз, выходя, Жени целовалась с ребятами – в кино, в машине. Ощущение поцелуя возбуждало ее: не любовь, даже не влюбленность; а именно чувство полета. Немного походило на спорт, но там были чисто физические, а не сексуальные ощущения. В бассейне, на лыжах – знание тела, как хорошо отработанной машины. Во время поцелуя Жени познавала себя как женщину, и была потрясена тем, что мужчины были способны в ней пробудить.
Но не было ни одного, с кем бы она встречалась более двух раз – никто ее настолько не интересовал. Два года Жени переписывалась с Пелом, который заканчивал в Принстоне отделение международных отношений. За все это время они встречались лишь несколько раз, но письма углубили их дружбу и утоляли разыгравшееся воображение. Никто в Кембридже не интересовал ее так, как Пел.
Она ждала его писем, как маленьких подарков, сначала быстро пробегала их глазами, пропуская анекдоты, описания и общие рассуждения и быстро переходя к немногим фразам, в которых содержалось его отношение к ней. На следующий год, писал Пел, он переедет в Вашингтон – а что она думает об этом городе? Может ли себе представить, что живет в столице?
Жени улыбалась и писала в ответ: «Должно быть, это потрясающий город – жить в нем будто в оке циклона». Она понимала, что флиртует с ним, наверное, даже мучает его, и убеждала себя, что на самом деле он не так уж серьезен. Но иногда, прежде чем рассмеяться собственной глупости, выводила на обратной стороне конверта «как мило».
Пел тоже бредил девушкой, предстающей в письмах. Ее достоинства в его воображении росли с каждым днем, красота становилась несравненной. Юноша понял, что теряет рассудок. В середине лета 1962 года, перед предпоследним курсом Жени, он неожиданно приехал в Бостон.
Летом Жени жила в общежитии для иностранных студентов. В шесть вечера ее позвали вниз. Она спустилась и увидела его – спиной к ней, у готовой закрыться двери.
– Пел! – закричала она.
Он обернулся и расплылся в улыбке: такой большой, неуклюжий, милый.
– Жени!
Она подошла. Пел обнял ее своими длинными руками и так крепко прижал к себе, что весь воздух вылетел у девушки из легких. Жени закрыла глаза, успокоившись в убежище его рук. Она позабыла легкий запах, исходивший от его кожи и напоминающий аромат сосновых иголок в чистом горном воздухе.
– Как хорошо прикоснуться к тебе, – пробормотала Жени.
– Ты так красива, – прошептал он в ответ, освобождая девушку.
Он произнес это таким мрачным тоном, что она расхохоталась и, подобрав юбку, закружилась перед ним.
– Давненько мы не виделись, Жени.
– Да, – она остановилась, и внезапная мысль пришла ей в голову: «А насколько она изменилась? Не кажется ли теперь она ему другой?» Ей он казался все тем же и вместе с тем другим – знакомым и чужим. Частые письма и время от времени телефонные звонки приучали Жени все прошлые годы думать о нем. Возвращаясь со свидания, она сравнивала Пела с мужчиной, с которым провела вечер. Какой бы черты не был лишен ее спутник, она награждала ею Пела. И вот теперь он был рядом – во весь свой рост в шесть футов и четыре дюйма – и Жени поняла, что в прошлом отчасти придумывала его.
Во плоти его большие руки болтались из рукавов, он был не так уж красив, и тем не менее Жени ощущала, что он ей близок.
– Ну как Лекс?
– До смерти хочет встретиться с тобой. Я даже не решился ей сказать, что еду в Кембридж.
– Правильно, – кивнула головой она.
Зеленовато-коричневые глаза Пела моргнули, и Жени заметила, какие редкие у него ресницы – прямо как у отца.
– Пойдем в город? Пообедаем в «Ритц-Карлтоне». Я там остановился.
– С удовольствием, – Жени почти совсем не выходила из Кембриджа, и Бостон для нее был как другой город. А «Ритц-Карлтон» слыл самой фешенебельной достопримечательностью. Она часто проходила мимо, но никогда не была внутри – бостонский знаменитый отель, выходящий на Бостон-Гарденз. Оказаться там – словно праздник. – Подожди минуту. Я только переоденусь.
– Ты и так превосходно выглядишь, – возразил он.
– Ну, пожалуйста! – ради такого случая Жени хотелось нарядиться. С тех пор как она приехала в Кембридж, у нее не было такой возможности. И теперь, взбегая по лестнице, она поняла, как монотонно текла здесь ее жизнь – занятия и работа.
Сидя в фешенебельном, белоснежном открытом зале, Жени осознала, как ей не хватает загара. Она и Пел оказались самыми бледными в ресторане людьми – их невыразительный вид представал здесь упреком: словно нищета незвано ворвалась в атмосферу «Ритца». Другие обедавшие отливали бронзой, позолоченной и отполированной светом свечей.
– Тебе повезло, что ты здесь учишься, – проговорил Пел.
– Да, – ответила она. – От лучшей медицинской школы меня отделяет всего несколько миль и два года занятий.
– Забавная ты, Жени. Выглядишь, как всегда, и так стремишься стать врачом. Уверен, что ты своего добьешься.
– Спасибо. Я тоже так думаю. Наверное, я решила стать доктором, хирургом много лет назад, еще когда была совсем ребенком. Но осознала я это, только когда оказалась в Кейп Коде. Мне помогла маленькая девочка, – на самом деле решение вызрело в Жени благодаря отцу, Синди лишь помогла понять его.
– На нынешнем этапе развития истории в Гарварде должно быть потрясающе, – Пел повторил то, о чем говорил в письмах.
– По мне, никакой разницы, – пошутила Жени. – Мне кажется, здесь всегда так было.
– Но жить здесь, когда администрацию возглавляет Кеннеди – просто блеск!
Жени кивнула:
– Многие так думают. По-прежнему переживают кампанию Кеннеди-Джонсона двухлетней давности. Но я в стороне от этого, Пел, – по выражению его лица она поняла, что разочаровала его. – У меня ведь даже нет вашего гражданства.
– Что ты хочешь сказать? Как это нет?
Подошел официант. Жени помедлила, пока он не поставил перед ней отбивные и тушеный эндивий.
– В вашу страну я приехала только четыре года назад, – она взялась за вилку.
– Ну да? Трудно поверить. Твой английский безукоризнен.
– Ты так считаешь, потому что я говорю, как Лекс, – Жени разрезала мясо. – Это она научила меня. – Знаешь, я ведь уехала с родины неофициально, – она попробовала отбивную – самое превосходное блюдо с тех пор, как она оказалась в Кембридже.
– Да, но существуют разные лазейки. Мерритт о них превосходно осведомлен. Может нажать, где надо, и все ускорить. Требуется лишь упорство и кое-кого подмазать, – Пел сморгнул и быстро заверил ее. – Но это же для хорошего дела. За тебя, – он поднял свой бокал.
Жени отпила бургунди – вкус сохранился во рту, когда она уже проглотила напиток. Праздник, а не обед. Она уже позабыла радости, которые могут предоставить деньги.
– Не могу понять, почему Мерритт тянет волынку, – Пел поставил бокал.
Жени не ответила. Ей часто приходило в голову, что опекун нарочно держит ее в подвешенном состоянии – так ему легче влиять на нее. А по ночам ее подозрения становились еще более серьезными: уж не он ли был виноват в бедах отца и даже матери, уж не он ли все это подстроил, чтобы взять Жени в Америку в качестве собственности. Для подобных домыслов не было никаких оснований. Она это понимала, убеждала себя, но Бернард казался таким непроницаемым, таким могущественным и таким подвластным причудам, что ее воображение подчас непомерно разгуливалось.
– Но он о тебе хорошо заботится? – спросил Пел.
– Да.
– Ну ладно. Его ведь недолюбливают у нас в семье, ты заметила?
– А почему?
– Точно не знаю. Наверное, по многим причинам. Выставляет себя либералом, намекая на близость с Советами, и тут же оказывается, что связан с Южной Африкой или каким-нибудь другим правым диктаторским режимом. Думаю, он тот человек, который любую вещь сможет обернуть к собственной выгоде. Кажется, у него нет других принципов, кроме тех, которые позволяют увеличить богатство и власть. Извини, Жени, мне не стоило тебе этого говорить.
– Ничего. Все нормально.
– Есть здесь и личное. Третья жена Мерритта и дядя Джадсон любили друг друга. Мерритт ее увел, но я думаю, она так и не полюбила его. Наверное, жалела, что не вышла замуж за дядю.
– А я думала, что твой дядя и Бернард – деловые соперники.
– И это тоже. Они конкурируют в одной области. Но такое соперничество не делает врагами.
Жени размышляла.
– Пел, а это правда? Я имею в виду гражданство.
– Можно ли ускорить его получение? Да. Выходи за меня замуж и сразу получишь.
Жени расхохоталась.
– О таком романтическом предложении я еще никогда не слышала.
Лицо Пела изменилось – в коричневых глазах засветился оранжевый отблеск, и они приняли цвет охлажденного чая.
– Но я это серьезно. Знаю, просить нет смысла. Ты еще в колледже, у меня тоже нет должности…
Его серьезность была такой нежной и сбивчивой.
– Ты прав, – тихо согласилась она. – У нас не было возможности привыкнуть друг к другу. И к тому же мы оба очень заняты…
– Я тебя люблю, – проговорил он почти шепотом.
Жени заметила, что его лицо выражало доброту и нежность. Она не знала, была ли любовь, настоящая любовь то, что она испытывала к нему, но чувствовала, что хочет обвить его руками, прижаться к нему.
– Мне семнадцать. Бернард ни за что не даст согласия.
– Я подожду, Жени.
– Хорошо, – довольно ответила она.
Всю дорогу домой они целовались – в такси, в общежитии, и в слиянии их губ она видела некий обет.
На следующее утро Пел позвонил попрощаться. Он не сказал, что говорит из аэропорта и вот-вот должен сесть в самолет до Нью-Йорка, где собирался встретиться с Бернардом Мерриттом.
Хозяин и не подумал показать, что визит Пела доставил ему хоть малейшее удовольствие. Он сказал, что слишком занят, и только потому, что дело касалось Жени, был готов уделить молодому человеку двадцать минут. С молодым Вандергриффом Бернард раньше не встречался, и теперь, оценивающе оглядев его, не был поражен ни его наружностью, ни манерами.
– Конечно, с ее отцом я все обсудил до его ареста, – нетерпеливо ответил бизнесмен. – Я ее тогда почти не знал и не взял бы с собой, как никого другого, без предварительного соглашения.
– Вы с отцом Жени, должно быть, большие друзья, – улыбнулся Пел.
Бернард подивился, как столь наивных людей могут принимать на дипломатическую службу. Конечно, родовое имя, влиятельная семья. Но если эти привилегии дают такое право, Соединенные Штаты будут представлять за границей одни идиоты.
– Это было деловое знакомство, но мы понимали друг друга.
Пел заметил, что Бернард сказал это в прошедшем времени.
– Вы получаете от него известия? Хотя бы окольными путями?
– Он жив.
Таким образом, ответ утвердительный, подумал Пел.
– Он по гроб жизни должен быть вам обязан. Вы так великодушны к Жени.
Бернард неопределенно махнул в воздухе рукой – этим жестом он как бы говорил, что хотя его великодушие и не вызывает сомнений, он вовсе не просит его признания.
– За него вы, видимо, не так уж много получили, – сочувственно произнес Пел. – Что-нибудь из того, что стоит здесь в комнате?
– Вот именно, – бизнесмен поднялся подошел к шкафу и показал Пелу серебряную пепельницу.
Юноша повертел ее в руках, вернул Бернарду и кивнул, будто восхищаясь бескорыстием Бернарда.
– Жени повезло, что она встретила вас – столь бескорыстно ей помогающего.
Когда Пел уходил, Мерритт обменялся с ним рукопожатием. Мозги запудрены, но славный мальчик этот молодой Вандергрифф, подумал он.
Пел вышел из дома, мрачно улыбаясь про себя. Алчность Бернарда как коллекционера была хорошо известна – особенно стремление раздобыть всякие «безделушки» из России: что-нибудь вроде живописных полотен или других предметов старины огромной ценности. Отец девушки хотел обеспечить безопасность Жени. Он слишком высоко ее ценил, чтобы отдать под защиту человеку, вся награда которого составляла серебряную пепельницу. Сареев мог рискнуть дочерью лишь предложив то, что Бернард оценил так же высоко.
Петляющей походкой Пел шел по жаркой улице. Он знал, что не сейчас, но когда-нибудь обретет над Бернардом власть. Он был уже к этому на пути.
На Рождество Вандергриффы остались у себя, и, спустя два года, Жени снова провела праздник у них. На этот раз «у себя» означало Ванвуд на северном побережье Лонг Айленда – имение, более чопорное, чем Топнотч, и совсем с другим духом внутри. Построенное в 1880-х годах дедом Филлипа, оно воспроизводило английскую усадьбу времен Тюдоров, со сторожкой привратника у въезда. В имении было тридцать семь комнат, а прислуга проживала в меньшем строении, на задах розария.
Используя это имение лишь несколько раз в году, современные наследники былых Вандергриффов решили, что неразумно эксплуатировать его полностью, и большую часть закрыли, оставив прислуживать супружескую пару и открывая на Рождество только половину комнат. И все же здесь ощущалось величие, власть и традиции.
Встретившись, Лекс и Жени заключили друг друга в объятия и через несколько часов вели себя уже по-старому, будто все еще находились в школе и болтали в последний раз день или два назад. Они обе устроились в комнатах Лекс – раздельных спальнях с общей ванной.
– Будто шлепнулась с велосипеда, – заявила Лекс в ванной, где Жени чистила зубы.
– Б'то все так и п'рдлжалось, – отозвалась Жени сквозь пену во рту.
– Продолжалось. Вернулось. Думаешь, так со всеми?
Жени выплюнула пасту, прополоскала рот, выплюнула снова.
– Как?
– Близкие отношения. Вовсе и не меняются. Неважно, как долго мы не виделись и что в это время делали.
– Конечно, – согласилась Жени. Но сама она чувствовала, что не все осталось по-прежнему. Внешность Лекс изменилась. Она еще отяжелела и выглядела как-то грубее: волосы коротко подстрижены, рот, которого принципиально не касалась помада, стал жестче. Ей было девятнадцать лет, а выглядела она на двадцать пять.
На предпоследнем курсе в Холиоке она писала Жени, что по-прежнему живет в основном одиноко. Основным ее развлечением был баскетбол, который она выбрала еще на первом курсе и в котором, несмотря на свой рост в пять фунтов и шесть дюймов, достаточно преуспела. Большинство девушек из колледжа она характеризовала как искательниц женихов или говорила, что они не интереснее горшка холодной манки. Ей удалось найти лишь одного настоящего человека – женщину, тренера по баскетболу, по имени Илона.
Жени в своем колледже тоже держалась особняком, отчасти из-за большой нагрузки, но она понимала, что одиночество ее и Лекс больше уже не настолько схоже, как раньше.
И все же Лекс оставалась ее ближайшей подругой, почти сестрой. Но и Пела она тоже очень ценила и понимала, что отношения к брату и сестре вступают в конфликт. В Ванвуде большую часть времени она проводила с Лекс, и почувствовала почти что успокоение из-за того, что Роза Борден совершенно монополизировала внука.
Роза Борден выглядела значительно моложе, чем три Рождества назад. Как и у Лекс, ее лицо претерпело изменения, но в отличие от девушки оно стало мягче.
В своем новом энтузиазме она нашла даже время, чтобы поговорить с Жени.
– Тебе нравится? – спросила она, когда в Сочельник они встретились за обедом. – Я сделала подтяжку – просто замечательно.
– Ваше лицо выглядит великолепно.
– Роза для тебя. Для всех. Я – роза во втором цветении. Это самое лучшее, что я для себя сделала. Нашла самого потрясающего в мире хирурга, Эли Брандта, – Жени не стала делать вид, что ей знакомо это имя. – О нем писал «Тайм». Поместил большой материал, – продолжала пузыриться Роза. – Его называют «восходящей звездой». Или, может быть, там было сказано «кометой». Он просто необыкновенный. Произвел целую революцию в операции подтяжки. Трудно даже поверить! И такой красавец! Знаешь, дорогая, каждая женщина должна претерпеть муку в руках такого человека.
Жени улыбнулась. В это время подошел Филлип, чтобы усадить тещу по правую от себя руку. Но после обеда Жени спросила ее:
– А что такого нового ввел этот хирург, чтобы так революционизировать процесс подтяжки?
– Тебе, дорогая, в самом деле нужно прочитать «Тайм». Будешь больше знать. Хочешь подписку?
– Спасибо, миссис… Роза. Мне столько приходится читать к занятиям, что вряд ли хватит времени, чтобы заглядывать в «Тайм»
– Все это очень замысловато, – сурово произнесла женщина. – Сложно. Не жди, что я расскажу тебе обо всех деталях. Основное, что придумал Эли, – заменять старую кожу на молодую.
– Пересадка кожи?
– Можешь называть это так. Профессиональный жаргон мне никогда не удавалось понять, но ты уж смотри сама. Кто-то назвал меня «лучистой», а энергия, которую я обрела…
– Бабушка обручена, – голос Лекс громко плыл с дивана по другую сторону стола, накрытого кофе. – Она нашла себе нового мужчину, и свадьба намечена на июнь.
– Примите мои поздравления, – проговорила Жени, несмотря на явные нотки неодобрения, прозвучавшие в замечании Лекс.
– Да, дорогая. Он – утонченный человек – в общении, так это ведь называется. Мы проведем медовый месяц в Полинезии, правда ведь оригинально? А теперь, – продолжала она, не дожидаясь ответа, – мне надо разыскать моего драгоценного внука. Мой суженый должен праздновать со своей семьей, и мне требуется симпатичный молодой человек, чтобы я сумела позабыть о своем одиночестве.
Жени не пыталась встретиться взглядом с Пелом, когда Роза Борден подошла к нему, а он все так же упорно смотрел поверх ее головы. Каждый из них старался вести себя в семье естественно. Они были влюблены, но не настолько романтически. И все праздники Пел старался не выказывать Жени явных знаков внимания.
Но чувствительные антенны Мег засекли некоторые тонкости, не замеченные другими. Она хорошо знала сына. Как-то после обеда, встретив Жени в игровой комнате, она спросила:
– Если ты выйдешь замуж, то сохранишь свою фамилию или хочешь взять фамилию Вандергриффов? – женщина прикусила губу, смущенная, что ненароком высказала свою мысль вслух.
– Вы мне больше всего нравитесь вот такой проницательной, – ответила Жени, обнимая ее.
Мег была уже кем-то вроде матери для Жени. Она звонила в ей в Редклифф по первым воскресеньям каждого месяца узнать, как у нее идут дела. В этих разговорах Жени никогда не упоминала Пела, а если Мег заговаривала о сыне, она не поддерживала темы.
Но в Ванвуде Мег почувствовала, что происходит. А если почувствовала она, то безусловно это удалось и Лекс, думала Жени. Но ни одна из подруг не коснулась этой темы. Однако подчас Жени ощущала напряжение, будто туго натянутую проволоку между собой и Лекс.
