Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)
Именно в этом заключался вопрос «мужества», о котором он говорил Лаки в последний день в Майами, хотя он и был уверен, что обозначил его так туманно, что она не поняла и подумала, что это связано с нырянием. Он, по крайней мере, на это надеялся. Он даже не был уверен, что хочет жениться на ней. Иногда он думал, что хочет, иногда – нет. Он не знал, где правда. Он все еще боялся, что она слишком хороша, чтобы быть правдой. Но это не вопрос мужества. Он должен что-то предпринять, и он должен вскоре это сделать. Но он хотел сделать это как-то милосердно, если сумеет. Именно поэтому он взял ее в загородный клуб Индианаполиса, в котором состояли и он, и Эбернати. Если им еще не написали, все равно слухи бы просочились, и о том, что она была с ним, все равно узнали бы. Какого же черта?
Он открыл дверь изящного домика. После яркого солнца там было очень темно.
Она не впервые так действовала. Она и раньше тянула эту резину по поводу других женщин. Ей не нравилось спать с ним, но она не хотела, чтобы другие это делали. Он ненавидел ее уловки, ее стремление всегда выставлять его морально виновным. С ее стороны морально не хотеть спать с ним, а с его стороны неморально спать с другими. Иисусе, это дерьмо королевы Виктории. Она же сама в это не верит. Отчаяние и ярость снова охватили его. Она не может в это верить! Как она может верить, если она жена Ханта, а живет с Грантом как любовница! Четырнадцать лет! Безумная иррациональность! Сравнивать Кэрол Эбернати с Лаки – смешно, да и нет оснований для этого, между ними нет никаких точек соприкосновения, при любых потугах воображения Кэрол нигде не была лучше. Он начал раздеваться в тусклой круглой комнате.
Странно. Думая обо всех этих прошедших годах, он думал о себе, как о другом человеке. Это ведь и начиналось не как любовная связь. Началось как шуточная история. Он приехал домой в короткий отпуск после госпиталя, и кто-то привел его к ним в дом. В Европе война еще не окончилась, и она развлекала всех раненых ветеранов, которых было не так уж и много. Естественно, много пили. Она не пила, а Хант пил, и ему, кажется, правилось напиваться с «малышами», которые в противовес мифологии не только не были молчаливыми относительно своего военного опыта, но жутко трепались и только о войне. Она уже интересовалась «литературой» и «театром», и он прочел ей несколько ранних плохих стихотворений о том, как его вынесло на Тихий океан, и пару вшивых одноактных пьес, а на третий раз он ее уже поимел. Они днем ехали в машине откуда-то домой. Хант был на работе, а они выехали из города, остановились в лесу и впервые сделали это на заднем сиденье. Но для него это была лишь кратковременная шутка, без всяких намерений завести «постоянные отношения». У него уже были две девушки в Чикаго, и он тогда трахал все, что попадалось под руки. Он слишком долго был почти мертвым и хотел получить все, что мог. И ему плевать было, кто еще так себя чувствует. Был молодой летчик ВМФ по имени Эд Гриер, который тоже был в отпуске и шлялся повсюду, и у которого тоже стоял на Кэрол Эбернати. И Гранту было плевать, имел он ее или нет. Хотя Грант был добровольцем, а Гриер – офицером, они шлялись вместе и пили, потому что оба плохо играли в футбол в школе, и они уже обменялись парой-тройкой девушек в городе. У Кэрол была беременная девушка, живущая у нее уже восемь месяцев, дальняя родственница, приехавшая скрыть рождение ребенка, и это была одна из девушек, которой они обменялись. Однажды ночью, пьяный, он лежал на полу в гостиной и обнимался с Кэрол, пьяный Хант спал в постели, Гриер (которого позднее убили на Филиппинах) шел наверх с беременной девушкой, и Грант показал ему, чтоб он, если захочет, возвращался, и они бы поменялись местами. Гриер спустился, но не остался. Кэрол не захотела ни того, ни другого. Она видела сигнал Гранта и тогда ничего не сказала, а на следующий день (когда Хант снова был на работе) ее ревущий гнев удивил Гранта. Он понятия не имел, что она вовсе не так легко и свободно, как он, воспринимает все это. Она не давала ему забыть об этом эпизоде и в определенных случаях напоминала о нем, как о главной причине ее безразличия к сексу. Она дала понять, что спала с несколькими мужчинами, кроме него, в первые годы их связи, обычно в качестве сознательной мести, но к тому времени Гранту (который в глубине души вовсе не был уверен, что она время от времени не спит и с Хантом) было наплевать, поскольку он резонно полагал, что если и так, то она все же не может так уж много ходить на сторону. Да он и любил ее, позднее, отчаянно любил. В какой-то момент. Если уж он должен быть хладнокровным и честным по этому поводу, а он этого хотел, то должен признать, что он по-настоящему любил ее тогда, когда возник экономический фактор, и они его поддерживали. Все это было так странно.
В тусклом холоде пляжного домика де Блистейнов он задумчиво посмотрел на порванный карман перед тем, как отложить рубашку. Кэрол полностью успокоилась, когда вошла в домик. Они молча раздевались, как давно близкие люди, в тусклой куполообразной комнате, чтобы надеть купальники, и она была вполне дружелюбной и доброй. Она говорила и действовала так, будто никакой сцены не было. Это само по себе необычно, думал он.
Потом неожиданно, стоя обнаженной в центре тусклой комнаты, она глянула на Гранта и простерла к нему руки.
– Посмотри на мою фигуру, – сказала она робким, наполовину смущенным голосом, в котором звучал тонкий, что было горше для Гранта, оттенок надежды. – Я очень похудела ради тебя. Я... – она остановилась, на лице было смущение. – Но грудь стала меньше. Я не знаю, почему. Так раньше не было, когда я соблюдала диету. – Лицо ее стало беззащитным.
Грант был потрясен собственным хладнокровием при взгляде на нее. Он ничего не мог сделать, чтобы не удержаться от сравнения с красотой Лаки, на стороне которой были не только годы и юность, но и естественность. Кэрол была красивой, очень привлекательной женщиной, когда он впервые ее увидел, но и тогда – ничего похожего на Лаки. А грудь и впрямьусохла.
– Она такая же, – сказал он, покачав головой. Что еще мог он сказать?
К еще большему ужасу он заметил легкую самодовольную улыбку тайного триумфа, проскользнувшую по ее лицу, когда она опустила глаза и начала надевать трусики, как будто она автоматически поверила в то, что он говорил, и, следовательно, она все отыграла.
– На самом деле, не столько диета, – сказала она, все еще глядя вниз, – сколько заботы.
Выход на воздух стал подлинным облегчением. Под режущим глаза солнцем он увидел милую песчаную терраску с коралловыми ступенями, уходящими под воду. За песком были две высоких тенистых пальмы, шумевших над коралловым столиком, а на самом песке – высокая королевская пальма. Эвелин де Блистейн роскошно тратила свои деньги, и в какую-то секунду он жутко ей позавидовал. Вода была зеленой, песчаное дно просматривалось в десяти-двенадцати футах от поверхности на протяжении пары сотен ярдов за тремя большими скалами, у которых пенились волны. Когда он выплыл за них и глянул вниз, преодолев резь в глазах, то увидел, что весь риф был живым, покрытым лесом морских анемонов с голодно развевающимися щупальцами. Он не хотел бы туда попасть даже в маске. Среди них он видел то тут, то там длинные черные шипы черных морских ежей, Диадема Сетосум, драчливо двигающих своими острыми черными иглами, как только к ним что-то прикасалось. Он поплыл обратно к маленькой пристани, где была Кэрол. Это было хорошее место для ленивого бесполезного плавания. Но на этом не кончилось.
Приняв душ, она голой легла на большую широкую кровать и позвала его. Грант ощущал, что не может отказать. Это было бы слишком ужасно. Когда он шел к ней, его снова поразил ужас собственного хладнокровия. Тело ее было чужим для него, как будто он никогда к нему и не прикасался. Она, должно быть, ощутила это. Но если и так, то все равно ничего не сказала.
После этого он спал с ней только однажды, и это было как раз в ночь после первого погружения в море вместе с Бонхэмом, в тот день, когда они входили в большую пещеру.
Конечно, он тогда и понятия не имел, в тот первый день в пляжном домике Эвелин, что ровно через двадцать один день он будет отчаянно просить Лаки приехать из Нью-Йорка.
Но многое должно было произойти, прежде чем это случилось.
7
Во время второго погружения в море с Бонхэмом он убил первую свою рыбу. Бонхэм продал ему арбалет с двойной резиной, включив его стоимость в растущий счет, и предупредил, что до тех пор, пока не попадется настоящая большая рыба, он должен взводить только одну резинку. Они были примерно в трех милях западнее побережья, где, как говорил Бонхэм, была настоящаярыба. «Охотиться с ружьем намного веселее, чем просто болтаться у мелких рифов», – сказал он с кровожадной ухмылкой.
В миле от берега был глубокий риф, слишком глубокий для местных ребятишек, чтобы охотиться с ружьем, а поскольку глубина была от 75 до 100 футов, то ни один из двух других учителей подводного плавания в Ганадо-Бей не вывозил сюда клиентов. Обычно и Бонхэм не возил, но поскольку дела у Гранта шли хорошо, он не видел причин не взять его туда. «Счастливчик, что так быстро все сечешь», – громыхнул он.
Грант помнил, как Бонхэм говорил, что на «мелком рифе» тоже было много рыбы, но ничего не сказал. Бонхэм, кажется, все делал по-своему, чтобы убедиться, что богатый драматург все еще заинтересован в нем. Только гораздо позднее, когда Грант знал намного больше, он сообразил, что Бонхэм мог передвинуть фактор безопасности до опасной грани, беря его на второй же день на такую глубину. Но тогда это было неважно.
Он так и не понял, когда же именно начал свободно чувствовать себя под водой. Это случилось как-то совершенно неожиданно: возникло доверие. Но точно, что это произошло не на второй день, когда он нервничал так же, как и в первый раз.
Одевание теперь стало более привычным. Таким же стал и выброс в воду. Повернув голову ко дну, за коралловым холмиком он увидел большого окуня (оказалось, он весил всего лишь шесть футов), спокойно смотревшего на него. Медленно выдвинув вперед ружье, пока оно едва не коснулось рыбы, которая нежно и лишь слегка озабоченно глядела на него жидкими глазами, он спустил крючок, и стрела пронзила ее как раз по боковой линии вблизи головы и сломала ей хребет. Рыба резко дернулась, но стрела и зазубрины на ней крепко ее удерживали, она закатила глаза, открыла и закрыла рот в безмолвной рыбьей агонии. Держа ружье на длине вытянутой руки и вытаскивая рыбу на конце стрелы и двойной длины линя (на случай появления акул или других хищников), Грант всплыл, ощущая себя скотиной и убийцей.
А Бонхэм убийцей себя не чувствовал. Он буксировал маленькую пластиковую лодку для рыбы («Старайся попадать в голову и как можно быстрее выбрасывай ее из воды, – ухмыльнулся он, – иначе она рвется и разбрызгивает кровь, а это привлекает акул»), и в лодке к тому времени, когда Грант убил окуня, уже было пять рыбин большего размера. Наблюдать с поверхности, как большой человек злобно преследовал еще одного, большого окуня, было все равно, как если бы он видел хищного первобытного недочеловека, преследующего оленя. Это как-то волновало, но все равно было жутковато.
Когда большой человек всплыл с новой рыбой (пятнадцатифунтовой, как выяснилось), он улыбался своей мрачной кровожадной ухмылкой. И немедленно снова нырнул.
Грант в тот день не думал, что это так уж легко, и по-своему был из-за этого счастлив. Он не мог выбросить из памяти жидкоглазую рыбу, бьющуюся в агонии. А глубже этого он обнаружил и дикую радость. Однако дикая радость не помогала. Он еще раз шесть стрелял в рыб и мазал. Рыбы, кажется, обладали способностью исчезать с невероятной скоростью при спуске крючка, если это не было на короткой дистанции. Бонхэм, кажется, предвидел это и стрелял на мгновение раньше.
Когда они закончили охоту, возвращались домой с помощником Али у руля и вытащили бутылку джина, Бонхэм выглядел особенно утомленным и даже угнетенным.
– Господи, люблю охоту! – сказал он с обычной ухмылкой, приложившись к бутылке и откинувшись к планширу. – Я не имею в виду возможность сбежать и оставить тебя одного, как сейчас. – Он подумал. – Но ты все сам хорошо делал, а?
– У меня одна, – сказал Грант. – Мне нравится. Но как-то постыдно, как-то неспортивно так стрелять в них в акваланге, когда они так беззащитны.
– Шутишь? – мрачно глянул на него Бонхэм, как будто его оскорбили. – Без акваланга мы бы туда, на восемьдесят пять футов, и не попали бы. Именно потому они неиспорчены и их легко бить. Но они быстро умнеют. Они как-то узнают, что на рифе появился хищник, и убегают. Они общаются, так что не волнуйся. И все равно, если не мы, то другие. Такова жизнь моря. Почище любых «джунглей».
– Конечно. Но я думал, что некоторые ныряльщики могут погружаться на такую глубину и без ничего, – заметил Грант.
– Конечно. И даже больше. Ты имеешь в виду таких, как братья Пиндар? Но на то они и специалисты. Как раз в этом. Я могу на шестьдесят футов, но не уверен, что смогу восемьдесят пять.
Он, кажется, вообще не интересовался рыбой, которую тащил за собой в лодочке, и спросил, нужна ли она Гранту. По праву они принадлежали ему, поскольку он оплачивал поездку.
– Иисусе, мы не съедим столько, – запротестовал Грант. – Но пару-тройку я бы взял.
– Они твои, – сказал Бонхэм.
На вилле вечером будет пир, и не с купленной рыбой, а с убитой охотником Грантом.
– Я бы хотел взять ту, что сам застрелил, – смущенно улыбнувшись, сказал он. Она была самой маленькой.
Бонхэм неожиданно ухмыльнулся и продемонстрировал удивительную чувствительность, которую так часто замечал в нем Грант:
– Черт, бери три больших и скажи, что убил всех трех. Какая разница? – Или просто сказывался большой опыт?
Грант смущенно пожал плечами.
– А что ты будешь делать с остальными?
Глаза Бонхэма слегка сверкнули.
– Продам. На рынке. Если тебе не нужны. Но пойми, они твои, если хочешь. Частенько клиентам не нужно столько рыбы, и тогда я ее продаю. Не выбрасывать же. Подзаработаю.
– Я ведь только одну застрелил, – скромно сказал Грант.
– Неважно. Они твои. Потому что ты платишь мне за поездку, оборудование и инструктаж.
Грант вежливо покачал головой. Он все же не понимал этого большого человека. Пока. Бонхэм пожал плечами. О'кей, тогда он их продаст. Ему не стыдно.
Как выяснилось, у Бонхэма были свои заботы. И когда вопрос о рыбе был решен, он обсуждал их всю обратную дорогу.
В отличие от Гранта, эти заботы не были связаны с женщинами. Бокс для камеры, который он вчера испытывал (съемки Гранта еще не были проявлены), сконструировал и сделал его друг здесь, в Ганадо-Бей, американец, который был лучшим мастером по боксам в Карибском бассейне. Бонхэм продавал их в своем магазине. Но изготовление их стоило очень дорого, потому что он работал с наилучшими материалами и все делал вручную. Так много не сделаешь, только по заказу, а это уменьшало шансы Бонхэма продать их. Большинство начинающих ныряльщиков не могло столько выложить за бокс, особенно, если это было связано с покупкой новой камеры. У большинства отдыхающих уже были свои камеры, обычно – те модели, для которых Уильям еще не сконструировал бокса; а отдыхающие, как правило, жили здесь слишком недолго, чтобы дождаться нового бокса, так что Бонхэм на этом терял.
Так вот, через четыре-пять дней он с Уильямом полетит на остров Гранд-Бэнк испытывать новый бокс, который Уильям сделал для немецкого «Минокса». Грант может поехать с ними, если оплатит свои расходы. Бокс для «Минокса» был идеей Бонхэма. Он обнаружил, что у большинства туристов, по крайней мере, у тех, кто начинал с Бонхэмом, были «Миноксы» или сами по себе, или как дополнение к их тридцатипятимиллиметровой камере. И, конечно, камера и бокс намного дешевле.
– Но зачем лететь на Гранд-Бэнк? – спросил Грант.
Бонхэм ухмыльнулся.
– Потому что там остановился знакомый богач. И если бокс работает, он купит сразу же. И этот бокс, и камеру. – Он сделал скорее паузу, чем закончил.
Остров Гранд-Бэнк – маленький атолл из коралла песка на южной оконечности Багамских островов, на полпути между Грейтс-Инагуа и Каикос, в сотне миль на юго-восток. Это всего в сотне миль от Мушуар-Бэнк и Силвер-Шоулз. На вытянутом в форме восклицательного знака острове был один город на более широкой стороне и глубокая лагуна на другом конце, где, как считалось, затонуло несколько древних галеонов, но так далеко, что следов их не находили. Он был три мили длиной, покрыт кустарником и редкими соснами и пальмами, там было жарче, чем в аду, на всем острове была одна дорога – от города, точнее, от привольно раскинувшегося порта под управлением Багамских островов, до роскошного отеля у лагуны. Взлетной полосы не было, и прилететь туда можно было только на гидросамолете. Грант никогда там не был, хотя и читал о нем в книгах по нырянию или поискам сокровищ.
– Но это не единственная причина, – продолжил все же Бонхэм. Он снова остановился и под сушащим ветром легко провел огромной ладонью по обширной поверхности волосатого живота. – Слушай, там шхуна, которую несколько месяцев тому назад выставили на продажу в Кингстоне. Шесть спальных мест плюс два для команды, длина шестьдесят восемь футов. Называется «Наяда». – Он снова остановился и сменил курс. – Слушай, я учил этого богача, его зовут Сэм Файнер, в прошлом году, когда он жил в большом отеле в Ганадо-Бей. Ему безумно понравилось ныряние. Так понравилось, что он подумывает вложить деньги в мой бизнес, просто чтобы было судно, на котором он мог бы плавать, когда захочет понырять.
Все оказалось более сложным, когда Бонхэм начал пояснять, но главной причиной поездки на Гранд-Бэнк было желание повидаться с Сэмом Файнером насчет шхуны. Файнер, который был не евреем, а маленьким коренастым немцем (хотя Бонхэму было плевать), был из Милуоки, где у него было два доходных бара и три таверны, а также отели на озерных курортах в северном Висконсине. Обычно он проводил лето, ловя рыбу на венном курорте и выпивая в собственной таверне, и он хотел бы найти нечто подобное и в Карибском море, чтобы войти в долю, где он мог бы нырять зимой. Помимо баров и курортов у него были и какие-то каменоломни. Неважно что, но он хотел или почти что хотел вложить 10000 долларов в бизнес Бонхэма. Однако все заинтересованные стороны знали, что 10000 долларов недостаточно для покупки и содержания судна, достаточно большого для двух-трехнедельного плавания между островами. И в этой связи Бонхэм перешел к другому.
Грант подумал, что никогда в жизни не видел такого выражения неосознаваемого желания, как на крупной морде Бонхэма в тот момент, когда он «перешел» от темы шхуны к «другому». Ясно, что это было абсолютно бессознательное желание, иначе Бонхэм скрыл бы его.
«Другое» заключалось в потенциальном партнере по имени Фрэнки Орлоффски. Бонхэм, как выяснилось, родился и вырос на побережье южного Джерси, где он плавал и ловил рыбу всю жизнь, пока не стал после войны ныряльщиком. Приехав домой навестить мать (на крупной грубой морде появилось особое выражение при упоминании о матери, которую он выделил голосом), он встретил этого польского парня, у которого был спортивный магазин с отделом оборудования для ныряния в Кейп-Мэй. У него была и тридцативосьмифутовая яхта, и он пытался организовать поездки для ныряния, но это было трудно, потому что даже если доплыть на юг до Гаттераса (что само по себе уже было неудобно), то вода все равно оставалась холодной, темной и неприятной для подводного плавания. Когда Бонхэм встретил Орлоффски, тот хотел двинуться на юг, может быть, в Майами. Бонхэм, который провел два года в Майами, пытаясь заняться этим же делом, ответил, что атлантические воды в Майами ненамного лучше здешних, и предложил: не поехать ли вместе в Ганадо-Бей, который был практически девственной территорией по сравнению с Майами или Киз. Конкуренции не будет, так что можно было бы купить судно для коротких поездок и хорошее судно для настоящих подводных работ, а если бы им удалось привлечь и Сэма Файнера к покупке шхуны, они бы могли плавать в Кейменз и даже через канал Виндворд добираться до Инагуас, Гранд-Бэнк и Силвер-Шоулз. До настоящей нетронутой земли. Это было бы самое крупное дело на этом острове.
Бонхэм вложил бы две своих маленьких лодки, все оборудование, здание, большие компрессоры (покупка и транспортировка которых была самым большим его капиталовложением, почти равным стоимости яхты) и последнее, но не самое меньшее – его знания и умение, которые он приобрел здесь, и его растущий бизнес.
Фрэнки Орлоффски вложит свою яхту и минимум 6000 долларов наличными от продажи своего спортивного магазина.
Слушая, как изо рта большого ныряльщика со знанием дела вылетают коммерческие слова и фразы, Грант чувствовал себя очень странно, как будто он вообще не выходил из офиса Гибсона и Клайна.
Бонхэм организовал в Нью-Йорке встречу Орлоффски и Сэма Файнера, а сейчас Орлоффски с женой (на самом деле – с девушкой, поскольку он просто жил с нею) должен прибыть в Гранд-Бэнк на несколько дней поохотиться за рыбой, как и Сэм (с женой), и они могли бы обговорить в баре все это дело. Очевидно, Сэм и Орлоффски говорили об этом во время нью-йоркской встречи. Поездка дорого обойдется и Бонхэму, и Орлоффски, но Бонхэм очень надеется провернуть дельце с Файнером насчет шхуны.
– Мы должны будем заложить имущество, чтоб заполучить шхуну. Но по крайней мере она у нас будет. За год, максимум за два она полностью окупится.
Снова выражение бессознательного желания, алчного и почти безумного, которое сметало все препятствия, не признавало никаких остановок на пути к цели – шхуне,– промелькнуло на хмуром лице Бонхэма.
Он снова заговорил о ней. Он внимательно осмотрел ее, когда она была пришвартована в Сандерсоне около Порт-Ройал. Специально для этого летал в Кингстон. У нее было несколько прогнивших мест на правом борту у носа, что могло повлечь за собой необходимость укрепить или даже сменить бушприт, несколько мест на палубе у кормы тоже подгнили, но все-таки она была в довольно хорошей форме, очень хорошем состоянии для судна, принадлежавшего нефтяной компании, катавшей на ней служащих в выходные дни. Конечно, ее надо будет вытащить и полностью очистить корпус. Заплатить за работу в доке придется порядочно. Но... «Ты таешь, что я мог бы сделать с таким судном? – почти злобно сказал он после паузы, глядя блеклыми глазами на всегда беспокойное море. – Я мог бы... я был бы в безопасности на всю оставшуюся жизнь. Никтоменя не тронул бы. Если бы у меня было такое судно. Ненавижу компании. Они все разрушают. Разрушают все старые способы и старые вещи. Разрушают и называют это прогрессом. Они хотят все стандартизировать, а со всем, что нельзя стандартизировать, они не могут справиться. Они посадили на шхуну очень плохого капитана. Настоящая задница. Я его знаю. О чем они думали? Они не любили ее, хотели только одного – вывозить свои толстые зады (с таким капитаном) и думать, что они морячки. Им важно было только произвести впечатление на клиента, а потом завершить сделку. – Он обернулся и тускло глянул на Гранта. – Он вообще плевать хотел на нее. Удивительно, что она все же в таком состоянии. Я уверен, что корпус у нее в порядке».
Грант ничего не сказал. Что он должен был сказать? В мореплавании он ничего не смыслил.
В каком сумасшедшем призвезденном мире мы живем! – неожиданно подумал он. Четыре человека, четыре человека из столь отдаленных и сверхиндустриализованных мест, как Нью-Йорк, Нью-Джерси, Индианаполис, Индиана, Милуоки, Висконсин, собираются на крошечной точке примитивного острова в Карибском море и зачем? Чтобы на несколько дней убежать от цепей их высокоорганизованной скучной жизни – в когда-то примитивную, а теперь ставшую очень сложным спортом охоту за рыбами. И пока они будут это делать, они будут обсуждать и планировать способы добыть деньги, привлечь других людей и тем самым разрушать ту идею, ради которой они и собирались. И за каждой их поездкой, за каждым пилотом и стюардессой, которые отвезут их туда, стоят стройные ряды бюрократических рабочих, стюардов, клерков, выдающих билеты в трех экземплярах, багажные бирки, чтобы защитить их багаж, взвешивающих и снабжающих топливом, – словом, все то, что все они ненавидят, но без чего не сумеют даже добраться до своего примитивного острова. А за этим – планирующие органы, инженерные, авиадиспетчерские службы, радисты – и почти весь этот персонал никогда не заработает столько денег, чтобы самим себе позволить такую поездку – просто работают в бюрократии, чтобы возить эту четверку.
И, наконец, самое аморфное, поскольку оно самое большое, – Правительство. Которое все они не любили, старались убежать от него (но которое само давало им саму возможность убежать: «но имей в виду, только на несколько дней!»), да и как можно убежать (или просто не любить) от того, что нельзя увидеть или воспринять другими органами чувств. Тени Фрэнка Олдейна и его приятеля, гарвардского юриста!
Бонхэм грубо вырвал его из бесплодного круговорота мыслей.
– Ты когда-нибудь нырял без акваланга?
– Ну... Не очень. Очень немного, близко от берега, в озере.
– Я думал, может, нет. Понимаешь, мы не берем с собой оборудования. Слишком дорого везти. И все равно, нам нужно было бы брать маленький компрессор, ведь там негде заправить баллоны.
– Ты не собираешься искать там в лагуне эти галеоны? – спросил Грант, слегка гордясь своими познаниями.
– Ты шутишь? Черт, да нужен Эд Линк и его «Си Дайвер П», просто чтобы помолиться о находке, да и тогда это было бы удачей. Если они там вообще есть, а я в этом не уверен, то над ними двадцать футов песка.
Бонхэм потянулся и достал бутылку джина.
– Вот о чем я подумал. Раз мы не можем взять оборудование и раз ты не умеешь нырять без акваланга, я подумал, что если ты захочешь оплатить мой билет на самолет и мою комнату там, то я бы взялся за тебя и научил всему, что знаю о свободном нырянии.
Грант еще раз с легкой тревогой подумал о своем неуклонно растущем счете у Бонхэма, а затем отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
– О'кей. Я думаю, это, в общем-то, справедливо, – сказал он, глядя на приближающиеся доки. Он знал, что его взяли голыми руками, но у Бонхэма явно не хватало денег, а он и в самом деле был глубоко взволнован идеей поездки. И вдруг на вид доков наложился прозрачный цветной слайд памяти: обнаженная Лаки стоит в маленькой квартирке на Парк Авеню в тот первый день, когда они занялись любовью, и возбуждение от мысли о поездке исчезло, оставив звенящую пустоту и равнодушие. Он хотел, чтобы она была с ним. Солнечные блики на воде, свежий соленый морской воздух, движение катера и прекрасный шепот воды, – все это неожиданно стало скучным и обыкновенным.
– Тебе обойдется это в полтинник, – сказал Бонхэм.
– Я не очень хороший пловец.
Бонхэм сморщил свой маленький нос на большом лице под ясными грозными глазами.
– Неважно. С трубкой и ластами любой может часами держаться на воде. А тем временем мы попробуем здесь в оставшиеся дни, пока не едем. Та же цена. Я знаю, где есть хорошее затонувшее судно, я имею в виду современное, могу завтра взять туда тебя, если хочешь исследовать.
Грант кивнул, согласившись. Но истина была в том, что он не хотел нырять, ничего не хотел, а думал только о Лаки. Когда Али пришвартовал катер и они вылезли на древний деревянный настил, он предложил ныряльщику зайти в Яхт-клуб выпить джина.
Но Бонхэм покачал головой.
– Нет, я думаю, что побуду здесь. – Он уже тянул за веревку пластиковую лодку с рыбой. Местные рабочие на шатающемся старом доке столпились вокруг посмотреть на добычу. – Все равно, после вчерашней ночи, – сказал он, оторвав взгляд от рыбы с кривой, невероятно кровожадной ухмылкой, – мне нужно вечером побыть дома со своей старушкой. – У него не было, неожиданно вспомнил Грант, ни малейших следов похмелья. Он уже начал потрошить рыбу.
– Я скажу Али, чтоб он отвез тебя, – откликнулся он. – Но сначала ты забери рыбу, какую хотел.
Ямайские рабочие, болтающиеся вокруг, теперь столпились вокруг него так, что их босые жадные пальцы ног почти касались рыбы, и Бонхэм неожиданно обрушил на них громоподобный рев, который всегда Грант подозревал в нем: «ВАЛИТЕ! ВОН ОТСЮДОВА, МЕРЗАВЦЫ! ЧЕРТ ВАС ПОДЕРИ!» – орал он, размахивая ножом. Толпа с ухмылками и неохотно чуть отступила.
Грант, который всегда был преувеличенно любезен с неграми, смутился, но саму толпу это, кажется, не волновало.
– Ну, давай, Грант! Пока эти пидарасы меня не ограбили. – Но когда Грант взял два самых больших окуня и своего маленького, Бонхэм покачал головой и начал учить его разбираться в рыбе.
– Эти две – ризофора лютианус, – сказал он, показывая ножом на выпотрошенные рыбины, – они самые лучшие в кучке, бери их. – Рядом с ними он положил уже выпотрошенного грантовского окуня.
– Но мне нравится окунь, – запротестовал Грант.
– О'кей, бери этого среднего. Вместо одного лютиануса, – решительно добавил Бонхэм. – Но не больших. Они волокнистые. – Он начал потрошить окуня.
Пока он разговаривал с Грантом, толпа снова начала придвигаться, а один длинный тонкий парнишка с выступающими ребрами продвинулся так далеко, что его неуклюжая нога касалась рыбы, выложенной Бонхэмом на пирс. «ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, СИРИЛ! Я Ж СКАЗАЛ, ВАЛИ!» – рявкнул Бонхэм, когда увидел, что нога все ближе и ближе придвигается к рыбе, и бросил нож, который воткнулся в деревянный настил в шести дюймах от рыбьего хвоста. Парень, держа руки за спиной и ухмыляясь, неохотно отодвинулся.
Грант, все еще смущаясь, уже уходил. В машине он бросил три рыбины на заднее сиденье, их радужные цвета теперь поблекли, как будто высохли.
Когда Али уселся за руль, Грант оглянулся, и Бонхэм, который брал нож, поднял глаза, как будто почувствовав его взгляд, ухмыльнулся и махнул ему ножом.
Они покатили в гору на старом пикапе.
Охотник Грант возвращается домой с добычей. Но он предпочел бы подраться, чем ехать на эту проклятую, несчастную, ничтожную, хотя и красивую виллу, куда он ехал, пусть и с рыбой.
А внизу, в доке, Бонхэм задумчиво следил за машиной, пока она не исчезла из вида.
8
Великолепно заточенный нож легко вонзился в последнюю рыбину, прямо в живот. Бонхэм лениво наблюдал, как его опытные руки умело и ловко делали свою работу, как будто мозг не имел к этому отношения. Он любил свой нож и всегда сам его точил, не позволяя другим даже прикасаться.
