Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)
– Не знаю. Надо посмотреть, когда вернемся в Га-Бей. Но я так не думаю.
– Тогда есть еще следующие десять тысяч, – сказал Грант, качая головой. – А как Орлоффски? Он знает?
– Может подозревать. А твоя жена?
– Именно она первой и сказала, – с печальной улыбкой ответил Грант. – Но я уже и сам подозревал. Ты не очень-то осторожен, Эл.
Бонхэм оторвал взгляд от нактоуза, глянул на Гранта, и неожиданно его тусклые глаза вспыхнули.
– В жизни мужчины есть времена, когда он плевать хотел. На все. На последствия и все такое. Кажется, я сейчас в таком положении.
– Но ты всю жизнь на это работал: на этот корабль, на компанию, – вставил Грант. – Это твоя мечта.
– Знаю. Но это мне тоже нравится. – Он наклонил голову в сторону спящей Кэти. – Очень нравится. И я буду продолжать. В течение поездки уж точно. И потом, если сумею.
Он посмотрел на компас и повернул штурвал вправо;
– Что ж, раз нравится... – проговорил Грант. Он думал о том, что жена Бонхэма Летта рассказывала о нем. Как же все это получается? Как свести все воедино?
– Я мог бы поговорить с ней, – очень тихо сказал Бонхэм.
– Я бы не говорил с ней напрямик. Но можно слегка пощупать. Хотя, конечно, лучше не рисковать и выйти из игры. Сейчас, например. Прямо сейчас.
– Дело сделано, – так же тихо ответил Бонхэм. – Достаточно одного раза. Поэтому зачем бросать. Да я и говорил тебе...
– Я понял, – сказал Грант. – Как говорит один мой приятель-художник: парень, я там был.
– Хочешь постоять у штурвала? – с ухмылкой, но тем же тихим, придушенным голосом спросил Бонхэм.
– Думаешь, сумею? – сказал Грант. У него было ощущение разбитости и печали, но мысль о штурвале подбодрила.
– Конечно. А что здесь особенного? Держи, как она идет. Ветер меняется медленно, и она слегка уходит влево. Пусть. Просто изредка возвращай ее вправо. Постарайся держать ее вот на этом деленьице. Это юго-запад, три четверти на юг. Не обращай внимания на деления, они очень мелкие. – Перед уходом он слегка ослабил паруса. – Ветер чуть отклонился к северу, но она не уйдет далеко. Разве что чуть-чуть. – Затем он медленно отошел, передав Гранту штурвал, и сел, сгорбившись и уперев локти в колени, на кормовую скамью. Он смотрел туда, где, скорчившись, спала Кэти Файнер. Он дол-то смотрел в этом направлении. Затем выпрямился и откинулся на спинку, глубоко-глубоко вздохнув, и вздох его казался бесконечным, пока он не оборвал его. Грант узнал этот вздох – вздох ныряльщика в маске.
Через полчаса он вернул штурвал Бонхэму, надел тяжелую куртку и сел на кормовую скамью. Ему было холодно, холодно от бесприютности, подумал он. Наконец, хорошенько глотнув спиртного, он соскользнул на пол кабины и вытянулся.
Он спал, когда они проходили мимо Педро-Бэнк. Но работа, когда меняли курс, его разбудила. Бонхэм все еще был у штурвала, где он и стоял, когда Грант отключился. Ветер дул, меняя направление с севера на запад и почти на северо-восток, и заметно свежел. Бонхэм уже поправил курс, пока они спали, потому что сейчас он снова шел вправо. Сверху вопили Орлоффски и Хирург.
– Я могу помочь? – спросил, садясь, Грант. – Что я могу сделать?
– Все сделано, – хрипловато ответил Бонхэм. Между ногами у него была зажата бутылка джина. Но глаза и руки сохраняли твердость. – Мы перебросили паруса.
– Но ты их уже перебрасывал, пока я спал, и я не проснулся, – сказал Грант с ощущением то ли собственной глупости, то ли вины, то ли и того, и другого.
– Конечно, – хрипловато ответил Бонхэм. – Ты и не должен был проснуться, потому что я все делал сам.
– О!
– А в этот раз я решил, какого черта? Пусть эти жопы поработают. Чтоб знали, что они в морском плавании. – Он помолчал. Потом тихо спросил: – Ты думаешь, она и вправду ему скажет?
– Не знаю, – ответил Грант. – Честно, не знаю. Надеюсь, что нет. Может, и не скажет.
Разговор оборвался, так как сверху вернулись с заспанными лицами Орлоффски и Хирург, и пока они пили из бутылки Бонхэма, Бонхэм молчал.
– Ну, мне на все плевать, – наконец сказал он Гранту. – На все».– Он говорил это при всех, но они, конечно, не поняли, о чем речь.
– Хочешь, я тебя сменю? – как обычно грубо спросил Орлоффски.
– Нет, – ответил Бонхэм. – Может, я тебя позднее разбужу.
Ветер упал, но они все равно шли довольно быстро, еще до рассвета они должны были дойти до морских путей. Было около трех часов утра. Грант тоже выпил и снова лег, как и Хирург с Орлоффски. Бонхэм оставался у штурвала.
Грант проснулся в три тридцать. А в четыре тридцать Ирма и Лаки выскочили из салона в истерике. За ними плелся Бен.
Грант полудремал. Он тут же сообразил, стоило ему проснуться, а на это ушло четыре-пять секунд, что он абсолютно недооценил страха Лаки перед парусным кораблем. Она говорила, что боится, но он счел это риторическим оборотом, ну, хоть наполовину риторическим. Сейчас она бежала из салона с воплем «Стойте!», за ней – Ирма, с тем же воплем. Грант мгновенно бросился ей навстречу и схватил ее у выхода, заставив Ирму – и обезумевшего с виду Бена – остановиться в узком проходе.
– Прекрати! Прекрати! – закричал Грант и слегка потряс ее за плечи. – Что, черт подери, происходит?
– Смотри! Смотри! – завопила она в ответ и показала. Глаза у нее были так распахнуты, что, кажется, и не видели. Грант, развернувшись, проследил направление ее руки и увидел то, за чем они с Бонхэмом следили уже почти час: слева по борту, примерно в миле от них, наперерез их курсу шло грузовое судно (или танкер), напоминавшее движущуюся рождественскую елку в огнях. Они с Бонхэмом еще раньше видели два таких же судна, хотя оба они были значительно севернее и пересекли их курс до того, как их заметили. «Наяда» находилась на одном из главных судоходных путей между Северной и Южной Америкой.
– Я же говорила тебе, что этот проклятый Бонхэм сумасшедший! – кричала Лаки. – Мы врежемся в этот корабль! Мы врежемся!
– Да нет же! – убеждал ее Грант. – Еще масса времени до тех пор, пока мы пересечем его курс. А сейчас сядь, – сказал он уже спокойнее. – Сядьте вы все и расскажите, с чего все началось. – Про себя он подумал, что лучше бы она не говорила этого при Бонхэме. Не следовало так говорить о нем. Позднее, это точно, возникнут неприятности. Но в данный момент Бонхэм промолчал. Он держал прежний курс. Грузовое судно (или танкер) продолжало свой путь, пересекая их курс где-то далеко впереди.
Легко можно понять, что их перепугало. Они понятия не имели о мореходстве и не могли сопоставить относительное движение двух судов: при небольшой скорости шхуны корабль должен был пересечь их курс гораздо раньше, чем они подойдут к этой точке. Грант принес им всем выпить и выслушал их рассказ. Лаки неожиданно проснулась. А щелчок крошечной двери потревожил и разбудил Ирму и, естественно, Бена. Они втроем собрались посидеть в салоне (постель Кэти была даже не разобрана) и, конечно, первое, что они увидели через большие иллюминаторы – это освещенное грузовое судно (теперь уже Грант точно видел, что это не танкер), показавшееся просто огромным и движущимся прямо на них. И они перепугались.
– Успокойтесь, – сказал Грант. – Все будет в порядке. Поверьте мне на слово. И доверяйте знаниям и умению Бонхэма.
Из-за штурвала наконец заговорил Бонхэм. Но сначала он долго смотрел на Лаки испепеляющим взглядом, и Грант занервничал насчет будущего всей поездки. Ему это не понравилось.
– Мне противно, что я вынужден всемнапоминать, – тихо сказал Бонхэм, – что я на самом деле законныйкапитан этого корабля. Я – фактически и по закону – несу ответственность за все решения и за все действия. И все приказы, которые я отдаю любому из вас, являются приказами, и их нужно исполнять. По крайней мере, пока мы в море.
– Это не помогло бы, если бы мы врезались в этот огромный большой корабль, – дерзко ответила Лаки.
– Но все равно отвечал бы я, – сказал Бонхэм. – И я также отвечал бы за ваше спасение, рискуя своей жизнью. Это дело чести и долга морского капитана и хозяина судна. – Он повернул штурвал вправо, в направлении столкновения с приближающимся кораблем. – Этот сухогруз пересечет наш курс минимум за полчаса до нас. И на самом деле он наверняка, черт подери, почти исчезнет из виду, когда мы туда подойдем.
– Извините, – проговорила Лаки удрученным, искренне покаянным голосом.
– Все в порядке, – тихо сказал Бонхэм. Но в голосе его ощущалась дистанция, холодность. Не следовало, подумал Грант, не следовало Лаки, пусть и в истерике, говорить того, что она позволила себе сказать. Он еще выпил со всеми тремя, наливая виски в грязноватые пластмассовые чашки. Из-за всей этой суматохи проснулась Кэти Файнер и, слабо улыбнувшись, поздоровалась. Она села и тоже выпила, но молчала.
– Ладно, пойду вниз, – вскоре сказала Лаки.
– Я тоже, – сказала Ирма.
– И я, – сказал Бен.
Грант прошел с Лаки в каюту и там поцеловал ее.
– Все в порядке, – сказал он.
– Не следовало мне говорить того, что я сказала о Бонхэме, – тут же произнесла она. – Вернее, не следовало, чтобы он слышал. Он мне не нравится. Он меня раздражает. Я его боюсь. Он и вправду подвержен несчастным случаям. И я ему не нравлюсь.
– В мореплавании и под водой он не подвержен несчастным случаям, – сказал Грант. – Он настоящий моряк. Но насчет его «личной жизни» полагаю, что ты была права.
Лаки быстро взглянула на него. Он кивнул и приложил палец к губам, показывая, что поговорит об этом позднее. Затем он вернулся на палубу.
Вскоре начался рассвет, а с рассветом все и все посвежели. Дневной свет, а затем и само солнце смыли всю усталость, которая накопилась у Гранта после почти что бессонной ночи. Свет подействовал и на Бонхэма, который вовсе не спал. Ветер, повернувшись на северо-восток, постепенно свежел и, когда воздух прогрелся, стал настоящим парусным ветром. Бонхэм отдал штурвал Орлоффски, передал курс и спустился в камбуз поджарить ветчину с яйцами для всех, что сделало наступление дня вдвойне приятным. Хирург с девушкой пришли с кормы, счастливо смеясь и с видом полного довольства всем. Хирург спустил надувные матрасы, которые он мудро прихватил в путешествие, и расстелил их на крыше сушиться. Солнечное ветреное утро было очень приятным. Лаки и Ирма в купальниках ушли на нос, где происходила ночная «оргия» (так они между собой окрестили прошлый вечер). Бонхэм с кормы забросил две бечевы с крючьями, и они вытащили пару крупных скумбрий, которых тут же выбросили, потому что скумбрия слишком кровяная рыба, а потому не очень вкусная. В полдень Бонхэм приготовил обед, и хотя это был всего лишь поджаренный колбасный фарш и картошка, но все равно это оказалось лучше холодного тунца и холодного фарша накануне вечером. Около двух часов дня, как и обещал Бонхэм, на горизонте появились острова Нельсона, а около двух тридцати они медленно плыли под укороченными парусами мимо Северного Нельсона и Джорджтауна, крошечной столицы, где они увидели аккуратную красивую яхту, стоявшую у маленькой пристани.
– Но разве мы не собираемся стать туда? – спросила Лаки.
– Да, – сказала Ирма, – я тоже думала...
– Позднее, – ответил Бонхэм, который вновь встал за штурвал, когда показалась земля. – Может быть, завтра. Сейчас слишком поздно. Да и потом, какого черта, они сдирают тридцать пять колов, если остаешься на ночь. Я предложил бы пройти на другой остров, я его знаю, он совсем маленький. Там есть хороший риф, и сегодня мы сумеем понырять, потом я что-нибудь приготовлю на ужин, а на ночь мы станем там на якорь.
Так они и сделали, и днем все было прекрасно. Бонхэм бросил якорь у подветренной стороны острова, все надели акваланги и пошли на подводную охоту. Правда, поскольку Бен ни разу аквалангом не пользовался, Бонхэм целый день посвятил его обучению на мелководье, пока не убедился, что Бен спокойно в нем плавает. Остальные ловили рыбу и омаров. Кроме, конечно, Лаки, которая немного поплавала в маске с трубкой, Ирмы, которая не умела плавать, и девушки Хирурга, которая, как выяснилось, великолепно ныряла с аквалангом, но в этот день у нее не было настроения. Охота на омаров была прекрасным спортом – их надо было выискивать под скалами и кораллами, в какой-то момент Грант, ища омаров, убил пятифутовую мурену, первую в своей жизни, и притащил ее на корабль. Хотя Бонхэм утверждал, что это великолепная пища, уродливую, скользкую, злобную даже на вид тварь выбросили за борт после всеобщего голосования, не считая команды, то есть Бонхэма и Орлоффски. Омаров было великое множество, и к вечеру, как и планировал Бонхэм, у них было предостаточно рыбы и хвостов омаров, чтобы все наелись. Эти хвосты омаров (хотя Бонхэм жарил их в этот жевечер) Лаки немедленно окрестила «омарами, маринованными в моче»: мужчины в этот день не плавали с каждым омаром к кораблю, а просто отрывали тело и голову, выбрасывали их, а хвосты заталкивали в плавки, сколько те могли выдержать. «Как можно есть хвост омара, на который больше часа писал Орлоффски?» – спрашивала Лаки у Ирмы и Гранта; к счастью, польский джентльмен их не слышал. Несмотря на это, хвосты омаров стали потрясающим ужином, когда Бонхэм поджарил их на кукурузном масле. Да, день выдался прекрасным. Яркое солнце, красивое море, свежий и приятный ветер. И только когда наступил вечер, очарование исчезло. Все то же самое. Условия жизни.
Поскольку это было плавание с аквалангами, большую часть палубы забили одинарными и двойными баллонами, регуляторами, всевозможным оборудованием. Бонхэм, естественно, захватил портативный компрессор «Корнелиус», и он тоже потребовал места. Хирург с девушкой первыми забили единственное свободное место на носу, и никому не хотелось просить их потесниться, так что оставалось либо спать внизу, либо сидеть, скорчившись, у кабины или в ней, да и она к этому времени стала владением Бонхэма и Кэти, которая до сих пор не расстилала своей постели в салоне, а ее одеяла Бонхэм перенес в кабину.
И все это тоже было ошибкой Бонхэма, думал Грант. Как и то, что он не завершил отделку. Он взял слишком много платной клиентуры. Ему нужно было – да еще при таком количестве оборудования – оставить Хирурга с девушкой дома или не приглашать Бена с Ирмой. Он просто пожадничал, потому что у него, как справедливо заметила как-то Лаки, нет свободных денег.
– Ну и поездочка, – сказала Лаки тоном «я-же-говорила». – Ну и поездочка получается!
И утром Лаки (возможно, она бы и не сделала этого, если бы ее не поддержали Ирма и Бен) восстала. Она больше не пробудет ни одной проклятой ночи на этой проклятой лодке.
– Черт подери, я даже не могу спать с тобой, с моим собственным мужем, – еще раньше сказала она Гранту наедине. – Я здесь больше не останусь. И Ирма не останется.
И они с Ирмой довели это до сведения капитана.
– Почему мы не можем зайти в Джорджтаун и стать у пристани? Там есть отель, и кто захочет, сможет снять номер и получить хоть минимум комфорта. Клянусь, я просто не могу больше спать в этой дыре. И там мы сможем ужинать. Мы сыты рыбой по горло. И потом есть еще место, о котором вы рассказывали, кажется, Дог-Ки. Это шикарное место? Мы туда поедем? – Она вдруг стала пылким, великолепным оратором.
– Да, мы можем туда поплыть, – медленно, очень медленно проговорил Бонхэм. Ясно было, что он сердит: когда он сердился, речь его замедлялась. – Но там у нас не будет условий для сна.Только бесплатная пристань. Там везде частные дома. А бесплатная пристань только на ночь-две. Больше нельзя злоупотреблять их гостеприимством.
– Тогда почему мы не можем вечером приходить в Джорджтаун, а утром уходить на лодке в море?
– Ну, во-первых, – ответил Бонхэм, – я не рассчитывал платить тридцать пять-пятьдесят долларов за швартовку, когда просчитывал стоимость поездки. И я, конечно, не включал в расчеты покупку ужинана берегу.
– Я позабочусь об ужинах, – вставил Грант. – Не волнуйся.
– Во-вторых, – упрямо продолжал Бонхэм. – Мы не сумеем побывать во всех местах, которые я запланировал посетить, если нам нужно будет плыть двадцать-тридцать миль туда и двадцать-тридцать миль обратно. Это шестьдесят-семьдесят миль в день. Почти весь день и уйдет на плавание.
Теперь вступила Ирма.
– Тогда почему бы нам просто не понырять здесь? И в этом Дог-Ки? Мы могли бы спать у них в доке.
– Но это отнюдь не высокий класс, – ответил Бонхэм. – А они британцы.
– К черту высокий класс, – сказала Ирма. – В доке лучше, чем внизу в этой лодке. Иисусе, да мне наплевать, где плавать. Здесь или там. Я вообще не умею плавать. Вы хотели меня научить.
– И научу, – ответил Бонхэм. Вид у него становился все более тревожным. – Я собираюсь начать сегодня же, через час, раз Бен уже умеет пользоваться аквалангом. Но... – Здесь его оборвали.
– Я просто не смогу провести еще одну ночь на лодке, – сказала Лаки.
– Корабле! Корабле,черт подери! – повысил голос Бонхэм. – Это, черт подери, не лодка!– И он снова замедлил речь. – Я просто не так планировал поездку, когда называл вам дневную плату...
– Вы ни разу не назвали дневной платы, – сказал Бен.
Бонхэм продолжал:
– Все эти дополнительные расходы пойдут за мой счет. Я ни гроша не заработаю. Выхотите платить за стоянку?
– Какого черта? Конечно, нет, – жестковато ответил Бен. – Вы же получили еще десять тысяч от Сэма Файнера, не так ли?
– Может быть, – сказал Бонхэм. Он вздохнул. – Во всяком случае, я их еще не видел. Господи, что же вы за куча увальней! – неожиданно взорвался он.
Но под конец он сдался. И вынудила его Кэти Файнер. Кэти стояла и слушала с новым для нее кисло-горьким выражением лица, которое столь отличалось от выражения счастья, которое Грант помнил по Гранд-Бэнк, когда она была счастлива с Сэмом. А теперь она стояла, слушала и молчала, а потом подала свой голос. Довольно необычно глянув на Бонхэма и как-то особенно улыбнувшись, она сказала, что тоже предпочла бы проводить ночи на берегу, и Бонхэм глянул на нее и согласился. Он усек. Грант тоже; и Лаки, судя по выражению ее лица, тоже. И почти все остальные. Но Кэти Файнер, кажется, было наплевать. И вот таким образом в конце дня они рано подняли якорь и поплыли к Джорджтауну. И там они повстречали техасцев.
Невероятных техасцев. Это были три хорошо откормленных пары, вернее, хорошо откормленными были мужчины; женщины были тощими, они сидели на диете, и как вскоре выяснилось, они были мужчинамив этой группе. Это их аккуратную красивую яхту они видели с «Наяды», когда проплывали Джорджтаун, и когда «Наяда» вошла и пришвартовалась у деревянной и довольно старой пристани прямо рядом с ней, ее великолепная белая окраска корпуса, отполированное дерево превратили «Наяду» в развалившуюся старую задницу, которая с трудом умудрилась войти в порт. Красавица «Леди Сьюзен» из Хьюстона (Сьюзен было имя жены владельца, которая тут же себя и представила) была девяностовосьмифутовой двухмачтовой шхуной, да еще три богатых техасских пары наняли четыре человека команды, и все это, как сказала Лаки, превратило «Наяду» в обычное дерьмо. Это стало особенно очевидным, когда им предложили посмотреть шхуну и они увидели красивые, просторные, продуманно удобные внутренние помещения. Их пригласили выпить, на что они тут же согласились.
Именно это, немедленное и довольно раннее приглашение выпить, развязало целую цепь катастрофических событий, которая этой ночью длилась непрерывно, становясь все больше и больше похожей на ночной кошмар.
Едва они ступили на борт, Грант услышал слова одной из дам, обращенные к Лаки:
– Ти любьишь американьский виски, милочка?
– Нет, – ответила Лаки. – Я пью шотландский, но...
– Его ужьясная измена, милочка! У нас есть шотландьский. Есть американьский, шотландьский, джинь, ромь. Все есть, милочка. Хоть усрись.
И это была правда. Было все. И они все тут же достали.
– Тогда я пью шотландский, – сказала Лаки, – шотландский с содовой.
– Ферд! – проверещала приказ леди Сьюзен. – Дамы пьют шотландьский! – Ее муж тут же оставил свои дела и разговоры с Бонхэмом и Грантом и помчался исполнять приказ. Ферд, богатый владелец «Леди Сьюзен» с жирным брюшком, был рабом своей худой жены, и ясно было, что остальные мужчины были в том же положении. – Мы пьием американьский бурбон, – продолжала говорить Сьюзен. – Ми с йуга. Бурбон и вода, знайити ли. Ха-ха. Вот и мошно отличьить йужанина от северьянина. – Все это ладно, но вечер, чем дальше, тем больше, становился хуже, грубее, безобразнее.
А начиналось все славно. Беседа. Выпили. Еще выпили. Еще и еще выпили. Приятно пить на остывающем морском воздухе в наступающих сумерках.
– У вас красивое судно, – искренне, очень искренне сказал Грант Сьюзен.
– Да-а, ето нашья старая лотка, – улыбнулась Сьюзен. – В Хьюстоне у нас лотка полутше. Побольше. Но ета моторьная. Моторьная яхта. Так што ми не берьем ее дальеко. Ми ету називаем лоткой для охоты за марлином.
– Были ли вы в Дог-Ки на ней?
– Дья-я, били. Но нам не очень понравьились англичанье. Ми большье льюбьим Грьи-инов.
Она сказала «Грьи-инов». Они любят Гринов.
Так вот, Грины, как чуть позже пояснил Бонхэм, это семья багамских негров, которая как-то проникла на острова Нельсона. А кроме двух-трех закрытых домов охотников за марлинами из Майами и одного большого роскошного отеля, который как раз сейчас достраивают спекулянты из Флориды, Грины владеют практически всем Северным Нельсоном, включая сам город, крошечный и населенный, главным образом, другими Гринами, все больше братьями, сыновьями, двоюродными братьями и племянниками. Они владели пристанью, они владели единственным действующим отелем, и они же владели одним-единственным рестораном. Некоторые из них содержали оркестрики с самодельными гитарами и жестяными барабанами, которые играли на пристани за определенную плату. И прием на «Леди Сьюзен» отчасти обслуживался Гринами.
– Оньи ужьясно умние ниггеры, – улыбнулась Сьюзен. – И оньи нас льюбьят. – И ясно было – невероятно, но так, – что любят. – Коньечно, Ферд хорошо платьит йим. И он платьит двойную цену оркестру, – улыбалась Сьюзен. – Коньечно, когда новий отель построят, у них дела немного останется. Очьен плехо. Жалько их.
Один из гостей Ферда (по имени Берт), услышав упоминание об оркестре, сказал:
– Оркестр? С жестью?! Сейчас! – и шагнул к поручням, прижавшись к ним жирным брюхом (хотя и не таким большим, как у Ферда). – Эй, парень! – крикнул он негритенку, сидевшему у домика на берегу, задрав коленки, и смотревшему на «вечеринку» большими белыми глазами. – Парень! Эй, нигга! – Борт не затруднял себя даже словом «ниггер». – Вот моньетка! – И швырнул ее на берег. – Беги и скажьи, чтобы оркестр ниггеров припер сьюда свои чьерные задницы и поиграл немного.
Мальчик побежал.
– Вы называете их ниггерами? – с любопытством спросил Грант.
– Что? Коньечно! А что? Оньи же ниггеры, не так ли?
– Они не возражают?
– Почьему ниггер должьен возражать, если его зовут ниггером? – захотел узнать Берт.
Это задало тон. Довольно быстро группа Гринов прибрела к доку, притащив нелепо выглядящие инструменты, и заиграла, довольно паршиво, нечто вроде калипсо.
– Эй! – крикнул Берт. – Ниггеры! Подоидьите поближе. Ми дажье не слишим вас из-за нашьего шума! – Группа Гринов подбрела ближе и забарабанила, так же паршиво, то же калипсо.
– Ето хватьит, – сказал наконец Гарри, еще один гость Ферда. – Низзя услишать свои мысли, а, Ферд? – Ферд со значительным выражением лица осыпал оркестрик деньгами, и они удалились со счастливыми лицами.
Грант с трудом поверил своим глазам.
– Оньи правда любьят нас! – сказала рядом с ним Сьюзен и тепло положила руку ему на колени. – А ти не любьишь нас ньемного, а? – добавила она игриво.
– Эй! – ухмыльнулся Грант. – Прекрати! Моя старушка меня убьет!
– Ета точно!» – промурлыкала Сьюзен.
– А ты не боишься своего старика? – спросил Грант.
– Оу! Оньи все напьються и будут спать очьень долга, – улыбнулась Сьюзен и призывно глянула на него.
Так оно и было, все напились. И довольно быстро. Грант тоже. Последние несколько дней, после прощального ужина Рене, да и до него, он много пил, а после того вечера – первого вечера в море, когда он стоял в открытом проходе, смотрел на звезды и решил, что Лаки все-таки сделала это с Джимом Гройнтоном, действительно трахаласьс ним, – после этой сумасшедшей ночи он пил еще больше, пил днем иночью. И сейчас тоже. Да и почему нет, если ему хочется надраться? Большую часть времени – под парусами или под водой – он не мог думать обо всем этом, но сейчас невеселые мысли закружили его. Черт их подери. Черт их всех подери. Всех их. И черт подери это ничтожное вшивое путешествие. И от него толку не будет, как и от всего остального. Он осторожно снял с колена руку Сьюзен и пошел за выпивкой. Кто-то решил, что они должны, они должнывсе вместе поесть в единственном ресторане Джорджтауна. В ресторане Гринов.
Совместный ужин в ресторане был катастрофой. Еще одной катастрофой. Но за ним последовало еще худшее. За ужином Лаки, наконец, взорвалась. За ужином много говорили о Севере и Юге. И все было не так уж плохо. Грант сам жил на Юге, хотя это было до войны, по крови он был наполовину южанином, из Индианы, и у него два двоюродных дядюшки были похоронены в Геттисберге. Он всегда этим гордился, и техасский акцент – любой южный акцент – не раздражал его. Напротив, даже нравился. Впрочем, он любил слушать речь с любым акцентом. Но когда Гарри (как выяснилось, муж Луизы; жену Берта звали Бетти-Лу) счел, что его обслуживают недостаточно быстро, и заорал: «Эй, бой! Эй, нигга! Чиво я жду так дольго? Я голодъен!»– то даже Грант смутился. Грины же абсолютно не смутились. Официант подошел и поклонился. Но Лаки не просто смутилась.
– Вы не могли бы говорить «негр», – резко сказала она. – Или, скажем, цветной? А еще лучше – официант?
– Какого чьерта? – сказал Гарри. – Ну, а есльи я буду говорить «нигра»...
– Не нигра, а негр, – резко оборвала Лаки.
– Я так и говорью, – сказал Гарри. – Но какого черта? Нигра, нигга, всье равно, радьи Бога!
– Гарри, не поминай Бога, – велела его жена Луиза.
– Да, льюбимая, – не передыхая, сказал Гарри и продолжал, – нигга есть нигга, миссис Грьант. Он всьегда будьет черным. Бить черным значить бить ниггой.
– Я не стану сидеть и есть с такими людьми, – заявила Лаки и встала.
– Сядь, ради бога, – сказал Грант. Пьяная злость на нее уже овладела им. (Джим Гройнтон!)
Положение спасла леди Сьюзен.
– Ой, ладно, милочка. Сьядьте. Ешьте, ми все льюбьим наших ниггов, нигров.Ми льюбим Грьинов, а Грьины льюбят нас. Всье в порьядке. Война оконьчена. Я просто шучью над етим. Скажем, кто ви? Куча нью-йоркских евреев?
– Да, – сказала Лаки. – И, пожалуйста, не забывайте, что с нами раввин! – Она показала на Бена. Это произвело впечатление на техасцев. Да это и не очень далеко от истины, хихикнул про себя Грант, припомнив учебу Бена на раввина. Только где, черт подери, шлялся этот несчастный раввин, когда он нужен был в Кингстоне? (Джим Гройнтон!)
Ужин возобновился, но нервозность сохранилась. Лаки была нью-йоркской радикальной либералкой, если вообще кем-то была, и она наглухо замолчала. Но Грант не понимал прежде всего Гринов. Они же должны были ненавидеть этих людей до мозга костей, и если принимали это, то только потому, что нуждались в их деньгах, он мог только так это понимать, и тогда черт с ними. Позднее и эта теория рухнула, или наполовину рухнула. Позднее, когда началось «великое состязание» по прыжкам в воду.
Но до этого прошло много времени. Большую часть он не помнил. К тому времени он очень напился. Как и все остальные. Когда они шли из ресторана, Лаки отвела в сторону его, Бена и Ирму и предложила исчезнуть и лечь спать.
– Я ни минуты больше не могу быть с этими людьми,с этими пьяницами! – заявила она.
– Согласен, – сказал Бен со своим среднезападным акцентом. – Мы бы с Ирмой с удовольствием придавили бы подушку. – Он был подавлен. Они уже посмотрели комнаты в рахитичном отеле и прихватили с собой нужные для туалета вещи. Им оставалось исчезнуть и воспользоваться ключами.
– Ну, нет! – неожиданно взорвался Грант. Он был в ярости. (Джим Гройнтон!) – Я хочью выпьить, – сказал он с наилучшим южным акцентом. – У нас там дрьюзья, и дружищье Бонхэм. Вы, ребята, как хотите.
Он не помнил, когда они ушли. Кажется, до этого они еще немного поспорили, особенно Лаки. Он врезался, буквально врезался в Бонхэма по пути на пристань. Он не помнил, как туда попал.
– Все пошли спать, – сказал он. Странно, но голова у него сейчас была, как стеклышко.
– И Кэти тоже, – уклончиво сказал Бонхэм. За катастрофическим ужином он произнес только пару слов, предотвращая ссоры. Миротворец весом в триста двадцать фунтов.
– А я возвращаюсь на нашу лодку, – сказал Грант, – и напьюсь. По-настоящему. И плевать я хотел на этих сраных техасцев.
Бонхэм мрачно ухмыльнулся.
– Ну, я всегда могу выпить лишнюю пару глотков. Пойду с тобой. Они, эти техасцы, и в самом деле нечто, а?
– Они богаты, – некстати сказал Грант. – Я их не выношу.
Все произошло иначе. Поскольку они не пошли на борт красавицы-яхты техасцев, техасцы пришли на их развалину. Бедная старушка «Наяда». Он с. трудом припоминал какие-то жуткие вещи, связанные с техасскими женщинами, он не помнил, одна из них, или две, или все три пошли вниз, якобы поблевать, а на самом деле, задрав юбки, приглашали их, незнакомцев, его самого, Бонхэма и Орлоффски, спуститься и посмотреть на них, заделатьих. Сначала он онемел, потом ужаснулся. Одна из них сидела на открытом толчке в носу судна и, задрав юбку до пояса, широко расставив ноги, манила рукой. По крайней мере, одна из них точно. А то, что Сьюзен говорила насчет техасцев, что они напьются и заснут, оказалось верным наполовину. Они хоть и были мертвецки пьяны, но не спали. Они стояли на борту «Наяды» и что-то громко обсуждали. Наверное, подводное плавание, подумал он. А снизу какая-то из женщин манила рукой. Грант не пошел. Обет перед самим собой никогда не изменять жене все еще был в силе, несмотря на Джима Гройнтона. Не пошел и Бонхэм. Двинулся Орлоффски. Затем был провал в памяти, а потом голова у него снова абсолютно прояснилась, и он обнаружил, что участвует в «великом состязании».
Берт, который, наверное, был самым агрессивным из техасцев (если можно вообще употребить слово «агрессивный» по отношению к техасцам, не принимая в расчет их женщин), объявил себя прыгуном с трамплина. В молодости он прыгал, сказал он. Он был на год или на два старше Гранта. Заключили пари на лучший прыжок задним оборотом с борта «Наяды». Бонхэм принимал ставки. Они оказались в состоянии поставить восемьдесят долларов наличными, Ферд, владелец «Леди Сьюзен», внес столько же, тоже наличными. Один из Гринов, помоложе, хозяин ресторана, после долгих споров был избран судьей, но Грант этого вообще не помнил. Бонхэм, зная, какой он хороший прыгун, поскольку видел его в Га-Бей, подмигнул Гранту: дело верняк. Конечно, сообразил Грант, техасец считает, что он пьян. Но в эту минуту он был трезв. Голова снова стала чистой, как стеклышко. Позади собравшейся на пристани толпы, состоявшей, главным образом, из Гринов, он заметил Ирму и тут же сообразил, что Лаки послала ее шпионить. Он помахал ей рукой. И началось «великое состязание».
