Текст книги "Не страшись урагана любви"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

– Когда мы будем есть? – спросил он.

– Когда хотите, – улыбнулась она и сунула ему руку под мышку. – Все готово. Осталось только приготовить сами спагетти. Это семь минут.

Парень мог бы сделать и гораздо хуже, сказало ему сознание. Было уже восемь часов, но еще светло. «Как вы считаете, не подождать ли нам с едой, а тем временем крепко выпить?» Изо всех углов раздались крики одобрения. Все присутствующие ощущали себя как-то странно и радовались этому чувству соучастия в заговоре любовников. «А поужинаем около девяти?»

Она накрыла в девять. Теперь у них есть два часа на спокойный ужин и уйма времени, чтобы сесть в самолет. К спагетти Грант купил две больших бутылки «Кьянти». Бонхэм зажег огонь в плите, потому что он так красиво смотрелся в наступившей темноте. Еду приносили каждый сам себе из кухонных дверей и ели во дворике, почти все возвращались во второй и даже в третий раз. Спагетти были восхитительны. Орлоффски пошел и в четвертый раз. Если бы они поехали в 11.15, то все равно оставалось бы достаточно времени до самолета.

Однако они не улетели, потому что точно в 11.10 зазвонил телефон. Они, уже наевшись, сидели в доме и потягивали красное вино. Когда раздался звонок, Бонхэм огляделся, встал и замедленно пьяным движением снял трубку.

– Что за дьявол? – сказал он. – В это время? Алло?

Он долго слушал, и его довольно пьяное лицо вытягивалось и мрачнело. Потом он задал несколько коротких вопросов: «Где? Когда это было? Сколько человек? Какая машина?» И наконец сказал: «Не знаю. Конечно, попробую. Но сейчас, ночью, все равно ничего не сделаешь, даже ради господа Бога!» Попрощавшись, он положил трубку и потер лицо сосискообразными пальцами.

Была суббота, и местный ямайский бизнесмен, очевидно, возвращаясь с местной ямаитянкой с дикой вечеринки в Очо Риос, упал на своем «Шевроле» с моста в восточной части города. За ними шла другая машина, они все видели и остановились, но на спокойной поверхности реки не было и следа машины. Никто не выплыл. Они уехали и позвонили в полицию. Сейчас звонили как раз из полиции. Они просят, чтобы Бонхэм завтра нырнул и достал людей и машину. Бонхэм снова потер рукой все еще пьяное лицо.

– Все мы знали девушку. Лихая была девица. Работала в приемной у местного доктора. И всегда смеялась. Всегда на каких-то вечеринках. Беда в том, что парень женат – был женат – жена и четверо детей.

Он замолчал.

– Это стоит пару сотен. Власти заплатят. – Он поднял бокал с красным вином, посмотрел на него и, искривив рот, поставил обратно. Его жена, Летта, только что вернувшаяся домой с работы в ресторане, подошла и обняла его.

– Кто это?

– Анна Рэчел. Анна Рэчел Боттомли.

– О, нет! Я думала, может... Так грустно.

– Утром у меня будет много дел. Нужно заполучить большой плавучий кран. Они должны будут уравновесить его. Тяжелое погружение. Глубина там футов шестьдесят-шестьдесят пять, вода мутная. Сильное течение. К счастью, в последнее время дождей не было.

Он оглянулся на Гранта, как будто только что вспомнил о нем.

– Если хочешь заняться настоящей серьезной работой, вот случай. Я еще не знаю, нужен ли будет фонарь. Сначала нужно посмотреть. Хочешь пойти?

– Я нет, – сказал Орлоффски. – Тока рыбачу.

Грант оглянулся на Лаки.

– Сумасшедший, – расширив глаза, прошептала она.

– Я бы не взял его туда, где он может пострадать, – степенно сказал Бонхэм. – Он мне нравится, нравится его талант, очень нравится. Я все сделаю сам. Он просто посмотрит.

– Видишь, я должен идти, – сказал Грант Лаки. – Как раз чего-то подобного я ждал с самого начала. Другого случая может и не быть.

Как-то оцепенело Лаки встала и пошла распаковывать вещи. Бонхэм, сказал он, пойдет с ними к «приятелю», разбудит его и попросит разрешения переночевать еще одну ночь.

Дуг, не хотевший возвращаться на виллу к этим женщинам, раз любовники не уехали, решил, что поспит на полу в гостиной у Бонхэма. Так что он будет здесь же и тоже поедет на погружение.

20

Тишина была ошеломляющей. Только сделав вдох и выдох через распределитель, Грант убедился, что не потерял способности слышать. Он ждал этого, но все же только после серьезного размышления мог решить, где же низ, где верх. Единственным контактом с внешним миром была тяжелая цепь, к которой он прикрепился. Она исчезала в десяти футах над головой и в десяти футах под ногами. А какая-то мягкая – ужасающе мягкая – всемогущая, вездесущая сила стремилась утащить его.

Когда он огляделся, мозг отчаянно заметался, ища связи всего этого с каким-нибудь прошлым опытом, какой мог быть у него и у мозга раньше, но потерпел неудачу. С физической точки зрения он как бы ослеп или полуослеп. Или, из-за того, что ни «Верха», ни «Низа» не было, было похоже, как будто безглазый эмбрион плавает в матке. Ему, еще ребенком, доктор, проверяя глаза, закапал какие-то капли, зрачки расширились, и мир вокруг затуманился, потемнел и расплылся. Так было и сейчас. Когда он поднес глубиномер к маске, то с огромным напряжением едва рассмотрел светящиеся цифры. Когда он распрямил руку, то ладонь исчезла, как тень. Когда он пошевелил пальцами, то глаза не были уверены, двигаются ли они.

Но в эмоциональном смысле все это напоминало нечто совсем иное. Когда ему было лет пять, отец попытался научить его плавать в бассейне, привязал к спине круг и вытолкнул в воду. Все шло хорошо, пока он мог встать на ноги или взяться за край бассейна, но в ту секунду, когда руки и ноги не могли отыскать в воде надежной опоры, он начинал визжать – в прямом смысле слова визжать от гнева и страха. Это была чисто животная, слепая трусость и паника. Никакие увещевания и помощь отца не изменили положения. Так он себя сейчас и чувствовал и изо всех сил пытался перебороть это чувство, загнать его внутрь, поглубже, куда-нибудь в живот, под тренированные мышцы пресса, где он, возможно, сумел бы им управлять. Господи, Боже мой, ради чего он здесь? Лаки была права.

Все начиналось достаточно благоприятно. Героически и даже живописно. Мост в этом месте пересекал несколько мелких мангровых болот, а перед более глубоким руслом реки мост не очень круто изгибался вглубь острова и вдоль побережья, чтобы пересечь реку – в этот-то поворот и не вписалась машина. Большой автокран и огромный грузовик с оборудованием и противовесом могли, естественно, стоять только на мосту, и они заняли почти всю проезжую часть. Из-за этого потребовался полицейский кордон, остановивший движение поодаль от места работ и пропускающий машины по одной. Одно это уже превращало все дело в зрелище. Многие машины медленно проезжали по мосту, останавливались, а люди выходили и смотрели. А многие, зная о происшествии, специально приехали из города посмотреть. Так что на мосту и на берегах собралась приличная толпа.

Бонхэм перед этой аудиторией указал место для крана, примерно рассчитав его по пролому в балюстраде. Лодку для переодевания и погружения прикрепили двумя тросами к опорам моста, чтобы удержать ее против течения. С нее потом бросят тяжелый якорь туда, где, как полагал Бонхэм, была машина. Лодкой управлял ямаец. Орлоффски будет сопровождать ныряльщиков. Авторитет Бонхэма во всем деле был непререкаемым. Даже полицейские подчинялись его командам. Затем они надели резиновые костюмы, поскольку вода в реке была ледяной, потом надели и остальное снаряжение на виду у собравшихся зевак.

Они приехали в большом полицейском фургоне, и их сопровождал Главный инспектор. Пятеро: он, Бонхэм, Орлоффски, Дуг и Ванда Лу. Лаки и Летта Бонхэм предпочли остаться дома. По дороге Бонхэм на глазах у Главного инспектора вытащил бутылку джина, подкрепился большим глотком и передал ее Гранту. «И нада будить исчо хоть одну, пока мы етоизделаем, – мрачно сказал он с угрюмой улыбкой. – Шоб на лодке было». Все выпили, в том числе и Ванда Лу, хихикавшая и ухмылявшаяся, будто ехала на пикник, воздержался только цветной, довольно чопорный Главный инспектор. Но промолчал. Так же было и со всем остальным. Что бы все они ни думали о Бонхэме, про себя или вслух, но сейчас он был им нужен. И он это знал. Он единственный, кто мог сделать эту работу. И сделать ее дешевле, чем любой старомодный водолаз из Кингстона, который бы прилетел со своими скафандрами, компрессорами и специальным судном.

В лодке, когда он выбросил якорь и они переодевались, Бонхэм велел Гранту идти первым. На носу лодки, стоявшей против течения, Грант заметил у форштевня довольно крутое завихрение. Бонхэм дал ему кольцо из легкого манильского троса с тяжелой металлической застежкой на одном конце. «Вода тебя потянет. Ищи якорную цепь. Если упустишь, не волнуйся. Выплыви на поверхность, сориентируйся в этом дерьме и плыви против течения к корме, чтобы поймать ее. Опускайся на тридцать футов и жди меня. Я иду сразу вслед».

Грант кивнул. (Он боялся заговорить.) Он прыгнул спиной, перевернулся, чтобы глянуть вниз, выдохнул, чтобы опуститься, и увидел, что погружается в море серого, разбавленного молока. И почти сразу, справа от него, на удивление быстро проплыла якорная цепь, похожая на тень. Он ухватился за нее. Его дернуло, как бегущего человека, зацепившегося за ветку. Цепь опускалась под ним в ничто, а когда он поднял голову, то увидел, что она поднимается в никуда. В разбавленном молоке был какой-то свет, но не было определенного источника, он был рассеянным, шел отовсюду. И именно в этот момент он впервые испугался. Только пузырьки воздуха создавали хоть какое-то ориентированное пространство. Потребовалось напряжение всех его сил всякий раз, когда, перебирая руками, он опускался вниз по цепи в этом холодном супе. На глубине тридцать футов он остановился и стал ждать. Сейчас он здесь и был. Где же, черт его подери, Бонхэм? Вглядевшись в светящиеся стрелки подводных часов, он увидел, что находится под водой минуту и двадцать секунд. Свечение циферблата часов было для него таким же теплым, таким же здоровым и таким же создающим ощущение безопасности огнем, как ревущее пламя в камине. Где же этот хрен Бонхэм? Какого хера он здесь делает?!

Он вспомнил, что Лаки практически то же сказала о себе прошлым вечером, когда они готовились лечь, уже легли в постель. Они теперь привыкли автоматически разговаривать шепотом из-за тонких стен нищей маленькой комнаты. «Я не знаю, какого черта я здесь делаю! Правда, не знаю! Ты меня не хочешь! Тебе не нужна женщина! Тебе нужна какая-нибудь подвижная тварь, на которую ты бы мог заскочить и трахнуть! Ночью после подводной охоты, игр с акулами и после вечера, когда ты напиваешься со своими приятелями! После этого тебе нужно прийти домой и улечься! Я не люблю охоты, не люблю опасных игр и мужчин, которые любят опасность, спортсменов! И ты мне не нравишься! Мне нравятся чувствительные люди, умные и чувствительные!.. И ты меняне хочешь! Ты хочешь Ванду Лу! Вот что тебе нужно!» Он холодно, молча слушал. Он не сердился. Он чувствовал себя несчастным. Несчастным еще до того,как она начала. Говорить о чувствительности! Какой же нечувствительной она должна быть, чтобы не знать, что он несчастен, уже несчастен? Он ненавидел завтрашнее погружение. Он не хотел его. Он бы все отдал, чтобы ненырять завтра. И его ужасало, что он должен будет заставить себя все равно погрузиться. Конечно, он понимал, что ее тирада – всего лишь попытка облегчить себе душу. Позднее, когда она успокоилась, он попытался объяснить ей свое положение, свою идиотскую храбрость, лежа с запрокинутыми за голову руками, лицом белым и холодным, говоря автоматическим шепотом и несчастно уставившись в идиотский потолок.

Всю свою жизнь он был трусом. И только из-за этого всю свою жизнь он должен был заставлять себя делать такие вещи, чтобы доказать себе, что он не такой трус, каким, как он сам знал, он был. Нелепое положение. И никогда не помогало. Поскольку день за днем приходилось это делать снова. Гордость, да! Он был гордым. Но не храбрым. Не отважным. Такой и была его жизнь, день за днем, в течение четырех с половиной лет, исключая два или три случая, когда в нем просыпалась кровожадность – то, что ученые называют «стайной моделью питания», когда говорят об акулах, но предпочитают ярлык «героизм», когда говорят о людях – может она себе это вообразить? Некоторые храбры, другие просто нет. Он из тех, кто – нет. И должен был это изучить. Если б он мог, он должен был как-то изучить. «Если бы ты был кроманьонцем, то может быть! – крикнула она автоматическим шепотом. – Тогда назад! Но даже у них были свои художники, свои рисовальщики и свои шаманы!» И они убивали калек. Завоеватели! Охотники! Завоеватели, завоеватели! На войне было так много таких, кто делал намного больше, чем он. Очень многомногих таких. Вот что онпомнил о войне: так много, много таких, кто сделал намного больше, чем он. «Все мужчины, которых я слушала, говорили о войне то же самое! – выкрикнула Лаки тем же автоматическим шепотом. – Я знала одного парня в школе – мужчину – у которого была награда, но и он тоже городил то же самое! И с таким же мрачным видом!» Она думает, что он завтра хочет нырять? Наконец она тупо сказала: «Ладно, иди! Давай! Но я не обязана! Я не поеду! Я не поеду сидеть на какой-то лодке и агонизировать! Я останусь у Бонхэма! Я останусь у Бонхэма и напьюсь, одна!» Утром она обнаружила союзника в лице Летты Бонхэм, которая тоже не захотела ехать. По тем же причинам. Так что они вдвоем (а было воскресенье, и Летте Бонхэм ненужно было преподавать в школе) остались в доме, хорошо укрепленном запасами пива.

В молочном супе позади него появилась тень, и когда она приблизилась на расстояние половины вытянутой руки, он узнал Бонхэма. Большой человек приблизился и, почти прижавшись маской к маске, изучил его лицо. Грант показал на часы, сделал гримасу и вопросительный жест головой. Бонхэм нахмурился и раздраженно пожал плечами. Что-то егозадержало. Затем подтолкнув Гранта, он проплыл мимо с петлей из манильского троса вокруг руки и начал перебирать руками вдоль цепи. Грант пошел за ним, не теряя его из круга видимости, который сейчас, кажется, уменьшился до шести-восьми футов. И он все больше сужался. Бонхэм остановился под ним и вопросительно глянул на него, тусклое привидение, а маска казалась огромным глазом циклопа посреди большой головы. Грант видел в пещерах Кентукки слепых, безглазых тритонов. Должно быть, так выглядели их отдаленные предки, когда начали терять ненужное им зрение. Сильное течение теперь уже стало неотъемлемой частью существования, тело автоматически учитывало его, своего рода горизонтальное притяжение, вдоль которого он мог в любую секунду упасть.

Бонхэм времени не терял. На дне, в том месте, где тяжелый якорь упал в плотный ил, он продел трос в якорную цепь в десяти футах от дна, обратив на это внимание Гранта. Из другого конца сделал петлю, протянул трое: через петельку и плотно затянул ее вокруг правой руки у подмышки. Показав, чтобы Грант оставался здесь, он взял кольцо троса в левую руку, отпустил цепь и начал вытравливать трос. Он, обратив голову к Гранту, начал неподвижно уплывать вдаль, уносимый течением. Потом, почти на границе видимости Гранта, он остановился, поплыл влево, потом назад, потом вправо, похожий на огромный маятник странных горизонтальных часов, качающийся в плоскости горизонтального притяжения. Затем он исчез в мире разбавленного молока.

Грант смотрел на канат, держась за цепь и ощущая свою беспомощность и неопытность. Времени прошло в два раза больше, пока во мраке не появился Бонхэм, спокойно выбирая руками канат и подтягиваясь к цепи. Жестами он сообщил, что машина слишком далеко, нужно передвинуть лодку и якорь. Затем, как бы вспомнив, он постучал по руке Гранта и спросил жестом: не хочет ли Грант пойти и посмотреть, что он сделал. Грант оцепенело кивнул.

Это было до смешного легко. Расслабившись, он вытравливал свой канат и смотрел, как исчезли из вида Бонхэм и якорная цепь, Ему не нужно было искать по дуге, поскольку Бонхэм указал, что машина находится на самом конце каната левее к опорам моста. Когда он достиг конца каната, петля которого надежно стянулась у подмышки правой руки, он проплыл влево тридцать-тридцать пять футов и вот оно, в шести футах под ним. Невероятно. Машина слегка зарылась носом в ил, но она стояла, слегка наклонившись, на колесах. Два ярких пятна паутины на переднем стекле показывали места, куда ударились головами пассажиры. Уставившись на Машину, Грант перестал грести, и течение тут же начало сносить его к центру дуги. Когда он немного подгреб, снос прекратился, но чтобы вернуться, грести пришлось сильно. Он понял, что имел в виду Бонхэм, показывая, что оттуда работать нельзя. Он перестал грести и дал себя снести. Потом левой рукой он начал выбирать трос. Скоро из мрака появился Бонхэм и цепь. Бонхэм показал, что надо подниматься. Он, применяя технику и знания Бонхэма, прошел слепых шестьдесят футов вниз и вверх и тридцать пять футов в сторону и обратно, посмотрел на машину, затратив очень мало энергии. Он начал замерзать.

В лодке Бонхэм отдал распоряжения, а затем сел и расслабился, глубоко дыша, пока лодочник и люди у опор моста ставили лодку на нужное ему место. Орлоффски сменил им баллоны. Для операции они использовали большие одинарные баллоны, потому что здесь было мелко, но Бонхэм привез их несколько штук. «Нельзя все время заботиться о воздухе, когда работаешь».

В жарком воздухе, под солнцем мокрые костюмы вскоре стали неприятно жаркими. Окунувшись в воду и расстегнув молнии на рубашках, они снова вскарабкались в лодку, а Бонхэм вытащил бутылку джина.

– Что ты скажешь о погружении? – ухмыльнулся он. – Нравится?

– Не скажу, что очень уж нравится, – осторожно ответил Грант, – Эти люди там. И даже без них. Но до смешного легко, как ты это делаешь.

– Опыт, малыш, – ответил Бонхэм и подмигнул. Он выглядел очень довольным собой, крайне удовлетворенным своей работой, несмотря на трагический повод, ее вызвавший. – Нам везет, точно, – сказал он. – То, как она стоит. Не думаю, что придется использовать газовый резак. Некоторые так разбиваются, что становятся, как аккордеон. – Он замолчал и странно нахмурился. – Но я еще не решил, надо ли нам сначала достать тела или как. Ладно, посмотрим. Эй! – крикнул он лодочнику. – Примерно здесь! Вот так! Потихоньку спускай якорь!

А на мосту, как заметил Грант, толпа увеличилась. Он помахал Дугу и Ванде Лу, размахивавшей бутылкой.

– Гатова, шеф, – сказал лодочник.

– Ну? – спросил Бонхэм. – Пойдем?

Было бы можно сказать с определенной долей истины, что во второй раз Рону было легче идти, но это была бы не вся правда. Кое к чему он подготовился. Он больше знал, как действовать там, внизу. Он готов был встретиться с ограниченной молочной видимостью, готов был схватить медленно проплывающую якорную цепь. Но правда была в том, что когда Бонхэм сказал: «Ну? Пойдем?» – то ему снова не хотелось идти. Он уже был там, он это сделал, он видел машину. Он хотел бы отдохнуть на лаврах, остаться здесь и не возвращаться туда. Но он не мог найти не вызывающего ощущения жалкости способа сказать об этом Бонхэму, так что молча и по-идиотски пошел.

На этот раз тяжелый якорь опустился в пятнадцати-двадцати футах от машины. Они от цепи едва различали ее силуэт. Бонхэм рассчитал точно перемещение якоря. Вдобавок якорь был почти точно вверх по течению от машины, что крайне уменьшило необходимость плыть по дуге, чтобы двигаться вокруг машины. Они рядом друг с другом спокойно и легко дрейфовали к машине, вытравливая канаты. На этот раз Бонхэм закрепил канаты ближе к якорю, так что теперь они оказались на уровне окон машины.

Стекло со стороны Гранта было поднято. Вглядевшись, он вполне ясно различил мужчину и девушку, оба черные ямайцы. У обоих головы были запрокинуты назад, рты раскрыты, на лицах застыло выражение изумленного остолбенения, но мужчина слегка соскользнул и наклонился к девушке, а она наклонилась к окну. Грант сумел заглянуть ей прямо в лицо. Глаза у нее были широко раскрыты, а у мужчины он не мог рассмотреть. Длинные волосы развевались вокруг головы, подчиняясь ритму движения воды внутри машины. А в футе от головы мужчины в унисон этим движениям плавал предмет, в котором Грант через несколько секунд опознал женские трусики. Это поразило его, говоря словами какого-то засранного поэта, как «необычное мгновение». Только так и скажешь. И было в этом нечто очень печальное. Глянув вниз, он увидел, что платье женщины задралось до пояса, и там она была голой. Он видел ее пупок и черные волосы на лобке. Нельзя было сказать, то ли она так и сидела, то ли столкновение и ворвавшаяся вода задрали платье.

Прошло, должно быть, несколько секунд, пока он глазел на нее сквозь маску, медленно дыша через поющий регулятор, но ему это показалось очень долгим. Она явно была мертва. Как и мужчина. Откуда-то появилась маленькая рыбка, предчувствуя легкую добычу, но потом, ощутив присутствие большей, чем она, жизни, умчалась. Бонхэм, видевший это с другой стороны, проплыл над машиной, показывая, что сначала хочет вынуть тела, и велел Гранту поплыть и взять подъемный и сигнальный канаты, которые они прихватили с собой на этот раз и оставили у якоря. Грант сделал движение, как бы разбивая стекло со своей стороны, но Бонхэм покачал головой и поднял палец. Стекло на его стороне опущено, проинформировал он жестами. И снова показал, чтобы Грант отправлялся за канатом.

Грант уплыл, подтягивая трос против течения. Он отстегнул лишний канат от якоря. Отсюда автомобиль был почти не виден в серой воде. Бонхэма и вовсе не разглядишь. Грант ощутил острый приступ одиночества и неожиданно понял, что замерз. Он припомнил, что если бы он не пошел, Бонхэм все сделал бы сам, как и всегда. Дернув три раза, что значило – ослабить трос, он обернул канат вокруг руки и дал отнести себя назад, восхищаясь Бонхэмом все больше и больше.

Бонхэм ухитрился раскрыть дверь со стороны водителя и втиснулся так, что мог взяться за мужчину. Но дверь мешала. Грант с восхищением наблюдал за ним и тут же заторопился помочь. Течение, как очень сильный ветер или как притяжение, как если бы машина висела на укрепленной за передний бампер цепи, мягко, но непрерывно захлопывала дверь. Чтобы вылезти с телом, он все время терпеливо ее отталкивал, чуть вылезал, пока она снова не прижимала его. Почему он не подождал Гранта? Грант не знал. Но как бы там ни было, с его помощью дело пошло быстрее. Слегка вытравив канат, он ухватился за дверь и подтянулся на канате, чтобы дверь широко раскрылась. Энергично кивнув ему и подняв руку, на которой пальцы образовали кружок: «Хорошо! О'кей!» – Бонхэм начал вылезать с телом в руках.

Уже снаружи он крест-накрест обхватил тело руками, как телохранитель, чтобы течение не унесло его, взял канат и крепко обвязал его под мышками трупа. Затем он четырежды дернул канат, и мертвый ямаец, широко расставив руки, выглядя до смешного беспомощным, медленно поплыл вверх под тупым углом, как мертвая душа, поднимающаяся в тускло-молочные небеса. В десяти футах над ними он потускнел, а затем растворился во мраке.

Одно внизу, – подумал Грант. Он был рад, что не нужно прикасаться к нему. И одно осталось. Но потом Бонхэм сделал непонятную вещь. Он влез обратно на переднее сиденье, что было опасно, прижавшись к рулевому колесу – и вместо того, чтобы попытаться взять ее и вытащить, он начал толстыми пальцами тщательно и аккуратно надевать трусики на тело мертвой ямаитянки. Сейчас все его тело, кроме торчавших из почти закрытой двери машины ног с длинными профессиональными ластами, влезло на переднее сиденье машины.

Грант заметил, когда держал раскрытой дверь машины, что трусики исчезли с того места, где они плавали в футе над головой мужчины. А позднее, когда он отпустил дверь и передал Бонхэму канат, то увидел их заткнутыми за свинцовый пояс ныряльщика. Белые, они очень бросались в глаза. Но напряжение от работы и одного только пребывания здесь не дали времени подумать об этом. Возможно, Бонхэм хотел сохранить их в качестве отвратительного сувенира? Но сейчас он едва верил своим глазам, когда смотрел через окно машины. Он подплыл к переднему стеклу и смотрел между двух пятен паутины трещин. Ради господа Бога, для чего он это делает?

Но как бы там ни было, а Бонхэму приходилось туго. Его большой зад зажало между рулевым колесом и сиденьем, широкие плечи уперлись в переднюю доску и живот девушки. Подбородок и маска почти что уперлись в ее курчавый пах. У него могли двигаться лишь руки. И при всем этом он упрямо пытался просунуть ее скользкую правую ногу сквозь правое отверстие трусиков.

Грант видел, как удача все время ускользает от Бонхэма. Наконец Бонхэм повернулся всем зажатым телом, чтобы улучшить положение. Грант ощутил удушающую слабость ужаса при мысли о том, что если б он сам там очутился, или что будет, если большой ныряльщик ударится обо что-то нагубником и потеряет его. Он бы не выбрался. Просто лежал бы там и задыхался. Даже с помощью Грант он не смог бы выбраться достаточно быстро, чтобы выжить.

Именем господа Бога, для чего он это делает?

Он снова раздраженно передернулся всем телом, и Грант почувствовал, как весь кузов машины содрогнулся под его рукой. Бонхэму явно удалось справиться с правой ногой и он перешел к левой.

Но она оказалась еще большей загвоздкой, чем правая. Отчасти из-за того, что он давил на нее своим весом и это не позволяло ее ногам сдвинуться. На взгляд Гранта, снаружи ситуация казалась гротескной: даже после смерти девушка должна держать ноги расставленными, вызывающий непристойный жест, возможно, всему человечеству.

Неожиданно и яростно, как будто выйдя из себя, Бонхэм содрогнулся с головы до пят, как с головы до хвоста отряхивается собака. В итоге Бонхэм подскочил вверх, освободившись от сжатия, а баллон тревожно заскрежетал по крыше машины. А Грант снаружи беспомощно плавал на канате и смотрел. Девушка соскользнула вниз, ноги застыли в воздухе в позе совокупления. Плавая над ней, Бонхэм, согнув ей левую ногу в колене, сумел протянуть ее сквозь отверстие в трусиках. Но большего он добиться не мог. Он осторожно натянул их повыше колен, но у него не было рычага поднять тело, и дальше все остановилось. Он делал геркулесовые усилия. Свирепо и яростно глянув вверх, он бешено показал, чтобы Грант открыл дверь.

Грант, только что посмотрев на часы и проверив оставшийся воздух, энергично кивнул, а когда повернулся и поплыл к двери, увидел, что Бонхэм левой рукой открыл резерв воздуха! Гранту не нужно было включать свой резерв. Но Бонхэм расходовал гораздо больше энергии, особенно в последнем случае, и потратил гораздо больше воздуха.

Теперь время превратилось в очень важный фактор. Несмотря на это, как только он, извиваясь и содрогаясь, через полторы минуты вытащил ее, то тут же отдал Гранту.

Грант, болтаясь в воде на конце каната, а теперь держа ее под мышками так, что ладони сжимали пышную твердую грудь в лифчике, ощутил странное чувство. Он, как теперь вспомнил, несколько раз видел ее в городе, обычно в барах. Она была странным образом привлекательна в сексуальном отношении. Голая кожа рук у нее была очень скользкой, а сама она обмякшей, так что удержать тело было трудно. В ледяной воде от нее не исходило ощущения трупного холода.

Течение немедленно опустило платье на всю длину. Бонхэм раздраженно задрал его и показал, чтобы Грант подержал. Потом он медленно и аккуратно натянул трусики на место. Сейчас он дышал очень медленно, удерживая каждый вздох, экономя воздух.

Пока Бонхэм сражался в машине, дополнительный канат утащило течением и Гранту пришлось плыть за ним и прикрепить к бамперу машины. Сейчас Бонхэм взял его, обвязал девушку, четырежды дернул канат, и они смотрели, как она поднимается в блекло-молочные небеса, как и мужчина. Бонхэм тут же схватился за нагубник и поднял плечи, показывая, что воздуха почти нет. Он взмыл под острым углом к якорной цепи. Воздух поступал легче, когда они поднимались, а он расширялся в баллоне под уменьшающимся наружным давлением. Потом они бок о бок медленно поднимались по цепи, и Бонхэм с отвращением качал головой. Когда головы выскочили в этот всегда удивляющий, всегда странно выглядящий мир солнца и свежего воздуха, он вырвал нагубник, передвинул маску на лоб и сразу сказал:

– Када б знал, што так трудно будит, не делал бы...

– Но зачем... – начал Грант, тоже вынимая нагубник и сдвигая маску. Он замолчал, потому что Бонхэм сделал знак, дернув головой в сторону Орлоффски и лодочника над ними.

Другая маленькая лодка как раз поднимала тело девушки, когда они залезали в свою. Толпа с верха моста молча наблюдала. Люди на другой лодке сразу укутали тело в одеяло, как будто они не хотели его видеть, как будто в нем было что-то непристойное. Их жест тут же напомнил Гранту о том, как он сам держал мертвую девушку, ее груди в своих руках, ощущение скользкой мертвой кожи. Что эти ребята делали в таком положении?

– Все расскажу тебе позже, – коротко сказал Бонхэм и раскинул руки вдоль борта.

– Что кому скажешь? – грубо потребовал Орлоффски, приступая к смене баллонов.

– Не твое собачье дело, – ответил Бонхэм. – Как тебе нравятся эти яблочки?

Орлоффски вдруг неожиданно ухмыльнулся.

– Думаю, ничего вполне, – вот и все, что он ответил. – Не могу быть рядом с мертвыми, а?

Бонхэм, привалившись к борту и расслабившись, открыто подмигнул Гранту и ухмыльнулся так, что Орлоффски увидел.

– Мы там делаем грязную работу, а, Рон? Хочешь – полезай и делай с нами, тогда узнаешь и наши тайны. О'кей?

– Понял, понял, – почти притворяясь, нахмурился Орлоффски.

– О'кей, – сказал Бонхэм. Грант ощутил смешное удовлетворение. Но подозрительный мозг тут же усомнился, что это могло и не быть оценкой в его честь. Как выяснилось позднее в разговоре об эпизоде с надеванием трусиков, он надеялся сделать это очень быстро и незаметно, так чтобы и Грант ничего не увидел. «Кроме того, я боялся, что их унесет течением, если я вытащу ее из машины». – «Их? Трусики?» – спросил Грант. «Да, черт подери! И ее! и – или ее! – раздраженно ответил Бонхэм, а потом добавил: – Но я не знал, что будет так трудно!» Но главное, он бы хотел, чтобы об этом знал только он один. И вот почему он все это затеял (и на большом лице появилось простодушное, глуповатое выражение самодовольной сексуальной пристойности). В Га-Бей живут и будут жить жена бедолаги и четверо малышей. Правда, что он сам (и здесь на лице появилось выражение, как у злого школьника, и стерло сексуальный декорум) несколько раз брал Анну Рэчел, тайком увозил ее за город, и она была славной малышкой. Но главное (и здесь на лице опять разлилось выражение слащавого декорума), он думал о жене бедолаги и малышах. Такие скандалы и сплетни никому не помогают.