Текст книги "Не страшись урагана любви"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

Первым был Грант. Берт не хотел идти первым, ясное дело, хотел сначала увидеть соперника. Грант же совсем не волновался, ему было все равно, и он согласился быть первым.

Когда он, перешагнув через поручни, встал на борт и ощутил воздух, свежий воздух, который знают только прыгуны с трамплина, он выпрямился, не забыв прогнуть спину, и прыгнул. В отличие от трамплина, здесь прямо вниз шел, даже чуть выступая, борт судна. Он мог в него врезаться. Он откинул голову назад и хладнокровно смотрел на звездное небо, огни отеля, а потом на воду, и все это вращалось в раскрытых глазах. Когда приблизилась вода, он выпрямился, вытянул руки, закрыл глаза и резко выдохнул через нос, как только вошел в воду. Это был хороший прыжок, но не блестящий, потому что он вошел в воду под углом, слегка отклонившись назад. Он немного боялся близкого борта. Но все равно прыжок был хороший. Он вынырнул, чуть отплыл, освобождая место для Берта. На техасцев прыжок явно произвел впечатление.

Затем прыгнул Берт, и довольно плохо. Он не подтянул колени к груди и вообще держал их как-то врозь, а при входе, видимо, для баланса, вытянул правую руку. В воду он вошел полусидя.

Грант, довольный собой, лениво плыл к судну, сознавая, что победил, вода освежала и отрезвляла. Он в прекрасном настроении забрался по лестнице на борт, застал там шум и крики и с недоумением узнал, что молодой негр Грин уже присудил награду Берту. Берту, гостю Ферда на борту «Леди Сьюзен»! Ферд ржал. Сначала Грант и впрямь не мог поверить своим ушам. Он знал, что выиграл, выиграл вчистую. Но молодой негр Грин настаивал на том, что человек с «Леди Сьюзен» прыгнул лучше. А он был судьей. И оставался непоколебимым. Начались дикие споры. Грант еще выпил, а потом – хотя споры, кажется, длились долго – был новый провал в памяти. В какой-то момент он послал все к черту и ушел. Он шел по пристани к отелю, ощущая, как вся на время забытая горечь из-за Джима Гройнтона вернулась к нему, а в это время Бонхэм, вышвырнув за борт сто шестьдесят долларов, произносил пламенную речь. «Хотите, хрены вы моржовые, идите и возьмите! – неистовствовал он. – Вы, куча вонючего ворья. Богатого ворья! Вы же подкупили этого говнюка. А теперь вон с моего корабля. Все вы! Немедленно!» – Даже толпа Гринов, не говоря о техасцах, не собирались спорить с Бонхэмом. Должно быть, потрясающе иногда быть большимчеловеком, по-настоящему крупнымв физическом отношении человеком. Ну что ж, он не такой. И никогда не будет таким. Он прислушивался к топоту толпы за спиной.

Дверь номера была закрыта, но свет горел. Он постучал.

– Уходи, – сказала изнутри Лаки. – Уходи навсегда.

Грант толкнул дверь плечом, и все хлипкое зданьице зашаталось.

– Открой дверь, а то сломаю, – вполне серьезно сказал он.

Это, очевидно, повлияло. Лаки открыла. Она была в халате, а на столике стояла бутылка виски и полупустой стакан. На кровати лежала раскрытая книжка. Она сама была пьяна; глаза, когда она набиралась, становились странными и сосредоточенными.

– Ты дурак! Несчастный слюнявый идиот! Я стыжусь тебя! Мне стыдно, что я – твоя жена! Мог бы и сам понять, что эти техасские мерзавцы обманут тебя, постараются обмануть.

– Ты, значит, видела, – мрачно сказал Грант. – Дай выпить.

– Нет!Ирма видела. Я умерла бы, если бы видела, в какой нелепый спектакль тебя втянули.

– Конечно, – сказал Грант и мрачно сел на кровать. – Поэтому ты послала Ирму шпионить. О, парень! В какой счастливый брак мы вступили, а? Какой счастливый. Я сказал, дай выпить.

– Тебе хватит, – злобно сказала Лаки. – Давным-давно хватит.

– Это не тебе решать. Дай мне эту вонючую бутылку или я все разнесу! Ты слышишь? – Лаки дала бутылку. – Ты сама набралась. Я же по глазам вижу.

– На свои посмотри.

– Точно набралась. – Грант открыл бутылку и выпил чистого виски.

И опять провал в памяти. Он помнил только, что открыто обвинял ее на этот раз, ровным тоном обвинял в том, что она спала с Джимом Гройнтоном. Она отрицала, но он не помнил ее слов и аргументов. В какой-то момент она сказала: «Нет! Я говорила, что никогда другого и не скажу, так? Вот и волнуйся! Нет, я не трахалась с Джимом Гройнтоном! Хотя и следовало! Раз ты так волнуешься».

Потом он почти протрезвел, когда она сказала:

– Слушай, я ухожу! С меня хватит! Если это значит быть замужем за великим художником, я этого не хочу! Я уезжаю. Завтра. В Кингстоне есть гидроплан, я его вызову по радио! Я узнавала! Я закажу самолет и завтра улечу!

– Давай, – ответил он. – Давай, и может, Господь будет с тобой в путешествии вниз! Давай! Давай!

– Мне нужны деньги, – сказала Лаки.

– Ха! – пьяно осклабился Грант. – Никаких денег. Никаких. Симаполучи. Где можешь. Но от меня ты не получишь!

– Ты сучий сын! – прокричала она. – Убирайся! Убирайся с моих глаз!

– С удовольствием, – сказал он в ответ.

Потом он брел по пляжу под прекрасными королевскими пальмами, утопая в глубоком песке. Куда идти? Светила прекрасная луна. Луна влюбленных. Утомившись, он прямо в одежде лег на песок и заснул. Когда холодный воздух разбудил его глубокой ночью, замерзшего до мозга костей и дрожащего, он закопался в песок. Куда идти? Чтоделать? Тридцать шесть лет от роду и уже рогоносец! Тридцать шесть лет и дна месяца брака,а уже рогоносец! Все-таки рогоносец. Зарывшись в песок от холода, он постепенно отогрелся и погрузился в сон.

Когда первые же проблески рассвета разбудили его и он поплелся обратно по глубокому песку (как, Господи, он сумел так далеко зайти!), то обнаружил, что Эл Бонхэм уже встал и был на «Наяде», готовя акваланг, чтобы искать сто шестьдесят долларов, которые он таким великолепным жестом выбросил за борт вчера вечером.

35

Эл Бонхэм, завидев бредущего по пляжу Гранта, сообразил, что его поймали. Застукали. А поскольку выпутаться было невозможно, он решил действовать так, как ведут себя все эти типы, военные и политики, в подобной ситуации: вступить с другой стороной в сговор, заключить с ней сделку. Когда Грант поднялся на борт, Бонхэм ухмыльнулся ему и сказал:

– Бери акваланг и пошли. Вон тот готов. Найдем и поделим пятьдесят на пятьдесят. Ты выиграл, – подмигнул он. – Да и вообще, с похмелья нет ничего лучше, чем погружение на тридцать-сорок футов, – добавил Бонхэм.

Грант выглядел, как на страшном суде. Белые парусиновые брюки, такие белые еще вчера, были в грязи, а сам он, хотя и пытался почиститься, весь был в песке. Даже в волосах был песок. Он приплелся, как определил Бонхэм, со стороны южной оконечности Северного Нельсона, где строили шикарный отель. Который практически достроили и который, с удовольствием подумал Бонхэм, разорит всех этих проклятых сучьих детей Гринов. Этих мерзавцев.

Орлоффски храпел внизу, пьяно отсыпаясь после бурной ночи. Бонхэм понятия не имел, со сколькими тот горбатился. А техасцы успокоились на своем корабле. Они все еще «пировали», так, кажется, они это называли, на своей лодке, когда он проскользнул в номер Кэти Файнер. Естественно, до рассвета он должен был возвратиться на борт. Это была вторая бессонная ночь, хотя он, правда, немного дремал на ней, в перерывах, пока она не будила его снова и снова (господи, ну и подстилка!). А поскольку он все равно должен быть на рассвете на корабле, то это вполне подходящий момент для того, чтобы осмотреть песчаное дно и найти деньги, пока все дрыхнут после пьянки или секса (или и того, и другого). Он все это задумал еще ночью.

Бонхэм, конечно, не предполагал, что Грант – или кто-нибудь другой – придет со стороны отеля. В этом он промахнулся. Ему следовало ожидать, думал он, что кто-то появится здесь. И именно Грант, муж Лаки. Лаки, Лаки – «приносящая счастье». Кому как, черт подери. Лаки, задница. Ему она приносила одни несчастья.

И теперь этот проклятый Грант прется на самом рассвете, жуткий, как смерть. Бонхэм еще не решил, обращать ли внимание на внешний вид Гранта или нет. Не потом, поскольку все так и лезло в глаза, он решил, что лучше сказать.

– Где, черт подери, ты был и что произошло? – ухмыльнулся он. – Видок у тебя, будто тебя прополоскал знаменитый местный ураган, но все пальмы на местах. – Он упрощал речь, заметил он. Иногда, конечно, он делал это сознательно, ради дела. Но часто причиной был Грант, было в нем что-то, что заставляло это делать. То ли потому, что он знаменитый драматург. То ли потому, что он, Грант, пишет пьесы о людях, которые так говорят. А, ладно. Какая разница.

– Моя старушка выкинула меня, Сказала убираться. Ну я и ушел, – Грант выдавил слабую ухмылку. Но очень уж слабую. – Спал на пляже. Как когда-то, в свое время.

– В добрые старые флотские времена? – ухмыльнулся Бонхэм. – Взбесилась из-за «великого состязания», а? Ну давай, скидывай жуткую одежку, надевай плавки и посмотрим бабки на дне. Они могут быть тут. Если не унесло.

Он подождал Гранта; если они найдут, то точно придется делиться с ним, черт подери. Потом они по лестнице тихо соскользнули в воду, надев ласты уже под водой, чтобы никого не разбудить, и заговорщицки ухмыльнулись друг другу. Хотя рассвет только наступал и солнце еще не показалось над горизонтом, в чистой зеленой воде на глубине тридцать-сорок футов все было видно. Бонхэм плыл над ровным, чистым песчаным дном, запачканным только редкими ржавыми пивными банками и бутылками из-под виски, разыскивая сверток с деньгами, и думал о Кэти Файнер и о своих проблемах. О своих проблемах и о том, что сказал о них Грант во время ночного плавания.

Этот Грант разбирается в людях. Конечно, потому и драматург, Герой Сэма. Конечно, потому она его и подцепила. И он это знал. Просто потому, что он геройСэма. Но со стороны Гранта умно было это понять. С другой стороны, Бонхэму плевать, почему она его подцепила. И если уж быть справедливым, не слишком-то она старалась «подцепить» его, должен был он признаться. Не так сильно, как он говорил Гранту той ночью у штурвала. Он и сам не прочь был «подцепить» ее. Он посматривал на нее еще тогда, во время первой поездки на Гранд-Бэнк, неожиданно вспомнил он. Но тогда он и не думал, что подвернется случай. Да его и не было. Но она его все равно волновала. Он даже подумал тогда: она – баба постельная. Но господи! Он же не прилагал никаких усилий, чтобы заполучить ее, и даже когда заполучил! Когда все-таки получил! Ф-фу! Черт! Внимательно глядя сквозь маску на все эти банки и бутылки и не находя не то что свертка, но и единой купюры, он вспомнил о первом вечере, самом первом вечере после отлета Сэма.

Была какая-то невидимая, никем не спровоцированная, но все-таки была какая-то искра между ними, еще днем, когда Сэм предложил ей остаться и плыть с ними, а она радостно согласилась. Бонхэм не смотрел на нее. И она не смотрела на него. Но искра проскочила, и он дал ей понять. Дал ей понять каким-то невидимым, неслышимым животным способом, который и он сам не мог бы объяснить. Он только и надеялся на то, что Сэм не учует. Он воспалился прямо тогда, вдвойневоспалился, потому что Сэм сидел рядом. Почему вдвойне? Интрига, конечно. Так бывает. Неожиданно, впервые за очень долгое время, Бонхэм, поправляя маску, подумал о старом приятеле по пинг-понгу, который, когда они оба вернулись с войны, предложил свою жену, которую он и взял. Он стыдился тогдаэтого. Но не теперь.Эта Кэти Файнер что-то разбудила в нем, чего не было раньше. Разве что раз или два. У него не могло бы быть такого возбуждения от Лаки, ничего подобного. Но Лаки по-настоящему любила своего мужа. Или Бонхэм думал, что так.

А она хладнокровна, эта Кэти. В ту ночь, едва только улетел Сэм, через несколько минут (минут!) после первого бокала она хладнокровно отказалась от ужина в отеле с Грантами и Спайсхэндлерами и, взяв тот же лимузин Сэма, увезла его и Орлоффски в город. А потом, после ужина, она сунула ему деньги заплатить официанту и хладнокровно велела шоферу (которому так же хладнокровно велела потом забрать ее утром) отвезти Орлоффски в док.

– Я хочу поиграть немного, – сказала она спокойно и хладнокровно, обращаясь к Орлоффски, – а вы недостаточно хорошо одеты для этого, так что за мной присмотрит Эл.

Она сказала это очень хладнокровно, хотя Бонхэм был одет не лучше Орлоффски. Орлоффски не возражал.

– Ну что? – хладнокровно улыбнулась она из своего угла, даже не прикасаясь к нему, даже к руке, когда шофер отъехал от дока. – Не желаешь в отель?

– А разве их там не будет?

– Если и будут, то, конечно, в баре. Там можно войти с черного хода, со стороны пляжа.

– Рискованно же! – сказал он.

– Неужели ты такой пугливый, – проговорила она. – Ладно. Мертл-Бич! – бросила она шоферу. Когда они приехали, она сказала шоферу, что машина будет нужна ей в пять тридцать утра, а когда он начал спорить, она сказала, чтобы он не волновался, она заплатит вдвойне, только чтобы он здесь был. А потом она вошла в вестибюль, вошла так, будто это был ее собственный дом, зарегистрировала их обоих как мужа и жену, и хладнокровно велела клерку разбудить их в пять пятнадцать, потому что они едут на рыбалку; клерк обращался с ней, как с королевой. И коридорные тоже. Он безмолвно шел за ней к лифту. Да, удобно иметь деньги. И знать, как ими пользоваться. И уметь. В номере она сказала:

– Знаешь ли, я делаю это только из-за Сэма. Потому что он так любит тебя и восхищается тобой.

– Да мне безразлично, почему ты это делаешь, – ответил он.

– Не думала, что так. Я просто так сказала, чтоб ты знал, – улыбнулась она и начала раздеваться.

Какое тело! И она была женой богатого мужчины. Это было как раз именно то, о чем Бонхэм мечтал с тех пор, как занялся своей профессией еще там, в Штатах. В ту ночь он делал такое, чего не делал ни с одной женщиной, хоть распни его, не стал бы просто делать. Было неловко, что он друг ее мужа, вот и все.

– Я бы очень хотела, чтобы Сэма привязали к стулу и он бы все это видел, – мило улыбнулась она в какую-то секунду. – Был бы полный порядок. Конечно, – печально улыбнулась она, – если б он был здесь, он бы меня убил.

– Ты имеешь в виду, что он имеет смутное представление о таких вещах? – спросил Бонхэм.

– Да нет, имеет, – улыбнулась Кэти Файнер. – Иначе зачем бы еще я это делала?

В тридцати футах впереди Бонхэм увидел плывущего навстречу Гранта, который развел руками и покачал головой. Он в отчаянии пожал плечами. Бонхэм перестал думать о своей любовной жизни, а заодно перестал и искать. Денег не было. Они ведь легкие, и их могло унести, да они еще и не были скручены. Просто не повезло. Он тоже покачал головой и показал наверх, на лодку, от которой они уже довольно далеко отплыли. Они ничего не нашли. А раз не нашли сейчас, то все.

Но Орлоффски уже встал и ждал их, когда они залезли на борт.

– Ну, вы оба и хитрожопые, – грубо и неприятно, как всегда, ухмыльнулся он, но Бонхэм уже привык к этому. – Я сам об этом подумал. Но вы опередили. О'кей, раскошеливайтесь.

– Только мы ведь их не нашли, – сказал Бонхэм. – Ни пачки, ни бумажки.

– Ладно, – прорычал Орлоффски. – Мне ты мозги не полощи! Там и мои восемь долларов.

– А если б нашли, получил бы шестнадцать. Ты ведь не считаешь, что я б тебе не дал, а?

– Конечно, раз я вас поймал. Давай! Течения там вообще нет. И ты знаешь.

– Тогда их сожрали рыбы или еще кто-нибудь, – ухмыльнулся Бонхэм. – Хочешь нас обыскать?

– Конечно, черт вас подери, – сказал Орлоффски.

Бонхэм двинул головой.

– О'кей, давай, Рон.

Он зацепил пальцами край трусов боксерского типа и, вывернув наизнанку, спустил их до колен; он стоял на палубе под ярким солнцем с голым задом и голым пахом и с аквалангом на спине. Ухмыляясь, он даже оттянул пальцем подкладку трусов, так что Орлоффски заглянул и туда. Грант ухмыльнулся и тоже стянул бикини, где не было подкладки. Теперь они вдвоем стояли под ярким солнцем и утренним бризом с голыми задницами и болтами. С пристани и даже с дороги легко можно было рассмотреть все детали.

– О'кей? – ухмыльнулся он. – Хочешь, ради Бога, посмотри между баллонами и спиной. – Он снова двинул головой, и они натянули трусы. А затем они сняли акваланги.

– О'кей, – с сомнением сказал Орлоффски. – Но что-то мне не верится. Может, вы их где-то спрятали.

– А, ладно, – раздраженно сказал Бонхэм. – На дне только пивные банки и бутылки из-под виски. – Он поставил баллоны в специальные стойки рядом с кабиной. – Надо их накачать. Но не сейчас. По пути. Компрессор очень шумит. – Затем, подчеркивая каждое слово, он сказал: – Я думаю, лучше нам побыстрее в путь. Как можно быстрее, пока техасцы не проснулись. А то у нас точно будут неприятности с ними. И с этими вонючими Гринами. А когда-нибудь, в другой раз, можем сюда вернуться. – Уже во второй раз, сообразил Бонхэм, он использовал слово «вонючие» за последние двадцать четыре часа, первый раз – прошлым вечером, когда вышибал техасцев со своего корабля. Кэти Файнер явно на него влияет! Ну и что? – А сейчас, – добавил он, – кому-то надо пойти в отель и растолкать всех сонь.

– Я пойду, – вызвался Грант.

Когда они, оплатив счета, собрались на борту, Бонхэм изложил свой план. Они сразу же отплывают, пока техасцы не проснулись, в пути поедят и направятся в знаменитый, шикарный Дог-Ки. Дорога займет чуть больше половины дня. Там они переночуют – увальни смогут поспать на пристани, потом день будут ловить рыбу, а затем, если захотят, можно будет вернуться сюда, потому что он узнал от самих техасцев, что они на следующий день отплывают. То есть завтра. В Штаты. Они уже неделю живут здесь, рассказал ему Форд еще до ссоры, а такое пьянство больше недели вряд ли кто вынесет. Есть ли возражения или другие предложения? Нет. Было потрясающе красиво: они стояли на палубе в голубом свете раннего утра, залитые желтыми и красными лучами восходящего солнца. Все были босиком, в шортах и тонких рубашках, круглые бедра девушек от прохладной утренней свежести покрылись гусиной кожей. «О'кей, – сказал он. – Тогда нам нужно побыстрее отправляться».

И именно при отправлении произошел случай, который вновь приоткрыл Бонхэму странную двойственную душу Гранта, которую он так и не мог понять. Они стояли левым бортом к пристани, и Грант прошел вперед отдать швартовы, Бен был на задней палубе, чтобы «помогать» ему. Когда он запустил мотор и они отдали швартовы на носу и на корме и отошли, то возник неожиданный порыв ветра, и нос судна прижался к пристани. Ничего страшного, но там стоял Грант, а корабль двинулся назад (поскольку двигатель работал на заднем ходу) и отходил от кормы техасской яхты, и Бонхэм увидел, что они ударятся о старый, высотой около ярда, косо выступающий из воды деревянный столб. Корабль он не повредит, его защитит веревочная оплетка, которую он предусмотрительно сделал, но ударит туда, где стоит Грант, и собьет его или ударит по ногам и придавит к массивному веревочному кожуху. Бонхэм ничего не мог сделать, и сердце у него оборвалось. Изменить направление движения слишком поздно. Не было времени даже дать реверс с заднего на передний ход. Оставались секунды. А если он прыгнет и промахнется, его прижмет корпусом корабля к доку. Бонхэму оставалось только надеяться и орать: «Рон!»

Но Грант, уже швырнувший носовой канат Бену Спайсхэндлеру, был начеку. Хладнокровно, без паники, он наблюдал за приближающимся столбом, высчитывая дистанцию, а затем плавно, как профессиональный танцор, который всю жизнь отрабатывал это движение, прыгнул влево через кожух на палубу, и, стоя на левой ноге, правую ногу отвел в сторону от того места, где Через мгновение столб ударился о кожух. Теперь он был в безопасности. Бонхэм в жизни не видел такого хладнокровного расчета и последующего точного действия, а надо сказать, что повидал он немало.

Но затем возобладала другая часть странной души странного парня. Гранта затрясло. От штурвала на корме Бонхэм не мог видеть, что его трясет, но он это точно знал. Теперь, когда он в безопасности, после хладнокровнейших действий, он испугался! И не просто испугался, он не стыдился показать это!Грант сел на крышу салона и обхватил голову руками. Бонхэм никогдабы не позволил себе этого! Бонхэм тут же дернул подбородком в сторону Орлоффски, и Мо с ухмылкой поплелся с бутылкой джина.

– Потрясно, просто потрясно, как хладнокровно! – услышал он восхищенные слова Орлоффски. – Думаю, я бы прыгнул на пристань!

Слепка болезненно ухмыльнувшись, Грант сделал большой глоток джина.

– Я боялся, что промахнусь, – сказал он. Через секунду он встал и пошел, ухмыляясь, на корму, но его все еще трясло.

– На волосок, – сознательно лаконично сказал Бонхэм.

– Точно, – сказал Грант.

– Прости, – спокойно продолжал Бонхэм. – Но я ни черта не мог сделать, когда рванул ветер. Просто не было времени.

– Думаешь, повредило кожух? – спросил Грант. Его жена, видевшая все это с правого борта, подошла и встала рядом с побелевшим лицом.

– Не-а, – сказал Бонхэм. – Нет, сэр. Он крепкий. Да его едва зацепило. Ты был между ними, вот что плохо. Но скажи: почему потом, когда все кончилось, и ты понял, что в безопасности, почему ты потомиспугался? Ведь все кончено, ты в порядке, все позади!

– Нервы, наверное, – ухмыльнулся Грант. – Слишком богатое воображение. – Он сделал движение, будто хотел обнять жену, но не сделал этого: Бонхэм не мог понять, то ли потому, что они все еще злы друг на друга, то ли пришла в голову другая мысль, драматург счел это немужественным. Как бы там ни было, его жена Лаки повернулась и молча пошла обратно на нос к Ирме и Кэти.

Итак, они вышли в море без неприятностей. Бонхэм велел поднять главный парус. Отойдя ещена несколько сот ярдов, он выключил двигатель и заставил поднять кливер. Когда все более или менее устроилось, он отослал Орлоффски готовить бекон, яйца и кофе. Это мог приготовить даже Орлоффски. Поели они наверху, сгрудившись у крыши салона. Он поел у штурвала. Затем все прошли вперед, там было немного свободного места. Он считал, что немного перегрузил судно в этой поездке. Но он же не знал, какие это чертовы увальни! Он пригласил Бена и Ирму под влиянием минуты. Свежий ветер дул с востока-юго-востока, а поскольку они шли почти на юг, он мог так поставить шхуну, что она будет идти практически сама по себе. Господи, до чего же славная старушка. Потребности в компасе не было, поскольку они шли вдоль цепи крошечных островков справа по борту. Бонхэм поставил ее на курс и, сидя в одиночестве, позволил себе еще раз подумать о своей новой подружке Кэти Файнер.

Она сидела впереди вместе со всеми, все были в купальниках, и когда кто-нибудь двигался, он видел мельком или довольно долго пару красивых, длинных, стройных ног, которые он теперь так хорошо знал. Он не знал, что происходит у Грантов. Они, конечно, сегодня не кажутся такими уж близкими друг другу. Не похожи на влюбленных пташек. Лаки все время с девушками, Ирмой и Кэти. Хирург и его девушка отсутствовали. Поэтому Грант и Бен были с Орлоффски. Вероятно, он перегрузил ее на одну пару, вероятно. Но какого черта? Платить за стоянку!

Грант, вероятно, прав насчет нависшей над ним опасности. Из-за Кэти. И теперь он хорошо понимал, да и раньше тоже, что Кэти сознательно связалась с ним из-за того, что он был большим героем для Сэма, и это единственнаяпричина. Она рассказывала ему в течение многих дней и ночей о похождениях Сэма в Нью-Йорке после Гранд-Бэнк. Но было и так ясно, что Сэм – настоящий волокита, и никогда не был сторонником строгой морали. Сэм, как и он сам, был мужчиной двойной морали. Конечно, Грант прав в том, что Бонхэм делает, есть опасность. Но, с другой стороны, он твердо верил в то, что Кэти и не думает рассказывать Сэму, что она спала с его героем. Ей достаточно это сделать, а говорить не обязательно. Главное – самой знать. В этом было что-то извращенное, чего Бонхэм до конца не понимал, но именно это и придавало ей особую привлекательность. Грязная. Она по-настоящему грязная. Но она не его, не Бонхэма жена. Нет, она не скажет. Разве что в отдаленном непредвидимом будущем, когда они с Сэмом разведутся. Ей явно нравилось брать деньги Сэма. Ей нравилосьих тратить. Вероятно, она никогда с ним не разведется. Нет, она не скажет. А если он все же застукает ее с каким-нибудь парнем в неопределенном будущем и она все-таки расскажет об Эле Бонхэме, корпорация Бонхэма и Орлоффски станет к тому времени концерном, и Сэм может забрать тогда свои десять тысяч – двадцатьтысяч – без особого ущерба для корпорации. Нет, она не скажет. Грант ошибается. Кто еще, черт подери, может рассказать о них? Бен и Ирма? Хирург? Грант? Орлоффски? Ни у одного из них нет повода рассказывать, а Орлоффски потеряет не меньше, чем Бонхэм, если проболтается.

Но по-настоящему было нечто большее, что привлекало его. Во-первых, тело! И то, как она умела с ним обращаться. Но было еще кое-что. Грязь. Сама грязь того, что они делают, составляла часть привлекательности всего этого. Она грязная, по-настоящему грязная:поступать так с Сэмом и поступать сознательно. И он такой же. Такой же и Бонхэм. Даже если Сэм гуляет и изменяет ей, она грязная, особенно грязная из-за героя Сэма – Бонхэма. И сам Бонхэм особенно грязен, трахая жену Сэма, зная при этом, что онгерой Сэма. Бонхэм согнул свободную от штурвала руку. Сила, размеры – все это чепуха для мужчины. Ты либо рождаешься с этим, либо нет. Но люди героизируютэто. Так что оба они грязные. И именно потому он хотел ее. Он хотел Кэти, сообразил он, потому что она грязная и перенесла эту грязь на него, вся грязь, которую он носил в себе, никогда не давая ей выхода, прорвалась из него. И она не егожена. Бедняга Сэм. Иисусе, будь она егоженой, он бы...

Ну, все равно, он хотел этого. Неважно, почему. Он хотел и получил и собирался получать и дальше. Это высвободило в нем такие вещи, о которых он даже и не подозревал. И они ему понравились. Иногда мужчине просто плевать, как он сказал Гранту в первую ночь на море, просто плевать. И, Иисусе, это может длиться годами, если быть осторожным при Сэме, участвующем в деле и приезжающем для поездок, может, он даже купит землю в Га-Бей. Это может длиться годами.Может быть. Он не пытался разузнать у нее, скажет ли она Сэму, как предположил Грант, но у него были основания полагать, что не скажет. Он перестал думать об этом и глянул на часы. Начало первого, значит, до Дог-Ки осталось около часа пути. Если они сейчас остановятся, наловят рыбы на обед и поедят, они будут там около трех, и останется масса времени осмотреть весь остров. Крикнув Орлоффски, чтобы тот присмотрел за кливером, Бонхэм начал медленно разворачивать шхуну, чтобы ветер был на четверть справа, и затем повел ее к островку, где он как-то ловил рыбу и знал, что там есть чем поживиться.

Они обогнули остров, стали на якорь с наветренной стороны и наловили рыбы, и именно тогда, когда он потел, работая на кухне, готовя обед, он услышал разговор Лаки и Ирмы, которые вдвоем сидели на крыше.

Он не очень прислушивался к их беседе, пока не упомянули сначала гидросамолет, а потом и его имя. Тогда он глянул наверх и начал слушать. Прямо перед ним, очень близко, так близко, что можно дотронуться, с крыши свисали две пары красивых женских ног, которые и без голосов легко можно было опознать: чуть тоньше у Ирмы и, конечно, поскольку она еврейка, темнее, и другая пара – Лаки, – нервные, постоянно перекрещивающиеся. Услышанное настолько его взбесило, что обед едва не сгорел.

– Ну, я знаю,что могу вызвать на Северный Нельсон, – говорила Лаки. – Так что я не вижу причин, почему, если у них здесь резиденция управляющего и все такое, здесь не может быть и радиостанции.

– Я не говорю, что ее нет, – ответила Ирма. – Я только говорю, что подумай еще раз, семь раз примерь, а потом только отрежь.

– Я же сказала, что уже думала, – быстро ответила Лаки, – до сих пор.

– И я говорю, что если ты это сделаешь, то браку угрожает серьезная опасность, – так же горячо сказала Ирма. – Подумай об этом. Если ты испортишь Рону эту поездку...

– Она уже испорчена, – сказала Лаки Грант. – А что касается брака... – добавила она, – иногда я сомневаюсь, волнует ли это меня.

– Волнует. Да я и не считаю, что поездка настолько уж ужасна. Мне весело. И если это из-за одного пьяного вечера с этими жуткими техасцами и пьяного состязания, то я не могу этого понять. Стоит ли рваться домой– особенно если это значит, что может разрушиться ихбрак?

Жалобный вопрос повис в воздухе. Лаки Грант молчала.

– И я знаю, что еще не завершилась история с миссис Эбернати, бывшей его подругой, – сказала Ирма. – Ты его простила. Ты сама сказала. И ты так действовала. Действовала, демонстрироваласвое прощение. Не понимаю, Лаки, правда, не понимаю.

Наступила долгая, неожиданно долгая, какая-то подозрительная (как ощущал Бонхэм), почти виноватая пауза, значения которой он не мог распознать.

– Ну так что же? – наконец сказала Ирма.

– Ну, во-первых, этот проклятый Бонхэм, – ответила Лаки Грант изменившимся, странным голосом. – Он жуткий. Огромная, жирная, уродливая тварь. И он опасен. Я знаю.

– Ну, до сих пор он все делал хорошо, – сказала Ирма. – И все идет так, как он говорит, точка в точку.

– И он дешевка, – сказала Лаки Грант. – Большой дешевый толстожопый мерзавец. Не захотеть платить за стоянку. Не позволять ужинать на берегу, а есть только пойманную рыбу. Что это за дешевая поездка? При всех деньгах, которые он с вас берет.

– Он ни разу не назвал цены, правда, – сказала Ирма Спайсхэндлер. – Бен думает, что, может, двадцать-двадцать пять долларов в день с человека.

– И я тебе еще вот что скажу, – сказала Лаки Грант. – Я думаю, что он трахает Кэти Файнер.

– О, черт, да я знаю это с того дня, как улетел Сэм Файнер, – сказала Ирма. – Но это не наше дело.

– Да? А если твоймуж дает ему взаймы четыре с половиной тысячи долларов, чтобы высвободить эту шхуну! Даже если бы он все сделал внутри, где сейчас так плохо, все равно он низкого класса, и он никогда не добьется успеха с этой яхтой и компанией. С клиентами высокого класса.А если он лишится поддержки Сэма Файнера...

Пауза была со смыслом. Бонхэм неожиданно вспомнил о рыбе и повернулся к плите с лопаткой, которая дрожала в руке от ярости.

– Но я все равно не понимаю, причем здесь твое решение вызвать гидроплани лететь домой, – настаивала Ирма.

– Он ненавидит меня до мозга костей, – сказала Лаки Грант. Достаточно справедливо, подумал внизу Бонхэм. – Он ненавидит меня за то, что я получила Рона. А он хочетРона. Я забрала у него любимого Рона. Я думаю, что он какой-то полупедик. Скрытый педик. Что-то в этом роде.

– И все же, – упорно настаивала Ирма, – Рон...