Текст книги "Не страшись урагана любви"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

– Что за чертовщина? – тихо спросил он. – Ты меня в дерьмо превращаешь. Перед всеми. Они подумают, что ты сумасшедшая.

– Они могут думать, что захотят, – разумно ответила Кэрол Эбернати, – но я не настолько сошла с ума, чтобы позволить тебе веселиться во время этой поездки, а потом не нырять.

– Мы идем нырять, – сказал Грант. – Теперь отдай нож. И иди подремли, вообще займись чем-нибудь.

– Нет, сэр! Ни за что в жизни, – улыбнулась Кэрол Эбернати. – Я еду с вами и буду с вами весь этот проклятый день. Шлюхи черномазые! Шлюхи черномазые! – добавила она тихим напряженным голосом. – Откуда ты знаешь, что получил? Ты мог подцепить сифон.

– Никого я не трахал, – разумно ответил Грант и сообразил, насколько все это вообще неразумно.

– НЕ ЛГИ! – рявкнула Кэрол Эбернати.

Идя в полушаге вперед нее, Грант бросил на нее долгий взгляд и отвернулся. Но эта обдуманная акция не возымела должного эффекта. Она шла за ними с ножом в руках.

Когда их маленькая процессия пришагала к доку, у поджидавших их Файнеров и Орлоффски возникло то же состояние оцепенения, что раньше и у Бонхэма. Кэрол Эбернати прошагала сквозь них, сквозь Бонхэма и Гранта, залезла в большую шестнадцатифутовую лодку для ныряния и устроилась на самом носу с ножом в руке.

– Ну, давайте! – хрипло крикнула она. – Выкатим эту телегу на дорогу!

Но именно в этот самый момент выбранная ею роль начала распадаться. То ли из-за присутствия Кэти Файнер, которая ей так нравилась, то ли еще из-за чего-то, Грант не понял. Как бы там ни было, эмоциональный накал начал явно убывать. А вместе с ним, кажется, увядала и она сама, как будто обняла себя руками и свилась в эмбрион, эмбрион жалости к себе.

– Давайте, влезайте! – яростно и коротко сказал Бонхэм.

– Ну, скажи, какого черта? – спросил Орлоффски.

– Заткнись! – ответил Бонхэм. – Просто заткнись и лезь, а?

Женщины сели на ближнюю к Кэрол скамейку, Орлоффски и Файнер на среднюю, а Грант и Бонхэм на корму.

– Как вы сегодня, Кэрол? – ласково спросила Кэти Файнер. Ванда Лу на этот раз промолчала.

– О, я в порядке, – сказала Кэрол Эбернати. – Просто мало спала ночью, ввалились эти пьяницы и несколько часов орали и вопили.

– Славный сегодня день, правда? – сказала Кэти Файнер.

Кэрол Эбернати огляделась.

– Да, – сказала она и, кажется, собралась зарыдать. Дрожащими губами она улыбнулась Кэти.

Они отошли от берега примерно на милю, когда она сказала, что смертельно больна.

12

Бонхэм, которого все молчаливо назначили Капитаном, плыл к знаменитой лагуне Гранд-Бэнк. Файнер и Орлоффски специально не охотились там вчера, чтобы сберечь ее на сегодня. На самом деле это была вовсе не лагуна, а длинный заливчик, защищенный со стороны моря маленькими островками, поросшими соснами и кустарником. До точки, где он должен завернуть в лагуну мимо этих островков, было еще полмили, a на милю у них ушел почти час. Из-за Кэрол Эбернати поездка стала неуютной для всех.

– Ну, не знаю, как я могу доставить вас обратно, миссис Эбернати, – сказал Бонхэм. – Нам это будет стоить еще пару часов. – Он вопросительно посмотрел на пожавшего плечами Гранта.

– Как ты думаешь, что с тобой? – спросил Грант и понял, что беспокойно размышляет, вправду ли она больна. Как говорить с придурошной? Он не хотел ее смерти или чего-то такого. И – Бонхэм это тоже почувствовал – он ощущал, что травма или болезнь, особенно на море, автоматически отменяет все планы и замыслы. И, конечно, знала об этом и Кэрол Эбернати. – Что с тобой?

– Не знаю, – тупо ответила она смертельно больным голосом. Она скрючилась на носу все еще с ножом в руке.

– Морская болезнь? – спросил Бонхэм.

– Нет, у меня ее не бывает, – придушенным голосом сказала Кэрол Эбернати. – Я не знаю, что со мной. Но чувствую я себя ужасно.

– Вот что я скажу, – сказал Бонхэм, глянув на солнце. – Впереди есть три острова. С деревьями. Хорошее место для пикника. Я вас там ссажу, и вы полежите в тени деревьев. А на обратном пути мы вас заберем. Как вам? – мягко спросил он.

– Не знаю, – тупо ответила Кэрол. – Думаю, хорошо бы. Если я не умираю.

Рассерженный Грант едва удержался от того, чтоб не разразиться хохотом. Теперь он был убежден, что это тот же самый театр, искаженная сцена стыда и уныния, переходящая в сумасшедшую мольбу о жалости. В то же время он все еще беспокоился. Но он был так смущен, что ему хотелось лечь и спрятаться на дне лодки.

– Я останусь с вами, Кэрол, – дружески сказала Кэти Файнер. Она взглянула на мужчин. – И присмотрю за вами. Мы всегда сможем посигналить, если станет хуже. Они будут неподалеку.

– Нет, я не хочу, чтобы со мной оставались, – сказала Кэрол Эбернати.

– Мы вам оставим еды, – сказал Бонхэм.

– Я не могу есть, – ответила Кэрол.

Когда лодка мягко ткнулась в песок, она бросила нож на дно, встала, перевалилась через борт, отбрела на несколько шагов по щиколотку в воде, а потом упала и замерла на боку. Грант с ужасом, отвращением и восхищением наблюдал за ней. Она не двигалась.

Бонхэм швырнул на песок мешок с бутербродами и бутылкой воды.

– Я остаюсь с ней, – сказала Кэти Файнер. – Откуда мы знаем? Может, она и вправду больна. Я все равно не ныряю, плаваю только с трубкой.

– И я останусь с вами, – сказала Ванда Лу. – Все рамно девучки не ныряють. – Вид у нее был встревоженный.

Грант знал, что если кто-то и должен остаться, так это он, но он хотел нырять, эгоистично и яростно, и ему просто плевать. Он поднял свой нож.

– Ну, ладно, – сказал Бонхэм. – Возьмите еще бутербродов и пива. – Когда они вышли на берег, он хлопнул в ладоши. – Теперь, ради бога, поехали. – «Иисусе, да!» – сказал Орлоффски и выпрыгнул с Файнером за борт вытолкнуть лодку. Когда Грант оглянулся, Кэрол Эбернати все еще лежала в воде на боку, девушки сидели на берегу рядом, а ему было все равно. Плевать.

Когда Бонхэм повернул лодку, перед ними неожиданно открылась лагуна, длинный песчаный пляж и три острова, как стражи; солнце весело сверкало на воде, волн практически не было. На берегу высокие сосны шелестели под утренним бризом, который скоро начнет спадать. На расстоянии около полумили от островов и четверти мили от побережья, Бонхэм бросил за борт маленький патентованный якорь, обтянул линем специальную планку и загудел:

– Ну, ребята, приехали!

Все глотнули джина и начали надевать ласты.

Ближайший островок, на котором остались Кэрол и девушки, выглядел отсюда спокойным и мирным.

– Я буду с тобой, – сказал Бонхэм Гранту, когда они надели маски. – По крайней мере, во время пары первых погружений, пока ты не почувствуешь себя как дома. – И все они прыгнули в воду.

Грант какую-то секунду во время раздевания думал о том, что позавчера решил напомнить большому человеку о том, что он оплачивает его расходы по поездке за то, что тот будет учить его нырянию без акваланга, но потом передумал. То, что он увидел внизу сквозь маску, было настолько сверхъестественно красивым, захватывающим дух, что из головы вылетело почти все, включая Кэрол Эбернати.

Во всех направлениях, насколько хватало видимости, тянулось обширное поле чистого желтого песка, абсолютно ровного. Значительная часть поверхности была полностью голой, если не считать редких морских перьев или красной горгонии, плавно развевавшихся в воде, но через каждые тридцать-сорок ярдов во всех направлениях виднелись груды-холмики как бы тщательно подобранных скал. При более внимательном взгляде видно было, что это кораллы, слишком юные, чтобы срастись и образовать риф. А в двух-трех футах над каждым холмом, насколько хватало глаз, висело по два-три больших окуня, тихо покачивающих плавниками, чтобы удерживаться точно по центру груды. Наверное, так с воздуха выглядело бы владение какого-нибудь первобытного герцога, земля спокойная, мирная, чужая и опасная, готовая в любую секунду взорваться смертельной войной, битвой и погоней, земля – Грант не мог определить вспыхнувшее в нем чувство – земля для завоевания. Наполовину пьяный, с жутким похмельем, он плыл лицом вниз по поверхности, слышал легко и ровно вырывающееся сквозь трубку дыхание, и дрожь тревоги, дрожь вечного непонимания чуждого пронизала внутренности и мошонку и застыла в паху.

Бонхэм коснулся его руки и, когда он оглянулся, гордо изогнул под маской брови, как будто показывал заинтересованному коллекционеру художественную работу своего друга. Грант энергично кивнул, а большой человек легко перевернулся на бок, освободил рот из воды, вырвал трубку и сказал:

– До вершин скал – тридцать шесть футов, до песка – сорок три.

Грант гораздо более неуклюже поднял голову, захлебнувшись водой.

– А что они там делают? – выдохнул он.

Бонхэм снова повернулся на бок.

– Делают! Откуда я знаю? Да плевать! Здесь эти окуни почти всегда такие в середине дня. – Он успокоил дыхание. – Смотри!

Лежа на поверхности, он сделал несколько долгих глубоких вдохов – «гипервентиляция», о которой он уже рассказывал Гранту, – затем нырнул и поплыл вниз, легко и ритмично работая ногами, левая рука вытянута вдоль тела ладонью вверх, правая рука с ружьем вытянута вперед. Может, на глубине в двадцать футов Грант заметил, что его левая рука, как змея, поднялась к маске, и он продул уши. В шести-восьми футах от двух окуней, стоящих над грудой, он перестал работать ногами, начал опадать вниз, выждал две-три секунды, выстрелил в более крупного, перевернулся и пошел головой вверх; солнце сверкало на маске, руки вытянуты вниз, а на конце стрелы и линя дико билась рыба. С замершим при виде этой сверхъестественной красоты сердцем Грант подумал, что не видел еще ничего столь прекрасного. Это было похоже на балет в состоянии невесомости. Это вдвое красивее, чем при погружении с неуклюжими баллонами на спине.

Как только Бонхэм пошел вниз, Сэм Файнер толкнул Гранта с другой стороны и потряс рукой в знак восхищения подводной сценой. На нем снова был «Скотт Гидро-Пак» (он все еще пользовался первой парой баллонов), и в данный момент он дышал через похожий на трубку «воздушный экономизатор» сбоку маски на все лицо. У него в одной руке; был маленький «Минокс», который вчера вечером Бонхэм и Уильям отремонтировали, а в другой – ружье.

Грант уделил ему лишь короткий взгляд, боясь что-то пропустить в погружении Бонхэма, но когда большой человек вынырнул, таща все еще бьющуюся рыбу. Файнер снова прикоснулся к руке Гранта.

– Здорово, а? – сказал он слабым, странным, писклявым голосом из-под маски и снова протянул руку к подводной сцене.

Грант кивнул.

– Видал какой! Что за жизнь! О'кей. Увидимся, – пискнул Файнер и уплыл.

– О'кей, теперь ты попробуй, – сказал Бонхэм, вернувшись от лодки, куда он забросил рыбу. Грант глянул вниз. Второй окунь, который было исчез, когда Бонхэм выстрелил в его компаньона, теперь вернулся на то же; место над центром коралловой груды. Он спокойно держался там, слегка шевеля плавниками, будто ничего не случилось. Грант начал «гипервентиляцию» легких. – Не этого, – сказал сбоку Бонхэм. – Сейчас он настороже. Припасем его на другой раз. Бери другую груду.

Грант кивнул и поплыл к другой груде, где был свой безмятежно плавающий окунь, как будто он не знал, что на его территорию вторглись люди-завоеватели. Глядя на него и больше всего в мире желая добраться до него и выпустить злобную, триумфальную стрелу, Грант потерял ощущение времени. Только в четвертой попытке Гранту удалось погрузиться настолько, чтобы можно было стрелять, но когда это удалось, то на нервной почве сбилась задержка дыхания, он заторопился и промазал минимум на два фута. Бонхэм терпеливо показал на другую груду.

– Больше расслабься, – сказал Бонхэм, поворачиваясь не бок, легко покачивая ногами, когда читал лекцию. – Не двигайся так резко. Не пытайся плыть быстро. Время есть. У тебя масса времени. Поверь. Не пугайся внизу. Не паникуй. Это не недостаток кислорода заставляет легкие содрогаться. Это излишек углекислого газа так поднимает диафрагму. Вспомни, как я заставил тебя просидеть в бассейне до тех пор, пока ты уже не мог оставаться, а потом заставил вернуться и проплыть через бассейн под водой. Больше расслабляйся, больше расслабляйся при гипервентиляции. Не; трудись так. Расслабься. Это не опасно. Больше расслабься. – Казалось, это стало постоянным комментарием, который вечно будет звучать в ушах. Они двинулись к другой горке.

В самый первый раз давление на уши стало болезненным на глубине двадцать футов, и он остановился продуть их, пока он это делал, момент был упущен, он сделал несколько неистовых движений ногами и вынужден был возвратиться.

Он не знал, сколько горок перепугал, пока все же не застрелил рыбу: наверное, две-три, если не больше. Но когда он достиг нужной глубины, попал и, возбужденный, развернулся всплывать, то на мгновение подумал, что рыба якорем приковала его ко дну, неистово пытаясь уплыть в другую сторону, она успешно держала его внизу. Он подумал, не выпустить ли ружье, но это было бы слишком постыдным. Вспомнив совет Бонхэма, пытаясь не пугаться и не увеличивать избытка углекислого газа, он ритмично работал ластами и самыми концами ног и начал медленно подниматься, рыба сильно оттягивала руку с ружьем. Далеко над ним, от чего грудь бессознательно все же сжималась, он видел вечно волнующуюся, сверкающую поверхность, как небеса, о которых раньше никогда не мечтал. Когда голова прорвала поверхность, он продул трубку и судорожно вздохнул, а затем просто лег на воду и дышал, это было похоже на возвращение на землю обетованную, и этого чувства у себя он не ожидал. В двенадцати футах под ним рыба медленно ходила по кругу на конце стрелы и линя.

– Точняк! – сказал сбоку Бонхэм. – Довольно хорошее погружение. Потянет фунтов двенадцать.

– Как они утягивают, а? – часто дыша, засмеялся Грант. Он снова с восхищением глянул вниз на свой трофей. Чувство, что он совершил что-то такое, чего ни он, ни его тело не хотели делать, дало новый подъем духа.

– Настоящие крупные рыбы тянут по-настоящему, – ухмыльнулся Бонхэм. – Чувства хорошие, да?

– Конечно. – На этот раз Грант высоко поднял голову и заработал руками. – А где лодка? Я поплыву и...

Бонхэм коротко отрезал:

– Слишком далеко. Давай сюда, давай, – он вытянул шнур из-под мошонки трусов. – Если б мы плавали с каждой рыбой к лодке, мы бы потеряли все наше время. Посмотри, где она.

Подняв голову, Грант сначала не увидел ее. Лишь потом он заметил, как она качается на волне. До нее было по меньшей мере двести пятьдесят ярдов. Его пронзило нечто типа стрелы одиночества. Он глянул на часы и увидел, что находится в воде уже сорок пять минут!

Плавая без маски и ластов, он был в воде самое большее пятнадцать минут, когда плыл положенную сотню ярдов для теста Красного креста по спасению утопающих. И очень тогда утомился.

Это было только начало. Они плыли от горки к горке, Грант нырял и нырял, а Бонхэм вновь и вновь повторял свою лекцию о расслаблении.

– О'кей, – сказал наконец Бонхэм. – Собираюсь покинуть тебя на некоторое время. – У него на шнуре было теперь три рыбы Гранта. Он вытащил из трусов еще один шнур и дал ему. – Если будешь охотиться, пользуйся этим. Я должен некоторое время побыть с Сэмом Файнером и камерой. Да и Сэм не настолько умен, чтобы вот так плавать одному. И мы хотим сделать несколько хороших фотографий. Мы будем вон там, – и он показал на юго-запад, слегка в открытое море. – Поработай в этом направлении.

Грант ощутил легкий холодок при мысли о том, что остается один.

– А где Орлоффски?

– Думаю, там же. Так, ты видел, как обращаться со шнуром?

Грант кивнул. Бонхэм взял тех двух рыб, что еще не были мертвы, за глаза, точно так же, как шар в боулинге. От боли они оцепенели и перестали двигаться. Тогда он воткнул нож в мозг. Ногтем он приподнял жаберную покрышку и показал острую жаберную гребенку, из-за которой рыбу нельзя было держать за жабры. А когда он протыкал металлический наконечник шнура сквозь жабры и рот, то делал это с воодушевлением.

Гранту показалось, что не было ни единой минуты, когда бы он не учился чему-нибудь. Иногда это даже угнетало его «я». Он высунул голову из воды, вытащил трубку изо рта и неожиданно сообразил, что как-то освоился.

– Но это не опасно? Носить рыбу на шнуре? А акулы?

– Да, полагаю, это есть, – сказал Бонхэм и раздраженно пожал плечами. – Но не волнуйся. Я женошу. Если не хочешь, не стреляй. У нас рыбы и так больше, чем мы можем съесть. Плыви к нам, можем увидеть что-то интересное.

И он исчез. Все было само собой разумеющимся.

Некоторое время Грант просто лежал в воде, глядя вниз и слабо шевеля ластами, просто чтобы поддерживать верный курс. Зелено-голубой мир был красивым и жутковатым. Вот так, плывя с выставленным наружу только затылком, медленно и спокойно дыша через трубку, он почувствовал полное расслабление организма.

Потом он начал бесцельно плавать от одной коралловой горки к другой, изредка ныряя, но даже не пытаясь стрелять. Впервые он остался в море по-настоящему один, и это давало ему необычное чувство удовлетворенности. Он уже начинал понемногу чувствовать себя как дома. Он попытался вспомнить, когда у него было такое чувство необычного удовлетворения, и понял, что это было дома, когда он был еще малышом и оставался один в большом старом доме, абсолютно один, никого не было. Если бы кто-то был, все было бы испорчено; родители, младшая сестра, два старших брата. Но иногда, очень редко, мать уходила на одну из своих бесчисленных встреч в женском клубе и все куда-нибудь уходили, а он приходил – когда? в десять, двенадцать лет? – домой из школы и знал, что будет один в течение нескольких часов. Он проходил по большим старым комнатам, застывшим в тишине и покое, по холлу, кухне, столовой с большим овальным столом, средней гостиной, где мать им разрешала бывать, передней гостиной, куда мать их не пускала («Приемная Номер Один и Приемная Номер Два», – саркастически называл их отец), по спальням наверху и ванным; и в тишине одиночества каждый предмет и каждое пространство, воздух и даже свет выглядели новыми и странными, как будто он видел их впервые. Зная, что он, возможно, пойдет наверх, в свои комнаты на мансарде – было бы точнее называть их апартаментами на мансарде – и будет спокойно мастурбировать, он прикасался к этому стулу или к той лампе с необычным ощущением полноты бытия. И именно это Грант сейчас ощущал в море.

Но затем появилось осознание долга и чести и разрушило это ощущение. Он должен застрелить рыбу. Он должен застрелить рыбу и повесить ее на шнур. Если Бонхэм – и Мо Орлоффски, и Файнер – плавают с кровоточащей рыбой на шнуре, он тоже должен это сделать. Все прочитанные им книги предупреждали о том, что это опасно. Явное приглашение акул. Известно, что некоторые акулы при отливе за одну-две мили чувствуют запах рыбьей крови, – так говорилось в книгах. Грант не знал, прилив сейчас или отлив. Он забыл спросить. Но неважно.

Выбрав в пределах видимости самого крупного из всех «коралловых» окуней, он поплыл и оказался над ним, сделал мощную гипервентиляцию и пошел вниз, хотя и не хотел.

Это оказалось самым красивым из всех сделанных им когда-либо погружений. Оно было почти совершенным. Плывя вниз в классической позе, продув вовремя уши, он ощущал, как его ноги с ластами легко и расслабленно преодолевают сопротивление воды, как будто он смазан гусиным жиром. Он видел, что большая рыба становится все ближе и ближе, и ощущал, что в его распоряжении все время мира. Окунь отдыхал в двух футах от кораллового холма, а это значит, что он достиг... сколько? тридцать шесть футов? Перестав бить ногами, он выждал достаточно, но не слишком много, высчитывая угол входа стрелы для удара в мозг сзади и сверху и, медленно выстрелив, попал точно. Окунь содрогнулся и замер, а Грант, восхищаясь собой и своими движениями, перевернулся и медленно пошел вверх, глядя на сверкающее, вечно беспокойное морское небо, которое встречало его. Он был – по крайней мере, пока мог сдерживать дыхание – свободным человеком, свободным от силы притяжения, свободным от всего, и торжествовал. Диафрагма дернулась всего пару раз, когда он, как можно медленнее, плыл наверх, сожалея, что все кончилось. Когда голова вырвалась на поверхность, он ощущал – ошибочно или нет, – что стал другим человеком.

Но потом вернулась тревога. Рыба мертва, так что нет нужды бить ножом, выстрел был в голову, так что крови почти не было. Но он все равно беспокоился. Все время глядя вправо, влево и назад, он снял окуня со стрелы, продел шнур, привязал его к поясу плавок и поплыл, озираясь каждые несколько секунд, в указанном Бонхэмом направлении. Теперь ему казалось, что он не должен был этого делать, но равно немыслимо было отвязать и выбросить рыбу. Эта идея приходила ему в голову – просто оставить ее и уплыть. Он плыл один и всматривался в подводный мир.

Еще недалеко уплыв, он заметил, что окуней над коралловыми холмами впереди нет. Они просто исчезли, как по команде. Шокирующая дрожь тревоги пронизала его, он ведь не знал причины. Появились акулы? Впереди слева, в море, почти на пределе видимости, он уловил слабую голубую тень, скользнувшую вниз. Крепко сжав ружье, бывшее практически бесполезным как настоящее средство защиты, он поплыл туда и увидел, что это был Орлоффски.

Шнур у Орлоффски был унизан рыбой, возможно, даже два шнура, поскольку Грант не мог поверить, что гак много рыбы может поместиться на одном. Ее было так много, что он едва нырял, но при этом гнался еще за одной. Грант восхищенно наблюдал, как Орлоффски убил рыбу, вынырнул и начал нанизывать ее на шнур. Такая грубая алчность вызвала у него отвращение. Он осознавал, что наблюдает действие того человеческого качества, которое разрушает леса и дикие поля Америки. Орлоффски его не заметил и поплыл, высматривая новую рыбу, а Грант отправился искать Бонхэма.

Когда он плыл один, то все время озирался вокруг, чтобы убедиться, что голодная акула не летит на него. Эти проклятые маски, просто удивительно, как они сужают поле обзора. Все равно, что шоры.

13

Колоссальные раскаты грома в тучах, яркие, сверкающие стрелы ослепительных молний, носились в ее голове так, что ей хотелось закричать, когда она переваливалась через борт лодки на песок и брела по мелкой воде, прежде чем упасть. Только так могла она описать свое состояние. Но она не кричала. Она храбро сдерживала свои волевые, дисциплинированные губы, хотя никто и не знал о ее героизме.

Ну, им она не скажет.

Силу иногда испытывают почти за пределами ее возможностей. Только Сильных испытывают Сильно. И если они не могут это объять, подняться над этим, подняться над Мертвым Прахом своих Я, они падают на тот же уровень, тот же материальный эволюционный уровень. И кричать в Духовном Гневе перед материальными людьми – это значит не быть услышанной.

В теплой мелкой воде яркий солнечный свет сквозь закрытые веки пульсировал тепло-красным. Миллион ярких пчелок метался в этом красном пространстве, и у каждой были крошечные лучики, пылающие алые провода, готовые навредить сильным и великолепным, подлинным жертвователям, сотня миллионов пылающих яростных жал. Это не несправедливо. Это Карма. Она услышала, что лодка ушла. Теперь она слышала, как две женщины на песчаном пляже за ней разговаривали приглушенными голосами, как при инвалиде. Кэрол Эбернати, улыбаясь про себя, не открыла глаз. Теплая морская вода очень успокаивала и исцеляла. Море – Великая Мать. Она ловко опорожнила мочевой пузырь в купальный костюм, ощущая в теплой воде еще более теплую мочу, стекающую по бедрам в паху, и думая, как она их всех одурачила. На самом деле она вовсе не была больна. Она просто хотела п...исать. Но не могла же она встать и открыто сказать об этом при всех в лодке, при грубых мужчинах и женщинах моложе ее.

Она медленно села, как будто не очень сознавала, где она, и оглянулась.

– Как вы себя чувствуете, Кэрол? – обратилась к ней Кэти Файнер. – Получше?

– О! – сказала она. – О! – Она положила руку на лоб. – Да. Да. Вода так успокаивает. Море исцеляет. Море – это Великая Мать. Думаю, оно мне помогло.

– Будете есть?

– Нет. Не могу. Одна мысль о еде... – Она содрогнулась. На самом же деле она съела бы быка. Морской воздух вообще хорош, а для аппетита в особенности.

– Как вы думаете, что это было? – спросила Кэти Файнер, когда она медленно карабкалась к ним по песку.

– Я думаю, это был внутренний кризис.Острый колит, возможно. Люди с очень чувствительной нервной системой часто этим страдают, а у меня и раньше это бывало. Но никогда так сильно. – Она изнуренно улыбнулась женщинам, которым теперь стало легче, особенно Ванде Лу Орлоффски, и глянула вглубь острова. – Что вы скажете, не исследовать ли нам остров?

– Исследовать особенно нечего, – улыбнулась Кэти Файнер. – Только кучка из шести сосен посередине, да вон тот густой кустарник в конце.

– Лягу, наверное, в тень, – сказала Кэрол.

– Идите, – ответила Кэти. – А мы останемся позагорать и потом поедим, наверное. Вы, правда, в порядке?

– Немного знобит, – сказала Кэрол, улыбнулась ей и неожиданно ощутила, что на глаза навернулись слезы, она отвернулась, чтобы скрыть их, но не раньше, чем полностью убедилась в том, что Кэти их заметила. Друзей чувствуешь. Не нужно слов. У этой молодой женщины хорошая Карма.

Под соснами было хорошо. Играл легкий бриз, мягко шевеля их длинными ветвями, а ковер из коричневых игл, на который она легла, восхитительно пахнул сосной. Но потом раскатистые мрачные громы и сверкающие молнии начали полыхать и грохотать в голове, успешно отключая все внешние чувства, когда она снова подумала о Гранте.

Что эта шлюха о себе думает? Не шла же она этим длинным путем все эти долгие годы из холмов Теннесси, чтобы увидеть себя удушенной, потерявшей силы как раз тогда, когда она обретаеткакой-то серьезный национальный голос. Она не скрывала свое Я и свои Мотивы все эти годы – двадцатьлет до тех пор, пока она просто встретилаГранта, – и вот он думает, что может разоблачить ее, лишить всего, чего она хотела достичь в мире, одним мановением своей руки. Неужели они думают, все эти эгоистичные дураки, что она вышла за Хаита Эбернати по любви? Или что она просто хотела быть общественным судьей номер один заштатного городка типа Индианаполисе? Ха-ха! Она с Хантом Эбернати страдала почти двадцать лет, теряя время, играя свою маленькую роль, выжидая. Его, напивающегося до свинской степени и гоняющегося за свинскими любовницами, чем свинее, тем лучше для него. Она спасла его Разум и его Душу, она создала ему карьеру в строительной промышленности, создала между прочим, так, в сэкономленное время, пока готовилась и ждала.

Конечно, продюсеры и издатели ненавидели ее. Они ужасались ей и ее силе. Они жили своей маленькой грязной жизнью статус кво, за фасадом которой таилась их дегенеративность, которую они не хотели выставлять наружу. Они знали, что могут управиться с Грантом. Потому что с Грантом легко справиться.

Но на ее стороне были Силы, Силы Добра и Эволюции в человечестве, с которыми нельзя баловаться. Когда она сознательно сожгла все написанное ею, в том числе и пьесы, много лет тому назад, во Флориде, окончательно принимая роль Пожертвовавшей своим талантом и эгоистическими амбициями, она взяла в свои руки невероятную Мощь, психическую Мощь, с которой ни продюсеры, ни издатели, ни Грант, неблагодарный Грант, и помыслить не могли справиться. И особенно Грант, неблагодарный Грант. Она превратила его в человека. Она спасла его Талант и Душу, она отдала в пользование даже свое тело, переживая в молчании все неприятные вещи, чтобы он мог сосредоточиться на великом достижении цели, ее цели – изменении человеческого рода. Он, если восстанет против такой психической силы, то на свою же голову.

Неожиданно мрачные громы исчезли, и она заплакала. О Рон, Рон. Ты тогда был таким красивым. И я была так красива.

Потом плач утих, но облегчения не наступило. Она нервно встала с неприятной постели из сосновых иголок, озабоченно ища взглядом женщин, к которым она решила вернуться.

Ну, по крайней мере, Бонхэм на ее стороне. Это маленькая хитрость – пообещать ему, что она заставит Гранта вложить деньги. Хорошо сработало. Она решит еще, идти ли дальше после этой ужасной глупой поездки, когда вернется в Ганадо-Бей и поразмышляет. Особенно над тем, как достичь того, чтобы Грант все больше и больше тяготел к этим людям, все меньше и меньше думал о любойженщине. Она заметила у искателей приключений, что чем больше они увлекаются приключениями и опасностью, тем больше склонны считать женщин все менее и менее важными, разве что трахнуться.

И в любом случае, совершенно отдельно от всего этого, из своего рукава она вытряхнет еще одну быструю маленькую хитрость, как только они вернутся в Га-Бей.

Когда она выходила из-под деревьев и шла по песку к пляжу, где по-прежнему сидели девушки, но теперь в окружении яичной скорлупы, оберток и пустых бутылок из-под пива, она подумала и приняла выражение усталости, обессиленности и уныния. Она с удовольствием съела бы что-нибудь.

Они, конечно, когда она смогла расслышать слова, говорили о своих мужьях. Кэрол глазами поискала в море лодку. Там они играют, играют, играют в свои детские игры.

14

Но Гранту это не казалось детскими играми. Играми – да, может быть. Но не детскими. Когда он все же нашел Бонхэма, Бонхэм делал – в глазах Гранта – невероятное. Бонхэм и Сэм Файнер с камерой и одним ружьем на двоих играли с семифутовой акулой-нянькой, пытаясь снять ее крупным планом.

Повидав Орлоффски, Грант плыл под углом к морю, строго в указанном Бонхэмом направлении, плыл над длинным полем коралловых холмиков. Здесь над ними не было рыб. Их спугнули Бонхэм и Файнер, взявшие для двоих немного, и до Орлоффски им все равно было далеко. Они положили рыбу и ружье на сорокафутовой глубине, как другие люди беззаботно оставляют чемодан в камере хранения на вокзале, чтобы позабавиться с акулой.

Переплывая поле «холмов», Грант нашел маленькую лощину, промытую на глубину в пятнадцать футов ниже уровня дна и углублявшуюся к морю. Дальний берег лощины не поднимался, как простой холм и там был не чистый ровный песок, а скопление черных скал и мертвых кораллов, что выглядело уродливо и неприветливо и углублялось по мере движения параллельно побережью. Это, очевидно, был конец лагуны, Грант развернулся и поплыл вдоль ближнего края лощины прямо в море.

По какой-то нелепой причине он нервничал из-за того, что плыл над более глубокой водой, чем раньше, хотя это уже было патентованной глупостью. Но потом он пообвык и попробовал донырнуть до дна. Если догадка насчет пятнадцати футов верна, там должно быть около пятидесяти пяти – пятидесяти восьми футов. Он не достал дна. В первом, наилучшем, погружении он сумел коснуться дна кончиком ружья, что означало с учетом длины руки и ружья глубину около сорока пяти футов, но при возвращении диафрагма вздымалась так тяжело, что он вытянул носом весь воздух из-под маски и глаза выпучились. Это угнетало.