Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)
– О'кей, – услышал свой ответ Дуг. – Завтра возьму напрокат машину в «Хертце». Но я бы не советовал пытаться увидеть ихв Кингстоне.
– О, нет-нет, – сказала Кэрол. – Ничего подобного.
Когда он вернулся из бара с полным стаканом, она уже ушла.
Губы у него искривились в бесшумном свисте. Дуг пил на террасе почти чистый виски. Но сначала он из предосторожности выключил свет. Комната у него была внизу и в конце длинной галереи, так что она не будет знать, ушел он или нет.
Усевшись в кресло и снова положив ноги на перила, он думал о новой пьесе Гранта и о своей новой пьеса Кэрол – несмотря на то, что сейчас она расстроена и сердита – казалась ужасно холодной, когда говорила с ним о пьесе Гранта. Грант тоже скрытничал, когда он его прокачивал по пути в Монтего Бей и потом. Так это о ней! Ее образ. Это могло объяснить, почему оба они не хотят говорить. Или это потому, что оба они не доверяют Дугу Исмайлеху, считая, что он украдет. Или хоть частично так думают.
Черт подери этого Гранта, подумал он с каким-то восхищенным раздражением. Как кто-либовообще мог сделать ту третью пьесу, и не просто, а сделать успешно, – это выше понимания Дуга Исмайлеха. Он целиком читал ее уже давно, до ее выхода, до постановки, и готов был поклясться последним центом, что она провалится. Конечно, он не сказал об этом ни Гранту, ни Кэрол. Зачем пылить? Но – пять моряков, запертых в каюте эсминца, лежащего на дне Перл-Харбор на следующий день после Перл-Харбор. Вот и всего-то. Одна декорация. Одна декорация почти в темноте. И сидят пятеро парней, ожидая, когда кончится воздух, когда они умрут. Пять парней говорят о смерти, о жизни, о своей жизни. Время от времени за сценой бьют по стальной тарелке, чтобы зритель думал, что ныряльщики все еще пытаются добраться до них. Должны были разнести в клочья. И что же? Нет, сэррр... Нет, дорогуша, не так было. Почти такой же боевик, как и первая.
Дуг должен был честно признать, что хорошей вещью, великой вещью здесь было то, как эти парни сидят перед лицом смерти, притворяясь твердыми, честными и храбрыми, притворяясь мужчинами, и как каждый постепенно в разговоре последовательно доказывал тем, что он говорил и раскрывал о своем прошлом, что он таким вовсе не был. Последовательно доказывал это аудитории, если не сотоварищам по заключению, которые в буквальном смысле слова сидели в той же лодке и должны были принимать эти выдумки за чистую монету, раз хотели, чтобы и их роли уважали. Рассказывайте об иронии! И так они все и умерли тупыми, ничего не сумев извлечь из этого опыта.
Но в этом не было оснований для успеха. Скорее напротив. И все же успех был. Люди перли на нее. «Белк... и их глаз». Хорошее название, но не настолько. А люди шли.
Дуг знал, что сам и не замахнется на такое. Даже если бы думал. Но он и не подумает. Это не его. В душе возникла глубокая, грязная, бездонная пустота при мысли о своей новой пьесе. Он не хотел о ней думать.
Героя он писал с себя и с парня, которого знал во время войны в Персии. Ситуация основывалась на романе, который у него был через пару лет после женитьбы. Это плюс некоторые жестокие события, случившиеся в Персии во время войны. Не с ним, а с тем парнем. Он все время знал, что в этой идее самая большая опасность в том, что герой может получиться слишкомгероическим. А он, кажется, ничего не мог с этим поделать. Он, кажется, не мог заставить парня сделать что-то плохое. Да и кроме того, ондолжен быть каким-тогероем. Он пытался скрыть это, делая парня грубее и жестче, чем он в общем-то должен бы быть. Но Пол Гибсон, прочитав все это, написал, что думает, что герой слишком значительный и хладнокровный, в нем нужно больше доброты и сострадания. Но как только он писал о нем что-нибудь доброе и сострадательное, Пол отвечал, что это не сострадание, а сентиментальность. Какого от него хотят? А, ну это все!.. – подумал он, допил и пошел спать.
Встав, он обнаружил, что крепко напился. Ну, ладно. Тогда хоть сумеет заснуть. Так что завтра он повезет старушку Кэрол в Mo-Бей. Ну, неделька или около этого без работы, какого черта? Ему почти нравилось это.
Копия новой пьесы была у него с собой. Он покажет ее Кэрол, пусть она почитает. Может, она что-нибудь и придумает. А может, и нет. Может, она просто не поймет, во что он целился. А она за последнюю пару лет все больше становилась такой. Но выстрелить стоит.
Последнее, о чем он подумал, укладываясь в постель и прислушиваясь к пьяному усыпляющему шуму в голове, что если она будет такой же спокойной и рассудительной, как сегодня, то это, может, будет даже приятная, забавная поездка.
К несчастью, как он обнаружил в первые же секунды их встречи на следующее утро, все будет совсем не так.
Он не понимал, что ее теперь выводило из себя. По какой бы причине она ни была нежной и разумной вчера вечером, сегодня эта причина исчезла. Она была неприятна и оскорбляла почти всех. Конечно, она никогда не критиковала ни Эвелин, ни старого графа Поля. Дуг цинично объяснял это тем, что она чертовски хорошо понимает, где тут мажется масло: Но со всеми остальными она вела себя ужасно. И как всегда, она зажужжала о моральных вопросах.За завтраком на террасе под ярким жарким солнцем она выдала тираду в адрес какого-то несчастного младшего члена группы Маленького Театра Хант Хиллз, от которого утренней почтой пришел глупый второй акт его пьесы. Причины глупости, как всегда, объяснялись моральной ущербностью писавшего человека, насколько она это понимала: лень, неповоротливость, обжорство, алчность, пьянство, секс и т.п. Она закончила читать ее как раз перед приходом Дуга. Затем наступил и его черед. Она бранила его за то, что он валяется на солнышке на Ямайке, тогда как должен сидеть в Корал Гейблз и работать, и все это несмотря на то, что именно она звала его сюда, а сегодня забирает на неделю в Mo-Бей. Она бичевала его за позднее вставание. Сама она проснулась в шесть утра.
Дуг, как он уже давно научился делать, просто затих и оглох. Отвечал он односложно, да или нет, да и то только тогда, когда к нему обращались с вопросом. Почему же он расселся и ест все это? Он знал, почему. Потому что при всем психопатическом сумасшествии она помогла ему в прошлом и могла помочь в будущем. Он принимал помощь отовсюду, где мог ее получить, а следовательно, и камни, и розги.
Затем пришла очередь Ханта, когда он в халате и с тускловатыми глазами появился на террасе. Какого черта он болтается на Ямайке, когда ему следовало бы быть в Индианаполисе и заниматься делом? Попомните ее слова, его проклятые ненадежные партнеры все провалят и выбьют дело из его рук, если он об этом не позаботится. И дальше, дальше. Пьянство, секс, это вшивое бегство в гольф. Пропащие жизни. Дуг наблюдал за любопытной трансформацией Ханта. Вместо того, чтобы рассердиться, он становился все более виноватым – на лице отразилось нечто типа самобичевания, отвращения к себе, ощущения абсолютной виноватости. Иисусе, думал Дуг, глядя на его лицо, ведь он готов расплакаться.
Дуг чисто академически размышлял, что бы случилось, если бы кто-нибудь был по-настоящему жесток с Кэрол. В настоящем смысле этого слова. Она бы, вероятно, стала его рабыней. После войны и до женитьбы он на Западном Побережье занимался рэкетом, играми и проститутками в отеле и познакомился с профессиональными сутенерами. И под их руководством сам занимался сводничеством. Смешно было видеть, что можно заставить женщину делать, если только быть весьма жестоким с ней. Им это нравится. А высшее испытание – заставить девушку так влюбиться в себя, что она будет хотеть трахаться с другим, если ты скажешь, что хочешь этого. Больше того, ты можешь заставить ее сосать, быть педерасткой, все, что угодно. Но сначала ты должен заняться с ней любовью, а потом все остальное. У большинства парней есть потайные отверстия, через которые они могут все видеть, и девушки знают об этом и молчат. Только клиент не знает. Бывало очень смешно. Все это веселило, и Дуг проницательно смотрел на Кэрол Эбернати, на то, как она расхаживала по комнате, и неожиданно ухмылялся своим мыслям.
И действительно, ясно было, что она валится с ног от нервной усталости. Возможно, предположил Дуг, она всеждет и ждет, когда он вернется, надеясь, что в конце концов что-то изменится, и Грант не уйдет. Когда Дуг не вернулся к графине и она узнала из других источников, что Грант остался еще на день, то, возможно, приняла это как знак, как положительный знак. А сейчас, конечно, все кончено. Птички улетели.
К счастью, когда он вернулся со взятой напрокат машиной и погрузил вещи в багажник, она, кажется, уже выкричалась. Она почти вовсе замолчала. Нездоровое молчание.
Пока она собиралась, Хант отвел его в сторону поговорить. Своим обычным, властным и привыкшим к повиновению слушающих голосом бизнесмена (столь отличного от того жалкого, каким он разговаривал с женой) Хант попросил его позаботиться о ней.
– Ей тяжело дались последние несколько недель, Дуг. Ей и впрямь нужно выбросить все это из головы и отдохнуть. Я не могу ей это дать. Тебе, может, удастся.
– Конечно, – сказал Дуг и хлопнул крошечного Ханта по спине. – Ради этого я и занялся поездкой, дружище. Я знаю, что с ней. Рон былее первым мальчиком и любимцем, да он и самый знаменитый. Я понимаю.
Хант Эбернати кивнул.
– Я сам думаю, что он вернется. Даже если и женится на этой девушке. Почему бы и нет? – сказал он и печально, утомленно улыбнулся.
Когда появилась Кэрол, она сразу пошла к машине и молча села в нее. Хант подошел к окну поцеловать ее на прощанье. Потом она помахала рукой и улыбнулась Эвелин, стоявшей на ступеньках. Хант отступил назад.
– Ради бога..., – выдохнула она.
В голосе слышалось отчаяние. И это было последнее слово, которое он услышал в течение последующего часа.
Дуг был благодарен за это. Он надеялся, что она успокоится и придет в себя. Она укуталась в одеяло, отвернулась к окну и заснула. Или притворилась. Дуг не был уверен. Он, как животное, чуял, что она не спит. Но чтобы проверить, надо было задать какой-нибудь вопрос, а это было чревато новыми тирадами, как и утром. Молчание его устраивало.
Утром, когда он брал машину, он столкнулся с Орлоффски, и они пропустили по бутылке пива. Бонхэм уже уехал – сказал Орлоффски – на катере, один, рано утром. Орлоффски покупал авиабилет в Балтимору, чтобы пригнать оттуда яхту. Это натолкнуло Дуга на раздумья о Бонхэме, Гранте и самом себе, обо всех них, о подводном плавании. Сейчас он возобновил эти размышления. Сидя в офисе компании «Хертц» и ожидая, пока оформят все бумаги, чтобы взять машину, он пришел к мысли, что в плавании с аквалангом он оказался вшивым, засраным трусом. Он просто не мог заставить себя дышать через эти трубки на дне бассейна. Горло сжимается, нервы трепещут, в рот, кажется, вливаются галлоны воды, он должен нестись к поверхности, а там со стыдом и удивлением обнаруживать, что во рту воды нет. Вот и сейчас, в машине, он раздумывал об этом. Он много шумел и распространялся о воде, но во рту была только та вода, которую он хлебнул уже на поверхности. В других делах он не был трусом. Да и в отличие от Гранта не пылал от желания нырять. Ему практически плевать на это. Так какого же черта?
Этот проклятый Грант! Со всем этим вежливым, добрым дерьмом насчет клаустрофобии! Какого хрена он о себе думает? Он считает, что он добр? К черту его с его добротой. Если тебе не нравится проклятый спорт, зачем себя заставлять?
Дуг глянул на часы и отметил, что едет уже почти час. Оглядевшись, он увидел, что они подъезжают к реке Данн. И как раз в этот момент, то ли потому, что он раздраженно думал о своем друге Гранте, то ли потому, что взгляд упал на неподвижные формы Кэрол Эбернати, то ли все-таки по каким-то другим, смутным причинам, – в воздухе завибрировала, как колокольный звон, всепоглощающая мысль, что он хочет трахнуть эту женщину здесь, в машине, что он уже очень давно хочет ее трахнуть.
Он не мог поверить, что так думает. Он не был готов к этой мысли. Никогда за все эти годы он так не думал о Кэрол, а если что-то и было, то не проникало в сознание. Она стала как бы второй матерью. Почему же сейчас? Почему сейчас и так неожиданно?
Из-за Гранта? Но это не имело смысла. Она уже не принадлежала Гранту. Он ее отбросил, вышвырнул. Неужели Дуг Исмайлех из тех парней, что выискивают объедки Гранта?
Может быть, потому, что она раньше была недоступна? Что он инстинктивно знал, что она отдана другому, а потому и не допускал этих мыслей в сознание?
Позднее, когда у него было время подумать и проанализировать, он пришел к убеждению, что это сама Кэрол, неподвижно лежащая, но не спавшая, внушила ему эту мысль. Каким-то оккультным, мистическим трюком мысленной концентрации она внушила ему свою мысль. В свете того, что она делала, и того, что случилось, у него не было иных объяснений.
Но в данный момент в его мозгу ничего подобного не было. Он переезжал реку Данн. Медленно и спокойно. В нем пылало и переливалось желание, оно существовало, очень мощное, и с ним приходилось считаться. Это была бы, как любят говорить в некоторых домах, «восхитительная эскапада». Но как это сделать? Он решил, что лучше подождать до Монтего-Бей. И едва он все это решил, как Кэрол взяла дело в свои руки.
Сразу за рекой дорога сворачивала в глубь острова, от моря. Справа, в сторону моря раскинулась роща высоких сосен почти без травы. Именно здесь Кэрол неожиданно села и выкрикнула:
– Стоп! Стоп! Я хочу туда!.
Дуг и сам видел рощу. Он ехал не особенно быстро. Так что легко было свернуть. Песчаная дорога ныряла и исчезала среди деревьев. В глубине сосны становились мощнее, а кусты еще реже. Он проехал около полумили, когда дорога взобралась на пригорок, где густо растущие сосны образовывали уютный закоулок без всяких кустов. Отсюда виднелось голубое мерцающее море. Дул мягкий морской бриз.
– Остановись здесь! – скомандовала Кэрол.
Он повиновался. Она с одеялом в руках зашла на пригорок. Он был покрыт густым ковром сосновых игл и было ощущение, что за последние пятьдесят лет здесь никого не было. Дуг пошел за ней.
Когда он догнал ее, она расстелила одеяло поверх иголок и, раскинув руки, глубоко вдыхала сосново-морской воздух. Когда он встал рядом, она повернулась к нему, отступила на три шага назад и сказала:
– Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью.
– О'кей, – сказал Дуг и ухмыльнулся.
– Здесь, – сказала Кэрол. – Сейчас. – И она молча легла на одеяло, закрыв глаза, задрала юбку до пояса и выяснилось, что трусиков на ней не было. Она не открыла глаз, когда Дуг приступил.
Дуг смутился. Эрекции у него не было и в ближайшее время не предвиделось. Так все неожиданно. Да и эмоциональный климат был какой-то армейский. Он снял брюки (из-за этого пришлось снять и туфли, из-за узких брючин), свитер, но оставил гавайскую рубашку и трусы, когда ложился рядом с ней. Отсутствие эрекции раздражало его. Ну, это придет. Когда он поцеловал ее в губы, она ответила, но когда он попытался всунуть язык, она сжала губы. Ладно, черт, думал он, о'кей, и опустил руку, чтобы сжать лобок.
– Не делай этого! – резко сказала она, не открывая глаз.
– Чего не делать?
– Не играй там!
Иисусе! Она, как месячные, чинит препятствия, мрачно подумал Дуг. Бедный старик Грант! Черт, бедный Хант! Но он убрал руку и просунул ее под свитер, под юбку на животе. Он пощупал грудь сквозь лифчик. Но теперь у него все было в порядке, приходило, и он выскользнул из трусов.
Но когда он взвалился на нее, обнаружилась еще одна проблема. Она лежала, сжав ноги, а руки, как плети, лежали вдоль тела. Он должен был руками раздвинуть ей ноги, чтобы опустить свои колени. Она не помогла. На расслабленных руках ни один пальчик не шелохнулся.
Но наконец, когда он уже был на ней, на помощь пришла обычная мужская сексуальная грубость. Взявшись руками под ее коленями, он раздвинул ноги и подтянул их в стороны и вверх, к груди, где они и должны быть, куда она сама должна была их поднять. Какого черта! После этого стало лучше. Он немного посмотрел на море сквозь деревья и коричневый ковер сосновых игл. Иисусе, декорация, как у Хэмингуэя. Но он не Роберт Джордан. А это, ясно, никакая не Мария. Потом он ощутил приток крови, толчок в груди, вдоль позвоночника, в плечи и в руки. Когда это ударяет, становится неважным, кто они, все они одинаковы. Вот правда, именем господа. И шиш тебе, Грант!
Он лежал рядом, но она не прикасалась к нему. А он к ней. Черт с ней! Потом она встала, отошла и стала смотреть на море. Затем вернулась и с абсолютно ничего не выражающим лицом села в машину.
– Надо бы ехать, – позвала она.
Когда они вернулись на дорогу, то все было по-старому, как будто ничего не произошло. Они проехали залив Святой Анны, Прайори, Лафлендз, не произнося ни слова.
Дуг был только счастлив от этого. Ему нечего было сказать. Он был в состоянии невероятной эйфории, такой сильной, что изо всех сил сжимал руль, чтобы не расхохотаться. Я поимел твою потаскуху, Грант! Я поимел твою потаскуху!– вот что он ощущал, хотя сознание не оформляло свои чувства этими словами. Слов вообще не было, но так это и было. Я поимел твою потаскуху, Грант!И вшивое же дело. Он рад был молчанию. И именно Кэрол заговорила первой.
– Хорошо было? – тихо спросила она.
– Конечно, хорошо, – сказал он. – Потрясающе!
– Нет. Я знаю, что нет. Я всего лишь старый мешок. Мы так говорили в школе.
– Ну-ну, – ответил Дуг. – Неправда.
– Да, правда. Я всегда чувствовала, что секс не очень важен. Я знаю, что некоторые в это не верят.
– О, ну ладно. Секс важен только тогда, когда его нет, – убежденно сказал Дуг. – Когда он есть – это самая ненужная вещь в мире.
– Мне очень понравилось, когда ты так подтянул мне ноги, – сказала Кэрол.
Дуг глянул на нее:
– Тебе этого никто не показывал?
Глаза у Кэрол неожиданно сузились, как будто она подчеркивала свои слова.
– Нет. Никто. Никогда.
Дуг не мог в это поверить, особенно в случае с Грантом, но не собирался уточнять. Он ухмыльнулся.
– Ну, черт. Тебе, милочка, только немножко не хватает опыта и практики.
Но если это было единственное, чего ей не хватало, а Дуг в это не верил, очень быстро выяснилось, что вовсе не он даст ей это. Во время всей остальной поездки она больше не просила его, даже не упоминала об этом. А Дуг не предлагал. Черт с ней. Они остановились в хорошем отеле на берегу в разных номерах, а не в отеле Хантурянов, и она шесть дней сидела под солнцем на пляже, а потом неожиданно сказала, что готова ехать домой. Или, скорее, к Эвелин.
Дуг ее почти не видел за эти шесть дней. В первый вечер он познакомил ее с сэром Джоном, и они вместе пообедали. Но она не выносила сэра Джона. А сэр Джон автоматически и сильно невзлюбил ее. После этого они обедали в ресторане гостиницы, потом она шла к себе, а Дуг бродил с сэром Джоном в поисках задницы. Как назло, после торжеств, устроенных большим журналом мод, город был гол, как кость, в нем не было свободных женщин. Если не считать нечесаных шлюх.
В течение дня он немного сидел с ней у моря. Но большую часть времени он проводил в прохладном темпом баре отеля Хантурянов с пятью братьями Хантурянами и обычно с сэром Джоном и пил. Кэрол, казалось, вообще ничего от него и не требовала.
Она прочла пьесу. Но, как он и подозревал, она подошла к ней без полезного критицизма. Она слегка дико и бессвязно поговорила об изменениях в ней. Но она даже не отметила главного и серьезного упрека в чрезмерном героизме, который делал Пол Гибсон.
Насколько он понимал, вся поездка стала чистой потерей, как и все, что могло бы быть, а в Корал Гейблз ждала эта пьеса.
– Что это за странная женщина, с которой ты приехал? – однажды спросил сэр Джон, когда они пили и безуспешно охотились за мочалками. – Что с ней?
– Она обездолена. От нее ушел приятель, – сказал Дуг.
– Кто?
– Парень? Ты не знаешь, – ответил Дуг.
Сэр Джон похмыкал в длинный английский нос.
– Следует сказать, она старовата, чтобы у нее был «приятель».
Дуг засмеялся.
– Ну-ну, Джон. Ты прекрасно знаешь, что женщины другие. Женщины не бывают слишком старыми для эрекции.
Сэр Джон мрачно кивнул.
– Точно. Должен признать. Здесь они выигрывают, не так ли?
Возвращаясь в Ганадо Бей, он притормозил у въезда на сосновый пригорок, и Кэрол нагнулась в его сторону, чтобы глянуть. Потом она заговорщицки посмотрела на него, и у него возникло сомнение, он поимел ее или, наоборот, она его. Она ничего не сказала.
Ему было наплевать. Когда они вернутся в Га-Бей, он упакуется и уберется на следующий же день. И все равно не в Корал Гейблз. Разве что одежду прихватить. Дело в том, что он устал от всего этого дерьма, от Ямайки, от Флориды, от «загородной жизни» и всего прочего дерьма. И от рыбалки. Он поедет в Нью-Йорк. И если не сможет доделать пьесу там, он ее выбросит. Выбросит и примет эту работу в кино, о которой все время бубнит его агент. Черт возьми все эти пьесы, он предпочитаетфильмы. Там хоть есть еще режиссер, продюсер, соавтор, которым можно подбросить свои идеи. И не до такого очертения одиноко.
Однако все произошло иначе, потому что на следующий день после их возвращения, когда Дуг собирался упаковывать чемодан, на вилле появился посетитель. Это был местный ямаитянский корреспондент «Тайм», специально прилетевший из Кингстона, черный, но с тем же лицом сплетника, как и у большинства белых журналистов из «Тайм». Он приехал сюда, сказал он, чтобы узнать, что думает миссис Эбернати о браке ее протеже номер один Рона Гранта с нью-йоркской девушкой из шоу-бизнеса. Рон и Лаки поженились два дня тому назад в Гранд Отель Краунт в Кингстоне. Он готов остаться здесь на несколько дней и поговорить с ней, а на лице у него было выражение, будто он знает еще кое-что, о чем не говорит. Он хотел бы знать, сказал он, почему на свадьбу не пригласили ее с мужем, тем более что сами они в это время были на Ямайке. Возможно, из-за брака возникли разногласия между ними и Роном Грантом? Он был бы счастлив поговорить с ней об этом и примет во внимание каждый ее вздох.
После его ухода Кэрол вышла из себя от ярости, а у Ханта лицо побелело и огорчилось. Дуга, еще раньше знакомого с человеком из «Тайм», вместе с Эвелин пригласили на военный совет.
Нельзя было поверить глазам, настолько быстро Кэрол снова начала играть роль приемной матери. Дуг смотрел на нее с восхищением. И отчасти с завистью. Глядя на нее, практически невозможно было поверить, что она трахалась с Грантом. Или что она трахалась с Дугом. Может, она вообще не трахалась с Дугом? – удивлялся он.
– Они хотят поссорить нас – Ханта и меня – с Роном, – сказала она. – Ну, я не позволю. Мы не тащили этого парня четырнадцать лет. Я не учила его всему, что сама знаю, не поддерживала, не сделала его драматургом номер один Америки, вот что надо сказать этим людям, старающимся устроить семейный скандал из факта его брака. Какого черта? Сыновья всегда женятся. В конце концов.
– Может, ему следует приехать сюда с женой на пару недель? – спокойно спросил Дуг.
– Он просто должен сюда приехать, – холодным, громким голосом сказала Кэрол. – Это единственный выход. На неделю-другую. Показать, что обиды нет. Я позвоню в Кингстон. Но я не уверена, будет ли он со мной разговаривать. Вот во что ты попал, Дуг. Чемодан упакован?
– Да, – ответил он. – Да, мама. – Он еще раньше решил не ехать. Такого шанса он не упустит.
Эвелин, как он отметил, курила из длинного мундштука, и лицо ее, как очень часто бывало, выражало глубоко скрытое циничное веселье. Ясно было, что и она ощущает то же самое.
– Ну, ты не летишь в Майами, – сказала Кэрол. – Ты летишь в Кингстон. Ты должен ему объяснить. Как он нам нужен. С тобой он разговаривать будет. И ты старый дружок еще из группы, так что не будет смешно, если полетишь ты, а не Хант.
– Все верно. О'кей. Лечу, – ухмыльнулся Дуг, притворяясь, будто только что решил это. И какого черта? Он бы хотел взглянуть на то, как там они теперь, на крючке. И последить за развитием событий там смешно, наверное, как в зоопарке.
– Иначе, – сказала Кэрол, – они уничтожат, разрушат всю мою работу, все мои планы, все, ради чего я трудилась все эти годы в Маленьком театре Хант Хиллз, они меня высмеют. Ну, Рон был моим первым протеже. Он помог мне основать эту группу.
– Конечно, – преданно сказал Дуг. Он оглянулся на Ханта. Но Ханту было не до смеха. Лицо у него было абсолютно серьезное, абсолютно правильное, абсолютно среднебуржуазное. Иисусе, он не знает, что он рогоносец? Сколько раз ему наставляли рога? Наставляют рога? Или, возможно, знает? А если так, что за хреновину делает? Дугу до жути хотелось рассмеяться. – Конечно, может, я не сумею сегодня попасть на самолет, – сказал он вместо этого.
– Ты не будешь возражать, если они побудут здесь неделю-другую, а, Эвелин? – говорила Кэрол. – Помоги мне.
– Лучше и быть не может, дорогая, – замогильным голосом сказала Эвелин, ухмыльнулась и выдохнула табачный дым.
– Рон будет рад помочь с едой, счетом за спиртное и прочее.
– И не думай об этом, моя дорогая, – сказала Эвелин.
У двери, когда он выходил с чемоданом к машине, Кэрол сказала:
– Скажи ему, что он мне очень нужен. Это ненадолго.
Дуг кивнул, потрепал ее по плечу и поцеловал в щеку.
23
Рон Грант пробыл в Кингстоне на Ямайке девять дней, девять очень напряженных дней, когда его дружок по рыбалке и драматургии Дуг Исмайлех, полупьяный ввалился в дверь Гранд Отель Краунт. И четыре дня он уже был женат на Лаки Грант.
Лаки Грант.
Господи. Или: Лючия Виденди Грант, если говорить официально. Или, если говорить совершенно официально: Лючия Анжелина Елена Виденди Грант. Таким было имя в брачном договоре. Он не верил, что с ним это случится. И Лаки, когда дело дошло до решающего, исторического момента, тоже не верила. Лаки Грант. Лаки Грант. Это даже звучало неверно, неестественно, он не мог привыкнуть к этому, как и она, это им нравилось и не нравилось. Он вскочил и помчался поздороваться с Дугом, оставив утреннюю «Кровавую Мэри» на столике, где сидела Лаки и все остальные.
Сейчас ему казалось, когда он оглядывался на последние девять дней, что он пил каждую секунду этого времени. Но это не могло быть правдой, потому что он нырял каждый день, кроме одного, и ни с кем иным, как самим мистером Джимом Гройнтоном, с которым он познакомился в самолете, когда летел с Элом Бонхэмом на Гранд-Бэнк. И он много спал.
Гранд Отель Краунт в то время, когда они с Лаки туда приехали, был, возможно, самым шикарным отелем на всем Карибском море. Грант, индианаполисский увалень, конечно, не слышал о нем, но Лаки часто останавливалась здесь с Раулем, ее богатым южноамериканцем. За день до их приезда отсюда улетел в Нью-Йорк Джон Гилгуд, пробыв в отеле две недели, а через неделю на еще больший срок должен был прилететь карикатурист Чарли Адамс. В отеле сейчас проживала знаменитая бродвейская писательница, автор музыкальных комедий, с мужем, и очень знаменитый дирижер с женой. Питер Лоуфорд, актер, прислал телеграмму, чтобы ему с женой забронировали номер на апрель. Авторы путевых очерков уже пару лет писали о нем, как о самом шикарном, людном месте в Карибском море. Вся эта слава, удача, реклама, доходы и счастье обеспечивались умным служением одного человека, старого друга Лаки, владельца и управляющего отелем Рене Хальдера и его жены Лизы, которая сама была ямаитянкой.
Хальдер, французский еврей, был одним из лучших американских кинооператоров в годы войны, его имя все автоматически произносили: «эл-дэе» (отважный), – это был запальчивый, горячий маленький человек. С женой он познакомился в Нью-Йорке, где она училась танцевать, а когда после женитьбы они столкнулись с расовой дискриминацией, он уехал с ней на Ямайку и купил Краунт у наследника капитана английского ВМФ. Это и была его фамилия: Краунт!
Когда Грант спросил его – а он признался, что почти все об этом спрашивают, – почему он не сменил названия, он слегка улыбнулся и пожал плечами. «Зачьем меньять, Ронни? Так есть. И хоть она ужьясно, мине нравица. Ано смущаить всех, када я хочу сказать «Караунт» вместо «Крунт». Я и оставил».
Старый капитан Краунт построил маленький отель, чтобы и самому жить и зарабатывать на старости лет, и в то же время быть у моря. Ясно, что правительство предоставило ему скидку при покупке земли как военно-морскому офицеру, и он выбрал участок на обращенной к морю стороне длинной песчаной косы, известной под названием Палисадоуз, которая закрывала гавань Кингстона и граничила со старым пиратским городом Порт Рояль. Здесь он и построил маленький дом с низким и прочным каменным первым этажом, чтобы противостоять штормам, и дешевым деревянным вторым этажом с крышей из рифленой жести, так что если его и снесет, то легко заменить, и в нем было достаточно комнат, чтобы доживать жизнь и зарабатывать себе на виски. Расположенный в миле с четвертью восточнее от деревни Порт Рояль и в трех милях западнее от Международного аэропорта Кингстон на косе Палисадоуз, он высился – а вернее – стелился по песчаному пляжу, обращенный на юг, к сверкающему морю, а вокруг только песок, кустарник, несколько прудов с соленой водой и черное шоссе. И москиты.
Но Рене, его идея и персонал убрали все, что могло выглядеть непривлекательным. Какими-то сомнительными и неясными уловками, о которых он никогда не рассказывал, Рене сумел сохранить привилегии старого капитана, поскольку обычно скидка возвращается правительству при перепродаже земли наследниками. Он достроил маленький дом, сохранив ту же архитектуру, слишком уродливо-красивую, чтобы ее изменять, и сделал дом в форме буквы Г, добавив пристройку в сторону дороги, и теперь у него комнат хватало для приема тридцати клиентов или пар. Взяв деньги везде и всюду, где только он мог, большей частью у знакомых из быстро расширяющегося круга друзей – бывших клиентов, он и сделал это, посадил повсюду пальмы, построил маленький бассейн в углу буквы Г, прибавил три маленьких коттеджа и ухитрился оплатить все это за шесть лет, особенно за последние два года, когда пришла известность.
И сейчас почти все молодые администраторы и редакторы Мэдисон Авеню требовали зарезервировать им места на зиму и даже на лето, но им большей частью отказывали по простой причине – отсутствие мест. Большинство клиентов Рене размещал в пристройке – длинной части буквы Г, обращенной к дороге, которую он называл «Чистилищем», приберегая комнаты и покои на обращенной к морю стороне для более знаменитых клиентов. Это, как он пояснял со своим странным еврейско-французским акцентом Гранту в первый день их знакомства, не столько потому, что он обслуживает знаменитостей, а потому, что он считает знаменитостей или людей, оставивших след в мире, более интересными, более забавными и веселыми, чтобы ему было с кем общаться. А он заботился только об этом. Нельзя сказать, что некоторые знаменитости, неприятные люди (такие, например, как знаменитый дирижер, который в данный момент жил с женой в отеле) не оказывались в «Чистилище», как и этот дирижер («Ненавижу педерастов», – ухмыльнулся Рене), но в основном лучше было разговаривать со знаменитостями. А поговорить Рене любил. Более того, временами он мог и послушать.
