Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)
Джеймс Джонс
Не страшись урагана любви
Scan: fanni; OCR & SpellCheck: Larisa_F
Джонс Джеймс Д424 Не страшись урагана любви: Роман / Пер. с англ. В. Заики. – М.: АО ТД Локид, 1994. – 656 с. – («Ураган любви»).
Оригинал: James Jones «Go to the Widow-Maker», 1967
ISBN 5-87952-038-2
Переводчик: Заика В.
Аннотация
Герой романа – драматург Рон Грант, находящийся в зените славы, – оказался запутанным в сложный любовный треугольник. И он пытается бежать от всех жизненных проблем в таинственный и опасный подводный мир. Суровым испытаниям подвергается и пламенная любовь к Лаки, девушке сколь красивой, столь и неординарной. Честность, мужественность, любовь, чувственность, дружба – все оказывается не таким простым, как казалось вначале. Любовь спасена, но теперь к ней примешивается и чувство неизбывной горечи.
Джеймс Джонс
Не страшись урагана любви
ПОСВЯЩЕНИЕ
Эта книга посвящается моей дочери Кейли. Причина, по которой ее отец раньше не пытался написать о великой любви, в том, что он ее не знал, пока не встретил ее мать.
БЛАГОДАРНОСТЬ
Большое спасибо Клему Вуду и Карлтону Митчелу за серьезную помощь в описании моря.
Моей чудесной секретарше Кэтрин Вейссбергер за ее преданность этому замыслу и большую помощь по всех мирских делах.
И мсье Филиппу Диоле, которого я никогда не видел, но чье замечание о том, что «больше наших серьезных писателей должно заглянуть в этот новый подводный мир», дало мне, в первую очередь, толчок ко всему замыслу.
И, конечно, моей дорогой жене Глории, которая помогала, и ее вера помогла мне пройти через довольно трудные времена.
СПЕЦИАЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
Это вымышленный роман, и любое совпадение с реальными людьми, живущими или мертвыми, абсолютно случайно и совершенно не входило в намерения автора. Герои – придуманные люди; они полностью принадлежат автору, который создавал их постепенно и в течение долгого времени, с сильной болью и родительской заботой и любовью. На Ямайке нет города Ганадо-Бей. Нет острова Гранд-Бэнк. Нет группы островов Нельсона. Нет Гранд Отеля Краунт и, насколько я знаю, на обращенной к морю стороне косы Палисадоуз вообще нет отеля. Я, однако, думаю, что он там должен быть, и, может быть, я хочу вложить деньги вместе с некоторыми дальновидными согражданами, чтобы построить его там. Конечно, на Ямайке есть город Монтего-Бей, я с удовольствием прожил там год и храню теплые воспоминания как о проведенном времени, так и о многих друзьях. Но все остальное: герои, действия, случаи и внутренние размышления героев – только мои, я один за них отвечаю.
Море. Борт пакетбота «С.С.Антиллы»
26 июня 1966г.
Редьярд КИПЛИНГ
Заунывная песня датчанок
Что же я за женщина, если ты покидаешь меня,
И огонь очага, и домашнюю землю,
Чтобы уйти со старой серой Создательницей вдов?
У нее нет дома уложить гостя —
Лишь одна ледяная купель, в которой вы все отдохнете,
Там, где светят бледные солнца и гнездятся заблудшие
айсберги.
И не белые сильные руки мои обнимут тебя,
А десятипалая сорная трава задержит тебя,
Там, на скалах, куда прикатит тебя прилив.
И все же, когда признаки лета становятся явью,
Когда ломается лед, и лопаются березовые почки,
Каждый год ты отворачиваешься от нас и заболеваешь —
Снова тоскуешь по яростным крикам и кровавой бойне.
Ты бежишь к плещущимся волнам
И глядишь на свой корабль в зимней гавани.
Ты забываешь наше веселье и застольные разговоры,
И коров в сарае, и лошадь в конюшне —
Ради того, чтоб смолить свой корабль и менять снасти.
Зачем ты уходишь туда, где клубятся штормовые тучи?
Звук лезвий – твоих весел, – падающих глухо, —
Вот и все, что нам остается на долгое время.
1
Ганадо-Бей на острове Ямайка в Карибском море. Горячим февральским днем два белых американца стояли у края старого, полуразрушенного гостиничного бассейна с морской водой. Один из них, среднего роста, из-за мускулистой фигуры выглядел малышом. На нем были малюсенькие плавки, и, хотя жаркое тропическое солнце нещадно палило кожу, он сильно дрожал. Едва он расслаблял челюсти, как зубы начинали стучать. Он пританцовывал, резко опускаясь на пятки, и не поднимал глаз на стоявшего перед ним мужчину. Звали его Рон Грант, и, если не считать, может, только Теннесси Уильямса, он был самым знаменитым драматургом своего поколения. А это поколение, благодаря ему и другому драматургу, многие считали лучшим со времен Юджина О'Нила.
Второй мужчина был настоящим гигантом. По меньшей мере, шесть футов и пять дюймов роста. Громадное тело, на котором выступал огромный живот, было покрыто дюймовым слоем мускулов. Поверх мышц, как толстое пальто водного млекопитающего, был дюймовый слой жира. Жир скрывал конфигурацию мускулов и соединял огромность корпуса в монолитное подобие маленькой горы. Свисавшие под животом свободные трусы были размером с палатку, их кричащий гавайский рисунок выцвел от солнца и воды и теперь был похож на пятна маскировочного халата. Под ними виднелись две корявые слезинки. Над необъятными грудью и животом возвышалась большая голова, над острым носом срастались пушистые брови, а под ними темнели глубоко посаженные глаза. Они хранили постоянное выражение недоброжелательного нетерпения, с которым он смотрел на танцующего перед ним небольшого мужчину. Гиганта звали Эл Бонхэм, и он был владельцем магазина подводного снаряжения и конторы по подъему грузов со дна в портовом городе Ямайки Ганадо-Бей.
Под этим взглядом драматург Рон Грант прекратил танец. Перед ними на пыльном бетонном крае бассейна с неряшливыми клочками травы в трещинах лежал мокрый акваланг, нагубник которого свисал к воде.
– Ну, думаю, вы почти готовы, – громыхнул Бонхэм. Он всегда громыхал, но, чтобы не пугать людей, все время пытался приглушить мощь своего голоса, соответствовавшего размерам тела.
– Вы имеете в виду – к морю?– спросил Грант.
Улыбка, как облако, быстро промелькнула над обширной равниной лица Бонхэма, обнажив плохие зубы, и исчезла где-то в волосах.
– Конечно, почему же нет?
– Ну, я... о'кей, если вы так говорите, – Грант обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, и сейчас он резко похлопывал себя по необычайно широкой спине. – Понимаете, – извиняющимся тоном продолжил он, – эта лихорадка не из-за нервов. У меня нет такой защиты, как у вас. Холод меня всегда одолевает. Я действительно замерз. – Как будто прозрачная пленка на мгновение затянула глаза Большого Эла Бонхэма, и Грант уже достаточно хорошо его знал, чтобы сообразить, что это не из-за намека на толстый слой жира. Нет, это был взгляд бизнесмена, почуявшего запах наживы. Он не позволит жертве уйти. Грант не раз видел этот взгляд.
– У нас есть рубашка из пористой резины. В магазине, у Али, моего помощника. Мой костюм вам не подойдет. Вы им дважды обмотаетесь и останется еще. А Али может продать свой... Или одолжить... – загадочно добавил он.
– О, я рад буду купить, – быстро сказал Грант. – Все равно он мне понадобится в Кингстоне.
– Если мы закажем новый, то это займет месяц, – флегматично прогромыхал Бонхэм. – Ну, давайте залезать в штаны, – сказал он и повернулся к бетонной скамье, из которой, как и из края бассейна, торчала железная арматура. Он взял грязные белые штаны и начал натягивать их прямо поверх выцветших мокрых трусов. Огромная, тоже выцветшая гавайская рубашка лежала рядом. Смущенно взглянув на него, Грант проделал то же самое.
Когда они проходили по ветхому, жалкому отелю, который более напоминал огромные меблированные комнаты, где явно не было клиентов, такой же жалкий негр за столом (трудно было сказать, владелец ли это или просто служащий) обменялся с Бонхэмом значительным взглядом. Крупный мужчина кивнул.
– Позаботься об этом позже, – коротко бросил он.
На улице он закинул акваланг в багажник сильно побитого американского «бьюика», пикапа военных времен, на котором он тихо приехал два часа тому назад. Они поехали обратно в город, по горам.
Под ними, с этой особенно крутой спирали дороги, где дома, виллы или отели не заслоняли вида, просматривался весь Ганадо-Бей, и сам залив расстилался перед ними. Военный корабль – плавучая база – пришел сегодня из Гуантанамо, и форма моряков выглядела созвездием ярко-белых точек на серо-коричневых бесцветных улочках, между облупленными, выцветшими, тоже почти бесцветными домами, выкрашенными в красный, желтый и пурпурный цвета.
– Конечно, я мог бы взять вас в один из этих шикарных отелей. Я и там работал. Но подумал, что вы предпочитаете одиночество, чтобы никто не смотрел и не узнавал вас, – громыхнул Бонхэм. – А для меня это дешевле.
Грант не ответил. «Отель» был просто развалиной. Накануне они ездили в местечко чуть-чуть только получше этого. Сегодняшний же, можно не сомневаться, был самым дешевым притоном, о котором еще можно сказать, что там есть бассейн. В самом деле, это почти точная декорация из пьес Уильямса. Гибискус и другие яркие цветы, названий которых Грант не знал, так разрослись, что скрывали потрескавшиеся стены и прогнившие шпалеры, Некошеная трава, каменистые тропинки, на которых можно сломать ногу. Два неподстриженных дерева. Он временами ждал, что из кустов выйдет Вивьен Ли в помятой юбке и выведет за руку Трумена Капоте. Ладно, какого дьявола? Пусть Бонхэм на нем немного подзаработает.
В первые два дня Бонхэм возил его в два самых шикарных отеля на берегу. Вчера они были в месте подешевле, а вот сегодня здесь. Каждый раз Бонхэм брал одинаковую плату, но администратору гостиницы платил меньше, значит, соответственно, ему оставалось больше.
Но все это неважно. Грант думал о том, что Бонхэм сказал, что он готов к погружению в море. Этого момента он долго ждал и старался приблизить его. Последняя пьеса закончена и с восторгом встречена его нью-йоркскими продюсерами, так что он заслужил отдых. Своеобразное сильное чувство при мысли о пьесе, о том, что она уже закончена,пронизало всего его теплом облегчения. Господи, знал ли он, что пройдет через все это? И отдаст ейвсе, что знал, и все, что ейбыло необходимо? Откуда можно знать, что снова сумеешь сделать это? Вы не знаете. А он знает. И это, возможно, его лучшая работа. Так что, он это заслужил. И хрен класть на бедные отели. И хрен класть на Искусство – на «Искусство» тоже и по тем же причинам, – думал он. При этой мысли в сознании возникла некая призрачная фигура, одетая в темную мантилью, с едва видным печальным лицом, которая со ступенек храма указывала перстом путь. Именно так он теперь всегда думал о ней. Он ведь занялся этим подводным плаванием, чтобы избавиться от нее. Сейчас это смешно.
– Я все-таки думаю, что вы делаете ошибку, отправляясь в Кингстон, – сказал Бонхэм. – Я и там нырял. Здесь есть все то, что и у них там. – Строго говоря, это было не совсем так, и Грант это знал. Но он знал и то, что Бонхэм не знает, что он это знает, и яреет при мысли о потере такого богатого клиента. Все это было очень грубым толчком, ударом в глаз, по сравнению с тем, о чем он только что думал.
Грант помедлил с ответом.
– Ну, с этим связана масса других вещей, Эл, – наконец-то сказал он. – Кроме ныряния.
– Вы имеете в виду вашу подругу? Наверху, на вилле? Вы хотите сбежать от нее? – Бонхэм сказал это очень мягко. Был даже отпечаток тайны. Запутанности. Казалось странным, что он должен был сказать это именно сейчас, почти в тот же момент, когда сам Грант думал об этом. Он как будто заглянул в его мысли.
– Она не моя подруга, она моя... э... приемная мать, – Рон Грант немедленно впал в старый защитный трафарет. – Но... э... ну да.
– О, виноват, извините, – вежливо громыхнул Бонхэм, но все равно продолжил: – Даже и в этом случае не скажу, что виню вас. Она, точно, странная.
Всегда так. Особенно среди мужчин, которые, как знал Грант, были настоящими мужчинами. Никто из них не любил его любовницу. «Любовницу»! Иисусе. Извиняющееся замешательство стало такой же его частью, как дыхание.
– Она можетпопробовать, – уступая, пробормотал он и улыбнулся гиганту. – Слушайте, когда, по-вашему, мы сможем выйти в море? Вы ведь считаете, что я готов?
– Едем прямо сейчас!
– Сейчас?
– Конечно, почему же нет? – Та же улыбка, похожая на предвещающее нечто дурное облако, промелькнула на лице Бонхэма. Кажется, она начиналась на тяжелом подбородке, проходила через рот с плохими зубами, нос, глаза, брови и лоб, искривляя и искажая по очереди каждую часть лица, и исчезала в тонких волосах. – Именно туда я вас и везу сейчас. – Последовала пауза, снова улыбка, на этот раз адресованная непосредственно Гранту. – Можно покончить с этим сегодня же, а можно ждать до завтрашнего утра и думать, телиться этим всю ночь. – Сверхъестественно, но он во второй раз заглянул прямо в мозг Гранта.
Через секунду Грант хмыкнул. Смешок не снял нервозности, но то, что он сумел все-таки хмыкнуть, доставило удовольствие.
– Да, но вы уверены, что я уже готов?
– Если б нет, я бы не вывозил вас. Мой бизнес не станет лучше, если я буду топить клиентов или не удовлетворять их.
Грант ощутил легкую дрожь, пробежавшую по лопаткам. Кроме того, он неожиданно заметил, что мошонка и головка «пипи» неожиданно зачесались от кристалликов соли в высыхающем бикини. Его рука украдкой скользнула вниз почесаться и залезла в мокрые брюки. Бонхэма, кажется, штаны не беспокоили. Из-за этого или чего-то другого Грант не ответил, и они ехали в тишине. Сейчас они были уже у подножья горы, медленно двигаясь по забитым пыльным улицам, и моряки со свежими, мальчишескими лицами с любопытством смотрели на них и на акваланг, лежавший позади. Трудно поверить, что когда-то и он сам выглядел так же в этой форме.Более пятнадцати, нет, более семнадцати лет тому назад.
В магазине узкогрудый тонкий восточно-индийский помощник Большого Эла Али, дергаясь и улыбаясь, согласился продать рубашку из пористой резины за сорок долларов. У Гранта было подозрение, даже больше, чем подозрение, что рубашка ему вовсе и не принадлежала. Она была Гранту тесной и неудобной, а зеленая коррозия мешала молнии застегнуться. Но Бонхэм как-то сумел.
– Прямо впору, – громыхнул он, и сделка совершилась. – Не волнуйтесь. Я повешу ее на петлю вместе со всем остальным. – Грант тупо кивнул. Все это делалось одновременно с тем, что Эл и Али загружали оборудование для ныряния и канистры с бензином в пикап, а Грант в каком-то неопределенном, нервном оцепенении наблюдал за ними.
Магазин Бонхэма располагался на одной из узких, плохо замощенных улочек между доком, самим заливом и городской пыльной грязной маленькой площадью, которую ямайцы, согласно английской традиции, называли Парадом. Дурно выстроенный из бетона и дешевой фанеры магазин находился посреди домов, выкрашенных ярко-оранжевой краской. У следующей двери местный зеленщик чистил капустные кочаны и бросал гнилые листья в глубокую уличную канаву. Почти весь магазин занимали два огромных больничных компрессора, которые Бонхэм привез из Штатов. На трех других сторонах висели баллоны для аквалангов и регуляторы. Катер был в полумиле отсюда, в доках. Иногда, как сказал Бонхэм, он оставлял его в Яхт-клубе, где он был кем-то вроде почетного члена и имел на это право, но в последнее время он редко бывал в клубе. Грант, смутно ощущая, что все идет слишком банально и обычно для такого значительного и чудесного случая, взгромоздился на сломанное, грязное переднее сиденье вместе с учителем и его помощником, и они медленно заскрипели на старом «бьюике» по крошечным выжженным улочкам к морю.
Можно было заметить, что это была длинная и трудная дорога. Но Грант сейчас не хотел в это вникать.
На маленьком катере – восемнадцать футов, настил над кабиной – помещалось только оборудование. Когда они взошли на борт и оказались посреди мертвых водорослей, кусков картона, старой апельсиновой кожуры и прочих обломков цивилизации, плававших у борта и стен дока, он сумел разглядеть на горе виллу, поместье, где его «любовница», ее муж и он сам жили в гостях. Он думал, не во дворе ли они сейчас. Но даже если и так, то они не узнают катер Бонхэма и не поймут, что Грант уплывает на нем.
– Мы знаем этот участок дна, как вы знаете задний двор своего дома, – как бы похлопал подбадривающе нервного клиента Бонхэм, выглядывая из открытого ветрового стекла кабины. Али отдал швартовы, и они двинулись в канал залива, мимо роскошных отелей справа по борту, резко контрастировавших с грязными торговыми доками и складами, вытянувшимися по берегу залива за кормой. Солнце лилось с небес, ярко отсвечивая на кокпите и сильно затемняя Бонхэма, стоявшего под маленькой крышей. Вода сверкала, как сталь. Воздух сразу заметно посвежел. – Вон там Яхт-клуб, – громыхнул Бонхэм, разворачивая катер.
– Куда мы идем? – спросил. Грант. Он знал Яхт-клуб, бывал там со своей «любовницей» и ее мужем. Они рассматривали там пару десятков маленьких парусных лодок и катеров, привязанных носом и кормой, и яркие пришвартованные буи между ними. Кто-то весело помахал им с веранды клуба. Помощник Бонхэма Али ответил. А Грант нет. Четыре дня тренировок с Бонхэмом сделали реальным ощущение опасности подводного плавания, и веселое помахивание – тот человек явно думал, что они отправляются на увеселительный морской пикник – неожиданно усилило гневную нервозность и вызвало чувство печального одиночества.
– Я везу вас на один из коралловых рифов, – сказал от штурвала Бонхэм.
– Какая там глубина?
– От десяти до шестидесяти футов: десять на вершине рифа, шестьдесят на песке. Будет в самый раз для первого погружения, и это лучший риф на этой стороне острова.
Это, должно быть, ложь.
– Есть там рыба?
– Черт, конечно!
– Акулы?
– Точно. Иногда. Если повезет.
Плавучая база ВМФ США, издали очень маленькая, как все военные корабли, начала вырисовываться перед ними в глубоком главном канале, постепенно вырастая до огромных размеров, заполняя все небо и угрожая обвалиться на них. Бонхэм слегка повернул катер, чтобы пройти рядом с бортом, и повысил обороты двигателя. Они вышли в открытый залив. Бонхэм неожиданно весело засвистел, все в порядке, будто уже одно пребывание на воде и курс к рифу, где они будут нырять, делали его другим, гораздо более счастливым человеком.
С другой стороны, Грант обнаружил, что невозможно точно передать словами свои ощущения, которые были продиктованы в основном, – если уж пытаться выразить их одним словом, без нюансов, – трусостью. Он не хотел нырять. Он отдал бы все, что у него было, лишь бы остановиться. Он готовился и планировал, мечтал об этом – и очень долгое время. Сейчас же он сообразил, что если бы двигатель заглох, он не был бы разочарован. Он надеялся на поломку. Он был бы крайне счастлив подождать хотя бы до завтра. Или дольше, если потребуется серьезный ремонт. Это все трусость. Это даже малодушие. Но он был слишком гордым, чтобы признаться в этом, высказаться вслух.
– Я немного удивился, что вы так быстро меня вывозите, – сказал он наконец. – Особенно после, ну... после вчерашнего.
Кровожадная улыбка скользнула по огромному лицу Бонхэма.
– О, это случается с каждым. По крайней мере, хоть один раз. Обычно больше. – Снова он, как бы сверхъестественно, заглянул Гранту в мозг, затем неожиданно выхватил из-под штурвала полупустую бутылку джина «Бифитер» (одну из двух, купленных вчера Грантом), глянул на нее и передал Гранту. – Хотите хлебнуть? Нет, вы вчера хорошо управились.
Грант взял бутылку. Это сверхъестественное понимание, вне сомнений, шло от частого контакта с людьми, реагировавшими так же, как он. Но Гранту была ненавистна мысль о похожести на других. Вчера состоялось некое подобие выпускного экзамена, и он серьезно вляпался. В результате он всосал полные легкие воды вместо воздуха из баллонов и, задыхаясь от паники, все бросил и слепо поплыл наверх, беспомощно забарахтавшись на поверхности. Пока он отчаянно цеплялся за край бассейна, кашляя и глотая в ужасе воздух сдавленным горлом, Бонхэм стоял прямо над ним, расставив ноги в грязных, выцветших трусах. Он закинул голову назад и ревел от смеха – реакция, которую Грант, когда смог дышать и даже ухмыляться, счел пусть и мужской, но крайне бесчувственной. У Гранта всегда был ужасный страх перед удушьем, неспособностью дышать. Когда он взглянул наверх, то увидел лишь два огромных дуба, исчезавших в зеве трусов, внутри которых он рассмотрел поношенный, ворсистый, не подогнанный по размеру край старых плавок, открывавший полумесяцы волосатых яичек. Все это показалось ему неприятным и неловким.
Упражнение, которое он выполнял, было не новым. В тот же день он дважды успешно его сделал. Оно заключалось в следующем: ныряешь на дно бассейна со всем снаряжением, затем последовательно снимаешь ласты, пояс, маску, акваланг и всплываешь. Это первая часть. Вторая (после нескольких глубоких вздохов): снова ныряешь, почти ослепнув из-за отсутствия маски, находишь акваланг, продуваешь воду и потом, уже обретя возможность дышать из акваланга, надеваешь все и всплываешь. Так вот, если это было сравнительно легко с новой трубкой, где есть клапаны, не пускающие воду в трубку нагубника, то другое дело, когда пользуешься старой моделью. А Бонхэм упорно настаивал на этом со всеми своими учениками. И здесь для прочистки акваланга его нужно держать так, чтобы трубка вдоха была направлена вверх, а выдоха – вниз. И вы должны выдохнуть драгоценный воздух, чтобы выдуть воду. В этот сложный момент Грант, засуетившись, взял эту проклятую штуку неправильно, трубкой выдоха вверх, и вместо немедленного потока воздуха из акваланга всосал в пустые легкие воду.
Стоя на кокпите с бутылкой джина в руке и вглядываясь в знакомую этикетку со стражем лондонского Тауэра, Грант смог снова ощутить поток воды в горле, наступление спазма, слепой рывок наверх и затем долгое барахтанье до края бассейна, попытку вдохнуть хоть глоточек воздуха во вздымающиеся легкие, судороги которых еще плотнее сжимали горло. Отвинтив пробку, он глотнул крепкого джина и ждал толчка в желудке и растекающегося ощущения тепла и покоя. Вчера, когда он все-таки дождался возвращения дыхания, он настоял на немедленном повторении упражнения, поскольку помнил принцип прыжков в воду с трамплина: если ты ударился о воду, не жди, сразу же возвращайся на вышку, пока спина или живот еще болят, и прыгай, чтобы время и воображение не испугали тебя еще больше. Бонхэм был явно рад этому, и во второй раз Грант все сделал блестяще, но это не освободило сознание от ужаса перед удушьем.
Позднее Бонхэм, конечно, сказал, что все произошло из-за спешки, что если бы он сначала лишь слегка пососал бы трубку, то всплыл бы с чистыми легкими, времени у него было предостаточно. Но Гранту каждый раз требовалась вся его воля, чтобы выдохнуть под водой в трубку. Как же он мог еще больше напрягаться? Время, сказал Бонхэм, и практика. И паника, паника– самая большая опасность, враг, единственнаяопасность подводного плавания.
К счастью, подумал Грант, прошлым вечером он не рассказал своей любовнице и ее мужу о маленьком инциденте. А сейчас они выходят в море. Впрочем, там даже не знают, что они выходят. Украдкой он снова глянул вверх, на виллу, где они были, ее еще было видно отсюда. И снова одетая в черную мантилью, с наполовину скрытым лицом фигура, стоящая с перстом указующим, проплыла перед его внутренним взором. Временами он ненавидел ее до мозга костей. Вежливо обтерев горлышко бутылки ладонью – вечный жест всех пьющих из бутылки, – он, благодарный за тепло, вернул джин Бонхэму.
– Слушайте, – довольно резко громыхнул Бонхэм. – Там вам не придется снимать акваланг. Только маску, как я и учил. Мы поплаваем и посмотрим. У меня есть камера, ее надо попробовать. Так что я вас пофотографирую. – Это был чистый подкуп. И это немного рассердило Гранта. Ему не нужны взятки, чтобы нырнуть. Бонхэм сам хорошо отхлебнул, затем, поколебавшись, как будто не был уверен, что это следует делать при Гранте, вытер горлышко и протянул бутылку Али, который, дергаясь и ухмыляясь, глотнул, вытер горлышко и завинтил пробку.
Грант не упустил смысла колебания, но ничего не сказал – ни об этом, ни о довольно резком замечании Бонхэма. Он сейчас, после взгляда на виллу, больше был озабочен и заинтересован собой. Зачем он это делает? Чего хочет? Найти реальность? Исследовать и вновь открыть реальность, которую он за последние две пьесы и шесть или восемь лет жизни начал терять и в жизни, и в работе? Да. Да, реальность. Потому что вне своей работы он был ничто. Ничто. А работа была жизненностью, жизненностью и энергией и – мужественностью. Так что вперед. Да, реальность, но также и исследование и новое открытие своей Мужественности. Его Мужественности с большой буквы, которую он теряет вместе с реальностью и работой. Да, все так. А также, чтобы избавиться, хоть ненадолго, от благовоспитанности стареющей любовницы, черной фигуры на церковных ступенях, которую он когда-то любил, а сейчас странным образом и любит, и не любит, одинаково и одновременно, и которую он, по крайней мере, отчасти, считал виновной в вызывающей страдание потере реальности и Мужественности. Может быть, он считал ее, даже наверное считал ее полностьювиновной в этой потере. Но в конце концов он вообще убежал от нее, потому что она навязалась ехать с ним вместе. На самом деле именно она нашла ему Эла Бонхэма! Она выехала первой, пока он был в Нью-Йорке, огляделась здесь и нашла ему преподавателя, которого сочла достойным.
А тем временем, во время «деловой» поездки в Нью-Йорк со своей последней, новехонькой пьесой, случилось и еще кое-что.
Грант встретил девушку.
Большой Эл неожиданно и резко повернул штурвал вправо, и маленькое судно круто легло на правый борт. Они были уже в открытом заливе. Прямо впереди, в миле отсюда, была взлетная полоса, одна из трех,имеющихся на острове, почти соприкасающаяся с черной лентой дороги, идущей вдоль побережья.
– Как раз в конце полосы этот риф, – сказал Бонхэм. – Полмили. У меня две или три заметных точки, чтоб точно знать. – Так же яростно, как он сделал поворот, который Грант счел излишне энергичным, он неожиданно сбросил обороты двигателя, и Грант вцепился в планшир, чтобы не упасть вперед, как это случилось с Али. Три-четыре минуты Бонхэм слонялся взад и вперед по катеру, вглядываясь за борт. – Вот она, – сказал он. – Моя особая точка.
Грант тоже глянул за борт. Под ним в зелено-голубой воде развевались и трепетали желтые и коричневые лоскутья. Прямо рядом с ними и, как если бы он стоял у самого края вертикальной высокой скалы, он мог видеть, когда море успокаивалось, чистый песок глубоко внизу, выглядевший под водой темно-зеленым. Солнце жгло спину, и Грант похолодел при мысли о погружении в воду, налитую не в ванну, не в бассейн, а в воду, где температуру не отрегулируешь.
– Давайте одевайтесь, – громыхнул за спиной Бонхэм и начал легко таскать баллоны и снаряжение, как будто они были невесомыми.
Грант еще раз заметил, что Бонхэм избегает обычных грамматических ошибок, когда инструктирует перед спуском. Сейчас он давал наставления, а Грант и Али слушали с готовностью неофитов. Сначала ласты, потом смочить резину на маске, надеть на лоб, затем резиновая рубашка, балластный пояс, подогнанный Бонхэмом точно по весу, наконец, баллоны через плечо и прикрепить плечевые ремни к паховому ремню, пристегнутому к балластному поясу. Грант сел (он подумал: как на электрический стул) и дал себя одеть, Сейчас шли наставления о том, как продуть уши и уравнять давление, когда они с Бонхэмом погрузятся, и о том, что на дне, у якоря, он должен снять маску и промыть. Грант должен был идти первым, проплыть до якорной цепи на глубину десять-двенадцать футов и ждать там Бонхэма. И вот наконец маска надета на глаза и нос, нагубник во рту, и он падает спиной вниз, на баллоны, лица и катер исчезают из вида, их заменяет ярко-голубое небо. Что он здесь делает? Потом над ним, ослепив, сомкнулась вода. Все еще придерживая маску обеими руками, как учили, чтобы ее не сорвало водой, Грант быстро перевернулся, но все равно ничего не увидел. Сейчас он лежал на поверхности. Масса воздушных пузырьков, образованных при падении, поднималась вокруг него, ослепляя его больше, чем проливной дождь на воздухе. Он с опасением прождал целую вечность, а на самом деле – несколько секунд. Затем чудесным образом все прояснилось, пузырьки исчезли, и он мог видеть. Видеть так же хорошо, как на земле. Может быть, даже лучше. Из-за врожденной близорукости все казалось ближе. Так и должно быть. Закон Снелла. О, он изучал книги, годами изучал. Но это другое. Под ним желтые и коричневые клочья были теперь ясно различимыми полями желтых и коричневых кораллов, но среди них, незаметные с катера, были клочки почти всех цветов и всех мыслимых цветовых сочетаний. Дух захватывало. И, насколько он мог судить, ничего опасного не было заметно.
Осторожно, как бы ощупью, Грант впервые позволил себе слегка выдохнуть и чуть-чуть вдохнуть. Господи, идет! Он ощутил волнение поверхности моря, перекатывание волн по спине, хлопанье воды по баллонам. Напрягшись, он нырнул туда, где, как говорил Бонхэм, не; волнения, и медленно поплыл вдоль большой тени катера к наклонной якорной цепи. В странной тишине он слышал необычные хлопки и скрипы. При каждом вдохе регулятор позади шеи мрачно пел и гудел, а при каждом выдохе он слышал шум пузырьков, вырывающихся из него. Все проблемы, все планы, все заботы, «любовница», ее муж, новая девушка, новая пьеса, иногда и самосознание, казалось, вымывались из мозга интенсивностью нового ощущения и новым миром, раскрывающимся перед ним.
У якорной цепи, когда он сумел неловко ее захватить, он потянулся вглубь, перебирая руками, пока не ощутил настоящей боли в ушах и тогда остановился. Как и учил Бонхэм, он вставил большой и указательный палец в отверстия на дне маски, зажал нос и подул. Одно ухо открылось сразу, громко пискнув при этом, но он вынужден был предпринять три попытки, пока не открылось полностью второе ухо. Тогда он потянулся чуть глубже, ощущая, как повышается давление, и снова остановился. Захватив цепь ногами, он вгляделся в наручные подводные часы, проданные ему Бонхэмом, и установил наружный диск нулевой точкой над минутной стрелкой. Затем он вгляделся в огромный красивый глубиномер, который ему продал тот же Бонхэм, и увидел, что он на глубине восемнадцати футов. На правой руке, на большом автоматическом показателе давления, тоже проданном Бонхэмом, все еще был ноль. Измеряющая азот игла даже не сдвинулась. Так он и висел, перебирая ногами, схватив цепь рукой и оглядываясь. Если бы его сейчас увидели Марти Гейбл и Герман Левин! Нервозность ушла, и он ощущал осторожный восторг.
