Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц)
Она кивнула; быстрый, чопорный, горячий кивок.
– У меня была особая причина. – Она не продолжала и ждала, но Бонхэм тоже молчал.
– Видите ли, – наконец заговорила она, с хитрым видом наклоняясь к нему, – у меня есть основания думать, что Рон размышляет, не вложить ли деньги в ваше дело со шхуной.
– Вы об этом знаете?
– Все знают.
– Не думаю, – прямо ответил Бонхэм.
– Ну, тогда допустим, что Рон мне рассказывал. Это важно?
Бонхэм покачал головой.
– Ну, все равно, я думаю, что это было бы очень хорошо для Рона. Он смог бы дать пять тысяч, даже десять тысяч, если бы захотел по-настоящему. И я думаю, это было бы хорошо.
– Тогда почему... – начал Бонхэм.
– Потому что он такой, – туманно сказала Кэрол Эбернати. Она продолжила. – Он каждый раз поступает наперекор моим желаниям. Следовательно, мой план – быть недоброй и грубой по отношению к вам – создан, чтобы подтолкнуть его в обратную сторону. Если Рон подумает, что вы мне нравитесь, а я хотела бы, чтобы он вложил деньги в вашу лодку...
Нервы у Бонхэма содрогнулись, когда она назвала большую шхуну «лодкой».
– ...тогда он автоматически от этого откажется. С другой стороны, если он подумает, что я не выношу ни вас, ни ваш проект, он будет гораздо больше склонен поступить так... Итак. Вам не кажется, что с моей стороны это был мудрый поступок?
– Думаю, да, – сказал Бонхэм. – Но скажите, почему вы хотите, чтобы Рон вошел со мной в дело? В конце концов, вы меня едва знаете.
– Ради его здоровья, – сказала Кэрол Эбернати. – Ради его здоровья и духовного состояния. Он очень много работает над пьесами. Это очень нервная, изматывающая работа. Из-за этого он нуждается в чистом расслаблении. Я думаю, ваша лодка и частое ныряние с вами, скажем, три-четыре раза в год, для него будет наилучшим отдыхом.
Они дошли до двери большой столовой-бара и, стоя среди комаров, услышали приглушенные голоса из-за загородок. Неожиданно затарахтел большой генератор и зажглось наружное освещение.
– Так что если я буду теперь вашим «врагом», вы поймете, какова моя цель, не так ли? – чопорно сказала Кэрол Эбернати. – И будете знать, что на самом деле я на вашей стороне и пытаюсь помочь вашей сделке.
– Я подумаю, – с легким замешательством сказал Бонхэм. – Вы что хотите, чтобы я пошел дальше и попытался продать ему все это?
– Конечно! Разве я не об этом говорила? А теперь я пойду и выпью коктейль со славной милой Кэти. – Бонхэм стоял и смотрел, как она уходит очень самодовольной походкой, откинув назад спину. Он развернулся и пошел умываться. Грант спал, когда он вошел, перекинув через пах полотенце, а под ним четко вырисовывался огромный и твердый. Ухмыляясь, Бонхэм сначала умылся, а потом разбудил его на ужин. Когда он мягко коснулся плеча драматурга, тот вскочил, сжал на мошонке полотенце и вспыхнул. Бонхэм только прогрохотал: «Не волнуйся, я никому не скажу. Давай одевайся и пошли есть».
11
– Где все? – спросил Грант, выходя из ванной. Он прихватил с собой трусы и брюки и надел их в ванной.
– Все уже в баре. А я с Уильямом ремонтировал эту проклятую камеру и зашел умыться. – Бонхэм ухмыльнулся. – Хорошо поп... исал?
Грант смутился, а Бонхэм снова заржал. Грант взял рубашку.
– Думаю, надо торопиться.
– Чиво стыдиться? – сказал Бонхэм, и неожиданная, непонятная Гранту тень промелькнула по его лицу.
– А Кэ... а миссис Эбернати ушла?
– Да. Она уже там. Аж сияет от Кэти Файнер.
Грант надел рубашку и плетеные туфли.
– Я заметил. Ну, может, ей так лучше. Давай пошли.
Они шли по холлу в каком-то осторожном молчании.
– Что с ней? – наконец спросил Бонхэм. – Она не в себе, что ли?
– Ну, нет, – сказал Грант. – Я имею в виду, не так не в себе, чтоб ее запирать. И не опасна. Она, однако, сильная невротичка, я думаю.
– Там, откуда я приехал, ее быстро посадили бы на задницу, – прямо сказал Бонхэм.
– Может, для нее это было б и неплохо. А с Кэти Файнер, по крайней мере, ей будет о чем поговорить. Ванда Лу не очень разговорчива.
– Уж точняк! – сказал Бонхэм.
– Я имею в виду, что она разговаривает, конечно. Но ничего толком не разобрать.
– Жуть! – громыхнул Бонхэм.
– Мне кажется, у тебя неприятности с ее мужем, – сказал Грант с легкой улыбкой.
Лицо Бонхэма неожиданно стало утомленным, стоически утомленным.
– Понимаешь, у него яхта, которую мы могли бы использовать. А когда он продаст свой дом со спортивным магазином в Джерси, у него будут и деньги. Я надеюсь, что удастся вовлечь старину Сэма в дело со шхуной. Но над шхуной надо много поработать в доке.
– Что он об этом говорит? – просто так спросил Грант.
– У меня еще не было случая переговорить с ним. Мы собираемся поговорить сегодня вечером.
– Но он знает об этом?
– Знает. А ты сам не хотел бы вложить какую-то сумму, а? – спросил Бонхэм, довольно напряженно, подумал Грант.
Они шли по дорожке под редкими фонарями, между которыми было видно усеянное звездами небо, каждая звезда сверкала, как фонарик, на чистом, абсолютно безоблачном тропическом небосводе. Комары не очень докучали Гранту, и он наслаждался свежим запахом моря, жужжанием насекомых, легким бризом и слабым тарахтеньем генератора. Теперь он вздрогнул от легкого шока. Он ждал, что когда-нибудь этот вопрос будет задан, но все равно вздрогнул.
– Кто, я? Нет-нет, нет, нет. У меня нет для этого денег. Дерьмо проклятое... Но я бы хотел.
– Как у совладельца у тебя все поездки будут бесплатными. Скажем, три-четыре в год. Десять дней. Или две недели. Мы можем приплыть сюда, в Тортугу на Гаити, сплавать в Кейменз, Косумел или даже к Юкатану. Очень забавно. Поныряем.
– У меня нет денег, – быстро сказал Грант. – Звучит это прекрасно, но у меня совсем нет на это денег.
– Не нужно вкладывать, сколько Файнер. Скажем, три тысячи. Даже две тысячи. Для начала. Ну, подумай. Потом поговорим.
Они дошли до основного здания. Глубоко внутри, у темного бара с фонарями на пальмах, они увидели остальных, и до них донесся слабый говор, смех и позвякивание стаканов. Звуки были веселыми, как будто они сейчас встретят группу людей, не обремененных проблемами, которым нечего делать, только наслаждаться жизнью. Бонхэм, должно быть, был захвачен той же иллюзией. Он остановился, держась большой рукой за дверную ручку, глубоко вздохнул и медленно выдохнул. На это, кажется, ушла целая минута. «Хочу поесть!И выпить!»Он вошел.
Грант за ним. Пока они сидели и ужинали, прошел еще целый час, и за это время все они, кроме Кэрол Эбернати, крепко надрались. Управляющий радовался, поскольку это был первый вечер, и в доме были все виды напитков. Это был сильнопьющий полуангличанин, полуямаитянин-белый, любивший рассказывать отменным королевским английским голосом очень хорошие, слегка грязные истории, о которых никто из них никогда не слышал. Он давно знал Бонхэма, Гройнтона и пилота Рауля, сам построил здесь отель и более чем наполовину им владел. Он любил поговорить и послушать о нырянии, но сам ни разу не погружался и, говорил он, не собирается. Сэм Файнер, с другой стороны, ни о чем кроме ныряния и слушать не хотел, и эта всепоглощающая страсть породила массу шуток. Он восхищался и преклонялся перед Бонхэмом даже больше Гранта.
Спиртное текло рекой, поскольку черный бармен получил указание управляющего поддерживать стаканы полными, и когда они все пошли ужинать, все они, кроме Кэрол Эбернати, были более чем слегка «описавшимися», как любил говорить британский управляющий. «Я он ... исался!» – сказал он. Ужин тоже был обильным, на столе была только рыба, которую они сами поймали, а управляющий, как хозяин, подавал очень хорошее белое вино «Мускадет», которое он сам ввозил для гостей из Европы через Нассау, и поданное в большом количестве, оно при всем обилии еды не давало протрезветь. К концу ужина все они, кроме Кэрол Эбернати, были еще более «описавшимися», чем в начале. «Еще больше оп... исался!» – хохотал управляющий. Файнер и Орлоффски взяли несколько больших лангуст, которых подали первыми и приготовленными по багамскому рецепту с очень горячим соусом. Потом были высокие тарелки с жареной рыбой всех сортов, столько, что могла бы наесться маленькая армия. Файнер и «Мо» Орлоффски, как он любил, чтобы его называли, поймали это сегодня утром.
Гройнтон и пилот Рауль пришли в бар намного позднее, за несколько минут до ужина и сели бы отдельно, если бы управляющий и Бонхэм не пригласили их присоединиться.
Грант, который сегодня уже напился, как и Бонхэм, не знал, когда Кэрол Эбернати ушла в постель. Он помнил, что неожиданно глянул и не увидел ее; как и Орлоффски со своей громкоголосой подружкой, которые не собирались терять это проклятое постельное время, как красиво обозначил это Орлоффски; он мог вообразить их конскую сексуальную жизнь. Гройнтон и Рауль как раз собирались уходить, Бонхэм и Сэм Файнер в дальнем углу тихо говорили о делах, а сам он сидел за кофе с управляющим. Управляющий как раз сонно извинялся, что идет спать, потом осторожно встал и прямо и жестко, как гвардейский офицер, кем он когда-то и был, по его словам, внимательно зашагал к выходу. Грант и Кэти остались одни.
– Спасибо тебе, что промолчал, – сказала она тихо с легкой улыбкой.
– Шутишь? – спросил Грант. – Я бы ничего плохого не сделал. Только помог бы.
– Я знаю. Но когда сказали, что ты приезжаешь, а я знала, что ты не знаешь, что я здесь, я испугалась, что, увидев меня, ты что-то скажешь, что-нибудь вырвется, просто от удивления.
Грант с упрямым пьяным благодушием помотал головой.
– Бонхэм мне говорил, что Файнер недавно женился на красивой нью-йоркской натурщице. Но, конечно, я не связывал это с тобой, не думал, что могу тебя знать. Мистика, а? Я имею в виду, смешно. Вот так здесь встретиться. Мне нравится твой муж, – галантно добавил он, хотя по правде он не настолько знал Сэма Файнера, чтоб он ему нравился или не нравился.
Кэти Файнер трезво и прямо посмотрела на него, прежде чем ответила.
– Да, Сэм славный человек. И у него кучаденег. Он, может, грубоватый, по нью-йоркским стандартам, но в глубине души он очень славный. И я ему нужна, – просто добавила она.
– Очень хорошо для тебя, – сказал Грант. Без всяких причин он ощутил какие-то спазмы внутри. Он никогда ее не знал по-настоящему. Всего один долгий совместный уик-энд. Он никогда не пытался ее изучить. Конечно, она, наверное, тоже немного изменилась за эти два года.
– Один бог знает, зачем я ему нужна, – сказала Кэти Файнер. – Но он так говорит. И позировать после тридцати двух становится все труднее и труднее. Если ты не Дориан Ли или в этом роде и не можешь открыть свое дело. – Она улыбнулась. – Он на меня не давит, а я не давлю на него. Слушай, Сэм очень ревнивый человек. Поэтому все равно я хочу тебя поблагодарить.
– Тьфу, – вспыхнул Грант. – Забудь.
– И еще я хочу поговорить с тобой о твоей э... приемной матери, – сказала Кэти Файнер, голос ее стал немного жестче.
– Да? – сказал Грант. – О чем?
– Ну, во-первых, она не настоящая приемная мать, не так ли? – тихо сказала Кэти Файнер. – Она твоя любовница, правда?
Очень немногие так прямо задавали этот вопрос. Лаки была одной из них. Он всегда это отрицал.
– Да, – ответил он, не очень понимая, зачем сейчас он сознается.
– Она мне нравится, – сказала Кэти Файнер. – У нее масса чудесных качеств. Она славная женщина. И она просто может свихнуться.
– Ты так думаешь?
– Уверена. И я полагаю, это из-за тебя, не так ли?
Гранту неожиданно захотелось поговорить.
– Ну, так и не так, знаешь ли. То, что ты видишь, развивалось очень долго, давно росло. Я же видел. Она была чудесной. Когда была моложе. Или я был слишком молод и зелен, чтобы понять, что она не такая. – Он остановился, собираясь с разбегающимися мыслями. Он не мог вспомнить, что он дальше хотел сказать. Он понимал, что шокирован и удивлен симпатией Кэти Файнер к Кэрол, и слегка рассержен. – Ну, видишь ли, я не знаю, что могу сделать. Если она свихивается.
– Она взрывалась и трижды за день плакала, когда мы разговаривали.
– Ты имеешь в виду, она говорила тебе обо мне?
– Ну, нет. Вовсе нет. Только хреновину про сына.
– Ну, она очень мне помогала, когда я был моложе и только начинал. Она и ее муж, который здесь, на Ямайке, с нами, знаешь, практически поддерживали меня. Но, черт, Кэти, она достаточно стара, вполне стара, чтоб быть моей матерью. Нет, погоди! Я это и говорю. Буквально. Она на восемнадцать лет старше меня. Я многим отплатил, многим. Что ж, выбросить на нее всю оставшуюся жизнь?
Кэти Файнер слегка приподнялась.
– Ну, это, конечно, не мое дело. Мне не нужно было совать свой нос. Но она мне нравится. И я просто хочу, чтобы ты знал, на какой она опасной грани.
– Ты и вправду так думаешь? Но она уже три года более или менее такая. Почти точно такая. Слушай, Кэти, ты знаешь девушку по имени Лаки Виденди?
– Лаки Виденди? Ах, Лаки Виденди! Ну, конечно! Да, знаю. Не очень хорошо. Она не очень много позировала. Но я встречала ее как-то на вечеринках. – Она придвинулась к Гранту. – А, так в этом дело?
Грант вспыхнул во второй раз.
– Вот так. Как у тебя с Сэмом.
– Она настоящая красавица... Ну, бедная дама! – беспомощно сказала Кэти. Потом, когда до нее дошла его вторая фраза, она повернулась, посмотрела на своего мужа, сидящего с Бонхэмом, и гордо улыбнулась. В мозгу у Гранта произошел маленький мятеж, что-то, чего он не хотел, не хотел, чтобы мозг об этом думал, но мозг злобно не повиновался и думал. Он знал ее очень близко, этот уик-энд, и мозг начал злобно припоминать ее во всех интимных подробностях. Мозг не был столь же галантным джентльменом, как он гам. У нее, например, резко очерченные внутренние губы. Никто этого у нас не заберет, хихикнул мозг. В это же время с другого конца комнаты, пока Кэти пылко улыбалась Файнеру, Грант слышал слова: «фонд», «заем», «интерес», «...я не хочу никаких фондов... твоя малышка... долгосрочный заем... низкая ставка интереса... два процента... даже полтора... просто не хочу владеть фондами другого человека...».
Кэти Файнер повернулась к нему.
– Все равно, желаю тебе счастья, Рон, – сказала она. Потом покачала головой. – На самом деле я имела в виду, я желаю счастья этой бедной даме, этой бедной миссис Эбернати. Она та, которой это нужно.
– Давай поговорим о чем-нибудь более приятном, – сказал Грант. – Как насчет твоего мужа? Как ты думаешь, Сэм войдет в долю с Бонхэмом?
Лицо у Кэти стало осторожным.
– Я стараюсь ничего не знать о делах Сэма. Но я знаю, что он любит плавание горячо и страстно. И он очень преклоняется перед Элом Бонхэмом. – Она ослепительно улыбнулась. – Он маленький, знаешь, меньше тебя. Ему нравится, когда рядом большие мужчины...
– Теперь разреши спросить. Почему, как ты думаешь, у нас с тобой ничего не получилось тогда?
– А-а-а... – сказал Грант. – Черт его знает! Это было больше двух лет тому назад. Я полагаю, просто предполагаю, что ты понимаешь, что ни один из нас по-настоящему не хотел этого. Мы оба очень изменились с тех пор.
– Но зато у вас теперь по-настоящему с Лаки Виденди, не так ли? – улыбнулась Кэти.
– Конечно. По крайней мере, сейчас.
– Ну, надеюсь, у вас все будет хорошо всегда.
В другом конце комнаты мужчины встали и пошли к ним. Сэм Файнер едва доходил Бонхэму до подмышек.
– О чем это вы тут так горячо патякаете? – высоким голосом спросил Файнер, перебегая гранитными глазами с одного на другого и обратно. Он тоже был пьян. Сразу было видно, что он очень ревнив.
– Большей частью о плавании, – легко сказал Грант и ухмыльнулся. – И немного о том, заинтересованы ли вы в шхуне Бонхэма. – Имел я твою девку, ты, тупоголовый, неожиданно хихикнул мозг. Он ненавидел свой мозг.
Файнер пьяно ухмыльнулся.
– Если вы прокачивали мою жену насчет дел, я уверен, вы недалеко ушли.
– Вы абсолютно правы.
– Но, – сказал Файнер, – я думаю, могу вам сказать – полагаю, достаточно безопасно сказать вам, – что Бонхэм, кажется, получит свою чертову шхуну.
Бонхэм из-за его спины счастливо кивнул, а Грант быстро встал.
– Ну! Это надо отметить! Иисусе! Я рад! Может, обмоем это? Джон! – позвал он.
Черный бармен, утомленный, как может утомиться только черный бармен среди кучи пьяных белых, желающий поскорее закрыть бар и уйти домой, начал готовить четыре стакана. Меньше всего он думал о Бонхэме, его шхуне или о чем-то еще, скорее всего, вообще не слушал.
– Что с тобой? – неожиданно рявкнул Сэм Файнер, и глаза у него неожиданно стали опасными. – Ты што не рад, шо мистер Бонхэм полючит шхуну?
– Эй, эй! – спокойно сказал Бонхэм, а Грант увидел, что Кэти быстро встала и стала прямо перед правым плечом Сэма.
– О да, сэр, – сказал бармен. Лицо ухмылялось. – Я шильна щастлив.
– Тогда давай стакан для себя! – приказал Файнер.
Бармен поставил. И когда они выпили, делая это очень официально, высоко поднимая бокалы, пока Грант произносил тост, он хладнокровно выпил с ними.
Сэм Файнер грохнул стаканом о стойку и обнял жену за талию.
– Чего я хочу, так это отправиться в первое плавание.
– Конечно, – спокойно сказал Бонхэм, – и это абсолютно реально.
– Пошли, старушка, – ухмыльнулся Файнер, – ударим по сну. Я пьян, одинок и разбит. Мне нужна любовь.
Когда они ушли, Бонхэм расслабленно ухнул.
– Утром он вспомнит? – спросил Грант.
– О, конечно. Я видел его в состоянии и похлеще. Я тоже разбит. Но я не собираюсь ложиться. Джон, – сказал он бармену, – дай нам еще по разу выпить, и мы отпустим тебя домой.
– Канешна, миста Бонхэм, – ухмыльнулся бармен.
– Он, знаешь, не плохой. Тока инада выпендривается, када напьется.
– Мне чиво? Таких знаю, – бармен наполнил им стаканы.
– Ты не собираешься спать? – спросил Грант, когда они чокнулись.
– Нет, – решительно ответил Бонхэм.
– Ты думаешь, он войдет?
– Да, войдет. Мой дедушка, бывало, говорил: «Мое слово – моя облигация». И Сэм такой же. Но он войдет только как кредитор. Он не возьмет никакой доли. Не знаю, почему. Но «дареному коню в зубы не смотрят».
– Сколько он тебе дает?
– Десять тысяч.
Грант свистнул и поднял брови.
Бонхэм кивнул в подтверждение.
– Это настоящий прорыв, конечно, все ныряние и поездки бесплатно. Навечно. Как они говорят.
– Во столько же ему обошлись бы отпуска с нырянием за пять лет, – сказал Грант. Бонхэм кивнул. – Ты правда не идешь спать? – спросил Грант.
– Нет, еду в город, – решительно сказал Бонхэм. – Может, возьму какую-нибудь черножопую красотку. Извини за выражение, Джон.
– Ага, миста Бонхэм, – ухмыльнулся Джон.
– Это день, который я не хочу забывать. А я ведь не думал, ЧТО он войдет. Хочешь со мной?
Грант допивал и обдумывал.
– Твой дружок Орлоффски ни хрена тебе не помог?
– Нет, – ответил Бонхэм. – А, ладно, – сказал он и вздохнул. – Я же тебе говорил, что он олух.
Для Гранта это слово странно прозвучало в устах Бонхэма. Ехать в город или не ехать? То ли из-за принятой за день выпивки, то ли еще почему-то, но внутри у него все клокотало, грозя взорваться. Было еще и бешеное отвращение к себе из-за того, как он реагировал на Кэти Файнер. И он не хотел видеть Кэрол Эбернати, которая, должно быть, не спит. Так ехать в город или нет?
– Ладно. Еду. Но мы должны встать и до восьми подготовиться к плаванию.
Бонхэм ухмыльнулся грозными глазами.
– Черт с ними. Мы просто проведем там всю ночь.
– Ладно. Хорошо, – так жетвердо сказал Грант.
Случилось же так, что они не остались в городе на всю ночь. В пять тридцать они вернулись. Но в свете того, что случилось позднее, наверное, лучше было бы, если б они остались.
– Но как мы доберемся? – спросил Грант, когда они покинули убирающего бар Джона.
– О, это самая простая часть, – пообещал Бонхэм. Выяснилось, что у отеля было три машины, и самый старый, самый разбитый маленький английский пикап всегда оставляли Бонхэму, когда он здесь бывал. Ключи былив машине. Иногда он возил в ней клиентов на другой конец острова нырять.
– А не украдут ее, а? – спросил Грант, залезая в нее.
– Что бы они с ней делали? – сказал Бонхэм. – Увезти нельзя, спрятать негде. И сбыть тоже. На этой скале живет всего около четырехсот человек. – Он предусмотрительно прихватил из бара бутылку виски и через милю, на полпути к городу, они отхлебнули из нее.
В бледном свете зарождающегося месяца у города – который подобно множеству других крошечных Карибских городков на крошечных островах просто именовался Джорджтауном – был мрачноватый вид. Он состоял примерно из шестидесяти ветхих домишек из коралловых камней и дерева, с жестяными крышами, из них двенадцать были складами, а шесть – барами. Ни одна стена не была вертикальной во всем городе, а все это вместе взятое делало деревню Ганадо-Бей похожей на прилизанный большой современный город. Как и во всех портовых городах в два ночи, такие респектабельные здания, как склады и жилые дома, были темными и наглухо закрытыми, зато все шесть забегаловок у пристани распахнуты настежь, и дым в них стоял коромыслом. И пока текут деньги, они и будут открыты.
Одна из причин того, почему они не остались на всю ночь, заключалась в том, что еще в машине, по дороге в город, Грант пояснил, что ему не нужна никакая ... «Не? – сказал Бонхэм, этого слова он вновь не употребил и ухмыльнулся. – По твоему виду под полотенцем в отеле, когда я тебя будил, было похоже, что ты готов к чему-то».Так Грант впервые признался ему, что в Нью-Йорке у него новая девушка, на которой он, может, женится, и что он, уф... – нелепая фраза – бережет себя. Лицо большого человека медленно изменялось, стало уважительным, и он тяжеловесно кивнул с таким же нелепым пониманием; по это как-то расхолодило и его, он тоже решил с джентльменской задумчивостью, что и ему не нужно укладываться. Так они и ходили от одного кабака к другому, все пили и пили виски и ели бутерброды, рассматривая разные группки доступных девушек и разговаривая о ширянии и мужестве. Бонхэма не волновала проблема мужества Гранта; он видел его в двух настоящих испытаниях: проход через щель в большую пещеру и выстрел в ската, хотя по-настоящему они не были опасны, но действовал он великолепно. Он видел и его прыжки с трамплина, именно после них он повел обучение быстрее, это во-вторых. Бонхэм будет полностью доверять ему, как только он поднаберется опыта. Но даже такая беседа не могла вечно поддерживать двух пьяных мужчин в состоянии бодрствования.
Пребывание с Бонхэмом в знакомом ему портовом городе – тоже приобретение опыта. Два пьяных моряка с грузового судна, которые появились и тут же исчезли, были единственными встреченными ими белыми людьми. Бонхэм знал, пожалуй, половину встреченных ими людей, некоторые подходили, пожимали руку и предлагали выпить. Он был на Гранд-Бэнк всего четыре раза со своими клиентами, но, очевидно, все, кто его видел, не забыли его. С ним было и удобно. Со времен своей военно-морской юности, когда он шлялся с четырьмя-пятью дружками, Грант не чувствовал себя в такой безопасности среди сутенеров и шлюх, воров и забулдыг, задир и пьяниц портового города – цветных илибелых. Некоторые грузчики из местных доков были неплохо сложены, выглядели внушительно, и все они были пьяны, но Бонхэма никто не задевал. Никто и не собирался. Он сидел крепкой маленькой горой за любым столиком, ел бутерброды, пил виски, и его грозные глаза становились все ярче и жестче. Он был исключительно вежлив со всеми, и все были исключительно вежливы с ним. Но даже все это не смогло удержать голову Гранта на достаточном расстоянии от стола. В двух предыдущих случаях этого же дня он не был так пьян. Да и вообще, давно он так не напивался. Нос его почти касался залитого пивом стола, когда Бонхэм потащил его откуда-то и сказал: «Пшли. Двай ухдить тсюда».
– Жизнь ушла. Нету огня. Говно, не стоит тово, – сказал он, когда они вышли на невероятно свежий воздух. – Фу! Нажрались!
В момент, когда он забирался в маленькую машину, Грант, хотя и пьяный, ощутил резкий запах секса внутри. Ага! Бонхэм все же не стерпел. Но потом он усомнился. Вполне могло быть, что какая-нибудь парочка забрела в первую попавшуюся машину перепихнуться. Он ничего не сказал.
Бонхэм, хоть и качался на ногах, но машину вел осторожно, очень медленно и точно. И конечно же, на всей длинной прямой дороге от Джорджтауна до отеля не было ни единой машины. Чудесный воздух отрезвил и немного встряхнул их обоих.
– Чего мы так пьем? – неожиданно квакнул Грант, тупо глядя на прибрежный отель, показавшийся в свете фар в конце прямой ровной дороги.
Бонхэм секунду молчал.
– О, поддержать себя; и других людей, – спокойно сказал он и аккуратно повернул машину на травяную стоянку. К пяти тридцати они уже спали.
Последнее, что услышал Грант перед тем, как отключился, были слова Бонхэма с соседней койки: «Черт с ними. Запру дверь. Пусть сами утром выходят. А мы пойдем днем». И впадая в мирный пьяный сон, Грант полностью с ним согласился.
Но случилось совсем иное. Без десяти восемь их разбудил дикий грохот в дверь. Это была Кэрол Эбернати, она ругалась и проклинала их во весь голос, чтоб они поднимались к такой-то матери.
Почти автоматически Грант встал и побрел в трусах со слипшимися глазами к двери (голова гудела, как пустая бочка), чтоб хоть как-то прекратить этот сумасшедший возмутительный вопль.
С покрытой простыней массы Бонхэма послышалось приглушенное:
– Какого черта? – Он тоже встал. Ради бога, открой! – заявил он, соглашаясь с действиями Гранта. – Открой дверь, пусть она войдет и скажи ей, чтобы она шла...
Он так и не закончил, потому что Грант уже щелкнул замком и распахнул дверь. Там была Кэрол в купальном костюме и махровом халате, а в правой руке она довольно неуклюже держала восьмидюймовый, острый, как бритва, подводный нож Гранта, купленный у Бонхэма в Ганадо-Бей, и размахивала им. Как раз рукояткой этого ножа она и колотила с невероятной силой по двери. Она двинулась вперед, дилетантски размахивая ножом перед собой и во все стороны, и Грант отошел. Взгляд на стол, где он оставил его прошлым вечером, выделил оставшиеся там пластмассовые ножны. Вечером, пока их не было, она прокралась внутрь и взяла нож. Бонхэм с постели вылупил на нее глаза от удивления.
– Вы, ленивые паршивые сучьи дети! – визжала Кэрол Эбернати, размахивая ножом. Лицо у нее было цвета помидора. – Пьяные жопы! Блядуны! Вы будете нырять, как хотели, или нет! Надеюсь, подохнете! Ты думаешь, я дам ему это сделать с тобой? – визжала она Гранту. – Вывезти тебя, напоить и трахать черномазых девок! И тем самым он не дает тебе нырять! Откуда ты знаешь, что можешь подхватить! Ты оплачиваешь эту дерьмовую поездку, и я присмотрю, чтоб деньги шли на дело! Ты! – взвизгнула она на Бонхэма, – выметайся из этой вонючей постели! Давай! – она двинулась к нему, размахивая ножом Гранта.
Теперь Бонхэм начал просыпаться.
– Ну, ну, сейчас, – сказал он, привалившись спиной к голове кровати и не зная, смеяться ему или нет. Кэрол Эбернати двинулась ближе.
– Ты думаешь, я не применю его! Разрежу на куски!
Бонхэм глазел. Потом он неожиданно отбросил простыню и с невероятной для такой массы легкостью вылетел из кровати в другую сторону от Кэрол. Где-то внутри у него возник странный звук, который удивленный Грант мог классифицировать только как смешок, басовый смешок.
Кэрол Эбернати, как будто его побег доказал ее моральную правоту, ухмыльнулась – странное отверстие рта томатно-красного цвета – и пошла вокруг кровати. Оказавшись всего в шести футах от них, она остановилась, все еще размахивая сверкающим ножом в сторону Гранта, стоявшего в трусах, и Бонхэма в пижаме.
– Кэрол! Кэрол! Ты в своем уме? Что за чертовщина? – повторял Грант.
Оба они были достаточно тренированы, достаточно опытны в схватках без оружия, чтобы разоружить ее, разве что с маленьким порезом, но ни один не двинулся. У Гранта было впечатление, что это театр, сцена, может быть, из его же пьесы, так завершался бы второй акт. Он запомнил это.
– Ну и парочка! – визжала Кэрол Эбернати. – Мужчины! Мужчины!Ты, ты пхатель черномазых! – верещала она Гранту. – И ты, ты, куча дегенеративного барахла! – верещала она Бонхэму. Она махала взад и вперед большим ножом, даже не целясь в них. – Я вам говорю, что вы отправитесь нырять! И вы сделаете это! Если вы всю ночь пьете и мацаете черномазую шлюху, то именно так вы должны расплатиться за это! А ты! —завизжала она на Гранта, – тыдолжен оправдать деньги на эту дерьмовую поездку, иначе зарежу! – Дальше она не пошла, как будто понимала – так во всяком случае подумал Грант, – что двинуться дальше – значит утратить позицию победителя.
Бонхэм отвернулся от нее и глянул на Гранта.
– Вот, дерьмо. Поспали. Можем идти, а? – сказал он. Грант кивнул.
– Идите, идите к такой-то матери! – взвизгнула Кэрол Эбернати и махнула ножом.
– Миссис Эбернати, – басом сказал Бонхэм, – если я должен нырять, мне нужно одеться. Не так ли? – Он ухмыльнулся грозными глазами, сбросил уже расстегнутую пижаму и потянул поясной шнур штанов. Улыбаясь, он дал им упасть.
Кэрол Эбернати была уже почти за дверью. Выбегала она быстрее, чем входила, и вопила при этом: «Я буду за дверью!» – голосом, в котором звучала пронзительная нота особенного ужаса. Дверь за собой она закрыла.
Первое, что подумал Грант, – он и хотел чего-то подобного. Но потом: раз он ее любовник, был ее любовник, все равно ему или нет?
– Потаскухи, проклятые потаскухи! Ненавижу их всех! – бормотал себе под нос Бонхэм, натягивая выцветшие плавки размером с палатку. Впервые Грант услышал от него это очень плохое слово. Лицо его напоминало тяжелую грозовую тучу, которая давно хочет разразиться молниями и крупным градом, но никак не может.
Когда они вышли, Кэрол Эбернати у двери все еще держала нож в руке.
– О'кей! Шагайте! – скомандовала она. Она уже не вопила. Но презрительный тон голоса заставил их обоих остолбенеть, и вид у нее неожиданно стал испуганным, как будто она поняла, что зашла слишком далеко.
– Кэрол, отдай нож! – сказал Грант, вкладывая в голос всю свою силу.
– Ни за что в жизни! – сказала Кэрол Эбернати. – Ты думаешь, я с ума сошла? Ни за что в жизни!
– Я могу и забрать, если хочешь, – тихо сказал Грант. – Он тоже. – И кивнул на Бонхэма.
– Но вы бы сильно порезались, не так ли? – сказала Кэрол Эбернати. – Он острый. – Она потрогала лезвие ногтем, делая это крайне неумело. – Двигайтесь, я сказала! – Но тон ее значительно смягчился.
– Миссис Эбернати, – сказал Бонхэм снова самым низким голосом. – Только после вас.
– Ха! – ответила Кэрол Эбернати. – Я к вам спиной не повернусь. Ни к одному.
Бонхэм бросил на нее долгий презрительный взгляд, повернулся и пошел по коридору. Он молчал.
Грант чуть постоял и пошел за ним. Кэрол чуть сзади.
