Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)
Бонхэм хотел угостить всех ужином в тот вечер, когда вместе с Грантом вернулся из города богатым человеком. Но Лаки отговорилась, сославшись на то, что в бассейне выпила слишком много шампанского и теперь заболела и вовсе не хочет ужинать. Она пойдет в номер. Богатый Бонхэм казался ей еще хуже, чем нищий Бонхэм.
– Но Рон пусть идет, если хочет, – проговорила она более нежно, чем требовалось.
Но и Грант не хотел.
– Я лучше побуду с ней, раз ей так плохо, – заботливо сказал он.
И это было мудро. Ему претило выглядеть «заботливым мужем» (в глазах Бонхэма или любого другого): это он ненавидел еще в Индианаполисе. Но он почувствовал, что Лаки уже по горло сыта Бонхэмом, по крайней мере, на ближайшее время. А он рассчитывал, что она согласится отправиться в первое плавание на «Наяде». Поэтому днем, когда Бонхэм сказал, что завтра отправляется в Ганадо-Бей, и предложил лететь вместе, чтобы сразу начать спасательные работы, он ответил, что они хотят побыть здесь еще три-четыре дня своего медового месяца, потому что знал, что Лаки будет неприятно лететь вместе с Бонхэмом. Наверное, ему не удалось скрыть неловкости утром. Наверное, он проявил ее и сейчас, когда отказался от ужина. Но как бы там ни было, Бонхэм не настаивал. Ну и черт с ним! Он никогда не умел лгать. Бонхэм не получил ответа от Орлоффски из Нью-Джерси, но получил телеграмму от нового владельца магазина спортивных товаров, принадлежавшего Орлоффски, о том, что тот уже уплыл на яхте.
По пути в номер Лаки сжала ему руку.
– Мы тайком позвоним Рене и попросим, чтобы он прислал нам роскошный ужин и поедим у себя, – прошептала она, и Грант подумал, что если он и показался чересчур «заботливым», то это того стоило.
– Посидим и поиграем! – прошептал он.
– Посидим и поиграем в грязныеигры! – прошептала Лаки.
И именно в этот момент они столкнулись с мистером Бредфордом Хитом, шедшим по большой, длинной террасе.
Но на этот раз мистер Хит отвернулся, чтобы показать, что не видит их. Грант с держащей его под руку Лаки, улыбаясь, окликнул его:
– О, мистер Хит!
– О, э... да. Привет, Грант, – ответил, оборачиваясь, Бредфорд Хит. – Сегодня вечером море прекрасное, да?
Грант остановился.
– Я просто хотел спросить, сколько времени вы пробудете в отеле?
– Думаю, неделю или дней десять, – улыбнулся Хит. – Если мне там, наверху,позволят. А что?
Грант тоже улыбнулся.
– Да мы с женой на неделю-другую собираемся в Га-Бей, и мы бы хотели точно знать, чтобы уехать туда до вашего отъезда. С другой стороны, нам бы хотелось побыть три-четыре дня медового месяца здесь.
– О, думаю, можете спокойно пробыть здесь эти дни, – улыбнулся Хит. – Я гарантирую, что в течение недели мы не уедем.
Грант ухмыльнулся.
– Прекрасно. Хорошо. Еще увидимся.
– Не думаю, что тебе следует так обходиться с Хитом, – заметила Лаки, когда они отошли. – Он и его дружки могут отыграться на тебе и разгромить тебя и твою новую пьесу, когда она выйдет.
– Так все равно и будет, – сказал Грант. – Вежлив я с ним или нет, все равно. А так и я могу поразвлечься.
Ужин в номере был потрясающим. Они закрыли все окна, так что никто не мог увидеть, что они делают, едят или просто сидят и читают. Старомодный вентилятор медленно и бесшумно вращался под потолком, еду подавал самый доверенный официант Рене. Они ели в халатах, потом сняли их и легли в постель.
– Давай сделаем что-нибудь особенное, – предложила Лаки.
– Что?
– Давай играть с собой. Ты – с собой, а я – с собой, и я буду смотреть на тебя, а ты – на меня. Ты никогда так не делал с какой-нибудь девочкой, когда был маленьким?
– Нет, – задохнувшись, возбужденно сказал Грант. – Но всегда хотел. – Ему казалось, что было много чего, что он всегда хотел сделать, но не делал, пока не встретил ее, Лаки. Например, прийти на вечеринку под руку с самой красивой из всех девушек. Или – заниматься любовью и в этот же момент сознавать, что будет еще больше занятий любовью, они ждут тебя, и тебе не нужно извиняться или объяснять это. Когда бы он ни глядел на нее, он ощущал себя скупцом, пересчитывающим золото в своих подвалах.
На следующий день они не увидели Бонхэма. Он, сказал Рене, заходил рано утром, но должен был мчаться на самолет и ушел до того, как они спустились. Позднее, с не очень приличной ухмылкой, Джим Гройнтон сообщил, что Бонхэм все эти дни спал на борту шхуны, чтобы сэкономить деньги. Услышав это, Лаки глянула на Гранта с печальной улыбкой, которую он хорошо понял. «Бедняга», – вот и все, что она сказала.
С отъездом Бонхэма исчез источник раздражения. Как будто старая группа сомкнула свои ряды и вернулась прежняя близость. Каждый день они выходили с Гройнтоном, Дугом и с писательницей и ее мужем или с молодым психоаналитиком и его женой-художницей. Аналитик (его жена вовсе не умела плавать) стал хорошим ныряльщиком под руководством Джима и мог, как и Дуг, нырять на двадцать-двадцать пять футов.
Эти несколько последних, долгих, солнечных, жарких дней плавания в стеклянновидном зеленом море дали Гранту такое ощущение безопасности и удовольствия на воде и под водой, что несколько раз он забывал испугаться. Особенно он любил погружение, когда после гипервентиляции легких переворачиваешься и плывешь вертикально вниз, медленно и легко перебирая ластами, без всяких усилий, в полной невесомости, уверенный в себе и в том, что в легких достаточно воздуха, чтобы погрузиться на столько, на сколько захочешь, а затем медленно всплывать, почти неохотно, с бьющейся рыбой на конце линя, к пятнистой, волнующейся, всегда беспокойной поверхности, чтобы вздохнуть. Он сейчас прекрасно владел подводным ружьем. Но Лаки упорно отказывалась надеть маску и глянуть вниз. Она плавала около лодки без маски, упражняясь в брассе и кроле, и ни под каким видом не соглашалась надеть маску и посмотреть вниз, на то, что под ней. Грант и почти все остальные старались объяснить, что это полная глупость. Но безрезультатно.
В последний день, в их последний выход, произошло нечто, что придало их отъезду на следующее утро чудесный аромат, чудесный привкус. Они уже вернулись с моря и сидели в баре в купальниках, выпивая с Джимом Гройнтоном, когда с запада налетел неожиданный шквал, взъерошивший зеленые западные холмы. Настроение у всех было приподнятое, потому что это был последнийдень, и Джим уже поставил катамаран на якорь у пляжа. Одной из его постоянных забот, когда судно стояло у отеля, было непрерывное наблюдение, непрерывный поиск первых же признаков изменения погоды, Чтобы в любое время дня и ночи примчаться в Краунт и отвести судно на стоянку в гавань. И вот сейчас, чуть ли не в считанные секунды дождь залил террасу и большие стеклянные двери вдоль крытой галереи, в море от неожиданного ветра возникли трех-пятифутовые волны, которые мощно бились о берег и о заякоренный катамаран. Возможно, патентованный якорь не смог бы удержаться в песке, и полупьяный Джим, увязая в песке, полубегом потащился к берегу, чтобы увести судно в море.
– Хочешь, я помогу тебе? – крикнул ему вслед Грант.
Джим остановился и обернулся. Вид его выражал усталость и отвращение. Он пожал плечами и ответил:
– Нет. Нет, это моя работа. И моя лодка. Я прекрасно управлюсь один. Так часто бывает.
Затем он развернулся и полубегом поплелся дальше. Он уже дрожал от холодного дождя, и вид у него был такой жалкий, что Грант неожиданно сорвал с себя свитер и шорты, которые успел надеть, поскольку сам замерз, и побежал вслед за ним.
– Возьми машину Рене, поезжай и встреть нас на той стороне! – прокричал он Лаки.
Хуже всего был холод, но это не опасно, как заметил Джим. От пляжа отеля до входа в гавань у Порт-Ройал прибойная полоса была усеяна острыми вулканическими камнями, которые разрезали бы их на куски, если бы они опрокинулись и вынуждены были плыть к берегу в этих волнах и при сильном ветре. Джим немедленно направил катамаран подальше, туда, где четырехфутовые волны еще не переходили в пятифутовый прибой, но махонькое судно все равно сильно раскачивалось в боковой плоскости, так что они все время должны были за что-нибудь держаться. В какой-то момент Джим (который, действительно, все делал сам) неожиданно надел маску с трубкой, сдвинув ее на лоб как козырек от дождя, подтянул поближе ласты и посоветовал Гранту сделать то же самое. Тогда этот жест показался Гранту слегка театральным и выглядел ненужной предосторожностью, но позднее, когда они обогнули косу и оказались в тихом месте, ныряльщик пояснил: «Я знаю, то, что сделал, выглядит глупо, – сказал он с застенчивой улыбкой ирландского полицейского, – но я вдруг вспомнил, что со мной один из лучших писателей Америки – лучших драматургов – и подумал, что не надо было вам это разрешать. Было бы крайне трудно выйти на этих скалах, даже с маской, если бы что-то случилось со мной, то это неважно, а с вами – это совсем другое дело. И я был бы виноват». Смущенный Грант сумел лишь ухмыльнуться и пожать плечами; ему все равно это казалось отчасти театральным, но думал он об этом с нежностью. Да, это не было прогулкой. Хотя от отеля до косы Пойнт-Ройал было менее двух миль, поездка заняла более полутора часов. Когда они подплыли к стоянке, вся банда из отеля во главе с Лаки стояла под навесом и счастливо махала им, и все они выпили горячего пунша в баре на стоянке, потому что они почти так же сильно замерзли, как Джим и Грант. Именно тогда Джим Гройнтон хлопнул Гранта по спине, сжал его голое плечо и сказал: «Ты чертовски хороший парень, Рон. И ты один из самых лучших ныряльщиков, каких я знал. И этоне болтовня!»Именно так он и сказал и снова так же хлопнул его по спине на следующий день в аэропорту, куда приехал вместе с Рене и Лизой проводить их. Только теперь Гройнтон был в белом летнем костюме и ухмылялся своей белобрысой ирландской улыбкой. Затем он нежно поцеловал Лаки в щеку. Грант счел это заботливым и даже милым жестом. Лаки же не была в этом уверена.
В аэропорту Ганадо-Бей их не встречали. Дуг послал телеграмму, что они прилетают, но из имения Эвелин машину не прислали. Глянув на лицо мужа, чтобы увидеть, не было ли это дурным предзнаменованием, и ничего не заметив на его лице, Лаки вновь ощутила трепет в желудке, как и тогда, когда разговаривала с Кэрол Эбернати по телефону. «Матери!– думала она. – Черт подери всех матерей!Достаточно неприятностей причинила ей ее собственная мать. А теперь – его. Да еще приемная к тому же! И властная». Грант же, хотя лицо его оставалось бесстрастным, был убежден, что отсутствие машины – это сознательный выпад со стороны Кэрол Эбернати. Так же считал и Дуг, и это легко читалось на его лице. Так это и оказалось, во всяком случае, Грант так считал. Все было подстроено настолько хорошо, что придраться нельзя было.
– Ну и ну! – воскликнул Дуг, когда они стояли на жаре среди грубых, толкающихся носильщиков-негров, которые заставили бы разнервничаться любого либерала, приехавшего в Ганадо-Бей. – Ни одного шанса взять машину напрокат. Зато в Грин Холле будет штук шесть свободных. Придется взять такси.
Сказано – сделано. На цветного шофера большое впечатление произвело то, что они едут в Грин Холл. Много лет, как он сказал, он проезжает мимо него, но впервые везет туда пассажиров.
– Етот очень красив, мом, – улыбнулся он.
На Лаки это произвело впечатление. Рон показал, где начинается имение, потом – на пляжный домик неподалеку от дороги со стороны моря, затем они быстро и долго ехали в горы, пока не доехали до большого разворота у главного здания. Грин Холл вполне оправдывал свое название Зеленый Дом. Грант старался, как мог, показывая жене различные редкие тропические деревья и растения, названия которых он помнил по рассказам графа Поля, коллекционировавшего их.
– Она, должно быть, очень богата, эта графиня Эвелин, – сказала Лаки.
– Богата? – переспросил Грант. – Почти весь уголь Индианы принадлежит ей.
– Но ради Бога, не называй ее графиней, – откликнулся Дуг с переднего сиденья. – Это не принято.
– Дуг, заткнись, ради Бога! – зло оборвал его Грант.
Когда привратник открыл перед ними большие двери из стекла и стали, они увидели, что вся компания уже собралась встречать их. Эвелин мгновенно захватила инициативу в свои руки.
– Я ужасно виновата! Мы очень хотели, чтобы кто-нибудь вас встречал. Но Дуг не назвал номера рейса! – Грант, не видевший телеграммы, не мог сказать, правда ли это, а Дуг позднее сказал, что не помнит. – Входите! – продолжала она со всем своим циничным очарованием, – позвольте представить вас, Лючия! Лаки, так ведь? Можно мне вас так называть? Очаровательное имя!
Их встречали: граф Поль (просто Поль), сама Эвелин, Хант Эбернати, Кэрол Эбернати и девушка по имени Лестер Райт, работавшая в «Спортс иллюстрейтид», которая приехала написать статью о любительских полетах Поля де Блистейна на гидроплане и жила пока здесь. Немедленно подали «кровавую Мэри». Буфет с холодными закусками, в основном, с ветчиной и цыплятами, уже стоял на террасе.
– При-вет! При-вет! – сказала ей Кэрол Эбернати, когда пришла ее очередь. – Но это не первое знакомство, не так ли? Рон так много рассказывал нам о вас, что я чувствую, будто уже знаю вас, Лаки.
Позже выяснилось, что цветной парень из «Тайм» как раз вчера вернулся в Кингстон, очевидно, за инструкциями Хита. Перед отлетом он еще раз пытался поговорить с Кэрол.
Эвелин поместила их на полпути в горы, в «Коттедже». «В конце концов, у вас ведь все еще медовый месяц, не так ли? Хотя официально уже и нет! И я подумала, что вы предпочтете побыть наедине друг с другом!»
«Коттедж» оказался совсем не коттеджем, а чудесным, очень современным маленьким домом, построенным так, что плавательный бассейн неправильной формы входил прямо в здание вместо одной из стен на первом этаже. Раньше дом, по крайней мере, первый его этаж, использовали для большой игры в покер, который так любила Эвелин де Блистейн. «Конечно, пока вы здесь, мы будем играть в салоне! Или на террасе! Дуг, конечно, может жить в той же комнате большого дома, что и прежде! И если вы захотите пообедать или поужинать здесь одни, – а я в этом уверена! – просто позвоните Грегу, дворецкому!» (В каждой из четырех маленьких комнат было по телефону.) «А бассейном мы почти не пользуемся, разве что около пяти часов, – сказала Эвелин. – Да и то редко».
– Мне она нравится, – проговорила Лаки, когда они наконец-то остались вдвоем. – Она мне понравилась, когда мы впервые встретились тогда, у супермаркета, и до сих пор мне нравится.
– Да, она ничего, – осторожно произнес Грант. Он все еще нащупывал свою линию поведения, искал почву под ногами, потому что, в общем-то, ему не хотелось сюда приезжать, да он бы и не поехал, если бы не этот сучий сын Бредфорд Хит... Или поехал бы? Как бы там ни было, он не ощущал себя самодовольным, мужественным, сверхмужественным, не гордился собой, познакомив свою жену со старой любовницей.
– Ладно, – ответила ему Лаки, – она, возможно, на что-то намекает, но в конце концов, лишь для того, чтобы получить удовольствие, свое удовольствие. И это неплохо.
– Она любит сплетни, – сказал Грант. – И покер.
– У нее связь с этой Лес Райт из «Спортс иллюстрейтид», – спокойно констатировала Лаки.
– У нее? Да? – изумился Грант.
Лаки спокойно кивнула.
– Обычно мне не нравятся лесбиянки. Но она мне нравится.
– О господи! Ей же шестьдесят пять!
– Ну и что? – возразила Лаки.
– Слушай, – сказал он. – Что ты думаешь о Кэрол?
– У меня еще не было возможности составить о ней мнение.
– Если кто-нибудь из них будет тебе досаждать, особенно Кэрол, скажи мне. – Он считал, что это нужно сказать. – Я действительно хочу поработать с этими пушками. Но могу и плюнуть. Мы не обязаны быть здесь долго.
– Не смешно ли будет, если мы уйдем отсюда, но останемся в Ганадо-Бей?
– Может, но черт с ними. Да и не думаю, что Бредфорд Хит узнает об этом.
– Может. Если его парень попросил кого-нибудь в городе присмотреть за нами.
– Ну и пошел он!..
– Я останусь, – сказала она. – Я умею обращаться с матерями. Есть опыт.
Эти слова глубоко задели Гранта, и он ощутил себя еще большим преступником. Он попытался сменить тему и проговорил:
– Дуг сегодня за обедом спросил меня, как я думаю, может у него что-то быть с Лес Райт.
– Смешно! – ответила Лаки. – И что ты сказал?
– Я сказал, почему бы и нет? Может, лучше его предупредить?
– Ничего не говори, – посоветовала Лаки. – Если они сообразительны, он создаст им хорошее прикрытие.
– Ты точно уверена? – спросил он.
Она кивнула.
– Увидишь. А я и впрямь хочу, чтобы мы как можно чаще ели здесь вдвоем.
– Конечно, – ответил Грант. – Так и сделаем. Кроме сегодняшнего вечера, когда мы должны дать главное представление в большом доме.
Неприятности начались на следующий день. Грант и Дуг позвонили Бонхэму после обеда и собрались выйти с ним на пробное погружение к затонувшему судну. Жуткое желание Бонхэма сохранить тайну, кажется, сразу же исчезло в Га-Бей, и он даже не возражал, что с ними будет Дуг. Участок дна был большим. На ровном, гладком песке, протянувшемся на несколько сотен ярдов к началу глубокой воды, и всего в двадцати ярдах от глубокого рифа они и лежали, зеленые, большей частью наполовину зарытые в желтом песке, на глубине сто двадцать футов. Грант определенно мог сказать, что он когда-то проплывал с Бонхэмом над этим местом и видел один песок. Сейчас мольбы Бонхэма о тайне казались слегка театральными, особенно здесь, поскольку Дуг с поверхности не мог увидеть пушки. Завтра они арендуют судно с самой мощной лебедкой в Ганадо-Бей. На следующий день они попытаются начать работу. Все это очень волновало. Лаки в этот день решила остаться дома, в имении, в основном, из-за нелюбви к Бонхэму, а когда ее муж вернулся домой, в Коттедж, она рассказала, что произошло в его отсутствие. Не большая неприятность, нет, но все-таки подействовало на нервы.
– Знаешь, я думаю, она по-настоящему сошла с ума, – сказала Лаки.
– Я же говорил, – ответил он.
– Нет, я имею в виду настоящее безумие.
– Именно об этом я и говорил, – спокойно произнес он.
Итак, Эвелин позвонила после их отъезда и сказала, что знает, что Лаки осталась одна и не хочет ли она пообедать с ними на террасе. Поль уехал с Лес Райт на пробный вылет гидропланов, Хант, как обычно, уехал в гольф-клуб, так что осталось их трое. Все было очень прилично, очень приятно. Кэрол не могла проявить большей обходительности. А Эвелин оставалась той же нормальной, остроумной, циничной, готовой прийти на помощь женщиной.
– Я думаю, она скорее на нашей стороне, чем на стороне твоей приемной матери, если она вообще на чьей-либо стороне, – сказала Лаки.
– Наверняка последнее, – ответил Грант. – Ей просто хочется посмотреть, что произойдет. Она любит жить чужой жизнью.
В общем, Лаки сменила плотную кофточку и тесные в паху шорты на чопорное хлопчатобумажное платье, поскольку хотела соответствовать месту действия, но те две женщины сидели в старых потертых шортах и в мужских рубашках без рукавов. Она ухмыльнулась:
– Конечно, сиськи я никогда не могла спрятать.
В общем, как бы то ни было, эта часть, то есть обед, прошла прекрасно. Лаки вернулась к себе, надела купальник, подтянула кресло к бассейну на солнце и села читать. После трех «кровавых Мэри» и полубутылки «Бордо» за обедом она заснула. Что-то ее разбудило, но она не поняла, сколько времени проспала. Когда она открыла глаза, то увидела перед собой заросли тропических кустов графа Поля в двадцати ярдах от себя. И увидела, как они зашевелились в одном месте, потом чуть дальше, еще дальше, как будто кто-то медленно шел сквозь заросли, Испугавшись – она не была уверена, что это не какое-нибудь проклятое дикое животное, – она подскочила, отбросив книгу, и начала звать служанку Мэри-Марту, которую дала им Эвелин. При этом из-за кустов показалась Кэрол Эбернати, делая вид, что она совершает оздоровительную прогулку.
– Я знаю, что она наблюдала за мной, – сказала Лаки, – но не знаю, как долго. При этих словах Грант чертыхнулся. – Могла бы она причинить физическое зло? – спросила Лаки.
– Нет. Нет-нет. Ничего подобного. Я уверен.
– А я уверена, что она наблюдала за мной из-за кустов. Она спросила, испугала ли она меня, а ярассердилась и ответила, что да, если это она шлялась по кустам, а она удивленно ответила, что нет, это не она. Что, должно быть, это мангуста, здесь очень много мангуст, сказала она.
– Может, и так, – с надеждой произнес Грант.
– Да нет же. Я знаю. В общем, я пригласила ее зайти и предложила выпить, она отказалась, потом передумала и сказала, что выпила бы минеральной воды.
– Она не пьет, – заметил Грант.
– Я знаю, – ответила Лаки. – Затем она все обошла, как будто это ее дом, заглянула в спальню, в ванную, затем, увидев твои туфли на полу, подняла их и спросила: – Господи! У него все еще эта пара? Потом извинилась и ушла. Позднее я видела, как она выезжает на одной из маленьких машин Эвелин, даже не глянув в мою сторону, хотя должна была видеть, как я стою у бассейна. И если это не поведение сумасшедшей, то не знаю...
– Я же говорил, что она сумасшедшая, – сказал Грант. – Она не была такой, когда мы познакомились. Это случилось через несколько лет. Я, правда, многим ей обязан. А этот проклятый «визит» я должен провести только из-за прессы, и я бы хотел это сделать. Не забывай, вполне возможно, что мы будем жить через дорогу от них в Индианаполисе.
– Я знаю, – ответила Лаки.
– Все зависит от новой пьесы. Может, ты бы поехала с нами завтра, чтобы не оставаться здесь?
Лаки подумала.
– Нет. Нет, не думаю. Я не хочу находиться рядом с Бонхэмом дольше, чем это абсолютно необходимо. Лишняя нервотрепка.
– Ты слишком нетерпима в отношении Бонхэма. – сказал Грант. – Я вообще с тобой не согласен. Мне он нравится. Правда.
– О! Вспомнила! Было еще кое-что! Перед уходом миссис Эбернати спросила, не беспокоит ли меня влияние Бонхэма на тебя? Не боюсь ли я того, что ты слишком от него зависишь, слишком к нему прислушиваешься?
– Какое ее дело, черт ее подери! – воскликнул Грант.
Лаки подняла руку.
– Я не говорила ей, что ты одолжил ему деньги на шхуну. – Она помолчала. – Я очень хочу, чтобы мы ужинали здесь вдвоем. Как ты думаешь, можно?
– Конечно, можно, – вставая, сказал Грант. – Пойду и позвоню Грегу. На этот вечер. Но завтра Эвелин устраивает большой прием, чтобы представить нас – тебя – всем ее богатым и влиятельным местным друзьям и знакомым. Нам там нужно быть.
Лаки вздохнула за его спиной.
– Наверное. Раз мы ее гости. Ладно, поживем – увидим, что будет завтра.
Но следующий день прошел прекрасно. И так было во все последующие дни, пока с севера, со стороны штатов не пришел шторм, который заставил Бонхэма и Гранта приостановить работы. Но в эти дни Кэрол Эбернати оставила Лаки в покое, не подходила к Коттеджу, а в вечер приема, на котором Лаки имела огромный, оглушительный успех, покорив всех, и вовсе рано ушла спать. Нелегко ей все это дается, думал Грант, но, с другой стороны, она сама об этом просила. Как бы там ни было, пока стояла прекрасная, солнечная погода, а это длилось больше недели, Лаки оставалась одна, обычно одна обедала, плавала в бассейне, читала все новые книги, которые Эвелин присылали из Штатов, и появлялась в большом доме только с Грантом во время коктейля, когда он уже возвращался с моря. Потом они вдвоем ужинали в Коттедже (их обслуживал первый помощник Грега Беверли), а вечера проводили в постели. Кажется, они не могли насытиться друг другом. Несколько раз поздно вечером они голыми плавали в бассейне. Сейчас Рон мог в ластах, но без маски пройти под водой две-две с половиной длины пятнадцатиярдового бассейна. Пару раз из-за того, что у Лаки был такой успех на первом приеме, они должны были появляться на больших приемах Эвелин, но это не в счет. Лаки становилась все более и более счастливой, все более и более довольной, временами – чересчур. Только однажды она вышла в море с Грантом, Дугом и Бонхэмом на их работу, но то, что она увидела, так ее напугало, что она отказалась пойти еще хоть раз.
Оснований для этого не было. Она как-то попробовала надеть маску и ласты, чтобы посмотреть на подводный мир, и отказывалась сделать это еще раз. Она просто не хотела видеть всего этого и поэтому плавала на поверхности моря без маски (и без ласт). А это означало, что если, не дай Бог, на нее пойдет акула или барракуда, она ее даже не увидит. Но Лаки это было безразлично, и никто не мог ее переубедить. В тот единственный раз, после долгих уговоров Дуга и Гранта (Бонхэм не сказал ни слова), ее убедили надеть маску и поплыть с Дугом, который держал ее за руку, посмотреть, как работают на дне Рон и Бонхэм. Она смотрела ровно полторы минуты и тут же решила, что они безумны. Все, что она смогла увидеть, когда все-таки рассмотрела хоть что-то, – это две крошечные фигурки глубоко-глубоко внизу, ногами вверх, взбивающие вокруг себя белый песок. Чуть в стороне она увидела длинную-длинную якорную цепь, чуть поодаль – длинный-длинный канат лебедки, а где-то между ними и ею плавало несколько рыб. Ощущение такое же, как если бы наклонился и посмотрел на улицу с крыши, скажем, девятиэтажного дома. Она помчалась к лодке. В конце концов, он целые годы занимается этим дерьмом, не так ли? Это его работа. И она вовсе не обязана смотреть. Она просто не хотела.И все же, несмотря на это, когда она плавала в тропическом бассейне Коттеджа или лежала рядом с ним в окружении тропической растительности графа Поля, она пи на секунду не сомневалась, что ее муж каждый вечер будет возвращаться домой живым и невредимым и возбужденным от своих приключений. Странным образом (ведь он ей не нравился) она все же полностью доверяла Бонхэму под водой и знала, что ничего не случится, пока он там, однако это не было применимо к нему же на поверхности, на земле.
Грант впервые столкнулся с декомпрессией. Когда он раньше погружался с аквалангом на сто двадцать футов и даже глубже, он никогда не задерживался настолько, чтобы проводить декомпрессию. Теперь выбора не было, и Бонхэм очень подробно все объяснил, хотя он знал об этом (да, читал).Но даже Бонхэм в начале работ понятия не имел, как много и как часто они должны будут проводить декомпрессию на этой работе. Так случилось потому, что восемь из двенадцати пушек не лежали на поверхности, а были прилеплены к древним, уже мертвым кораллам под верхним слоем песка. Ясно, что в свое время ныне не существующий корабль, несший эти пушки, затонул не на этот плоский песок, а на часть живого кораллового рифа, может быть, на часть рифа в двадцати ярдах от них, который Бонхэм называл «своим глубоким рифом». Непредсказуемые, капризные океанские течения медленно наносили песок на этот участок, поскольку остов корабля середины или конца 1700-х годов убил кораллы, значительная часть которых жила, тем не менее, достаточно долго, чтобы крепко прирасти (так крепко, что это приводило в ярость) к неуничтожимым корабельным пушкам, а сам корабль разрушился. (Иисусе, все тленно,думал Грант, все в этом мире, даже на дне океана.)А сейчас он стоит, этот мертвый коралл, под тонким слоем песка, серая мертвая масса, на две трети обклеившая их пушки, а это в корне меняло ситуацию.
Например, в первый день работы они подняли две из четырех свободных пушек, потратив на это чуть менее полутора часов, и пятнадцать минут ушло на декомпрессию. Во второй день они подняли остальные две, потратив на это чуть больше времени. На следующую пушку, первую из восьми приросших к кораллам, понадобилось целых три дня и серия погружений по два в день, которые занимали час двадцать минут донного времени в день и плюс девяносто шесть минут в день на декомпрессию. Это значило, что в воде они проводили примерно три часа в день и половина этого времени уходила на декомпрессию. Гранту казалось, что большую часть времени они висят на якорной цепи, глазея друг на друга и просто дыша.
Нелегко было спланировать программу операции, когда выяснилось, что восемь пушек приросли к кораллам, а планировать нужно было точно. Стянув неуклюжий прочный акваланг ВМФ США «Нейвшип 250-538», Бонхэм подсчитывал, что 50 минут донного времени (включая погружение) потребуют 47,7 минуты на декомпрессию: 15 минут на глубине 20 футов, 31 минута на глубине 10 футов, плюс 1,7 минуты подъема до первой остановки. 60 минут донного времени на глубине 120 футов требуют уже 70,5 минуты на декомпрессию, разница существенная. Он решил, что на дне они могут оставаться максимум 50 минут.
Оставалась, однако, проблема воздуха. Американский баллон большого размера вмещал 72 кубических фута и был едва ли не самым большим из имеющихся в продаже, да и сам Бонхэм его предпочитал. Он давал воздух в течение 20 минут под давлением атмосферы, т.е. на глубине 130 футов. Сдвоенные баллоны под названием «Твин-72» дадут 40 минут. Таких баллонов у Бонхэма было много. Но «Твин-72», как ни вертись, не дадут 50 минут на глубине 120 футов, да еще ведь нужно время на декомпрессию, и если они будут ими пользоваться и укоротят погружение до двадцати-двадцати пяти минут, они более чем наполовину сократят рабочее время, и тогда на подъем пушек уйдут месяцы.
Эту проблему можно было решить только двумя путями. Можно повесить на якорную цепь лишние баллоны для каждого на глубине двадцать футов для декомпрессии, где им понадобится вынимать нагубник и менять баллон. Другой способ – использовать строенные баллоны, но у Бонхэма их не было. Для обычных погружений они слишком тяжелы и обременительны. Но он мог бы сделать несколько штук у себя в магазине, и после обсуждения они решили, что Гранту больше подходит этот способ, чем смена нагубников на глубине двадцать футов, и он сделал четыре установки утром следующего, второго дня работы, потратив вторую половину первого дня на расчеты, а Грант все это время болтался поблизости и учился. «Ты, наверное, вряд ли устоишь на борту со всем этим, – ухмыльнулся Бонхэм, – но под водой даже не заметишь».
Но это не все решало. Оставалась проблема многократных погружений. Чтобы максимально использовать рабочее время и закончить работу в две, пусть в три недели, им нужно погружаться не один раз в день. А это порождало кучу других вопросов. Дыхание сжатым воздухом под давлением порождает поглощение азота кровью и тканями, чтобы выровнять азотное давление в теле. Чем глубже; погружение и сильнее давление, чем дольше погружение, тем больше азота поглощается. Именно из-за этого проводится декомпрессия: чтобы избавиться от избытка азота в крови, иначе при подъеме на поверхность он пузырьками выделится в крови и в тканях. Но,когда ныряльщик вполне; безопасно всплывает на поверхность последекомпрессии, это не означает, что содержание азота в крови и тканях вернулось к норме. Нужно двенадцать часов, чтобы постепенно и полностью выдохнуть излишек азота, который был поглощен при погружении. И если он нырнет до истечения этих двенадцати часов, в нем останется определенный процент азота, поглощенного во время первого погружения, и соответственно увеличится время второй декомпрессии. ВМФ разработал таблицу снижения содержания азота в крови за эти двенадцать часов, и, сверившись с этими схемами, Бонхэм высчитал, что после 50 минут на глубине 120 футов они окажутся в группе «Н» и что после 4 часов 4 минут пребывания на поверхности они опустятся до группы «Е», а это означает, что при втором погружении на глубину 120 футов следует сразу же вычесть 15 минут пребывания на дне. Другими словами, во второй раз они могут пробыть на дне лишь 35 минут, если хотят сохранить прежнее время декомпрессии, а именно – 47,7 минуты. И всегда при условии, что они пробыли на поверхности 4 часа и 4 минуты и перешли из группы «Н» в группу «Е». Если бы они погрузились сразу, пока еще оставались в группе «Н», это означало бы, что они ужепровели на дне 46 минут из 50. А если при втором погружении они задержатся на две-три минуты сверх тридцатипятиминутного времени – они вынуждены будут перейти к другому времени декомпрессии, как при 60-минутном погружении, т.е. 70,5 минут, что, конечно, особенно учитывая, что работа на глубине вызывает перенапряжение сил, потребует повышенного расхода воздуха, и им, возможно, придется подниматься слишком быстро. «А на этом судне нет камеры рекомпрессии, – ухмыльнулся Бонхэм. – Насколько я знаю, ее нет даже на всем острове.Ближайшая, дружище, в Ки-Уэс, а нет ничего хуже, чем быстро подняться, тут же лезть в самолет и лететь при давлении еще более низком, чем на уровне моря».
