Текст книги "Не страшись урагана любви"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

В ближнем к морю углу поля холмов, где оно кончалось у берега лощины, он нашел Бонхэма, Файнера и акулу.

Грант впервые видел акулу-няньку. Вообще он впервые увидел акулу так близко. Не было сомнений, что это нянька: два уса, свисающих из маленького рта, и длинный толстый однолопастный хвост. Он, конечно, читал о ней, и все без исключения книги о подводном плавании предупреждали, что нянька чаще любой другой акулы кусает ныряльщиков, большей частью потому, что люди назойливо пристают к ней, как сейчас, хотя укусы были не слишком серьезными. Но если Бонхэм и Файнер и читали эти же книги, то по ним это было незаметно.

Чего они, кажется, старались добиться, это снять крупный план головы акулы, обращенной на камеру. Чтобы достичь этого, Файнер погружался в своем акваланге на глубину пятнадцать футов, на один уровень с акулой, и двигался на нее, и в тот момент, когда он был готов нажать кнопку, нянька, махнув хвостом и плавниками, неожиданно отлетала на десять футов назад. И ждала. Она, кажется, не собиралась уходить. И в этот момент в игру вступал Бонхэм. Наблюдая за Грантом, который был на безопасном расстоянии, готовый в случае чего помочь, но и боясь побеспокоить акулу, Бонхэм с поверхности нырял и подплывал к акуле сзади, стараясь спугнуть ее вперед, к фотографу, которому он показывал, чтобы он не шевелился. Но вместо того, чтобы двинуться вперед, нянька отскакивала в сторону, как брыкающаяся лошадь, и снова останавливалась, глядя на них. Бонхэм пытался снова и снова проделать это. Он не останавливался, но результат не изменялся, и каждый раз, когда он выныривал, над водой раздавался маниакальный хохот.

И здесь как раз откуда-то приплыл Орлоффски. у Орлоффски не было сомнений насчет третьего игрока, который мог спугнуть акулу. Нырнув на дно, он оставил две свои громадные низки рыбы (которые он, кажется, едва тащил) рядом с ружьем и рыбой Бонхэма и Файнера и в этом же погружении поплыл прямо под акулу, явно намереваясь застрелить ее.

Бонхэм замахал ему. Они провели на поверхности короткое совещание. Потом, в новой попытке, они нырнули вместе сзади и по сторонам рыбы, пытаясь спугнуть ее на Сэма Файнера. Акула слегка нырнула, неожиданно резко развернулась, как бы исчезла, и снова появилась на прежней глубине пятнадцать футов, глядя на них точно в десяти футах позади них. Грант читал, что акулы, у которых нет рыбного пузыря, тяжелее воды и поэтому либо тонут, либо должны плыть; но эта акула-нянька, кажется, могла стоять неподвижно. Два уставших ныряльщика, без воздуха, вынырнули, а Файнер снова пополз к рыбе.

Теперь и Грант засмеялся, и едва не задохнулся, так как в трубку попала вода. Он подплыл ближе, собираясь помочь пасти ее. Бонхэм сдаваться не собирался. Даже в развороте плеч чувствовалась его решимость. Он снова заплыл за рыбу, нырнул на пятнадцать футов и схватил ее за хвост обеими руками. Мощно двигая ластами (ружье он отдал Орлоффски), он буквально толкнул акулу прямо в лицо Файнеру. Видно, Файнер снял крупный план.

Акула (или достаточно напуганная, или достаточно насмотревшаяся, чтобы удовлетворить свое любопытство) слегка вильнула хвостом и отбросила Бонхэма на пять ярдов, а затем медленно уплыла и исчезла в подводном тумане, который отмечал предел видимости.

Все трое, Бонхэм, Орлоффски и Грант, ревели от смеха, когда сближались над точкой со связками рыбы на дне. Высунув головы и вынув трубки, они громко хохотали. Грант не понимал, почему. Потом снизу подплыл Файнер в своем «Гидро-Паке», мрачно хмурясь сквозь маску. Он чертыхался из-под нее приглушенным голосом. «Черт ее подери! О, господи! О, черт ее подери! Я не завел чертову камеру!» – пояснил он. Он подумал, что она заведена, но это было не так. Это снова доконало их. Но Грант удивлялся, чему же они так смеялись в первый раз.

Трудно это описать. Трудно даже понять. Конечно, комедия ошибок. А тут еще нервная неагрессивная акула, медленно уплывшая, как человек, старающийся сохранить свое достоинство. И потом, наконец, Файнер, упустивший снимок. Но Бонхэм давно хохотал, когда никого не было. И, в конце концов, они побывали в чуть опасной ситуации. Нянька, возможно, никого не могла съесть, откусить ногу или убить, но могла сильно укусить. Что же смешного? Потом он сообразил, что в том-то и дело, именно поэтому они и смеялись. Они создали потенциально опасную ситуацию и создали сознательно. А сейчас они смеялись над ней. Это заставило Гранта подумать о событиях, случавшихся с ним в годы войны. Он не говорил, что это умно или остроумно. Но ему нравилось. Он бил руками по воде, чтобы не захлебнуться, и беспомощно ревел вместе с остальными, и впервые после давних дней войны он так страстно ощущал свою близость к какой-то группе людей. Он ощущал, вернее, разделял, подлинное тепло подлинно глубокой привязанности всех их троих. И ему не нужно было стыдиться этого. Это то, чего никогда не объяснишь ни одной женщине и, как понял он, нечто, чего ни одна женщина никогда не сможет просто понять.

– Ну, поехали, – сказал наконец Бонхэм. – Собирайте рыбу и поперли. Поздно, мужики.

Подняв голову над водой, Грант просто уже не увидел лодку. Но ее легко найти, если идти по отметкам на дне. Неожиданно глянув на часы, он удивился, что столько времени находится в воде, не касаясь земли, лодки, любой другой поддержки, уже более двух с половиной часов. Было почти три часа дня. И он должен проплыть еще три или даже три с половиной мили. Может, и больше. Потом он неожиданно подумал о Кэрол Эбернати, ждущей вместе с женщинами на маленьком острове. Ну и срать на Кэрол Эбернати, отчетливо подумал он.

Он смотрел, как трое мужчин ныряли за своей рыбой, Файнер отключил «экономизатор» и перешел на дыхание из баллонов, а двое ныряли без ничего. Когда Мо Орлоффски взял две своих колоссальных связки, казалось, что он не вытащит их на поверхность. Вытащил. И они начали свой долгий путь к лодке.

Она ждала их вместе с двумя девушками, все трое сидели в ряд на пляже, когда Бонхэм мягко ткнул носом лодки в песок. Она выглядела в полном порядке, когда помогала девушкам собирать вещи. Но когда она подошла к лодке, случилось нечто непредвиденное. Файнер и Орлоффски стояли в воде и удерживали лодку от качания, и когда она увидела вблизи четверых счастливых, пресыщенных, довольных собою мужчин, лицо ее изменилось, как будто в глазах выключился один свет и включился другой.

– Я не сяду в лодку, пока мне не дадут нож! – выкрикнула она неожиданно, когда Ванда Лу карабкалась на свое место. Но тон у нее уже был не командирский. Он был исполнен жалости к себе, почти скулящий и фальшиво испуганный, как будто всем своим поведением она давала им понять, что знает, какие воры, какие опасные типы сидят на борту и они могут сотворить все, что угодно.

Какую-то секунду Грант молчал.

– Дайте ей, – сказал Бонхэм голосом страдающей терпимости. – Вы же знаете, она ничего не сделает.

– Если ко мне не будут подходить, – сказала Кэрол Эбернати тем же фальшивым голосом. – Держитесь подальше от меня! – крикнула она, когда Кэти Файнер повернулась улыбнуться ей.

Больше она не сказала ни слова, и поездка обратно спала такой же неприятной и неудобной, как и поездка сюда, и так же все пытались разговаривать, как будто все шло нормально.

Пока остальные мужчины возились с рыбой и вещами, Грант помог ей выйти из лодки и забрал нож. Он немедленно пошел в отель, а она шла за ним с выражением бесконечного раскаяния.

– Что ты собираешься делать? – нервно спросила она.

Грант молчал. Он еще и сам не знал. Он знал только, что так продолжаться не может.

– Так продолжаться не может, – сказал он. – Я не обязан. И не собираюсь. Я не собираюсь жить так, чтобы мне напоминали, что я не должен чему-то радоваться, потому что это вредит моему «искусству». Если это самопожертвование, на хрен и его. Если это то, что ты должен делать, чтобы быть «великим художником», на хрен все это. – Он отвечал за каждое свое слово.

– Что ты хочешь делать, Рон? – снова спросила она.

– Я... Первое, это отвезти тебя в Ганадо-Бей. Прямо сейчас. Вечером... Если сумею... Иди и собери свои вещи. Я найду летчика и...

– Ты не можешь так поступать! – закричала Кэрол Эбернати. – Я не позволю разбить поездку, за которую ты столько заплатил! – Он шел так быстро, что она почти бежала за ним, а когда он остановился, она налетела на него.

– Тогда ты сама оставайся с этими людьми. Я еду. Я достаточно огорчен. – Он даже не стал напоминать, что именно она испортила поездку.

– Ты не можешь заставить меня остаться! Не можешь оставить меня в этом страшном месте! – сказала Кэрол Эбернати.

– Тогда иди и собирай наши вещи, – резко сказал Грант и немедленно пожалел о «наши». – Ты же не веришь, что я имею это в виду, – сказал он мягче, опасно мягко. – А я ведь это и имею в виду.

Кэрол молча посмотрела на него и заторопилась в отель, она чуть ли не мчалась туда.

Рауль и Джим Гройнтон еще не вернулись с охоты, узнал он, вернувшись в док. Так что пришлось ждать еще целый час. Грант не уходил из дока. Он позвал Бонхэма и спокойно рассказал о своем плане. Стыдно, но он должен был это сделать. Он не хотел портить поездку всем остальным из-за своих личных проблем. Бонхэм торжественно кивнул. Ему жаль, но он считает, что это, наверное, лучший выход. Грант просто кивнул. Лицо у него похолодело. Все это до ужаса болезненно смущало его, но нужно было сделать так. Он рассказал остальным. Всем тоже было жаль, что он уезжает, но он заметил, что никто всерьез не уговаривал его остаться. Единственное, что во всем этом волновало его, так это то, сможет ли Рауль лететь вечером, в темноте, чтобы им не нужно было оставаться до утра. Этого он хотел бы избежать.

– Не думаю, что не сможет, – заметил Бонхэм. – У него в самолете есть все приборы и хорошее радио. Ночной полет не будет проблемой.

– Надеюсь, – сказал Грант. Он оставался в доке, разговаривая со всеми, помогая перечистить кучу рыбы. Орлоффски был за продажу ее сегодня же вечером на местном рынке, «Какого хера, – как обычно грубо сказал он. – То, что останется, стоит сорок пять долларов. Оплачивает немного расходов».

Когда жара спала, небо порозовело и вечерний воздух стал свежим и прохладным, Грант дышал с ощущением, будто он пьет стакан восхитительной холодной воды, и вот здесь он пожалел о своем решении. Но не настолько, чтобы отменять его.

Времени было потеряно много, когда Гройнтон и Рауль пришли с донной акулой Гройнтона: нужно было обмерить и взвесить ее, поговорить. Он нашел ее среди больших коралловых скал, о которых знал раньше, на глубине примерно восьмидесяти пяти футов, где она пряталась в коралловом туннеле между двумя скалами. Рауль не мог опуститься на такую глубину, но ухитрился нырнуть достаточно глубоко, чтобы спугнуть и загнать ее в туннель, так что Гройнтон взял акулу на выходе из туннеля. Он промахнулся и не попал точно в мозг, но сумел все-таки полупарализовать ее, так что ему удалось дотащить ее до лодки, забагрить и убить. Он было подумал, что потерял стрелу, скромно улыбнулся Гройнтон. Состоялась небольшая дискуссия на тему, какого вида эта донная акула. Гройнтон считал, что это Большая Черноголовая, Бонхэм и Орлоффски думали, что это, скорее, темная Тусклая (или Лопатоносая). Грант осмотрел ее и поразился, хватило ли бы у него мужества просто атаковать такое существо с хилым ружьем в руках, а потом неожиданно понял где-то в глубине души, что однажды попытается это сделать. Просто будет обязан. Мысль ненавистная. Он осторожно ничего не сказал. Наконец он сумел привлечь внимание возбужденного Рауля и спросил о полете.

– А, канешна! – ответил Рауль. – Хрена лехше.

– Он говорит, что это легко, – сказал Гройнтон, подходя своей расслабленной походкой. Грант кивнул. Он и сам понял.

– На чаво хошь ехать? – озадаченно спросил Рауль.

– Миссис... э... Эбернати неважно себя чувствует, – жестко ответил Грант, сделав равнодушную гримасу. – И я хочу отправить ее в Ганадо-Бей, к доктору.

– Хо'кей! Ми ...едим! – бодро сказал Рауль.

– Но это обойдется дороже обычного рейса, – отметил Гройнтон. – Если можете подождать...

Но Рауль поднял руку.

– Ми делайт это сто разов, – сказал он. – Ета критическая положения. Ми возвращайся завтра ютро, Джиим. Я нанимай, – сказал он Гранту, – нада забирайт остальные.

– С остальными все в порядке, – сказал Грант. – Спасибо вам. – Они втроем обменялись рукопожатиями.

Грант пошел рассчитываться с управляющим. Бонхэм проводил его и тоже пожал руку. «Я позвоню тебе, как только вернусь в Га-Бей». Грант подумал, что он выглядит печальным, и почувствовал облегчение. Когда он шел в их комнату, то через раскрытую дверь увидел, что Кэрол Эбернати сидит на чемодане посредине своей комнаты. У нее было мрачно-вызывающее выражение лица, которое не имело отношения к предшествовавшему «раскаянию», а к вещам Гранта никто не прикасался. Он это предвидел. Торопливо побросал вещи в чемодан, даже не пытаясь свернуть их и разровнять. Маленькая спортивная сумка с минимумом принадлежностей для ныряния проблем не составила.

Джим Гройнтон в молчании отвез их на гребной лодке на самолет. Рауль уже там, сказал он. Они молча залезли внутрь и пристегнулись. В молчании прошел взлет. Рауль один раз облетел отель, набирая высоту, и в сгущающемся сумраке главное строение пылало огнями и выглядело очень гостеприимно. Грант задумчиво смотрел вниз, ощущая какую-то каменную печаль. Они бы сейчас только начинали пить.

Почти весь полет прошел в молчании. Грант сидел впереди и не оглядывался, а Кэрол Эбернати заняла прежнее место в дальнем углу. Один раз вежливо зашел Джим Гройнтон поговорить, но, почувствовав настроение Гранта, вскоре предусмотрительно ушел. В какой-то момент Грант вздремнул и ему приснился кошмар. Он только что застрелил огромную рыбу, и она ушла под глубокий коралловый риф. А сейчас он пытался выплыть с ней оттуда, но его держали и он не мог даже сдвинуть ее. Гордость не позволяла ему бросить ружье, рукоятка которого больно резала руку, когда он тянул и работал ластами, пытаясь плыть, так что он знал, что должен будет остаться здесь. Легкие разрывались, а высоко над ним в зеленой воде приветливо сверкало и переливалось живое серебро поверхности. Он проснулся в холодном поту.

Он не знал, спала ли Кэрол Эбернати в полете.

Когда Рауль пошел к Яхт-клубу, который был предупрежден по радио аэропортом, куда Рауль радировал, в заливе включили два больших прожектора, и они провели маленький самолет, как нитку в иголку. Ночная посадка гидросамолета не была необычней, но все же достаточно редка, чтобы на веранде собралась толпа.

Когда их вез пеон из Клуба, Грант увидел на доке встречающего их Ханта Эбернати и еще кого-то. Подплыв ближе, он с удивлением увидел, что это Дуг Исмайлех, один из немногих других успешных драматургов, вышедших из группы Малого театра Хант Хиллз. Он жилв Корал Гейблз под Майами.

Кэрол Эбернати улыбалась и махала им, будто вообще ничего неприятного не произошло.

15

На доке Кэрол крепко поцеловала Ханта в губы – привычка, которая несколько раздражала Гранта, или, более точно – шокировала отчасти. Это была не столько ревность, сколько старомодная вера в то, что женщине с любовником стыдно так целовать мужа. Потом она поцеловала в губы и Исмайлеха, и надолго облапила его высокую толстую фигуру. Дуг был одним из живых доказательств того, что талант Гранта был не единственным в группе Малого театра Хант Хиллз.

Грант всегда неоднозначно относился к Дугу Исмайлеху. Дуг, как и большинство остальных, сам пришел в Малый театр. Но в отличие от других у него были деньги. Он приехал по своей прихоти из Детройта, где жил его богатый отец, владелец отеля, у которого он изредка работал (тогда «Песнь Израфаэля» шла всего первый год), и он приехал с мыслью, что хочет писать и что Грант мог бы помочь. Он не слышал о Малом театре, но Грант в то время был в Нью-Йорке, и Кэрол Эбернати приняла его под свое крыло и начала заниматься воспитанием самодисциплины, чего она требовала от каждого члена группы. Но поскольку у него были деньги, он не должен был жить, как безденежные, в «бараках», жилых домиках, которые построил Грант вокруг Малого театра. Он пару раз там ненадолго останавливался летом, когда там было получше, но три недели ограничений в настоящем питье и выходах в город его слегка заедали. Он подружился с Грантом и мог останавливаться у него, но Кэрол считала это несправедливым по отношению к другим членам группы. Так что большую часть времени он жил в Детройте, где у него была женщина, на которой он впоследствии женился, а затем развелся с нею, писал пьесу наезжая только тогда, когда с ней возникали трудности, и жил отдельно. В одну зиму он снял квартиру в Индианаполисе, чтобы быть близ них и жил там пять месяцев с женщиной, пока заканчивал пьесу.

Он сделал легендарную карьеру во время войны в ОСС[3] в Греции, Югославии и Персии, где его греко-турецко-армянская кровь, знание языков и родственники которые не эмигрировали, очень ему помогали, как рассказывал он, и где он стал самым молодым подполковником в истории армии. После этого он содержал нелегальное игорное заведение на Западном побережье, и, очевидно, у него были все виды очень интересных, очень полезных подпольных контактов. Однако его пье са,первая, – «Левая рука восхода» была о Персии и основывалась на его военном опыте. Опыт у него явно был. И все же однажды, когда он еще работал над пьесой, то пришел к Гранту и попросил рассказать все, что тот знает о ручных гранатах, какие они, как работают, как их бросают, как звучит разрыв. Грант сам бросал гранаты только трижды и все на тренировках, но рассказал и удивился, как мог партизан-боец с таким опытом и репутацией ничего о них не знать.

Сама пьеса («Левая рука рассвета» – название, которое дал ей Грант в порыве вдохновения, думая о Персии и вспомнив «Рубайат» Омара Хайяма) была все же о любви – перемешанной с жестокими военными битвами – аристократки персиянки и американского полковника; и любовь любопытно напоминала о грантовских Моряке и Шлюхе из «Песни Израфаэля», однако была гораздо экзотичнее. Она имела огромный успех (Грант свел его с Гибсоном и Клайном), хотя и поменьше, чем первая пьеса Гранта. Но Грант ощущал, что он обнаружил в ней и в Дуге, обнаружил во всем элементы сентиментальности и романтического взгляда на жизнь (равно как и фальшивую твердость, которая была всего лишь другой стороной той же медали), которые могли затруднить Исмайлеху дальнейшее познание самого себя. И еще было это любопытное эхо подобия с его собственными Моряком и Шлюхой.

Это неважно. Вначале все немного подражают. Но правда, что Дуг по-собачьи любил его и его работы, даже рабски, хотя само слово рассердило бы его, так любил, что это беспокоило и смущало Гранта. Он постоянно старался купить ему дорогой подарок, взять в поездку, помочь что-нибудь принести, и все эти предложения Грант отвергал с нервной почти суровостью, потому что некий глубокий инстинкт, который он не мог сформулировать словами, предупреждал его, что принятие всего этого грозило бы опасностью.

Все это проявилось как-то ночью в осенне-зимний период, который Дуг провел в Индианаполисе, заканчивая пьесу: Дуг приехал в дом Гранта в Хант Хиллз с водителем грузовика, которого он подобрал где-то в баре. У Дуга в пьяном виде было два фокуса, которым, как он говорил, его научил факир в Персии: ходить босиком по битому стеклу и есть электролампочки. Это, очевидно, заинтриговало его приятеля-шофера, который тоже был пьян. Но когда он упомянул, что знает Гранта, а Грант написал «Песнь Израфаэля», шофер пришел в экстаз. Он сам был в ВМФ и видел фильм по пьесе (хотя, как он сказал Гранту, не видел спектакля и не читал пьесы), и Грант был его единственным литературным кумиром.

Это было время, когда вся эта некритическая лесть начинала мало значить для Гранта, и он уже давно не считал смешным (но, вероятно, вскоре снова будет так считать) пить в баре и разговаривать о «старом Флоте». Кроме того, он тогда много работал, стараясь закончить новую пьесу, вставал рано, так что на ночь пил ровно столько, сколько нужно для сна. После двух паршивых бутылок пива за кухонным столом он рассердился, чувствуя, что ему навязываются. Дуг раньше не видел его сердитым. Грант вызвал его в спальню для разговора (пришла Кэрол и сидела с шофером) и сказал ему:

– Слушай. Забирай отсюда эту вонючую обезьяну. Ты его привел, теперь выметайтесь, – сказал он с холодной полупьяной яростью. Он по сердцебиению понял, что лицо у него побелело, как мел. – Я не хочу тебя огорчать. Но или ты выкинешь его, или я при тебе попрошу его уйти. И тебя тоже.

– А, лады. Какого черта? Парень тебя любит. Он думает, ты король, – пьяно ответствовал Дуг.

– Насрать я хотел! – сказал Грант, – Это мой дом. Здесь я живу! И тебя не просят, ты не волен приходить сюда пьяным, да еще с другими пьяными, которых ты где-то подобрал!

Лицо Дуга неожиданно преобразилось в пьяное и странное выражение типа «моя вина».

– О'кей! Я знаю, что неправ! Ударь меня! Давай! Ударь в лицо! Я заслужил! Давай! Я прошу!

– Ты с ума сошел? – холодно спросил Грант. – Я не собираюсь тебя бить! Я не собираюсь драться с тобой здесь. Что, и здесь все побить?

Дуг ухмыльнулся, хотя в глазах у него все еще стояли слезы.

– О'кей! Давай выйдем! – неистовствовал он. – Выйдем и подеремся по-настоящему! По-настоящему! Крепко! Как мы, бывало, все делали! В старые денечки! Настоящая дружеская, зубодробительная, сокрушительная, приятельская драка! Как в армии! – Грант выкатил глаза. Он был шокирован мыслью, что именно так он бывало и поступал. – Будет настоящая старомодная драка дружков! – ревел Дуг. – Выбьем друг другу поганые мозги! А потом обнимемся, вернемся и выпьем. Мы вернемся в бар и поднимем тост. За мужчин!За настоящих мужчин!

На улице похолодало и землю припушило снегом. И именно тогда Гранта осенило насчет Дуга Исмайлеха. Грант много боксировал тогда, в так называемые «давние дни». Он думал, что сможет с ним справиться. Дуг был покрупнее, но он же в лучшей форме. Но все это не имело отношения к тому, что он неожиданно понял.

– Слушай, – сказал он гораздо спокойнее. – Я хочу сказать тебе нечто важное. Я не желаю, чтобы ты делал из меня своеобразного отца. – Дуг всегда ненавидел (и любил) своего отца и ссорился с ним. И сейчас он прекратил бушевать, наклонился вперед и уставился на Гранта перекошенными, хитрыми полузакрытыми глазами. Он молчал. – Знаешь, почему? Потому что ты не хочешь отца. Ты всегда говоришь об отце. Но ты хочешь и не хочешь его. Ты хочешь из кого-нибудь создать отца, из любого, просто чтобы ты мог тогда уничтожать его, чтобы доказать себе, что ты мужчина. Силен, дерьмо собачье! Ну, со мной это не пройдет. Потому что я не настолько тобой озабочен. И не буду. У меня возникло так много своих проблем в связи с твоей любовью, что ты начинаешь меня уничтожать. И я неуязвим, потому что мне не нужна лесть. Тебе нужен герой, чтобы уничтожить, иди и ищи кого-нибудь другого. И забирай из моего дома эту пьяную жопу.

И это конец истории. Дуг Исмайлех не вымолвил ни слова. Ни в ту, ни в другую сторону. Он ушел со своим шофером. Отношения между ними были довольно тесными, как и всегда, исключая разве что то, что он стал давать Гранту больше покоя. Но не намного больше. Возможно, с этим он ничего не мог поделать. Возможно, это было своего рода потребностью. Но после этого Грант ничего не ощущал по отношению к Дугу Исмайлеху, кроме безразличия к нему и к роли, которую тот играл.

И вот Дуг здесь, через три года после того, как перевел полученный недавно авторский гонорар во Флориду, купил дом, стал пылким патриотом Еверглейта и рыбаком Сан-Марко, стоит на доке Яхт-клуба Ганадо-Бей на Ямайке. Они довольно тепло пожали руки друг другу.

– Вот это да, черт подери! – ухмыльнулся Грант. – Какой сюрприз! Что тебя сюда привело?

Дуг тоже счастливо ухмылялся.

– Знаешь, когда я получил...

Но тут вмешалась Кэрол Эбернати.

– О, какой милыйсюрприз! – сказала она с выражением самоуверенного конспиратора. – Ты просто решил приехать порыбачить? Но откудаты узнал, что мы здесь?

Грант заметил, что Хант как-то по-особенному смотрит на нее, лицо бесстрастное, глаза прищурены, но он по обыкновению ничего не сказал. Грант тоже промолчал.

– Ну, Гибсон и Клайн всегда знают, где ты, – сказал Дуг Исмайлех странно приглушенным голосом и снова ухмыльнулся. Позднее, как только они остались вдвоем, а это произошло лишь на следующий день, он рассказал Гранту всю правду.

Грант решил завтра пойти понырять, а Дуг, выслушав его пылкие, страстные описания, захотел поехать с ним. Бонхэм сказал ему в доке Гранд-Бэнк, когда они в сумерках ждали возвращения Рауля и Джима Гройнтона, что он может сам использовать лодку и Али и выходить в море, конечно, за ту же, нормальную, обычную плату.

– Али за тобой присмотрит, – сказал большой человек, – но помни, что в критической ситуации толку от него не будет, вот так. Так что ты должен будешь сам о себе позаботиться. – Он замолчал и задумался, глядя на море. – Если ты нервничаешь из-за первого одиночного выхода, езжай к мелкому рифу и поболтайся там. Не ходи к глубокому рифу. – Он тяжело хлопнул его по плечу. – О тебея не переживаю. Тыбудешь в порядке. Черт, ты уже практически можешь нырнуть туда без акваланга.

Грант в этом серьезно сомневался и из осторожности решил все же плыть к мелкому рифу, о чем рассказал Дугу.

– Ну, – с энтузиазмом сказал большой смуглый «турок», – я просто поплаваю с маской и трубкой и посмотрю на тебя. О'кей?

Грант согласился. Конечно, ему не следует брать акваланг, не пройдя хотя бы проверки в бассейне. Они как раз ехали с холма в город. Грант сидел за рулем одной из маленьких английских машин Эвелин де Блистейн, и влажная жара острова ударила точно так же, как если бы они въехали в какой-то невидимый туман и облились потом. Там внизу буйная тропическая растительность и пальмы, посеревшие от городской пыли, выглядели зачахшими и усталыми.

Он не хотел лгать прошлым вечером, неожиданно сказал Дуг. Но он счел это лучшим выходом. Правда же в том, что Кэрол дозвонилась ему в Корал Гейблз, примерно за пару дней до поездки на остров Гранд-Бэнк, и попросила прилететь. Она сказала, что Гранту нужна их совместная помощь.

– Очевидно, проблема у какой-нибудь твоей девчушки? – ухмыльнулся Дуг.

Грант улыбнулся.

– Ладно. Скажем так, какая-то девчушка поставила передо мнойпроблемы.

Дуг энергично кивнул, или скорее, клюнул головой, он очень хорошо все понимает. Грант продолжал и рассказал об эпизоде с ножом на Гранд-Бэнк.

Дуг хмыкнул:

– Ну, она всегда была, если хочешь, сильным характером. Помнишь, как она побила камнями тех троих так называемых интеллектуалов из аризонского университета? – Оба они засмеялись. Один из этих троих позднее написал уничтожающую статью о группе Малого театра Хант Хиллз вообще и о таланте Гранта в частности в чикагском литературном еженедельнике.

– На этот раз другое, – сказал Грант. – Дело во мне. – Он затормозил перед женщиной в немыслимом цветастом тюрбане. – Думаю, она теряет шарики. Серьезно.

Они никогда не обсуждали, даже не подразумевали, что Кэрол – любовница Гранта; Дуг и сейчас не намекал на это.

– Да, – сказал он мрачно. – Она изменилась. Какая-то неуравновешенность.

– Она тебе всегда нравилась.

– Конечно, – ухмыльнулся Дуг, – и чтоб доказать это, я плачу еще и десять процентов, разве нет? – Это было нововведение в группе Малого театра, Грант тоже согласился отдать десять процентов с новой, последней пьесы.

– Не знаю, чего она от меня хочет, как я могу тебе помочь, – сказал Дуг. – Она пока не говорила.

Грант сообразил, что как-то неожиданно между ними сколачивается мужской заговор. Мужской заговор против женщины.

И как бы ощутив это безмолвное чувство, Дуг сказал:

– Слушай. Если что-то случится, если случится какой-то обвал, я хочу, чтобы ты знал: я на твоей стороне. Ты ведь помогал мне больше, чем она. Правда.

Гранту не очень понравились эти слова.

– Ну, спасибо, – ответил он.

Они подъехали к знакомым деревьям у магазина Бонхэма, и Грант, въехав в их тень, остановился.

– Ну, и хороша она? – ухмыльнулся Дуг. Это была одна из тех испытывающих дьявольских ухмылок мужчин при разговоре о бабах; Гранту и это не понравилось.

– Да, – живо ответил Грант. – Если б я рассказал, как она хороша, ты бы сказал, что потерял способность рассуждать.

– Ну, рад за тебя. Все, что я знаю, это то, что мужик должен жить, – грубовато сказал Дуг. – Если может.

Али слонялся по магазину, ловя кайф от безделья, и очень огорчился при мысли о необходимости что-то делать. Сар, сказал он со своим забавным восточно-индийским акцентом, он их вывезет, ежли миста Бонхэм сказал, тады канешна. Грант уверил его, что так оно и есть. Акваланги нужны им обоим? – спросил он. Нет, ответил Грант, только один.

Дуг снова говорил о Кэрол Эбернати на обратном пути. Она сейчас очень изменилась, так ему кажется, стала гораздо более нервной и напряженной; но Грант теперь думал о погружении и не очень-то отвечал. Когда Али поставил маленькую лодку на якорь неподалеку от аэропорта на мелком рифе, он очень нервно снаряжался, но и красовался перед Дугом, очень профессионально прыгнув спиной вперед, что всегда впечатляет. Когда он перевернулся и глянул вниз, он узнал район и сообразил, что Али привез их к большой коралловой пещере, куда его водил Бонхэм в первый раз.

Позади он слышал, как плескался Дуг в маске и с трубкой, он хотел заплыть прямо под Грантом, а когда он это сделал, Грант, который слегка позировал, помчался прямо вглубь к зеленому песчаному дну на глубину 60-65 футов. Теперь все это было таким естественным, удобным. Лежа в нескольких футах от дна, так, чтобы не взбаламучивать песок, он перевернулся на спину и помахал Дугу, который тут же ответил, – крошечная фигурка на беспокойном серебре поверхности. Когда он распознал коралловый риф, в котором была большая пещера, кровь прилила к ушам и со странным волнением он вспомнил свою мечту – мечту и наполовину обещание – приехать сюда одному и помастурбировать. Поплавав над дном около холма, он показал Дугу, чтобы тот следовал за ним по поверхности.

Он не собирался входить через узкую щель, как тогда с Бонхэмом, хотя гордость заставляла думать, что он должен попробовать это, плюс тот факт, что это был бы хороший спектакль для Дуга; но он хорошо знал, где другой вход, и когда он переплыл на другую сторону холма, к узкой песчаной расщелине, Дуг на поверхности, явно заинтригованный, следовал за ним. Другой вход, если он правильно помнил, был на глубине всего пятнадцати-восемнадцати футов, и когда он решил, что верно выбрал позицию, поплыл наверх, вдоль склона живого холма. Вход оказался на глубине семнадцати футов и всего на несколько футов левее.