Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)
Почти весь день они провели на лодке Джима, уйдя на юго-запад до Рек-Риф и Хотч-Кин-Пэтчиз, ныряя в обоих местах, а до них было почти восемнадцать миль, так что они вышли в 10.30 утра, взяв с собой упакованный обед, и снова за все заплатил Сэм Файнер. Когда они вернулись около семи, то узнали, что с полудня каждые полчаса мистеру Файнеру звонили. Он вместе с Кэти выпил с ними (включая Бонхэма и Орлоффски, которым он позвонил) за самым дальним столиком в углу веранды, чтобы не вторгаться в забитый бар. Выбора просто не было. Он должен лететь. Ближайший самолет в Нью-Йорк был в девять, и он уже заказал Рене билет. До начала поездки ему не вернуться. Он должен пробыть в Нью-Йорке минимум неделю, а может, и две. Но даже если он сможет выбраться через неделю, то все равно он не сумеет добраться до островов Нельсона, потому что в крошечном аэропорту не садятся реактивные самолеты. И если они выйдут через два-три дня, как решили, то пока он доберется на местных самолетиках, они уже будут возвращаться в Ганадо-Бей.
– А я знаю, ребята, что Рон и Бен мечтают плыть, – сказал он грубовато, но в то же время, как это у него бывало, – задумчиво и тепло. Так что, похоже, он вынужден будет вообще пропустить поездку – этупоездку.
– Но будут другие, – печально сказал он. – Господи,до чего ж мне не хочется упускать первую поездку! Но нет причин и тебе ее упускать, Кэти. Какого черта ты должна лететь в Нью-Йорк? Просто будешь болтаться в каком-нибудь проклятом отеле. Если хочешь, а я думаю, что хочешь, то можешь плыть.
Лаки подумала, что засекла хитроватую потку в предложении Сэма Файнера, но ответ Кэти застал ее врасплох.
– Ладно, еду, – радостно сказала Кэти Файнер. – Я так же долго ждала ее, как и ты, Сэм, дорогой. И как ты говоришь, в Нью-Йорке мне делать нечего.
Все решено. И Сэм Файнер, кажется, не удивился. Удивилась Лаки, она подумала, что все остальные тоже, уж Рон и Бен с Ирмой – это точно. А у Эла Бонхэма на лунообразном лице появилось непонятное выражение.
Все они провожали его на аэродром. Сэм Файнер уже заказал большой лимузин, но и он не вместил всех. Так что, попросив Рене оставить им ужин, Лаки снова поехала на переднем сиденье старого джипа Джима, между Джимом и Роном, держась за спинки их сидений, чтобы ее не бросало из стороны в сторону. На этот раз она была в юбке. Бен с Ирмой – и на этот раз – болтались позади. Остальные поехали в лимузине с Файнером.
Большой самолет оторвался от земли и исчез в ярком лунном свете ночного неба, потом все – все, кроме Сэма Файнера, – выпили в баре аэропорта. Выпивка, несмотря на печальный повод – отъезд бедолаги Сэма, получилась веселая и праздничная. Именно тогда, во время выпивки, Кэти Файнер проинформировала Грантов и Спайсхэндлеров, что не вернется с ними в отель. Ее тошнит от этой пищи, она столько рыбы съела за последние дни, что видеть ее не может. Она на лимузине поедет в город с Бонхэмом и Орлоффски, с Элом и Мо – вот как она сказала. Потом они могут поиграть в рулетку. Так что ждать ее нечего. Разве что, конечно, они захотят встретиться с ними потом, в маленьком подпольном казино. Никто не захотел. Так что еще раз Лаки ехала домой – в отель – на переднем сиденье джипа Джима, держась одной рукой за спинку сиденья Джима, а другой сжимая спинку сиденья мужа.
И это была модель того, что происходило в последующие дни. Она все время оказывалась между Джимом и Роном. Бонхэм и Орлоффски не закончили работы на шхуне через два дня после отъезда Файнера, как они рассчитывали (позднее Лаки подумала, что догадывается, почему это произошло), и сказали, что понадобится еще два дня (итого получалось пять дней), пока они смогут выйти в море. Кэти Файнер перестала выходить на катамаране и проводила дни в городе, главным образом, на шхуне. Она перестала столоваться в отеле и ела в городе, главным образом, с Бонхэмом и Орлоффски, хотя Орлоффски был не очень заметен, поскольку в отеле она появлялась с Бонхэмом на машине, которую взяла напрокат вместо лимузина. Бен с Ирмой тоже решили хорошо провести последние дни в Кингстоне, тоже взяли напрокат машину и уехали на три дня осмотреть все, что не успели увидеть. Так что на катамаране осталось только трое. Она, Джим и Рон. Она между Джимом и Роном, Джимом и мужем. И Рон упрямо не сворачивал со своего пути, не изменял своего отношения – или избранной роли открытого друга – к Джиму Гройнтону. Временами Лаки казалось, что она знает, о чем говорят люди в отеле. Особенно при местной репутации Джима.
Она гордилась Грантом, Роном, когда тот так договорился с Рене насчет Файнера. Пусть они все и были ничтожной дерьмовой компашкой, она все равно гордилась им и тем, как мягко он все сделал. Но в то же время это еще раз напомнило ей о равно мягком, ровном, хитром, как при игре в покер, способе, каким он решил дело Кэрол Эбернати. Как сказал Рене, «тыква у тибе всида варит». Господи, верно. И всегда так было. Это снова взбесило ее, и она, наверное, в третий раз глянула на мужа – которого, как ей когда-то казалось, она знала, или она считала,что знала, – новыми глазами.
Она хотела пригласить Бена и Ирму на ужин со спагетти, которые она приготовит. Ее, как и Кэти Файнер, уже тошнило от рыбы. Рыба всегда была ее любимым блюдом, и она всегда заявляла, что не сможет ею наесться – никогда она не получит столько рыбы для этого. Но теперь нужно признаться, что заявление было преждевременным. И у нее возникла мысль приготовить добрый старый настоящий итальянский соус, который она делала великолепно, и сделать ужин со спагетти. Во всех лучших номерах Краунта были крошечные кухни, это была идея Рене, на случай, если самые избранные гости являются гурманами и любят сами готовить, так что проблем здесь не было. Рене и Лиза, конечно, не смогли прийти, поскольку должны были присматривать за ужином в отеле. Но она рассчитывала на Ирму и Бена. В тот день, вернее, вечер, когда она хотела приготовить ужин и пригласить их, они должны были вернуться из трехдневной поездки. А они не приехали. Она не знала, почему. Естественно, она не приглашала Кэти Файнер, главным образом, потому, что не хотела приглашать и Бонхэма, а Бонхэма не хотела приглашать потому, что не хотела приглашать и Орлоффски. Как бы там ни было, ее отношение к Кэти Файнер значительно изменилось за последние дни, потому что она убедилась, что Кэти спит с Элом Бонхэмом. ( Вотпочему так замедлились работы на судне.) Черт побери, неужели кто-нибудь вообще – даже расстроенная Кэти Чэндлер, Кэти Файнер,– может спать с Элом Бонхэмом? С Джимом Гройнтоном – может быть. Да. Но с Бонхэмом? Или с Орлоффски?
Так что в конце концов они снова были втроем. Она, Рон и Джим.
Почти весь тот день они провели на катамаране, а поскольку сейчас ныряли только они вдвоем, то они отправились в Морант-Бей за акулами. Естественно, она этого не одобряла, но что она могла сделать. Ничего, только плыть и надеяться на лучшее. Течение, сказал Джим, сегодня как раз подходящее, поскольку весь день будет Отлив. Рыбы они почти не взяли, только несколько штук, чтобы выпустить кровь и привлечь акул. В конце концов они вдвоем убили двенадцатифутовую тигровую акулу и подняли на борт! Подняли на борт! Они должны были привязать ее к лодке позади судна! Лаки не могла их понять, никого из них. Почему им это нравится? Рон весь день пил пиво, почти с того момента, как они отплыли. Когда они вернулись домой, где акула стала колоссальной сенсацией, он был просто измотан, если не полупьян. Он сказал, что хочет соснуть немного до прихода Джима. Когда Джим, свежий и голодный, пришел в полдевятого, и она, громко разговаривая и смеясь, яростно звякая кубиками льда, приготовила им обоим первый серьезный аперитив, Рон Грант, ее муж, все еще спал. И не проснулся.
Лаки была в бешенстве. Он знал,что придет Джим. И что Джим придет один. Никого больше не будет. Ирма и Бен не вернулись. Она решила не будить его, пусть, черт подери, выспится. Или это была просто уловка разума? Ужин был практически готов. Соус тушился весь день. Оставалось только бросить спагетти во вскипевшую воду и варить их семь минут. Она два раза выпила, он все еще не проснулся, и она бросила спагетти в воду, затем подала их, и они с Джимом ели вдвоем. «Рон ужасно устал после охоты на акулу, – вот как она объяснила это. – Думаю, пусть лучше выспится. Он очень утомился. Может, он скоро встанет. А я ему потом подогрею». Именно после ужина (Джим ел с аппетитом и поддерживал разговор), когда обоим стало ясно, что Рон не проснется, именно после ужина он снова сделал ей предложение. На этот раз он попросил ее бросить Гранта и выйти замуж за него.
Она с трудом поверила своим ушам. При муже, спящем (спящем ли?) в соседней комнате. Сразу после еды, инстинктивно, она встала, отошла от стола с последним бокалом вина и села поодаль на стул в дальнем углу комнаты, так что именно там она и услышала его предложение.
Несмотря на безумную дерзость этого или благодаря ей, Лаки должна была признаться себе, что это ее слегка взволновало. Он действительно настоящий грязный-ирландский-полицейский «дьявол», этот парень.
– Ты, должно быть, с ума сошел, – наконец сказала она. – У тебя же есть жена.
– Но сейчас я с ней развожусь.
– Но у тебя двое детей.
– У меня и от первой жены двое. Она может их забрать.
– Она потребует денег.
– Ее родители позаботятся о них. И о ней. Они всего лишь урожденные ямайские крестьяне.
– Я бызабрала у тебя все до последнего цента, – сказала Лаки.
– Это я знаю, – ответил Джим и ухмыльнулся. – Полагаю, что это одна из причин, почему я люблю не ее, а тебя.
– Можешь ты представить меня женой ямайского ныряльщика в Кингстоне?
– О, не всегда же я был ныряльщиком. И у меня неплохая голова для бизнеса. У меня масса связей в Нью-Йорке. Я знаю несколько мест, где я бы начал с десяти-пятнадцати тысяч в год. Я бы и это сделал ради тебя. Чтоб быть с тобой.
– Правда, сделал бы?
– Конечно. Я же сказал. Я тебя люблю. Я тебя хочу.
– Ты представляешь, что мой муж, мой муж,может, не спит и слушает все это из соседней комнаты?
– Знаю. И мне жаль. Но это правда. Я тебе говорю. Я бы и ему сказал.
– Он дал бы тебе по мозгам, – сказала Лаки, сомневаясь, дал бы, сомневаясь, смог бы.
– Может. А может, и нет. И это ничего бы не изменило.
– Невероятно! – сказала она.
– Наверное. Я ничего не могу поделать. Почему бы тебе не закрыть дверь?
– Пожалуй, да, – сказала Лаки. И закрыла. Кажется, Рон и не двинулся с тех пор, как она смотрела на него в последний раз. И только тогда она сообразила, что попала в ловушку, в компрометирующую ситуацию. Джим ухмылялся из-за обеденного стола, когда она снова садилась на дальний стул.
– Скольким другим женам ты говорил это, пока учил их мужей? – резко спросила она.
– По правде говоря, – сказал Джим с легкой улыбкой полицейского, – ни одной. Вернее, не это. Не совсемэто.
– Невероятно, – сказала Лаки. – Ладно, отвечаю: нет. И причина отказа в том, что я тебя не люблю.
– Что ж. – Он ухмыльнулся. – Во всяком случае, честно. И прямо. Достаточно прямо. Но ты бы хотела переспать со мной.
Лаки ощутила, что уши вспыхнули. Она молчала. Как он осмеливается там лежать, спать или не спать, когда здесь такое происходит, позволяетпроисходить такому? Он, именем господа, заслужил то, что бы он ни получил.
– Не так ли? – ухмыльнулся Джим.
– Не особенно, – ответила она. – Не очень.
– Ну, может, немножко? Капелечку? – ухмыльнулся Джим. Потом он стер ухмылку. – Ну а я хочу переспать с тобой. Я тебя хочу. Сейчас. Сегодня.
– Я получаю столько секса, сколько хочу, – сказала Лаки. – Даже больше. Больше, чем могу. Вот так.
Джим Гройнтон кивнул.
– Абсолютно уверен, что это так и есть.
– Это потрясающе, – сказала Лаки. – Я не могу тебя понять. Ты открыто и напрямик делаешь предложение жене человека, о котором прямо говоришь, что он тебе нравится, что ты им восхищаешься. И в его собственном доме. Ты ведь последние две недели непрерывно превозносишь его, при каждом случае, как мне кажется, и вот сейчас, здесь, ты хочешь трахнуть его жену. Этого я не могу понять.
– Мне жаль, что это так, – ухмыльнулся Джим. – Правда. Но я ничего не могу поделать. И я думаю, что я его друг. Серьезно. Лучше, чем большинство друзей. Я даже думаю, что люблю Рона, честно, как мужчины, храбрые мужчины, любят друг друга. Просто не повезло, что я люблю и хочу его жену.
– Этого я не могу понять, – Лаки уставилась на него самым открытым, самым холодным взглядом из тех, какими владела. Он и впрямь порочный дьявол. Порочный дьявольский грязный полицейский. Почему это ее так волнует? Всегда. – Думаю, что я никогда не слышала о такой грязи, о такой низости, о такой гнили.
– Наверное, – ухмыльнулся Джим. – Наверное, я грязный. Извини меня за это. Но я думаю, что и ты меня хочешь. А я – вот он. Доступен. Только скажи, скажи честно, что ты меня не хочешь, и я сверну палатку и уйду.
– Хочу я тебя или нет, это не имеет значения, – с легким отчаянием сказала она. – Не понимаешь?
– Ладно, о'кей. Тогда скажи. Просто скажи, – он все еще улыбался с видом уверенного превосходства. Уши у нее, должно быть, раскалились.
– Ты понимаешь, что твое предложение может изменить всю моюжизнь? А твою – нет.
– Ну, ладно, хватит. Немножко театрально, а? Разве то, что я предложил тебе с самого начала, не изменение? Кончай, черт побери, – ухмыльнулся он. – Ты все время говоришь обо всех своих четырехстах мужчинах, все время изучаешь большие пушки у местных рыбаков. Уже несколько недель флиртуешь со мной. Ты думаешь, я быспал там, если бы моя девчонка была здесь, со МНОЮ?Пришло время вставлять или заткнуться, миссис Грант.
– Ты с ума сошел? – сказала Лаки. – Здесь?
– Моя машина рядом, – ухмыльнулся Джим. – Там даже одеяло есть. Он не проснется, во всяком случае, не скоро.
Лаки уставилась на него и думала. Слова о флирте задели ее гордость. Но, конечно, он для того и сказал.
– Ты понимаешь, что я могу взять тебя, разбить на мелкие кусочки и выбросить? Как сломанный подсвечник? – холодно сказала она.
– Может быть, – ухмыльнулся Джим Гройнтон. – Может быть, мне это и нужно. – Он медленно налил себе бокал красного вина из оплетенной соломой бутылки «Кьянти». – Может, имению этого я и ищу, миссис Грант, – ухмыльнулся он.
Лаки вновь уставилась на него и подумала еще. Нельзя избавиться от ощущения в нем грязного-ирландского-полицейского, затянутого-в-кожу-вонючего-мотоциклиста. Ее все еще влеклок нему. И он вполне искренен. Относительно. Конечно, он не женится на ней, да и не хочет этого. Но если и так... А тот сучий сынспит на своей проклятой заднице. Спит! А кто трахал эту грязную старуху, уже узнав ее, втыкал свою штуковину в старую суку, уже узнав ее, уже познавее. И лгал ей. Он, черт подери, заслужил. Спит! Неожиданно все спало так, как в те годы в Нью-Йорке. Как будто они одни, одни и беззаботны. Безответственны. Она устала от ответственности.
Но, с другой стороны, она знала, что все будет кончено с Грантом, с Роном, если она это сделает. Хотеть – одно, делать – совсем другое. Да и какая в этом выгода? Уж конечно, господи, не денежная!Даже если он женится на ней и поедет в Нью-Йорк и все такое прочее, он попытается управлять ею. И все-таки... Спит! Лежит там и спит!Если она это сделает и не скажет, все равно все кончено. Чего же она хочет? Что бы было что? Но ведь уже было то... то,та грязная старуха... Всеравно все уже кончено, не так ли? Конечно. И даже если он не узнает, а он мог быть временами слишком глупым ничтожеством даже для драматурга, все равно все кончено. Уже. Как будто она снова в Нью-Йорке. Интересно – мелькнула сумасшедшая мысль, – какая у него штуковина, хотела бы она ее увидеть. Готова пари держать, хорошенькая. Как у Рона.
Лаки встала, разгладила юбку, привела себя в порядок. Либо идти к столу, либо открывать дверь спальной. Либо одно, либо другое. Она подошла к столику для коктейлей у стены налить хорошую порцию виски и объявить Джиму Гройнтону решение, свое решение, которое даже сама еще не знала.
33
Грант проснулся около половины третьего. Подводные часы с двумя ярко светящимися циферблатами, которые Бонхэм когда-то ему продал, теперь казалось, что было это очень давно, показывали два тридцать восемь, когда он глянул на запястье. В первую же секунду пробуждения, еще до того, как он глянул на часы, им овладела паника, и он вскочил с той абсолютной настороженностью и с той полной немедленной готовностью всего организма, с которыми он всегда просыпался во время войны и о которых с тех пор успел позабыть. Яркий зеленоватый свет луны струился из окна, и он все различал, кроме темных углов. Но там ведь ничего не; могло быть? Лаки мирно спала в своей кровати рядом с ним.
Что могло произойти? У них должен был быть ужин со спагетти. Джим приходил? Джим! Поразмышляв еще секунду, он встал, надел халат и обошел кровати посмотреть на Лаки. Она глубоко и покойно (даже пресыщенно?) дышала, лежа на животе и отвернув голову в сторону от его кровати, волосы цвета шампанского разметались в лунном свете и были похожи на ореол. Дышала она через рот, мягко, ровно, восхитительно. В позе, в дыхании была абсолютная расслабленность. Как после секса. Кажется, все в его жизни превращается в символ, Символ, безумные Символы, так все неожиданно. Было ли все тем, чем казалось, или это только его воображение? Он несколько раз энергично потер лицо рукой, потом глянул на свою руку и увидел, что в зеленом свете луны различается и голубой свет. Голубая рука? Жутковато.
Он ее уже потерял? Но зачем говорить уже? Теряетее, вот что он хотел сказать.
Лаки не проснулась, и вид у нее был вполне умиротворенный, как будто она уснула навсегда. Он не прикоснулся к ней и не попытался ее будить, не совсем понимая, почему, он этого боялся. И он вышел в гостиную. Горел только ночной торшер, да и то бесполезный при такой луне. Раньше он никогда в жизни не видел так ясно и отчетливо все вещи,как будто все они были отдельными и несопоставимыми мирами, а не вполне логично соединенными предметами в той же самой комнате. У немо неожиданно и без всяких причин возникло то же чувство, которое возникало в раннем детстве, когда ему говорили, что он поступил очень плохо. Он прошел на кухню.
На кухне, где было только одно крошечное оконце, прикрытое уродливой занавеской, он был вынужден включить свет. В глаза сразу же бросилась раковина: две тарелки из-под спагетти, две салатных тарелки, два фужера, три бокала. Все оставили утренней прислуге. Он так яростно рванул дверь холодильника, что она отлетела от стенки и ударила его по суставам, но он даже не выругался. В свете внутренней лампочки холодильника он увидел огромное блюдо со спагетти и соусом и, конечно, все обычное барахло: пиво, виски, кока-кола, засохший кусок старой салями. Все вместе и каждый предмет в отдельности выглядели так, будто он никогда раньше их не видел. Грант неожиданно ощутил жуткий голод и, одновременно, тошноту, неспособность жевать.
Пересилив себя, он достал тарелку и вилку и глотал холодные спагетти и мясной соус, пока не набил желудок. Затем он поставил тарелку обратно, выключил свет, вернулся в залитую лунным светом гостиную, достал полную бутылку виски и сел, прихватив бутылку содовой. Он пил почти чистый виски, пока не напился, не забалдел, не набухался так, чтобы вернуться в постель с надеждой заснуть. На это все равно понадобилось некоторое время.
Все виды ужасных мыслей пронеслись в голове, по всему телу, пока он пил терапевтический виски. Страх, ужас, ощущение полного идиотизма, боязнь кастрации кипели в нем, и вскоре слились в какую-то цельную и неразделимую адскую подливку. Пылающая ревность ранила больше, чем раньше, ранила до крика. Но он не собирался кричать. И все старые полуоформившиеся, полуосознанные мазохистские фантазии мгновенно исчезли во вспышках реальной возможности. Он ее убьет.Нет, конечно, не убьет. Наконец он почувствовал, что достаточно напился и пошел спать. У постели он остановился и какое-то время снова смотрел на Лаки, как она спит в зеленоватом лунном свете на своей половине сдвинутых вместе кроватей, разметав по подушке золотые волосы цвета шампанского. Какая она красивая.
Может, она несделала этого? Но тогда почему она его не разбудила?
Утром он твердо решил ничего не говорить. А Лаки, что было достаточно странно, неожиданно проявила по отношению к нему любовь, какой не выявляла, наверное, с самых первых встреч в Нью-Йорке. Еще до того даже, как они полностью проснулись, она сама, по своей воле, пришла к нему в постель, чего она почти никогда не делала даже в наилучшие времена. А когда они встали, выпили кофе, то еще раз занялись любовью. Потом оделись, спустились вниз и, встретив Бена и Ирму у бассейна, проболтались вместе с ними до обеда. Она еще в номере сказала, что не хочет сегодня днем выходить на катамаране, а хочет после обеда поваляться с; ним в постели. «И я тебе обещаю, ты не пожалеешь», – прошептала она. В постели она прижималась к нему, как испуганный ребенок; на лестнице она взяла его под руку, сжала и сказала: «Мне много времени понадобилось, чтобы избавиться от этого. И не думай, что я не знаю, каким терпеливым ты был. Но все это теперь прошло». Потом она добавила: «И не забудь про полдень». Грант жадно слушал. Неужели она могла бы так обращаться с ним,если бы в эту же ночь наставила ему рога с Джимом Гройнтоном? Именно о таком примирении он мечтал с самого начала их ссоры. А потом сердце у него надолго абсолютно замерло, когда он подумал, что если она наставила ему рога, то, может, именно так и должна была действовать, испытывая чувство вины. Она готова была даже бросить его из-за Кэрол Эбернати, а теперь у нее появилось чувство вины и страха, она пытается это скрыть, компенсировать. Но, господи мой Боже, разве это не очевидно до чертиков? И она может быть так наивна? Вряд ли.
– Почему ты не разбудила меня вчера вечером? – спокойно и как бы невзначай спросил он, когда они спустились с лестницы. Бен и Ирма сидели у бассейна и махали им.
– Ты был таким уставшим, дорогой, – ответила Лаки. – И я подумала, что тебе лучше выспаться. Вид у тебя был такой разбитый.
Что ж, что правда, то правда. Вчера он был разбит. Он снова слетел с катушек, потерял мужество, нервы сорвались. И снова образ бутылки с крошечной дыркой на дне, и он снова день за днем наблюдал, как понижается в ней уровень мужества. Вымотало, истощило до последней унции, плюс все выпитое пиво – и все это – вчерашняя охота на акулу. Сознательно пошел на акулью охоту. Зачем он это сделал? А зачем Джим это делал? Почему Джиму нравилосьохотиться? Он ненавидел это. Потом, конечно, ему понравилось, понравилось сделанное, понравился произведенный эффект, когда они бросили якорь у отеля и вытащили акулу на берег. Настоящее чудовище. Одиннадцать футов десять дюймов плюс-минус пару дюймов ошибки при измерении. Так что ее честно можно назвать двенадцатифутовой. Убить ее оказалось очень легко. Проблема была поймать, не убежать от нее. Когда она почуяла кровь и начала кружиться вокруг, им пришлось за ней гоняться,чтобы поразить бразильской стрелой! Но он чертовски хорошо знал, что не всеакулы такие.
Они уже подходили к бассейну, Бен и Ирма встали, улыбаясь, им навстречу, чтобы поздороваться после разлуки. Почему они не смогли быть здесь? Они говорили, что хотели бы помочь, не так ли? Будь они прокляты. Он ухмыльнулся и вырвал свою руку, так ничего и не возразив Лаки.
Но за обедом он внимательно наблюдал. Джим, конечно, был и, конечно, как всегда, ел с ними. Катамаран все еще стоял на якоре у пляжа на тихой глади моря, там, где они его и оставили вчера, перетаскивая акулу. Акулу Джим уже убрал. Наверное, продал. Из-за печени. Джим выглядел, насколько он мог судить, точно так же, как и вчера. Он встал, привычно улыбнулся и пожал руку Лаки, как всегда. Грант постарался незаметно избежать рукопожатия. Когда они сказали, что не выходят сегодня, Лаки, нежно улыбнувшись Гранту, добавила нормальным голосом:
– У нас днем встреча. И мы должны остаться.
– Вчера ты немножко понервничал, а? – ухмыльнулся Джим Гранту.
– Должен признать, да, – сказал Грант. – Несмотря на то, что пил пиво. Думаю, я бы и сегодня пошел. Но у нас свидание, которое мы не можем отложить. – Он влюбленно улыбнулся Лаки. Он решил, по крайней мере, при Джиме, не выказывать даже малейшего намека, что у него есть какие-то подозрения насчет вчерашнего вечера. Господи, мой Боже, неожиданно подумал он, бедный Хант Эбернати!
Но ведь то было совсем другое.
Наблюдая за ситуацией, насколько это было возможно, он не мог за весь, как обычно, долгий обед заметить хоть какой-нибудь симптом, какой-нибудь взгляд, признак хоть чего-нибудь ни у Джима, ни у Лаки. Иисусе, если это правда, что ему делать? Избить его? Он думал, что, наверное, сумел бы. Что он могсделать? Избить ее? И что от этого толку? Почему американцы рогоношество воспринимают гораздо серьезнее и гораздо оскорбительнее для мужского достоинства, чем европейцы? Европейцам плевать, чихать они хотели на это. Во всяком случае, так говорят. Европейцы просто идут и находят себедевушку. Так говорят. Сразу после обеда они с Лаки ушли.
Они делали все. Практически все, что могут делать друг с другом в постели два человеческих существа, учитывая, что один из них – мужчина, а другая – женщина, и в этот день они все это делали. И все послеполуденное время они посвятили этому. Даже в первые дни их связи в Нью-Йорке они не занимались любовью так страстно, яростно, нежно, влюбленно, надрывно, как в этот день. И в большинстве новшеств инициатором, прямо-таки агрессором, была Лаки. Грант всегда был слишком стыдлив. Именно о такой любовной связи мечтал Грант – такими бы следовало быть всемлюбовным связям всехлюдей. Но в глубине сознания оставались подозрения. Могла она с ним делать такие вещи? Могла? А потом быть такой?
– Почему ты так неожиданно изменилась? – спросил он, когда они отдыхали между очередными постельными турами. Обнаженная Лаки лежала рядом и ласкала ему грудь. Неожиданно в его воображении возник образ другого мужчины, лежащего здесь с ней, делающего с ней все те вещи, которые они только что делали. Мужчина был без лица, но фигурой он подозрительно напоминал Джима Гройнтона. – Я имею в виду, что еще вчера ты была в ярости. Что заставилотебя измениться?
– Просто я решила, что все зашло достаточно далеко, – легко ответила Лаки. – Просто сообразила, что и вправду могу разбить наш брак. И поняла, что не хочу этого.
А, не хочешь, подумал Грант, но что же тебя заставило понять это, а?
– Ты настоящий мужчина, – так же легко продолжала она. – Не только в постели как хороший любовник. Но и в другом. Мне кажется, ты всерьез озабочен проблемами честности, целостности. Я имею в виду все эти дела с Кэрол Эбернати. Я принимаю то, что ты должен был меня отвезти туда. Хотя мне бы хотелось, чтобы это было иначе. Мне бы хотелось, чтобы ты мне не солгал. На самом деле мне бы больше всего хотелось, чтобы ты не трахал эту грязную старуху после меня.
– Я тебе пытался объяснить, – тихо сказал он. – Я не хотел ее обижать.
– Ну да, и обидел меня, – ответила Лаки. – Но все кончилось, Я хочу позабыть все это. Проехали. И я поняла, что ты, дорогой, мне очень нужен. – Она начала щекотать его, где нужно.
Грант молчал. Мысль о том, о другом, безликом мужчине – это уж слишком. А Хант Эбернати думал так? Но Хант и Кэрол к тому времени уже несколько лет не занимались любовью. Через секунду и он начал щекотать Лаки, где нужно. Как, почему, когда она неожиданно,так неожиданно обнаружила, что он ей нужен? Вот о чем он думал и о чем себя спрашивал.
Он снова наблюдал, теперь ужеза ужином (на котором снова был Джим по приглашению самого Гранта; он скорее бы умер, чем не пригласил бы его), и потом все время, пока они после ужина пили, шутили и разговаривали в баре. Он не обнаружил ни одного взгляда, жеста, намека, который бы доказывал ему, что она, вернее, что она и Джимлгали ему, играли для негопьесу. Беи и Ирма, которые, конечно, были с ними, явно расслабились и радовались неожиданной перемене, тому, что они стали прежними любовниками, которых они знали. Он ничего не сумел обнаружить.
Но он не мог остановиться, он был убежден, что это должно обнаружиться. Позднее он удивлялся, почемуэто должно было обнаружиться. Но в тот момент удивления не было. Его мужественность была уязвлена, и он хотел все выяснить. В конце концов он так ничего и не выяснил.
Он дождался, пока они пришли в номер. После того как обнаженная Лаки скользнула к нему в постель и начала его обнимать (едва ли не с отчаянием, как показалось Гранту), он снова заговорил.
– И все-таки я не понимаю, почему ты вчера меня не разбудила, – сказал он.
– Я все тебе сказала, дорогой, – пробормотала у его плеча Лаки.
– Но это ничего не объясняет, – настаивал Грант. – Если, конечно, ты не хотела остаться наедине с Джимом Гройнтоном.
Лаки отпрянула и приподнялась:
– Что?
– Ты слышала.
– Для чего бы я захотела остаться наедине с Джимом Гройнтоном?
– Для чего? Ради бога, как-то вечером ты прямо и резко спросила, не хочу ли я,чтобы у тебя была связь с ним, не так ли?
Голос Лаки перестал быть нежным и любящим.
– Но тогда ты меня смутил своими словами при нем и при всех о том, что он в меня влюблен.
– Но это так. Это так и есть.
– Да, – ответила Лаки. – Так и есть. И я тебе скажу больше: он просил меня бросить тебя и выйти замуж за него.Я не понимаю, ты что, намекаешь, что я вчера с ним спала?
– Нет, но могла. Я спрашиваю, так ли это.
– Ты думаешь, что я могла бы это сделать? Да еще здесь, при тебе?
– Да, думаю, это могло быть. Ты злилась на меня с тех пор, как я рассказал тебе о Кэрол Эбернати. Так что ты могла бы сделать это. Ты могла выйти. Выйти с ним куда-нибудь. Я бы никогда не узнал. – Образ безликого мужчины и Лаки – вместе, обнаженных, обнаженных и делающих такие вещи – не мог исчезнуть из его сознания.
– Ты думаешь, я бы могла делать это с ним, а потом быть с тобой такой, как сейчас?
– Да, думаю, могла бы. Если обнаружила, что это было не очень хорошо, и обнаружила, что все-таки любишь меня, и ощутила чувство вины и страха. Да, я так думаю.
– Я думаю, что тысумасшедший, – холодно сказала Лаки. – Я думаю, что ты хочешь,чтобы я трахнула Джима Гройнтона. Я думаю, что ты какой-то сумасшедший полупедик.
– Ты же сказала, что он просил выйти за него замуж, – точно так же холодно ответил Грант. – Что ты ему ответила?
– Я сказала нет. Что я люблю своего мужа.
