Текст книги "Не страшись урагана любви"
Автор книги: Джеймс Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)
Грант и Эбернати встали рано и позавтракали под свежим утренним солнцем на террасе Эвелин. Когда Хант пошел выводить машину, Кэрол в своем самом мягком и печальном настроении произнесла маленькую тайную речь. Она понимает, конечно, что он имеет право жениться; на любой, кого выберет. Она всегда ожидала, что рано или поздно это произойдет, она предвидела, и другого выхода у нее нет. Это справедливо по отношению к Гранту. А сейчас она хотела бы вместе поехать в последний раз, путь они уже и не любовники, пусть все же будет что-то, что они тепло вспомнят в будущей дружбе. Чего она хотела достичь этим, Грант не понимал. Но результатом разговора, хотя он это и скрывал, были раздражение и злоба, особенно после того, как вернулся Хант, и он не успел найти удовлетворительного ответа. Но, кажется, она имела в виду именно то, что и говорила. В клубе, где они встретились с Бонхэмом и Уильямом, они впятером сыграли в европейскую настольную игру, смеясь над неловкостью Кэрол, потом сели на открытой веранде, Грант, Хант, Бонхэм и конструктор боксов Уильям пили «кровавую Мэри» за счет Гранта, а Кэрол – лимонный ликер. Она могла быть остроумной и очень веселой, когда старалась, что в последние годы случалось все реже и реже, и она неплохо обыграла свою неуклюжесть в игре. Многовато только, пожалуй. Но она демонстрировала высший пилотаж, поэтому знакомая жалость к ней и чувство вины увеличились. Ему не нужно было беспокоиться, однако, потому что как только они очутились на борту самолета, все изменилось.
Еще до того, как они пристегнулись, она начала проявлять особенную и личную нерасположенность к Бонхэму, которая проявилась в том, что она села от большого человека как можно дальше, и сидела там, создавая атмосферу молчаливого неодобрения Бонхэма, которая распространялась по всему самолету. Когда они взлетели, попрыгав по воде спокойного залива, отстегнули ремни и могли ходить, она демонстративно достала две книги по мистике из своей большой сумки и изучала их, не выходя из дальнего угла. Грант, считавший долгом вежливости посидеть рядом с ней во время взлета, ощутил неясное раздражение и пошел к мужчинам. Никаких разумных объяснений неожиданного изменения ее поведения не было. Он раздраженно сидел с мужчинами, оставив ее в покое.
Бонхэм, который с чувствительностью животного тоже ощутил перемену, противостоял ей по-своему, а именно – вытащил бутылку джина и ржал особенно вульгарно.
На крошечном самолете (не такой уж он был крошечный, просто казался таким после больших реактивных самолетов, к которым все привыкли), конечно, стюардесс не было. Но Бонхэм и к этому подготовился, и когда он вынул бутылку джина, за которую, что удивительно, Грант не платил, он вытащил из своей выцветшей сумки и несколько бутылок тоника. «Леду-то нету! – запальчиво гаркнул он. – Но какого черта! Притворимся англичанами!»
Кэрол Эбернати, конечно, не пила; но когда Бонхэм вежливо предложил тоник, она отказалась и от него. Это пи капельки не огорчило ни Бонхэма, ни Уильяма; не очень-то огорчило и Гранта, хотя ему было неловко за нее. Все они выпили по «кровавой Мэри» в Яхт-клубе и уселись за теплый джин с тоником поговорить о нырянии, чтобы скрасить утомительное путешествие.
В этой тональности и прошел весь полет: они пили и разговаривали, пытаясь не замечать неприятного присутствия Кэрол Эбернати, которая сидела в дальнем углу и излучала молчаливое неодобрение.
К тому времени, когда под крылом показался остров Гранд-Бэнк, и маленький гидросамолет сел на сверкающую под солнцем воду и поплыл к доку отеля, они изрядно нарезались. Уильяма это не очень заботило, поскольку он не собирался нырять во второй половине дня. А они собирались. Как говорил Бонхэм.
Остров Гранд-Бэнк по прямой был примерно в 365 английских милях от Ганадо-Бей. Но по соображениям безопасности и из-за запрета полетов над Кубой пилот летел через мыс Девы Марии и Кэп-а-Фу на Гаити. Это добавило лишнюю сотню миль, зато они все время были неподалеку от земли. Летя со скоростью 90 миль в час, и учитывая снос воздушными течениями, они потратили на путешествие пять с половиной часов.
Обычно маленький самолет управлялся только капитаном-пилотом. Но на этот раз он взял своего друга, профессионального ныряльщика из Кингстона, которого Бонхэм знал; тот тоже управлял самолетом и летел сейчас поохотиться в водах Гранд-Бэнк. Пилот-южноамериканец, который руководил этой гидросамолетной линией, принадлежавшей большой венесуэльской авиакомпании, ожидал назначения на реактивный самолет и сам был страстным подводным охотником; оба они захватили с собой маски, ласты и ружья, чтобы остаться на острове на все четыре-пять дней и поохотиться, а не жечь зря бензин на полет в Кингстон и обратно.
Когда они летели, «второй пилот» вышел посидеть с ними. Это был коренастый маленький американец с волосами песчаного цвета и белыми ресницами, его звали Джим Гройнтон. Ясно, что любви между ним и Бонхэмом не было. Конкуренты. Но оба тщательно сдерживали взаимный антагонизм в строго ограниченных, цивилизованных границах, как будто между ними раньше было достигнуто соглашение о вооруженном нейтралитете, и каждый четко определил для себя не соревноваться в рассказе все лучших и лучших историй о плавании. Как раз наоборот, оба состязались в скромности.
Когда Бонхэм пошел к пилоту Раулю, который обещал дать поуправлять самолетом, Грант разговорился с Гройнтоном.
Джим Гройнтон – как он постепенно узнавал у самого Гройнтона и у Уильяма (узнавал, будто тянул у Гройнтона зубы, более энергично восхвалял его Уильям) – был почти так же знаменит в своем деле, как Виллалонги, делла Балле или братья Пиндар. В Кингстоне у него было собственное судно, которое он сам сконструировал и построил, нечто типа гладкого длинного катамарана (усиленный двумя огромными выносными поплавками), который он мог обратить в платформу для ныряния с огромным съемным стеклом. Он специализировался в плавании без акваланга и вообще редко им пользовался, хотя держал их для клиентов, а сам мог погружаться без акваланга на сто, сто десять или сто двадцать футов.
– Просто удерживает дыхание! – без всякой необходимости добавил Уильям. – Подумайте только, что это значит! Сто двадцать футов под волнами! Вы знаете, как это глубоко? Без акваланга и без ничего!
Гройнтон застенчиво улыбнулся, но застенчивость его была показной. Он явно был героем Уильяма, Дела в Кингстоне у него шли хорошо, у него была большая клиентура, год за годом возвращавшаяся к нему, и он был доволен своим положением.
– Но приедается, знаете, довольно быстро, – улыбнулся он Гранту. У него, с его бледными глазами и светлыми ресницами, была странная улыбка, сосредоточенная на себе, равнодушная, самопоглощенная, но со странной таинственностью куда-то зовущая. В нем было что-то от ирландского «фараона». – Большинство моих клиентов предпочитает болтаться у мелких рифов и убивать нескольких рыб-попугаев. Есть два-три затонувших судна, чтобы исследовать их с аквалангом. Через некоторое время я начинаю чувствовать себя водителем автобуса, день за днем возящим людей по одному и тому же маршруту... Но я ведь не из-за этого пошел в это дело в самом начале, – он помолчал. – И именно поэтому я сейчас лечу с вами.
– Почему же вы этим занялись? – спросил Грант.
– О, приключение. Волнение. Опасность. Случай. Таких мест мало. Карибы и, может, Тихий, единственные оставшиеся места, которые позволяют чувствовать, что ты жив. – Гройнтон поднял бледные брови. – Как это было на войне. Вы когда-нибудь чувствовали себя именно живым, как это было тогда?
– Нет, думаю, нет, – сказал Грант.
– Вот видите. Конечно, я счастливчик, мне кажется. Потому что у меня, кажется, врожденный талант ныряльщика. Которого я по-настоящему не заслужил.
– Кем вы были во время войны? – спросил Грант.
– Торговое судно, а потом береговая охрана. Пару раз сплавал в Мурманск, – он ухмыльнулся. – Конечно, если бы ныряние было таким же опасным, как война, я бы им не занялся. Не добровольно.
– Люди все же погибают.
– Не очень много.
– Я был бы рад случаю посмотреть на одно из ваших глубоких погружений, – сказал Грант. Но на самом деле ему было плевать; он ощущал странную обиду.
Гройнтон улыбнулся своей странной бледной улыбкой и покачал головой.
– Нет. Вы, вероятно, даже не увидите нас с Раулем. Здесь большой этический вопрос, и это довольно щекотливая ситуация. Вы клиент Бонхэма, и он собирается повидаться с другими клиентами. Я ничего не могу сделать такого, что будет воспринято, как будто я пытаюсь переманить их, – неожиданно он пожал плечами, и под чистой белой рубашкой вздулись мышцы плеч. Снова он улыбнулся. – Так что вы нас вряд ли увидите. Мне вообще не следовало бы лететь. Но когда Рауль меня попросил, я не мог отказаться. Я нырял у Гранд-Бэнк и рифа Мушуар. Там есть неплохие штуковины, если знаешь места.
– Что вы имеете в виду? – спросил Грант.
– О, скаты. Акулы. Большие морские окуни (еврейская рыба).
– Насколько большие?
– Окуни? О, четыре-пять сотен фунтов, – снова улыбнулся Гройнтон.
По неясной причине Грант четко ощутил неуютность. Маленький «ирландец» хвастался не хвастаясь. Грант взялся за бутылку.
– Как насчет джина?
– Не могу. На «работе», – улыбнулся Гройнтон. – Но если вы когда-нибудь будете в Кингстоне и захотите выйти, рад буду взять вас. Вы когда-нибудь ныряли без акваланга?
– Нет. Я и с аквалангом не нырял, пока не связался с Бонхэмом.
Гройнтон кивнул и оценивающе-задумчиво осмотрел его.
– Грудь у вас подходит. – Потом он ухмыльнулся, открытая честно циничная ухмылка очень отличалась от улыбки. Гранту он снова понравился. – Поймите, я не стараюсь украсть клиента у Бонхэма.
– О'кей, – сказал Грант. – Я понимаю. Вы уверены, что не выпьете немного?
– Извините. Правда, не могу, пока лечу.
Гранту это показалось самодовольным. Но он знал, что это правда.
Какими бы ни были его угрызения совести, он сам сделал себя другим и довольно вызывающе, Он удивлялся, о чем же еще он может поговорить с этим странно ограниченным и все же неограниченным человеком.
– Знаете, я читал все ваши пьесы, – сказал Гройнтон. – Я думаю, это потрясающе. Они по-настоящему великие. Вы рассказали о ВМФ и военном моряке времен войны, как никто другой.
– Ну, спасибо. – Он смутился. Точно так же, как во время позирования со скатом членам Яхт-клуба.
– Это там ваша мать? – неожиданно спросил Гройнтон.
Грант глянул из-за бутылки, из которой как раз пил. Боже мой, неужели она и в самом деле выглядит такой старой?
– Приемная мать, – ответил он.
– Что ее съедает? – грубо спросил Гройнтон.
– О, она просто не в настроении, – сказал Гройнтон, отвернулся и сменил бутылку джина на тоник.
– Ну, думаю, мне пора возвращаться, – сказал Гройнтон странным голосом. Когда Грант вновь глянул на него, то увидел дружелюбную улыбку. – Надо немного проверить курс и маршруты, – пояснил он самым теплым, как чувствовал Грант, тоном.
Но может, это и не так. Он смотрел, как удалялась слишком коренастая, но очень мускулистая спина. Как большинство средних атлетов, не добившихся выдающихся результатов ни в чем, он всегда втайне восхищался более сильными атлетами, но в то же время и не любил их, может быть, потому, что завидовал.
– Ну, они разные, – ответил Уильям. – Понимаете? Старик Гройнтон – один из лучших в стране ныряльщиков без акваланга и охотников. Это спорт. Понимаете? Но Эл Бонхэм вообще один из лучших в мире работающих ныряльщиков. Подводные спасательные; работы, прокладка труб, обрезка и сварка, уничтожение и взрывы – он все знает в совершенстве. Просто разные. Не можна говорить, какой лучше.
В разговоре выяснилось, что именно Бонхэм уговорил Уильяма продать маленький магазинчик в Майами и переехать на Ямайку. Бонхэм обещал, что деньги они будут грести лопатой. Пока все впустую. Но была еще; надежда. Уильям не мог по-настоящему объяснить. С женой и четырьмя маленькими детьми он жил здесь на вдвое меньшие деньги, чем вМайами. В Майами они не могли позволить себе обойтись без прислуги! Уильям, как оказалось, совсем не нырял, а маску лишь один раз надел в бассейне, да и то без акваланга. Это опасно, и такие люди, как Бонхэм и Гройнтон – сумасшедшие, а Уильям не мог позволить себе умереть под водой. Чего он хотел, так это сорвать здесь большой куш на боксах, как обещал ему Бонхэм. И если Бонхэм все же сорвет эту шхуну с карусели, так и будет.
Когда большой ныряльщик вернулся с кокпита сосредоточиться на выпивке и прервал эти разъяснения, заржав над Уильямом, Грант ощутил, что смотрит на большого человека другими глазами и в новом свете. Новый свет – это информация Уильяма. Она содержала в себе известную долю чего-то особенного – чего? моральной безответственности? – сорвать другого человека, вырвать из безопасной жизни и отправить на гусиную охоту (с женой и четырьмя малышами!), когда ты даже не уверен, что сможешь выполнить свои обещания. А позади все еще сидела Кэрол Эбернати, выкрикивая со своего одинокого места молчание и самодовольное неодобрение всех их.
Они облетели отель, и все смотрели на россыпь зданий и доков, на управляющего, выскочившего из отеля и размахивающего руками. В доке была группа из четырех белых людей в купальниках и трех одетых цветных, которые тоже махали им руками.
Когда они сели и подплыли, из дока вышла большая лодка забрать их, и когда Бонхэм со своим штормовым, а теперь и слегка пьяным взглядом предложил миссис Кэрол Эбернати руку помочь сойти, она гордо приняла ее с гордо сжатым ртом. Грант дал бы ей под зад, чтобы ссадить. Тут он неожиданно хихикнул.
Когда подошла его очередь, он увидел, что двое мужчин в шортах и широких шляпах озабоченно переставляют туда и сюда оборудование, чтобы сбалансировать лодку, и это могли быть только Сэм Файнер и Орлоффски, если судить по описаниям Бонхэма. Орлоффски с его тупой головой и короткой стрижкой и в самом деле мог бы быть защитником в профессиональном футболе, и везде, не только здесь, Бонхэм был бы большим человеком. Файнер был маленьким и смуглым, очень загорелым, с заметным брюшком, но с широкими сильными плечами. Глаза его выглядели твердыми, как две скалы, но окружало их любопытно малоподвижное лицо. Грант пожал им руки, оба раза руку ему сжали слабо, представился и сел, куда сказали. Они были на вершине счастья, чувствуя себя мореплавателями; но они не знали, что приедут Джим Гройнтон и миссис Эбернати, так что для всех на лодке не хватало места.
– Все в порядке! Не беспокойтесь из-за нас! – бодро воскликнул Гройнтон. – Мы прекрасно доберемся! Все равно, мне и Раулю сначала нужно позаботиться о самолете.
Рауль,подумал Грант, и всего его пронизало воспоминание о Лаки, впервые, может, за полчаса. Нутро у него вдвойне перевернулось, во-первых, из-за отсутствия Лаки и, во-вторых, из-за существования – бывшего существования – Рауля, ее Рауля.Да и какого хрена он тут делает, в Карибском море со всеми этими профессиональными любителями свежего воздуха?
В мозгу неожиданно всплыла любопытная мысль, что когда он часто думал о Лаки, он не думал о сексе, и у него вообще не стоял (разве что утром) за последние пять или шесть дней ныряния.
В последний раз он увидит Рауля и Гройнтона на следующий день, вернее, вечер, когда они вернутся с мелкой рыбой и одной донной акулой шести футов десяти дюймов, которую возьмет один Гройнтон. Мощный приз, по крайней мере – в глазах Гранта.
В доке их представили женам Файнера и Орлоффски. Жена Файнера была красивой. И вздрогнув от чувства вины, когда он глянул ей в глаза, пожимая руку, Грант неожиданно убедился, что он когда-то встречал ее в Нью-Йорке. Но убей бог, он не мог вспомнить, трахнул он ее или нет.
Бонхэм рассказывал, что Кэти Файнер была в Нью-Йорке натурщицей, красивой, красноголовой, и что Файнер встретил ее во время деловой поездки в Нью-Йорк два месяца тому назад. Но это было все равно, что познакомиться с нью-йоркским таксистом и спрашивать, не возил ли он тебя раньше. Разница в том...
Красивые серые глаза Кэти Файнер, казалось, молчаливо умоляли не раскрывать рта.
Это не был их медовый месяц, вспомнил он слова Бонхэма, они его провели на Майами-Бич, но был, между прочим, их второй медовый месяц, и впервые Сэм представил ее своему миру подводного плавания.
Потом, когда он уже вежливо пожимал руку неряшливой (не толстой, но лишнее мясо свисало повсюду) громкоголосой «жене» Орлоффски, он вспомнил.
Это было пару лет тому назад, когда он был в городе и околачивался с романистом (не Фрэнком Олдейном). Романист познакомил его с этой девушкой, которую он бросал, подарок одного художника другому, субботняя вечеринка. Они провели всеми способами скачущий, потливый уик-энд в ее неряшливой, но не неприятной маленькой квартирке, уик-энд, который, поскольку она не работала первую часть следующей недели, продолжался с воскресенья до среды. Он вспомнил, что она говорила, что никто никогда так красиво не целовал ей пуховочку. Но уик-энд, хотя оба они очень старались, не дал им ничего больше приятного секса, так что они расстались с грустью, как друзья. Он еще пару раз видел ее потом на вечеринках. Такова была Кэти Файнер.
Грант несколько лет тому назад время от времени покупал «Плейбой» и к своему восхищению и удивлению обнаружил, что Подругой того месяца была молодая поэтесса, с которой он пару месяцев тому назад провел другой такой же напряженный нью-йоркский уик-энд, и его опыт был очень похож на первый. Он внимательно и с похотливым частнособственническим интересом изучил ее нагие фотографии. Его эгоистическое «я» было так потрясено, что он хотел бы выскочить на улицы Хант Хилл Индианаполиса с этим журналом и поболтать о нем с друзьями. Слабо и запоздало он сообразил, что местные дружки подумали бы, что он лжет, а если б им было наплевать, в любом случае они бы удивились: какая им от этого разница? Это был весьма угнетающий триумф; таким же был и этот.
Кажется, никто ничего не заметил, и Грант затем пожал руку управляющему отелем.
Он еще раз взглянул на Кэти Файнер. Он не хотел портить замужества Кэти, не хотел обижать Файнера, но больше всего не хотел снижать Бонхэму шансов на участие в покупке шхуны. Надо же, куда ни сбежишь, все равно встретишь ту, которую укладывал когда-то!
Он быстро глянул на Кэрол Эбернати, которая несмотря на хваленую женскую интуицию, которой она беспрестанно хвасталась, кажется, тоже ничего не заметила. И немедленно его охватило отвращение. Они уже даже не любовники. Какая мощная сила – привычка.
Уже был готов катер для подводного плавания, даже больший, чем встретившая ихлодка (Файнер и Орлоффски со своими дамами все утро на нем плавали), и Бонхэм, Файнер и Орлоффски засуетились вокруг него. Все что им оставалось сделать – это надеть купальники и отплыть.
Кэти Файнер и Ванда Лу, так звали подругу Орлоффски, решили, что не поедут на этот раз, они и так слишком много сегодня были на солнце, о чем они и сказали Кэрол Эбернати за спиной Гранта. И в этот момент Кэрол решила, что тоже не поедет, а останется в отеле с «девушками». Она, кажется, уже очень полюбила Кэти и ее чувственные глаза и лицо.
Но когда Грант просто кивнул и ничего не сказал, Кэрол отозвала его в сторону.
– Ты действительно едешь? Без меня?
Ну и что? – подумал он. И ответил:
– Конечно еду! Я сюда для того и прилетел – нырять! – Он подумал, что, возможно, нужно бы немного покачаться. Он был пьянее, чем сам думал.
– Ну, тогда не думай, что я позабочусь о твоем багаже и развешивании одежды, – злобно сказала она. – Ты илион! – она дернула головой в сторону Бонхэма.
– От тебя я ни черта не жду! – почти закричал Грант. Он неожиданно впал в опасную ярость и усиленно старался избежать публичной сцены.
– Об этом должны позаботиться служащие отеля. Нам так сказали, – сказал он поспокойнее.
– Я просто хочу, чтобы ты знал, что я тебе ни в чем не буду помогать на этот раз, – со значительной улыбкой сказала Кэрол.
– О'кей! Я и не жду!
К ним подошел Бонхэм.
– Рон, управляющий ждет указаний насчет комнат, – сказал он в медленном, хладнокровном, неизменном стиле, к которому он прибегал во время обучения. – Уильям платит за себя, у него маленькая дешевая комната наверху, он раньше знал управляющего. Миссис Эбернати, конечно, захочет отдельную комнату, но почему бы нам с тобой не жить вместе? Сэкономишь на стоимости комнаты.
Несколько мгновений Грант не мог думать, даже не слышал, так он был сердит.
– О'кей, – коротко сказал он. – Прекрасно. Конечно. Почему нет? – Он думал, что общая с Бонхэмом комната спасет его от назойливых визитов по ночам Кэрол Эбернати и, что важнее, она об этом знает.
– Хорошо, – сказал Бонхэм. – Я распоряжусь. Пойдем переоденемся? – Глаза у него все еще были стеклянными от выпитого джина. Но он мягко и искусно выпихнул из игры миссис Эбернати. Именно это и хотел сделать Грант и именно таким способом.
– Конечно. Иду, – сказал Грант, развернулся и ушел.
Отель состоял как бы из отдельных пристроек вокруг центральной столовой и бара. В комнате он бросился и вытянулся на одной из двух двойных постелей и сообразил, что пьян.
– Что бы я хотел, так это не вставать и выспаться до обалдения.
С другой кровати, где он начал раздеваться, засмеялся Бонхэм.
– Ну, твое дело. Но раз ты все равно платишь, нужно идти. В качестве дополнительного стимула могу тебе по опыту сказать, что наилучший способ протрезветь и избежать вечернего похмелья – это пойти с нами понырять. – Он сам слегка покачнулся, вылезая из трусов.
– Да я и боюсь.
Бонхэм засмеялся:
– Бояться нечего.
– Все равно боюсь.
Комната была прохладной, темной и тихой, от слепящего глаза солнца южных Багам ее заслоняла наружная решетка с виноградом. Бонхэм не ответил.
– По правде, я все время боюсь во время погружений. Ты что, не заметил? – Бонхэм и сейчас промолчал. Ощущение было такое, будто Грант ничего не говорил, и на мгновение он сам в это поверил. Он заставил себя встать. – Ну, тогда я думаю, что я лучше еще выпью. Херово себя чувствую.
Бонхэм заржал:
– Ну, теперь это разумнаямысль.
Грант вяло разделся, ощущая опустошенность, лень и разбитость во всем теле, а Бонхэм ждал.
– Ты все еще новичок, знаешь, – сказал Бонхэм, когда они шли под тенью решеток. Наступила очередь Гранта промолчать. Когда солнце обожгло их, это воспринялось как физический удар. Женщины исчезли. А Файнер и Орлоффски бесстрастно ждали их в доке.
– Где твои японские туфли? – мило спросил Бонхэм.
– Няма, – ответил Орлоффски.
У всех у них, кроме него, были японского типа сандалии, сделанные в Америке, с подошвами из резиновой губки и твердой резиновой полоской между пальцами; Бонхэм и Гранту порекомендовал купить такие в Ганадо-Бей. «Славные ботинки», – называли они настоящие туфли из соломы в давние времена Перл-Харбор.
– Его девка их сперла, Эл, – сказал Сэм Файнер неожиданно высоким и тонким для человека с такой грудью голосом, – вот что.
– Ни черта она такого не делала, – ругнулся Орлоффски.
– Он потерял одну утром на катере, – ухмыльнулся Файнер.
Бонхэм столкнул их.
Абсолютная правда, что ныряние и плавание протрезвило их и каким-то таинственным образом предотвратило похмелье. И когда они вернулись, физически Грант чувствовал себя намного лучше. Но это было, наверное, единственное приятное событие всего дня.
Во-первых, стало уже слишком поздно, пока они собрались, чтобы плыть к так называемой «лагуне» или другому хорошему для охоты месту. Так что Бонхэм повел их мимо заякоренного и покинутого самолета и остановился примерно в миле от дока. Вода была не глубже пятнадцати футов, а песчаное дно – почти без кораллов, а следовательно, почти и без рыбы, – простиралось на той же глубине в необозримую даль. Фактически, сказал Бонхэм, им надо бы плыть мили и мили в этом направлении, почти до Инаугуа, чтобы найти дно поглубже. Течения превратили район почти в пустыню, нанося песок и создавая необитаемую мель. Но Бонхэму, как сразу стало понятно, было на это плевать, потому что он собирался заняться Сэмом Файнером и маленькой камерой «Минокс» с боксом, которые он ему привез. Это он и сделал. «Тренируйся, оставайся под водой как можно дольше», – вот и все, что он сказал Гранту и исчез с Файнером. Если Файнеру понравится маленькая камера, сказал он, он ее отдаст.
Сэм Файнер, кажется, был парнем, что надо. Но он, конечно, тоже нырял все утро. И у него уже была камера поиграться. Из всех них только у него было настоящее подводное снаряжение – привезенный за большие деньги «Скотт Гидро-Пак» с тремя заполненными двойными баллонами, поскольку фильтрованного воздуха на Гранд-Бэнк не было. На катере он с помощью Бонхэма и Орлоффски надел его, хотя глубина была всего пятнадцать футов, и прыгнул за борт. Чтобы сберечь воздух, он дышал только через выводную трубку «воздушного экономизатора» на одной стороне маски во все лицо. Бонхэм только с трубкой пошел за ним и дал ему камеру. Орлоффски, который вовсе не был парнем, что надо, взял ружье и, чертыхаясь и проклиная плохое дно, отправился один. Не прошло и пятнадцати секунд, как Грант неожиданно оказался в воде в одиночестве.
Пятнадцать футов – это глубина конца большинства плавательных бассейнов, по дну которых Грант свободно бродил. Не нужно даже продувать уши. Ясно, что не могло быть и речи о свободном нырянии без акваланга. Там хоть можно подобрать шпильки или пару кусочков мрамора. Несколько рыб-игл шныряло то здесь, то там, несколько крошечных яркоокрашенных сержант-майоров рылось в песке или в траве. Вот и все.
Рассерженный поведением Кэрол Эбернати, раздраженный тем, во сколько обойдется ему эта поездка, раздраженный уроками свободного ныряния, которые обещал и не давал Бонхэм, он поплавал вокруг катера, увидел и изучил первого морского зайца, о котором он читал, но никогда не видел, который и был-то похож на жидкое пирожное тесто, свернутое в ватрушку, поглядел со страхом и отвращением на коричневые чернила, выплескивающиеся изнутри, когда раскрывался острый кончик; понырял к песку и траве, удерживая дыхание, а потом, до смерти утомленный, он начал расширять круги и уплыл от катера. Здесь он на крайнем пределе видимости увидел, что Орлоффски преследует рыбу, и поплыл в этом направлении.
Большой поляк нашел крошечный коралловый рифик. Канат для рыбы был пристегнут к бикини и на нем было несколько маленьких рыб-попугаев не длиннее фута. Когда Грант подплыл, он гнался еще за одной. Человек, выглядевший защитником профессионального футбола, мчался за этими маленькими созданиями с той же злобой, какую Грант видел у преследующего рыбу покрупнее Бонхэма, только злоба здесь была еще больше. С грубой, животной, абсолютно эгоистичной прямодушностью он нырнул за другой маленькой рыбой-попугаем, как увидел Грант, и выстрелил в нее, едва она начала двигаться. Теперь у него было шесть штук. Грант помахал ему и уплыл по своему скучному кругу. Душа у него не лежала стрелять в глупых, аденоидного вида маленьких рыб, и он усомнился: не слаб ли он? Когда он нырял и лежал на песке или траве, он большей частью думал о Кэти Файнер и о том, как странно, что когда-то знал ее, потом не видел в Нью-Йорке, а теперь снова встретился на забытом богом острове Гранд-Бэнк на южных Багамах, где ее новый муж, возможно, войдет в дело со шхуной с его новым другом и учителем плавания. Мысль о Кэти вернула к печальным мыслям о Лаки. Он размышлял, знала ли ее Кэти? Когда он услышал бычий рев Бонхэма с катера, он подплыл к Орлоффски, который был еще дальше, и вернулся.
Оказалось, что камера испорчена. Вернее, взводящий механизм, сконструированный и сделанный Уильямом, и так работал плохо, а теперь почти вовсе сломался, так что они совсем не могли перевести пленку. Бонхэм звал их, поскольку они могли возвращаться, а он с Уильямом до завтра поработает с ней. Обычно бесстрастный Бонхэм был теперь на пределе раздражения, и когда Орлоффски подплыл со связкой маленьких рыб-попугаев и собирался закинуть ее на борт, он заревел:
– На кой хрен тебе это нужно?
– Я што-то должон делать, штоб убить чертово время, – как обычно грубо ответил Орлоффски.
– Тогда выбрось их к дьяволу, – сказал Бонхэм. – Что я с ними должен делать?
– Не командовай. Может, черномазые возьмут, – резко сказал тот и бросил рыбу в катер. Вылезая из воды и наблюдая за этой маленькой стычкой, Грант заметил нечто, что видел и раньше, но не придавал значения: он никогда не слышал от Бонхэма слова «е...» во всех его многочисленных формах. Сам он часто его употреблял, как и большинство людей в его более или менее сложном мире, хотя и не с абсолютной вульгарной грубостью Орлоффски, и можно было ожидать этого и от Бонхэма. Отметив, что Сэм Файнер внимательно изучает своими гранитными глазами Орлоффски, Грант вскарабкался на катер.
– Езжайте. Я поплыву назад, – сказал Орлоффски. – Може, смареть и нечиво, но не мешает. Кинь свой шнур. – Бонхэм бросил.
Катер пошел, и Грант смотрел, как голова Орлоффски уменьшается за кормой, пока не исчезла вовсе. Они были почти в миле от берега, и он бы не хотел вот так остаться, даже без компаньона. Хотя глубина всего пятнадцать футов, все равно в любую секунду могла появиться акула. Это, кажется, не беспокоило Орлоффски. Когда он пришел в номер, то принял душ, чтобы смыть высохшую соль, улегся и немедленно шумно заснул.
Именно когда Грант спал, а Бонхэм возвращался из номера Уильяма вымыть запачканные работой руки, Кэрол Эбернати осторожно высунула голову из дверей своего номера и остановила его в темном холле.
– Я хочу с вами поговорить, Эл, если можно.
Бонхэм остановился и глядел сверху вниз на ее возбужденное, темноглазое, а теперь и заговорщицкое лицо. У него сегодня хватало забот из-за неработающей проклятой камеры.
– Хорошо, миссис Эбернати. В чем дело?
– Пойдемте в столовую, – она повернула голову к соседней двери. – Рон спит. – Она уже надела к ужину цветастое платье.
Бонхэм решился не сразу. Он не слишком огорчался ее явным нерасположением, но ясно же, что это не сделало поездку приятнее.
– О'кей.
– Я полагаю, вы удивлены, почему я так странно действовала по отношению к вам на самолете, – сказала она, когда они вышли на затененную галерею. Было уже почти темно. Скоро управляющий и служащий заведут на улице большой бензиновый генератор, чтобы включить внешнее освещение. Он будет тарахтеть, выделяясь среди жужжания насекомых, всю ночь, пока не уляжется последний клиент, и только тогда сторож выключит его до следующей ночи.
– Да нет, не очень, – ответил Бонхэм. – Хотя, пожалуй, слегка странно и неожиданно после того, как мы все веселились в Яхт-клубе.
