Текст книги "Не страшись урагана любви"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

На этот раз во всем этом было нечто любопытно невинное и детское. Как будто детишки занялись чем-то плохим, и они инстинктивно это знали, но они знали и то, что старшие подумают, что это плохо, и будут шокированы. На этот раз лидерами стали Дуг и Терри, а когда они сбросили купальники и поплыли, к ним со смехом присоединились «Домашний шпион» с девушкой. Когда сэр Джон и его манекенщица тоже ушли, Грант глянул на Лаки.

Они сидели со стаканами за круглым столиком в тени большого дерева, где была построена и плита. Лаки, уже довольно пьяная, что она уже доказала, едва не упав в воду, встала и начала снимать купальник.

– Нет! – с болью прошептал Грант. – Нет! Не надо!

Она смутно и слегка смущенно усмехнулась.

– Ты хочешь, чтобы я это сделала, – выкрикнула она. – Я знаю. Я чувствую. Это видно по твоему лицу.

– Правда, – сказал Грант. – Да. – У него перехватило дыхание. – Но не надо. Это слишком больно.

– Цыпленок, – сказала Лаки. – И я хочу это сделать, – решительно добавила она. – Я правдахочу. По правде, мне очень хочется.

– Ладно, согласен. Я цыпленок. Но я прошу тебя, не надо.

Не отвечая, Лаки снова натянула тесемку на белую полоску на плече, села и взяла стакан.

Группа временных нудистов, смеясь и плескаясь, поплавала немного и, встав по пояс в воде, начала брызгаться. Группа ямайцев в купальных костюмах с тремя голыми ребятишками, улыбаясь, прошла по пляжу.

– Они просто играют, – сказал Грант. – Веселятся. Не понимаешь? – Он кивнул в сторону улыбающихся ямайцев.

– Знаю, – ответила Лаки. – Я знаю. Ты смешной. Ты очень смешной. Это слишком больно, сказал ты. Но ты все равно хочешь, чтобы я это сделала. Все равно хочешь.

Грант промолчал. Возня в воде закончилась, и Дуг с Терри вышли на песок. Стоя перед ними лицом, Дуг глядел на дом маленького негра в двадцати ярдах от кромки моря, потом повернулся и растянулся на одеяле рядом с Терри. Остальные четверо вскоре уселись неподалеку от них. Из-за отсутствия видимой границы между попками манекенщиц и спиной было ясно, что они много купаются и загорают обнаженными. Ни у одного из мужчин, как заметил Грант, эрекции не наступило. У него тоже. Достаточно любопытно.

Лаки вдруг встала и пошла в воду. Она проплыла немного так, что видна была одна голова. Когда Грант смотрел на нее, она, кажется, перевернулась в воде, а потом неожиданно встала, подняв руки над головой в классической балетной позе. Купальник она сняла и была полностью обнаженной. Вода, как показалось, медленно стекала с нее, и она предстала во всей своей великолепной чувственности, славная белая грудь и покатые круглые бедра заставляли других, более худых девушек выглядеть механистичными и асексуальными. С поднятыми руками и стоя почти по колено в воде, она сделала серию классических баллоне фуэте, настоящий па де бурре, и все это сделала красиво. Это было движение, в котором одна нога занимает строго перпендикулярное положение по отношению к опорной ноге перед маленьким прыжком, и создавалось впечатление, что пах полностью раскрывается, и она должна была выбрать это движение сознательно. На берегу все замерли во время па де бурре. Волосы цвета шампанского были сухими и разметались в воздухе, как белое золото. Потом она повернулась, снова нырнула в воду, где был ее купальник, оставив на поверхности одну голову.

На пляже раздался взрыв аплодисментов и криков.

Когда она шла к Гранту, лицо у нее смеялось и пылало. Взяв его за руку, она поцеловала его в губы.

– Ты не злишься?

– Злишься! Господи, ты прекрасна! Господи, я тебя люблю! Это было прекрасно!

– Немного разогрело тебя?

– Разогрело! Погоди, пока мы доберемся домой.

И все же, где-то в глубине души он сердилсяна нее. Но в то же время, он никогда в жизни не был так возбужден сексуально; жар был настолько силен, что он испугался, как бы не расплавились уши, не вспыхнули волосы. Иногда она, кажется, лучше его понимала, чем он сам.

На своем одеяле сэр Джон Брейс распрямил свой длинный тощий голый остов, встал и слегка печально улыбнулся всеми зубами:

– Ну, я думаю, что не должен заниматься приготовлением пищи в таком виде, – и надел трусы. Постепенно все тоже натянули купальники, и все кончилось.

Но это все же не был конец пикника или конец питья. Даже восхитительные гамбургеры и мясо, которые сэр Джон приготовил на углях, не смогли их протрезвить после ромовой смеси. С колоссальным напряжением, саморазрушительным, но неостановимым желанием, причину которого Грант не смог понять или вычислить, сэр Джон черпал и черпал смесь из, казалось, неистощимых запасов.

«Чудесный большой риф» оказался блефом. Когда Грант в маске и с трубкой приплыл к нему, то обнаружил несколько маленьких коралловых голов высотой три фута и на глубине всего шести футов. Несколько сержант-майоров и несколько крошечных цветных рыбок. Как ныряльщик, даже как ныряльщик с трубкой, сэр Джон явно принадлежал к любителям самого низшего ранга. Так что акваланг так и остался в багажнике. Да и кроме того, он был слишком пьян для серьезного погружения. Он был слишком пьян для всего. А затем, когда вспомнил о Кэрол Эбернати, то выпил еще.

Солнце было столь жарким и так их палило, что через пару часов они почувствовали себя прожаренными – не обгоревшими на солнце, а прожаренными, как хлебцы. В какой-то момент Грант заснул на одеяле в тени дерева, обняв Лаки, и у него повторился кошмар. Снова он выстрелил в ту же рыбу и пошел за ней в пещеру. Снова гордость не позволяла ему бросить ружье, рукоятка которого так больно врезалась в руку. Поверхность манила к себе. Но вот из груди вырвались последние остатки воздуха, и он смотрел, как большие пузыри мчатся к мерцающему, переливающемуся живому серебру границы между водой и небом. Последний выдох. Он проснулся от собственного крика.

– Что с тобой? – спросила Лаки.

– Дурной сон. Вот и все.

– Что за дурной сон?

– Ничего особенного. Приснилось, что я застрелил большую рыбу и не смог ее вытянуть, но не бросал ружья. Меня утянуло. – Он неожиданно засмеялся. – Мне уже это снилось.

– Господи! – Лаки странно посмотрела на него. – Если это вызывает такие кошмары, зачем этим заниматься?

– Зачем, – бесстрастно, как эхо, откликнулся Грант. И ощутил раздражение. – Я не собираюсь сделать это моей профессией. Я не собираюсь заниматься этим всю свою жизнь. Просто хочу изучить, вот и все.

Затем, вспомнив о Кэрол Эбернати, он взял еще один стакан смеси.

Это проявилось на обратном пути.

Все они, ощущая ломоту во всем теле, тронулись в путь перед закатом, и в первом же городишке Грант врезался в островок безопасности. Левое переднее колесо подпрыгнуло, и их подбросило, но без особого ущерба. Толчок был достаточно силен и разбудил спавших в обнимку на заднем сиденьи Дуга и Терри. Узнав, в чем дело, Дуг хрипло расхохотался.

Лаки подождала, пока они снова не заснули.

– Я и вправду не знаю, что с тобой, но что-то есть. Со всеми вами. Что-то ужасное нависает над всеми нами, и я боюсь. Ты должен увезти меня отсюда, от этих людей. Мы просто должны уехать, Рон!

– Ты права, – ответил он. – Абсолютно права. Уедем. С другой стороны, это могло бы случиться с каждым. Какого черта они поставили этот проклятый островок безопасности в таком месте, в крошечном городишке?

Но скорость он снизил. Сэр Джон, пьяный в лучшем случае, как и Грант, ушел на несколько миль вперед. Но Гранту было плевать. К тому времени, когда подъехали к Монтего-Бей, он отрезвел от бутылки пива, открытой Лаки. «Господи Иисусе, ну и смесь!» – сказал он, въезжая в город. Перекусив лишь бутербродом и быстро упаковав то малое, что у них было, они сразу же уехали в Ганадо-Бей.

Дуг с ними не поехал. Улыбаясь Терри Септембер, он сказал, что решил побыть здесь, пока девушки не закончат работу. Может быть, Терри останется еще на пару дней.

Так что ночную поездку они совершили вдвоем.

18

У нее никогда раньше не было такой дикой сумасшедшей ночной поездки. Машина мчалась между морем и горами так, будто они и вправду собирались взлететь. На всем лежал странный привкус похмелья. Единственное, что отдаленно напоминало это в ее опыте, это сумасшедшая ночь в Калифорнии несколько лет тому назад, когда она едва не наехала на Бадди Ландсбаума на его же машине. В тот раз они все тоже были пьяны, Конечно, они с Роном сейчас трезвее. Но они протрезвели, и возникли обезвоженная, перенапряженная усталость и внутреннее покачивание. Эта ромовая смесь сэра Джона давала тот же искаженный, странный, жуткий результат, как будто ты все еще перепил.

Большую часть пути она полулежала в уголке переднего сиденья, притворяясь спящей. Так ей не нужно было разговаривать с Грантом.

Она узнала теперь о нем нечто, чего не знала раньше. Она не знала точно, что именно, но знала, что теперь это знает. И знала, что знает, как это использовать. Он, в конце концов, не неуязвим. И она подумала, что когда-нибудь заставит его заплатить.

Заплатить за все. За то, что он вот так оставил ее в Нью-Йорке, за то, что вытянул из нее это глупое купание нагишом, ошеломив и смутив ее сегодня, за то, что привез ее сюда на этот нелепый пьяный уик-энд с кучей больных, страшных пьяниц. Заставит его заплатить прежде всего за то, что он заставил ее влюбиться в него. Вот за это она заставит его платить больше всего. Впервые с тех пор, как они встретились, Лаки вновь ощутила себя сильной и уверенной. И она знала, что может заставить его жениться на ней. Вдобавок. Нет вопросов. Проще пареной репы. Она может заставить его делать все, что угодно.

И в то же время она ощущала свою любовь к нему больше, чем раньше, и с большей нежностью. Бедный слюнтяй. Бедный раб.Ей всегда хотелось иметь раба. После сегодняшнего дня она чувствовала себя твердой и резкой, даже завоевательницей, и в то же время она сильно его жалела. Как можно уважать своего раба?

Вот он сидит рядом, за рулем, прочный, как любая скала, зависимый как любая гибралтарская страховая компания, лицо тускло освещено приборным щитком и ни малейшего представления о том, что она ему приготовила. Она еще больше любила его. Он верит во что-то. Идиот. Или думает, что верит. Хотя и заявляет, что он циник. О, обидит она его.

Он, возможно, был самым лучшим водителем, с которым она ездила, кроме, наверное, папочки. Она узнала об этом в поездке во Флориду. И сейчас он гнал большую, взятую напрокат машину по неровной дороге; так же, как опытный всадник, полностью ее контролируя, резко посылая вперед, но не переходя ни границ ее возможностей, ни предела безопасности. Да, она бы заставила его платить.

А затем это настроение рассеялось. Он настаивал на этой скорости, чтобы не заснуть, сказал он, хотя было холодно. Она укрылась пальто. Под тоненьким серпиком луны, который, казалось, все затемнял, а не освещал, океан тускло светился слева, темная мощная потенциальная опасность, а справа угрожали черные гробы заросших холмов и шумящие черные поля двенадцатифутового тростника. Время от времени они проносились мимо групп домиков, где обитали руки, обрабатывающие эти поля, почти всегда неосвещенные, и слышали там гитарный перезвон; до ушей доносились глухие разговоры, густой черный смех. Раз или два в свете фар появлялись черные люди, размахивающие мачете и что-то кричащие. Похоже, будто опустившаяся ночь освободила примитивность, джунгли, Африку из того, что при дневном свете было всего лишь вежливо бормочущими фигурами. Все городки по пути мертвецки спали. Лаки казалось, что только яркое двойное пятно от фар, бегущее перед ними, удерживало абсолютный примитивизм, первобытность от того, чтобы поглотить их, удерживало цивилизацию в живых. Она ощутила ужас при мысли, что пятно может погаснуть. Там, в Голливуде, то, что произошло, происходило все-таки в цивилизованномокружении. Без сна ни в одном глазу, укутавшись в теплое верблюжье пальто, она украдкой глянула на Гранта, и сознание погрузилось в пряную роскошь тайных воспоминаний.

Бадди пригласил ее и Лесли полететь с ним на Западное Побережье, где он должен был встретиться с Доном Селтом насчет фильма, который они хотели вместе делать в Канаде. Да, Дон Селт! Именно он ставит новую пьесу Рона! Она тогда около двух недель трахала Бадди. Да, трахала его,сознательно повторила она, сознавая, что Грант думает, что она спит, и не может знать, о чем она думает. Тогда им обеим, в то время, это казалось шалостью. Но когда они туда прилетели, все быстро полетело к чертям. Она знала, что Бадди скуп. Но только поехав с ним на две недели, она поняла, что представления не имела, насколько он скуп. Это немедленно проявилось на Побережье. Но если было что-то, чего она не переносила, так это как раз скупость.

Сначала он сэкономил, поместив их в какой-то дешевый маленький мотель на шоссе, никуда не ведущем. Денег, которые он им дал, едва хватало на завтрак гамбургерами, но уже добраться до города они могли только на автобусе. Потом он взял напрокат большой лимузин с шофером и исчез. Большая машина, пояснил он, необходима для бизнеса. А после этого они видели его только по вечерам. Ужинали они, естественно, только по приглашениям. У Бадди там было много-много друзей. И, конечно же, такими же были и вечеринки, на которые он их возил, – по приглашению. Дон Селт, конечно, всегда был с ними, довольно тепло и сентиментально пытаясь заполучить Лесли, у которой не было ни малейшего желания. Обе девушки знали, что Дон Селт на самом деле хочет Лаки, они это обсуждали и смеялись.

Однажды вечером Бадди повез их к Клинтону Эптону после обеда с обильной выпивкой. Клинт Эптон для своего поколения был таким же большим драматургом, как Рон Грант для своего. В последние годы он писал мало пьес, они всегда проваливались, но зато он очень много работал в кино, большей частью занимаясь спасением плохих сценариев, за что получал фантастические деньги. У него был огромный, невероятно дорогой дом, фантастическая коллекция пластинок для одной из самых фантастических в мире по качеству систем, бесценная коллекция Клее, Кандинского и подобных, дом был украшен подлинными вещами времен Реставрации. И он все это показывал обеим девушкам, особенно Лаки. Все, вплоть до малейшей вещи. И вскоре стало ясно, что Бадди самым чудесным, самым вежливейшим из возможных, конечно, способов предлагает Лаки Клинту Эптону, который, со своей стороны, берет ее. Позднее выяснилось, что у Бадди и Дона Селта были проблемы с их канадским сценарием. Они хотели, чтобы Эптон поработал над ним.

Сначала она не могла в это поверить. Не ее. Может быть, Хорн Йорк или других подобных ей девушек, которых она знала. Но не ее.Так что она все смеялась, шутила и флиртовала, все более смущаясь, и шутила все хуже. Когда она все-таки поверила, то тут же ушла. И ушла не тихо. Конечно, к тому времени она крепко напилась. Как и все остальные. Она бросила свой бокал в Эптона, успевшего пригнуться, так что он разбился вдребезги о большой камин, а потом встала и побежала к машине. К счастью, шофер где-то болтался у прислуги, в чем она была вполне уверена. Пока она разбиралась с управлением незнакомой машины, мужчины выбежали из дома. Они пытались ее остановить, Бадди и Дон стали на дороге в свете фар. Она погнала машину прямо на них по длинной, дорогой, украшенной цветами и кустами дорожке, и Селт, стоявший чуть дальше, успел отступить, а Бадди спасся только тем, что выставил вперед руки, уперся в фары и радиатор и полетел головой в кусты. Господи, как он смешно выглядел, последними исчезли в кустах сверкнувшие в свете фар подметки. Тогда ей было все равно, убила она его или нет. Позднее, конечно, она была счастлива узнать, что он жив. Но была задета ее гордость. А никто не мог задеть ее гордость дважды.

Она примчалась в мотель и поставила машину на стоянку. Вскоре, как она и думала, приехали остальные. В большой машине Эптона, хотя его самого с ними не было. Бадди, Дон, шофер и с ними Лесли, непрерывно взрывавшаяся от смеха. Белый вечерний пиджак Бадди весь был в земле, и он все время грязным платком вытирал кровоточащие ссадины на лице.

Она так и не знала, сделала ли она это просто ради Лесли или нет. Она так не думала. Но все же менее искренне надеялась, что так это и было.

Как бы там ни было, когда Бадди как-то по-овечьи начал протестовать, она презрительно уставилась на него и повернулась к Дону. «Вы не против увезти меня?» – спросила она. «Куда?» – тихо спросил Дон. «Куда, как вы думаете? Так поздно уже все закрыто. К вам», – ответила она. Через мгновение Бадди полузадушенно вскрикнул. «Ну...» – сказал Дон и глянул на Бадди. «Ну, в чем дело? – сказала она. – Едем? Да или нет?» – «Ну, да», – так же тихо ответил Дон. Не произнеся ни слова, она пошла и села в его машину, которую он оставил здесь еще до поездки к Клинту Эптону. Дон сел чуть позднее, а она уставилась из окна на Бадди. Бадди ничего не сказал. Он воспринял все вполне хорошо, кроме того, что под огорчением, стыдом, даже немужественностью на его лице явно проглядывало выражение болезненного, удрученного удовольствия, извращенного наслаждения от того, что она с ним делала. Все они наслаждались этим. Она сама наслаждалась. Только Лесли была шокирована. «Пока! – нежно сказала она, пока Дон разворачивал машину. – Увидимся!»

Мужчины!– презрительно подумала она тогда, глядя на Дона за рулем. Мужчины!– презрительно думала она сейчас, чуть приоткрыв глаза, чтобы увидеть едва освещенное лицо Гранта.

По-настоящему он был не так уж и плох в постели. Если у природы есть время преодолеть внутреннюю неловкость. Она помогла времени, оставаясь спокойной и ответственной, сидя в кресле и чувствуя себя, как дома. Единственная жестокость, которую она допустила, – это отказ от его предложения выпить. Она не собиралась бывать у него еще, и он, кажется, чувствовал это, когда кашлял и суетился вокруг. Когда он наконец-то подобрался сбоку, сел и поцеловал ее, она вернула поцелуй. Но утром она встала и ушла до тех пор, пока Селт, который спозаранку должен был быть на студии, еще и не начал просыпаться. Мужчины!

Мужчины!– она вспомнила, что думала так, о! много раз, – Господи, как они все мне отвратительны.Пара сисек и дырка между ног – вот и все, что им нужно. Единственным по-настоящему достойным мужчиной с настоящим достоинством был только папочка.

Но как раз после этого случая она впервые по-настоящему задумалась о себе. Она не могла быть настоящей шлюхой или могла? Господи, если окажется, что так? В отеле Лесли встретила ее словами: «Господи! Ты по-настоящему заставила его расплатиться, милочка!» – произнесенными наполовину испуганным, благоговейным, восхищенным голосом. Бадди, как выяснилось, пару раз всплакнул между выпитыми стаканами, а затем попытался залезть в мешок к Лесли, конечно, безуспешно. Лаки слушала. Пытаясь спасти свою гордость, сохранить хоть ее, все еще с ледяным чувством она импульсивно позвонила Клинту Эптону.

«Конечно, вы обе можете приехать на несколько дней, если хотите, – сказал он со своим забавным, все еще еврейским, все еще очень бронкским акцентом. – Что? Чего у вас нет? Господи, эти ребята хорошо с вами обращаются, а? О'кей, я пошлю за вами машину. – Он баловал их рассказами о звездах и сплетнями о высокопоставленных людях, они плавали в его бассейне, он ставил им пластинки, мексиканская прислуга три дня готовила им великолепные обеды. – Что вы хотите, чтобы я сделал с их работой? – наконец, улыбаясь, спросил он. – Хотите, чтобы я взял ее или нет? Это вам решать». – «Я отказываюсь просто отвечать», – холодно сказала она. «Нет, решайте. Это ваше право. Скажите, я откажусь. Или возьму, если хотите». – «Я абсолютно отказываюсь принимать такие решения!» – холодно ответила она, не дрогнув. Он, как она позднее узнала, все-таки взялся за работу, но все равно канадская картина провалилась. На четвертый день он сказал: «Мне кажется, пришло время Лесли возвращаться в Нью-Йорк, не так ли?» За все эти дни он не прикасался и не пытался прикоснуться к ним обеим. «Лесли?» – спросила она. «О, и вы тоже, если хотите. Я думал, может, вы останетесь на несколько дней. Билет в Нью-Йорк у вас будет, как только захотите. В конце концов, кто-то ведь должен поддержать репутацию братства этого ремесла». Милый человек.

Она осталась. Какого черта? А Клинт Эптон оказался и впрямь очаровательным мужчиной. Хотя и намного старше. Как она вынуждена была вновь и вновь говорить годы спустя и говорила по крайней мере два года тому назад, единственный способ по-настоящему узнать кого-то – это трахнуть. Он когда-то был женат на очень знаменитой звезде, и он рассказал своим забавным голосом, как он, бывало, ел бананы, сливы и дольки апельсинов и грейпфрутов из ее подушечки. Он, бывало, половину всей пищи ел оттуда, как он сказал. Затем однажды он выскочил из дома и гонялся за Лаки вокруг бассейна с бритвой «Жилетт» в руках, уговаривая побрить ее подушечку. «Давай! Тебе это понравится! Я знаю, понравится! Попробуй разок!» К счастью, он был старше, у него не хватило дыхания, и он сдался. На следующий день она напомнила о его предложении насчет авиабилета в Нью-Йорк – на том основании, что должна же она когда-нибудь возвращаться к своей обычной жизни, так что они расстаются друзьями, в значительной мере это было правдой, большей, чем то, что он хотел ее побрить. Связь просто изжила себя. Если бы нет, то она должна бы позволить побрить себя. Клинт, конечно, тоже многое узнал о ней, и как-то через пару лет она узнала себя в одной из его пьес, конечно же, в очень искаженном виде. И это был провал. Мужчины!

Мужчины!и Лаки снова глянула на Гранта из-под опущенных век. Ну, есть трое из Четырехсот Мужчин, о которых ты никогда не узнаешь, Муж Мой. Как насчет этого?Кроме того, что это не совсем правда, а? Он уже знал о Бадди.

Она так и не знала, почему так сердилась на него, и когда она перестала удивляться, почему же все-таки, гнев сам улетучился. Частично потому, что черная ночь и черные негры в ночи испугали ее. И потом, та ее жизнь – нигде, она не здесь, а там, на Побережье. Так жить она не хотела. И кроме того, двадцать семь и близящиеся двадцать восемь, это совсем не двадцать три, близящиеся к двадцати четырем. Изменившееся настроение заставило ее вспомнить столь частое обещание самой себе и молчаливое обещание ему, Гранту. Она станетхорошей женой для него. Станет. Слегка скользнув, ее рука легла на его твердое бедро. Его широкое, уродливое, жесткое лицо было сильным и почти красивым в полумраке.

Неожиданно она захлебнулась слезами. О, папочка, папочка! Зачем ты ушел, так рано умер и оставил свою маленькую девочку?

Грант продолжал гнать машину. Она продолжала притворяться спящей.

Она снова в депрессии. Как в Нью-Йорке, хотя и не так сильно. Ею снова овладело суеверное чувство, что ее накажут. Гибельный мрак. Гнусные католики. Она все это понимала. Все это плюс небольшой комплекс Электры. Понимание не облегчает положения, не снимает проблем. Гордость – Гнев – Молчание – Вина – так они всегда у нее и чередуются, и сейчас она была в фазе Вины. Она любила «Власть», но так же и ненавидела ее. Она знала, что у нее слишком большая склонность к презрению мужчин. (Если бы ей не так сильно нравились эти штуковины, она могла бы стать лесбиянкой. Кроме того, она не смогла бы приникнуть туда лицом, как делают мужчины. Фу!) Но страх перед Грантом вот в чем: ее презрение к мужчинам; она никогда не знает, что будет делать или что скажет. Его честность перед самим собой почти слишком уж сильна. Он все о себе скажет, признается во всем, абсолютно без всякого стыда. У него, кажется, нет никаких торможений, как у остальных. Напротив, он, кажется, как бы вынужден все о себе всем рассказывать, и это ее смущало. В психологическом отношении он не гигиеничен, не санитарен, а это она ненавидела. Черт его подери!– подумала она, а потом сообразила, что снова возвращается к Гневу. Гордость и Гнев. Когда она это сообразила, депрессия еще более усилилась.

Главное в Гранте – он настоящий, реальный. Сама себя она никогда не ощущала подлинной. Так что, что бы она ни говорила и ни делала, это не считалось. Она не была настоящей, это не было настоящим, так что ничего и не значило. Взять хотя бы ее чувство насчет того, что она сказала ему о свадебном подарке матери – о десяти тысячах. Единственно, как она могла это описать, что это своего рода «дьявольский дух Очарования», непослушный дьявол очарования овладел ею. Это была ошибка. Она была очаровательной, и он был очаровательным, и они дурачились и шутили насчет свадьбы (в которую ни один из них тогда не верил), и это просто как-то вырвалось у нее. И когда она говорила, то знала, что это неправда, но неважно, потому что никогда к ней не вернется, никогда дом не достроится, потому что она не настоящая и все не настоящее, так что это не считается. Но все равно, когда она говорила, это былаправда, потому что она это говорила. Она еще не знала его предыдущей реакции на настоящую правду, когда она ее говорила. Он раньше не реагировал. Но что он раньше думал?

И более того, как она могла объяснить ему, что это вообще не было настоящей «ложью»? Она не могла. Это прозвучало бы просто как извинение.

О'кей. Но не это ее беспокоило. Пойдем дальше. Ладно. По-настоящему ее беспокоило то, что в первый вечер во время купания в яркоосвещенном бассейне сэра Джона где-то в глубине души она тайно хотела, чтобы Рон сказал, приказал ей: «сними купальник», потребовал бы, чтобы она показалась перед всеми нагишом. Вот что ее пугало, а заглядывая еще глубже – что она и сделала, когда сидела в кресле, когда Терри Септембер вышла из комнаты для девушек в бикини, – она обнаружила в самой глубине сознания одну из тех сексуальных фантазий, о которых никому не могла сказать, даже аналитику, красочную сексуальную картинку, как ее трахает какой-то мужчина, а Рон смотрит, заставить его стоять и смотреть, как ее трахает другой и, может быть, скажем, он играет с собой, когда смотрит. Вот что ее ужасало, и из ужаса возник приступ плача, от того, что она вообще могла такое вообразить.

Она все еще ощущала, даже сейчас, что она во многом потеряла лицо перед ним, проявила недостаток храбрости. Но кроме этого, она очень четко ощущала неминуемую опасность: если бы она в тот вечер сняла купальник, между ними что-то рухнуло бы, чего уже нельзя было бы восстановить. Но как от Рона можно ожидать, что он все это поймет? Особенно потому, что именно за это она заставила его заплатить на следующий же день, когда она все же сняла купальник и показалась перед всеми обнаженной?

Господи, вот люди! И особенно его «старый дружок» Дуг Исмайлех! Это были не те люди, с которыми им – ей и Рону – следует проводить время. Господи, неужели все в мире больны? Она еще плотнее укуталась в пальто, как будто оно могло ее спасти, и, ладно, все это само отсеется, она должна в это верить, а теперь они уже далеко, они на пути в Га-Бей и собираются в Кингстон. Рене и Лиза будут счастливы увидеть ее. Рене, Лиза и их забавный Гранд Отель Краунт. Она так часто и подолгу останавливалась у них во времена долгого романа с Раулем. Легко, нежно, испуганно и судорожно она вцепилась пальчиками в твердую плоть бедра Гранта.

Мысль о Рауле и совсем недавняя мысль о «свадебном подарке» матери – десяти тысячах – скрестились, и она неожиданно вспомнила, как Рауль однажды дал ей десять тысяч наличными. Она не вспоминала о них целую вечность. Еще один пример того, насколько она по-настоящему не реальна.

Обычно Рауль давал ей драгоценности, большую часть которых она продала или заложила после его смерти. Господи, все эти южноамериканцы такие богатые, с их огромными поместьями и пеонами, без всяких налогов, почти без всяких законов. Обычный американец не поверит. В тот раз он просто дал ей эти деньги в аэропорту, куда она примчалась провожать его. Домой она вернулась с таким туго набитым кошельком, что он не закрывался. Один его вид приводил ее в замешательство. «Что я с ними должна делать?» – крикнула она. «Мне все равно, – ответил он. – Это подарок. Купи себе что-нибудь». Она пересчитала деньги – их оказалось десять тысяч. Это продолжалось около недели. Она дала всем друзьям по стодолларовой банкноте. Она одолжила многие сотни долларов людям, которые, как она знала, черт их возьми, никогда не вернут их. Она устраивала большие вечеринки. Однажды она разбросала для подруг по всей квартире двадцатидолларовые бумажки, как будто это были конфетти. Это просто было нереальным, и она не могла ничего поделать, чтобы все выглядело реальным. Сама она не была реальной, Конечно, она не знала, что он там пойдет на смерть.

Она, должно быть, задремала, потому что звук мотора становился все тише и тише, пока не замурлыкал, как во сне, а потом машина плавно остановилась, и она вздремнула. Над ней склонился Грант и нежно сказал:

– Ну, милая, прибыли.

Еще сидя, она увидела ветхий домишко типа «Чарли Адамс» с мансардой и крутой крышей из рифленой жести.

Хотя было уже за полночь, маленький домик сверкал огнями. Из окон несся рок-н-ролл. Когда Рон крикнул, дверной проем заполнила колоссальная фигура и встала там, прорисовываясь силуэтом огромной ужасной гориллы из африканских лесов, и заревела.

– Это Эл Бонхэм, – услышала она, как рядом сказал Грант с почти мальчишеским обожанием. – Лучший ныряльщик с аквалангом в Карибском море.

– А! Ты, сучий сын! Я думал, ты уехал в Китай или еще куда-нибудь, – ревел Бонхэм.

Войдя в дом, мужчины начали хлопать друг друга по спине. Третий мужчина, голый по пояс, с мощными мускулами и тонким защитным слоем жира, какой она видела у профессиональных футболистов, вышел из-за стола и врезал Гранту по плечу с таким звуком, какой раздается из-под тупого молотка мясника, разделывающего тушу. Она заметила, как Грант поморщился, и неожиданно ощутила боль в желудке. Но он быстро и резко ответил ударом в живот, и мужчина потерял дыхание.

– А это – Мо Орлоффски, – сказал он с извиняющейся улыбкой. – Моряк, ныряльщик и владелец самого большого магазина спорттоваров на побережье Южного Джерси.

Орлоффски взревел от смеха.

– Был, милочка. Но я его продаю. Хочешь купить?

Две женщины, одна из них – светлокожая цветная ямаитянка, сидели у ревущего проигрывателя и держали в руках по банке с пивом. Ямаитянка вязала. Все вещи в комнате, все, кроме пола, были забиты пустыми пивными банками и бутылками. У стен на полу и в углах валялись мешки с регуляторами, резиновыми шлангами и баллонами. На столе пивные банки потеснил к углам разобранный регулятор акваланга, из чего было видно, что мужчины только что его ремонтировали. На полу у стола валялась куча морских карт, сверху пустые сигаретные коробки. Лаки ощутила, как в ней поднимается сильное, до ужаса доходящее отвращение.