Текст книги "Прямо к цели"

Автор книги: Джеффри Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

Кэти
1947–1950

Глава 39

В детстве я никогда не могла ответить на вопрос: «Когда в последний раз ты видела своего отца?»

Я просто не знала на него ответа, так как не имела никакого понятия о том, кто были мои родители. Большинство людей даже не представляет себе, сколько раз за день, за месяц или за год человека могут спрашивать об этом. И если ты всегда отвечаешь: «Я просто не знаю, потому что они умерли, когда я была совсем маленькой», – то на тебя смотрят либо с удивлением, либо с подозрением – или, хуже того, с недоверием. Впоследствии ты научишься напускать туман или уходить от ответа, просто меняя тему разговора. Вскоре и для меня перестали существовать вопросы о происхождении, на которые у меня не были бы заготовлены уклончивые ответы.

В памяти у меня сохранились лишь смутные воспоминания о мужчине, который все время кричал, и о женщине, робкой до бессловесности. Мне также казалось, что звали ее Анна. Все остальное было покрыто туманом.

Как я завидовала тем детям, которые, не задумываясь, могли назвать своих родителей, братьев, сестер и даже других родственников до третьего колена. О самой себе мне было известно лишь, что я выросла в приюте Святой Хильды на Парк-Хилл в Мельбурне, где настоятельницей была мисс Рейчел Бенсон.

Многие дети в приюте все же имели родственников, и некоторые получали письма, а иногда их даже навещали. Меня же только однажды посетила какая-то пожилая женщина довольно сурового вида, одетая в длинное черное платье с черными кружевными перчатками до локтей и говорившая с незнакомым акцентом.

Я так и не поняла, кем она приходится мне, если приходится вообще.

Мисс Бенсон отнеслась к этой леди со значительным почтением, а я, помнится, даже сделала реверанс, когда она уходила. Но узнать ее имя мне так и не удалось, и, когда я достаточно подросла, чтобы спросить, кто это был, мисс Бенсон заявила, что не имеет понятия, о чем я говорю. Когда бы я ни пыталась разузнать у мисс Бенсон о своем происхождении, она таинственно отвечала: «Лучше тебе не знать этого, детка». Я не могу найти в английском языке другого такого предложения, которое бы сильнее заставляло меня стараться разузнать правду о своих родителях.

С годами я начала задавать, как мне казалось, более осторожные вопросы о своих родителях всем подряд: помощнице настоятельницы, смотрительнице, кухаркам и даже уборщице, но по-прежнему упиралась в ту же самую глухую стену. В день своего четырнадцатилетия я попросила мисс Бенсон о встрече, чтобы спросить ее прямо. Но вместо «Лучше тебе не знать этого, детка» она произнесла на сей раз: «По правде говоря, Кэти, я и сама не знаю». Перестав спрашивать ее о чем-либо, я, тем не менее, не поверила ей, ибо время от времени чувствовала на себе странные взгляды некоторых из старых работников приюта, а иногда даже слышала, как они шептались у меня за спиной.

У меня не было ни фотографий родителей, ни каких-либо других подтверждений их существования в прошлом, кроме небольшого украшения, которое, по моему убеждению, было сделано из серебра. Помнится, что этот маленький крест дал мне мужчина, так много кричавший в моем раннем детстве. С тех пор эта вещица все время висела на шнурке у меня на шее. Однажды вечером, когда я раздевалась перед сном в спальне, мисс Бенсон обнаружила мое украшение и захотела узнать, откуда оно взялось у меня. Я сказала, что выменяла его у Бетси Комртон на дюжину стеклянных шариков. Похоже, что эта ложь устроила ее в то время. Но с тех пор я стала прятать свое сокровище от любопытных глаз.

Я, наверное, относилась к тем редким детям, которым нравилось ходить в школу с самого первого дня, как только они переступили ее порог. Школа была спасительным избавлением для меня от тюрьмы и ее надзирателей. Каждая лишняя минута, проведенная в классе, была минутой, которую мне не приходилось находиться в «Святой Хильде», и я быстро обнаружила, что чем усерднее я трудилась, тем больше времени мне разрешалось проводить в школе. Еще больше мне повезло в этом отношении, когда в одиннадцать лет я поступила в мельбурнскую женскую гимназию, где так много времени посвящалось внеклассным занятиям, что в приюте я появлялась только для того, чтобы переночевать и съесть свой завтрак.

В гимназии я занималась рисованием, что позволяло мне проводить по нескольку часов в студии без надзора и вмешательства; теннисом, где ценой тяжелых тренировок и упорства я вошла в шестерку лучших игроков школы; крикетом, к которому у меня не было способностей, но во время матчей я должна была в качестве счетчика мячей высиживать до конца игры и благодаря этому каждую субботу могла исчезать на встречи с другими школами. Я была одной из немногих детей, которые больше любили матчи на выезде, чем игры на своем поле.

В шестнадцать лет я перешла в шестой класс и начала заниматься еще усерднее, объяснив мисс Бенсон, что намерена получить стипендию для учебы в Мельбурнском университете, куда обитатели «Святой Хильды» попадали не так уж часто.

Всегда, когда меня отмечали в лучшую или в худшую сторону, а последнее случалось довольно редко с тех пор, как я пошла в школу, я должна была докладывать об этом мисс Бенсон в ее кабинете, где она после нескольких одобрительных или осуждающих слов в мой адрес помещала клочок бумаги с изложением этого события в дело, которое затем закрывала в шкаф, стоявший за ее столом. Я всегда внимательно наблюдала за этим ритуалом. Вначале она доставала ключ из верхнего левого ящика стола, затем подходила к шкафу, находила мое дело по каталогу, вкладывала в него листок с поощрением или взысканием, закрывала шкаф на замок и возвращала ключ в свой стол. Этот порядок никогда не менялся.

Другим неизменным моментом в жизни мисс Бенсон были еще ежегодные каникулы, во время которых она всегда навещала «своих» в Аделаиде. Это случалось каждый сентябрь, и я ждала ее каникул, как другие ждали праздников.

Когда началась война, я испугалась, что она изменит своей привычке, особенно после того, как было сказано, что всем нам придется чем-то жертвовать.

Несмотря на ограничение передвижения, мисс Бенсон не стала ничем жертвовать и тем же летом и в тот же день, как обычно, отправилась в Аделаиду. Подождав пять дней после того, как такси увезло ее на станцию, я почувствовала, что могу без особых опасений осуществить задуманный шаг.

Следующую ночь я лежала не шевелясь до тех пор, пока не убедилась, что все шестнадцать девочек в спальне крепко спят. Затем я встала, взяла у соседки из ящика фонарик и направилась к лестнице. На случай, если меня обнаружат по дороге, я придумала предлог, что плохо себя почувствовала, и, поскольку за все двенадцать лет почти не посещала врача, была уверена, что мне поверят.

По лестнице я пробралась, не включая фонарика: после отъезда мисс Бенсон в Аделаиду я каждое утро проделывала этот путь с закрытыми глазами. Добравшись до кабинета настоятельницы, я открыла дверь и проскользнула внутрь и только тогда включила фонарик. На цыпочках подошла к столу мисс Бенсон и осторожно выдвинула верхний левый ящик. Чего я не ожидала увидеть в нем, так это двух десятков различных ключей на связках и по-отдельности, ни один из которых не был помечен. Я попыталась вспомнить, как выглядел тот ключ, которым мисс Бенсон открывала шкаф, но не смогла. И только проделав несколько раз путь от стола к шкафу и обратно, мне удалось найти тот, который поворачивался в замке на полный оборот.

Ролики выдвигаемого из шкафа ящика загромыхали, как колеса товарного поезда. Дыхание у меня перехватило. Подождав, пока утихнет страх, и убедившись в отсутствии движения в доме, я быстро нашла по каталогу свою фамилию, вытащила свое пухлое личное дело и перенесла его на стол настоятельницы. Усевшись на стул мисс Бенсон, я при свете фонарика принялась внимательно изучать каждую страницу. Поскольку мне было пятнадцать и в приюте я прожила уже двенадцать лет, досье на меня было достаточно большим. Здесь были собраны все мои проступки, начиная с тех времен, когда я еще мочилась в постель, а также несколько похвальных грамот за рисунки, включая одну довольно редкую за акварель, которая до сих пор висела в столовой. Однако сколько я ни усердствовала, сведений о том, что было со мной до трехлетнего возраста, найти не удалось. «Может быть, это общее правило для всех, кто попал в приют», – подумала я и быстро заглянула в дело Дженни Роуз. К моему огорчению, сведения о родителях здесь были в наличии: отец – Тед Роуз (умер), мать – Сюзан Роуз. В приложенной записке пояснялось, что, имея троих детей, миссис Роуз после смерти мужа, наступившей в результате сердечного приступа, оказалась не в состоянии воспитывать четвертого ребенка и была вынуждена отдать его в приют.

Я закрыла шкаф, положила ключ в верхний левый ящик стола мисс Бенсон, выключила фонарик, вышла из кабинета и быстро спустилась в спальню. Положив фонарик на место, я вскоре уже лежала в постели и размышляла о том, что еще можно сделать, чтобы выяснить, кто я и откуда взялась.

Мои родители как будто бы и не существовали вовсе, а моя жизнь каким-то образом началась с трехлетнего возраста. Поскольку единственной альтернативой было непорочное зачатие, которого я не признавала даже у Девы Марии, мое стремление узнать правду стало непреодолимым. В конце концов сон, должно быть, одолел меня, потому что после этого я могу вспомнить только школьный звонок, который разбудил меня на следующее утро.

Когда мне было предоставлено место в Мельбурнском университете, я чувствовала себя как заключенный, вышедший на свободу после долгих лет тюрьмы. Впервые в жизни у меня была своя комната и не надо было носить форму – не потому, конечно, что я могла себе позволить головокружительные наряды. Я помню, что в университете мне приходилось работать еще больше, чем в школе, ибо я понимала, что если не сдам свои первые зачеты, то меня на всю жизнь отправят назад в «Святую Хильду».

На втором курсе я специализировалась по истории искусства и английскому, продолжая заниматься живописью в качестве хобби и совершенно не представляя, какую специальность изберу после окончания университета. Мой руководитель рекомендовал подумать о карьере преподавателя, но она вызывала у меня ассоциации со «Святой Хильдой», где уже я выступала бы в роли мисс Бенсон.

До университета у меня было немного друзей-мальчиков, потому что в «Святой Хильде» они содержались отдельно и нам не позволялось общаться с ними до девяти утра и после пяти вечера. Пока мне не исполнилось пятнадцать, я считала, что беременность наступает от поцелуя, поэтому была решительно настроена не совершать подобной ошибки, помня о том, как нелегко расти без семьи.

Моим первым серьезным увлечением был Мел Николз, капитан университетской футбольной команды. Когда ему удалось наконец затащить меня в постель, он сообщил, что я единственная девушка в его жизни и, что более важно, первая. После того как я призналась, что это относится и ко мне тоже, Мел наклонился ко мне и заинтересовался вдруг не чем иным, как моим единственным украшением, которое по-прежнему было при мне.

– Я никогда не видел точно такого раньше, – сказал он, взяв крест в руку.

– И это впервые.

– Не совсем, – засмеялся он. – Что-то подобное я видел.

– Что ты имеешь в виду?

– Это медаль, – объяснил он. – У моего отца их три или четыре, но ни одна из них не сделана из серебра.

Оглядываясь назад, я думаю, что такая информация стоила моей потерянной невинности.

В библиотеке Мельбурнского университета имелась большая подборка литературы по первой мировой войне, в которой, естественно, больше внимания уделялось Галлипольской операции и кампании на Дальнем Востоке, чем высадке союзных войск во Франции и Эль-Аламейну. Однако среди страниц, посвященных героизму австралийской пехоты, содержалась глава с описанием английских наград за храбрость с несколькими цветными иллюстрациями.

В ней демонстрировались кресты Виктории, ордена и кресты «За выдающиеся заслуги», ордена Британской империи 2-й и 3-й степени – их разновидности, казалось, будут идти бесконечно, но вот наконец на странице 409 я нашла то, что искала: Военный крест – бело-пурпурная лента с медалью под серебро, на четырех концах которой находилась имперская корона. Им награждались офицеры в звании до майора за отвагу во время боевых действий. В голове у меня мелькнуло предположение о том, что мой отец был героем войны, умершим в молодом возрасте от ужасных военных ран. В этом случае его постоянный крик можно было бы объяснить страданиями от ран.

После этого мои детективные поиски продолжились в антикварном магазине Мельбурна. Человек за прилавком осмотрел медаль и просто предложил мне за нее пять фунтов. Я не стала объяснять ему, почему я не рассталась бы с ней и за пятьсот фунтов, но быстро усвоила из его слов, что единственным настоящим специалистом по наградам в Австралии является мистер Фрэнк Дженнингз, которого можно найти в Сиднее по адресу: Мэмфкинг-стрит 47.

Сидней в то время представлялся мне другим концом света, и я, конечно же, не могла позволить себе такое путешествие на свою крошечную стипендию. Поэтому мне пришлось набраться терпения и ждать летнего семестра, во время которого рассчитывала отправиться в поездку с университетской командой по крикету в качестве счетчика, выставив предварительно свою кандидатуру на эту роль. Но она была отклонена по причине моего пола. «Женщины в силу своей природы не могут постичь всех тонкостей игры», – объяснил мне юнец, который обычно садился на лекциях позади меня, чтобы иметь возможность списывать. Мне ничего не оставалось, как потратить многие часы на отработку ударов от земли и не менее долго тренировать свой удар сверху, прежде чем меня включили во вторую женскую команду по теннису. Не такое уж большое достижение, но меня интересовал только один матч в расписании игр команды: тот, который должен был состояться в группе «А» в Сиднее.

В то же утро, когда команда приехала в Сидней, я отправилась прямо на Мэйфкинг-стрит и была поражена тем, как много молодых людей на улицах города носили военную форму. Мистер Дженнингз проявил к медали гораздо больше интереса, чем делец в Мельбурне.

– Да, это малый Военный крест, – сказал он, разглядывая мой маленький подарок под лупой. – Он надевается с парадной формой на приемы в полковом собрании. А выгравированные на одном из его концов инициалы, едва различимые невооруженным глазом, должны указывать на владельца награды.

Я посмотрела через увеличительное стекло Дженнингза и ясно увидела инициалы «Г.Ф.Т», о существовании которых раньше даже не подозревала.

– Можно ли каким-нибудь образом выяснить, кто такой Г.Ф.Т.?

– О да. – Дженнингз взял с полки книгу в кожаном переплете и стал листать ее, пока не дошел до Годфри С. Томаса и Георга Виктора Тейлора, так и не встретив никого с инициалами Г.Ф.Т.

– Очень жаль, но помочь я вам не могу, – сказал он. – Вашей медалью, по всей видимости, был награжден не австралиец, иначе она была бы указана в этом каталоге. – Он хлопнул по кожаному переплету. – Вам придется написать в военное министерство в Лондон, если захотите получить сведения об этой медали. Там ведется учет всех военнослужащих, которые награждены за отвагу.

Я поблагодарила его за помощь, но прежде он предложил мне десять фунтов за медаль. Улыбнувшись, я поспешила на матч с университетской командой Сиднея, который проиграла со счетом 6:0; 6:1, потому что не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме Г.Ф.Т. В этом сезоне меня больше не взяли в команду университета по теннису.

На следующий день я последовала совету Дженнингза и написала в военное министерство в Лондон. Ответа пришлось ждать несколько месяцев, что в общем-то было неудивительно, поскольку в 1944 году у этого ведомства были дела поважнее. Однако служебный конверт все-таки пришел и после вскрытия проинформировал меня о том, что указанная медаль могла принадлежать либо Грэхаму Фрэнку Тернбуллу из полка герцога Веллингтона, либо Гаю Фрэнсису Трентаму из королевского фузилерного полка.

Так какой же была моя настоящая фамилия: Тернбулл или Трентам?

В тот же вечер я направила письмо в ведомство верховного комиссара в Канберре с вопросом, куда мне обратиться за информацией о двух полках, указанных в письме. Ответ пришел через две недели. Получив два новых адреса, я отправила в Англию еще два письма: одно в Галифакс, другое в Лондон. После этого я затихла и приготовилась к долгому ожиданию. Когда ты уже провела восемнадцать лет в попытках установить свою подлинную личность, несколько дополнительных месяцев не имеют никакого значения. К тому же теперь, когда я училась на последнем курсе университета, работы у меня было выше крыши.

Первым пришел ответ из полка герцога Веллингтона, в котором сообщалось, что лейтенант Грэхам Фрэнк погиб под Пасщендалем 6 ноября 1917 года. Поскольку годом моего рождения был 1924-й, это позволяло исключить лейтенанта Тернбулла из числа подозреваемых. Единственной надеждой оставался Гай Фрэнсис Трентам.

Прошло еще несколько недель, прежде чем пришло письмо из полка королевских фузилеров. В нем сообщалось, что капитан Гай Фрэнсис Трентам был награжден Военным крестом после второго Марнского сражения 18 июля 1918 года. Дальнейшие подробности могут быть получены в библиотеке музея полка в Лондоне, но только в личном порядке, так как они не имеют полномочий высылать сведения о личном составе полка по почте.

Не имея возможности оказаться в Англии, я немедленно начала новое расследование, которое меня ни к чему не привело на сей раз. Отпросившись на все утро, я отправилась искать фамилию Трентам в записях о рождении городской регистратуры Мельбурна на Квин-стрит. Но ни одного Трентама в них не значилось. Из нескольких человек по фамилии Росс ни один не имел похожей на мою даты рождения. Мне стало ясно, что кто-то постарался сделать все, чтобы я не смогла отыскать свои корни. Но зачем?

Неожиданно моей единственной целью в жизни стала поездка в Англию, несмотря на отсутствие денег и тот факт, что война только-только закончилась. Из всего того, что предлагалось студентам выпускных и предвыпускных курсов, по мнению моего руководителя, мне стоило претендовать на стипендию лондонской школы искусств Слейда, в которой ежегодно три места предоставлялись студентам из стран Содружества. Окунувшись с головой в подготовку, я добилась включения меня в состав шести претендентов, окончательное собеседование с которыми должно было состояться в Канберре.

Несмотря на то что нервы были напряжены до предела, собеседование я прошла успешно и даже получила похвалу от экзаменаторов за свой доклад по истории искусств, хотя при этом было замечено, что моя практическая работа не отличается таким же высоким качеством.

Через месяц я нашла в своей студенческой комнате конверт с обратным адресом Слейда и, вскрыв его, достала письмо, которое начиналось:

Уважаемая мисс Росс, с огорчением сообщаем вам…

Затраченный на подготовку труд помог мне лишь выплыть на выпускных экзаменах в университете и получить диплом с отличием. Но Англия была все так же далека от меня.

Отчаявшись, я позвонила в верховный комиссариат Англии и попросила соединить меня с атташе по найму рабочей силы. К телефону подошла дама и сообщила, что с такой квалификацией мне может быть предложено несколько преподавательских мест при условии, если я подпишу контракт на три года и смогу сама оплатить проезд. «Хорошенькое дельце, – мелькнуло у меня в голове, – при всем при том, что я не в состоянии позволить себе поездку до Сиднея, не говоря уже о Великобритании». К тому же я чувствовала, что в Англии мне потребуется пробыть не меньше месяца, прежде чем я смогу отыскать следы Гая Фрэнсиса Трентама.

«Из других рабочих мест, – объяснила мне дама, когда я позвонила во второй раз, – в наличии имеются только такие, которые относятся к так называемой сфере „работорговли“. Они включают места в отелях, больницах и домах престарелых, где в течение года вам фактически ничего не платят, вычитая за проезд в Англию и обратно». По-прежнему не имея планов в отношении какой-то конкретной карьеры и понимая, что это единственный шанс оказаться в Англии и найти хоть какие-то родственные связи, я пришла в отдел найма рабочей силы и поставила свою подпись на выделенной пунктиром строчке. Не зная подлинных причин моего стремления в Англию, большинство моих друзей по университету решили, что я спятила.

Пароход, на котором мы отплыли в Саутгемптон, должно быть, не намного отличался от того, на котором первые переселенцы прибыли в Австралию сто семьдесят лет назад. В каюте величиной не больше моей комнаты в университетском общежитии помещалось три таких «рабыни», как я, и, стоило пароходу немного накрениться, как Пэм и Морин оказывались на моей койке. Все мы подписали контракт на работу в отеле «Мелроз», который, по нашим предположениям, должен был находиться в центре Лондона. После шестинедельного путешествия на причале нас встретил разбитый армейский грузовик, на котором мы прибыли в столицу к ступенькам отеля «Мелроз».

Экономка выделила нам жилье, и я вновь оказалась в компании с Пэм и Морин. Комната, как ни странно, была примерно такого же размера, как и каюта на пароходе, где мы промучились полтора месяца. Но теперь, по крайней мере, мы не падали неожиданно друг на друга.

Прошло две недели, прежде чем у меня появилось достаточно времени, чтобы сходить на почту в Кенсингтоне и проверить телефонный справочник Лондона. Фамилии Трентам в нем не было.

– Есть еще изъятые из справочника номера, – пояснила девушка за стойкой. – Но это означает, что они все равно не ответят на ваш звонок.

– Или Трентам вообще не живет в Лондоне, – сказала я и решила, что единственной моей надеждой остался музей полк а .

Я считала, что мне приходилось много работать в университете Мельбурна, но то, что от нас требовали в отеле «Мелроз», могло бы поставить на колени даже побывавшего в бою солдата. И все же я решила не сдаваться, особенно после того, как это сделали Пэм и Морин, быстренько истребовавшие телеграммой деньги у родителей и вернувшиеся в Австралию первым попавшимся пароходом. Это означало, что, по крайней мере до прибытия следующего судна с живым товаром, комната будет находиться в моем распоряжении. Честно говоря, мне тоже хотелось собрать чемодан и отправиться вместе с ними, но в Австралии у меня не было ни единой живой души, у кого я могла бы попросить больше десяти фунтов.

В свой первый полный выходной день я села на поезд и отправилась в Хьюнслоу. На конечной станции билетер указал мне направление к складам полка фузилеров, где теперь находился музей. Пройдя примерно милю пешком, я наконец оказалась у здания, которое искала. В нем, похоже, не было ни души, кроме единственного смотрителя, одетого в хаки с тремя полосками на каждом рукаве и дремавшего за перегородкой. Чтобы не смущать его, я постаралась издать побольше шума при своем приближении.

– Могу ли я помочь вам, молодая леди? – спросил он, протирая глаза.

– Надеюсь.

– Вы из Австралии?

– А что, это так заметно?

– Я воевал вместе с вашими ребятами в Северной Африке, – объяснил он. – Чертовски хорошие солдаты, скажу я вам. Так чем могу служить?

– Я писала вам из Мельбурна, – сказала я, показывая ему рукописную копию письма. – По поводу обладателя этой медали, – я сняла с себя крест и отдала ему. – Его зовут Гай Фрэнсис Трентам.

– Малый Военный крест, – безошибочно определил сержант, взяв медаль в руки. – Гай Фрэнсис Трентам, говорите?

– Совершенно верно.

– Хорошо. Давайте поищем его в знаменитой книге за 1914–1918 годы, да?

Я кивнула.

Он подошел к массивной книжной полке с тяжелыми томами и взял книгу в кожаном переплете, над которой тут же взвилось облако пыли, стоило ему только положить ее на стойку. На обложке стояли тисненные золотом слова: «Королевские фузилеры. Награды. 1914–1918 гг».

– Посмотрим списки тех, кого нет в живых, – сказал он, принимаясь переворачивать страницы. Нетерпение мое возрастало.

– Вот тот, кого мы ищем, – воскликнул он наконец. – Гай Фрэнсис Трентам. – И повернул книгу так, чтобы я тоже могла видеть запись. Но я была настолько взволнована, что не сразу смогла начать воспринимать смысл написанного.

Выписка из приказа на капитана Трентама занимала двадцать две строки, и мне пришлось попросить разрешения переписать ее дословно.

– Конечно, мисс, – сказал сержант. – Проходите, пожалуйста.

Он дал мне большой лист линованной бумаги с толстым армейским карандашом, и я начала переписывать:

Утром 18 июля 1918 года капитан Гай Трентам из второго батальона королевских фузилеров повел роту в атаку на позиции противника. Уничтожив в ходе атаки нескольких германских солдат, он достиг окопов врага, где собственноручно подавил еще целое подразделение противника. Продолжая преследование двоих германских солдат, капитан Трентам настиг их в прилегающем лесу и уничтожил. В тот же вечер, действуя в окружении, он спас жизнь двоим своим подчиненным, рядовому Т. Прескотту и капралу Ч. Трумперу, которые отбились от своих и прятались в близлежащей церкви. С наступлением темноты он вывел их через открытую местность к своим позициям под непрерывным обстрелом со стороны противника.

В нескольких шагах от своих позиций шальная германская пуля настигла рядового Прескотта. Капитану Трентаму, несмотря на сильный огонь противника, удалось остаться в живых.

За умелое руководство и героизм в бою капитан Трентам награжден Военным крестом.

Переписав текст слово в слово аккуратнейшим почерком, я закрыла тяжелую книгу и вернула ее сержанту.

– Трентам, – произнес он. – Если я правильно помню, мисс, его фотография находится на стенде. – Сержант взял костыли, выбрался из-за перегородки и медленно поковылял в дальний угол музея. Я только сейчас поняла, что у бедняги не было ноги. – Где-то здесь, мисс. Идите за мной.

Ладони у меня стали влажными, а голова закружилась от мысли, что сейчас я увижу, как выглядел мой отец. «Интересно, похожа ли я на него хоть чуть-чуть?» – пронеслось у меня в сознании.

Сержант миновал фотографии орденоносцев и остановился возле награжденных Военным крестом. Их старые фотографии в грубых рамках были выстроены в ряд. Палец сержанта переходил с одной на другую: Стивенс, Томас, Табба.

– Странно. Могу поклясться, что его фотография была здесь. Провалиться мне на этом месте. Наверное, потерялась, когда мы переезжали сюда из Тауэра.

– А где еще можно найти его фотографию?

– Этого я не знаю, мисс, – сказал он. – Но, клянусь, я видел его фотографию, когда музей находился в Тауэре. Провалиться мне на этом месте, – повторил он.

Я спросила, может ли он рассказать мне еще что-нибудь о капитане Трентаме, и в частности, что стало с ним после 1918 года. Он проковылял назад за перегородку и заглянул в полковые записки:

– Первое офицерское звание присвоено в 1915 году, звание лейтенанта получил в 1916-м, капитана – в 1917-м, с 1920 по 1922 год проходил службу в Индии, ушел в отставку в августе 1922 года. После этого сведения о нем отсутствуют, мисс.

– Так он, может быть, все еще жив?

– Конечно, может быть. Ему должно быть где-то около пятидесяти, самое большее пятьдесят пять лет.

Я посмотрела на часы, поблагодарила его и быстро выскочила из здания, убедившись вдруг, как много времени проторчала в музее, и испугавшись, что не успею на обратный поезд в Лондон и опоздаю на свою пятичасовую смену.

Устроившись в углу общего вагона, я вновь перечитала выписку. Приятно было сознавать, что мой отец отличился на войне, но не давал покоя вопрос, почему мисс Бенсон так не хотела рассказать мне о нем. Зачем он отправился в Австралию? Неужели он изменил свою фамилию на Росс? Я чувствовала, что мне придется вернуться в Мельбурн, потому как только там можно было точно выяснить, что случилось с Гаем Фрэнсисом Трснтамом. Если бы у меня были деньги на обратную дорогу, я бы отправилась этим же вечером, но, поскольку контракт обязывал меня проработать в отеле еще девять месяцев, прежде чем мне выплатят достаточно денег, чтобы купить обратный билет, мне не оставалось ничего другого, кроме как смириться и ждать конца своего заключения.

Лондон 1947 года мог предоставить массу развлечений двадцатитрехлетнему человеку, так что я находила чем заняться после изнурительной работы в отеле. Как только у меня появлялось свободное время, я посещала картинные галереи, музеи или шла в кино с одной из девушек, с которыми работала в отеле. А пару раз даже ходила с компанией девушек в танцевальный зал «Мекка», находящийся рядом со Стрендом. Помнится, как в один из этих вечеров меня пригласил на танец довольно симпатичный тип из королевских ВВС, который попытался поцеловать меня, стоило только начаться танцу. Когда я оттолкнула его, желание у него разгорелось еще сильнее, и только крепкий пинок в его лодыжку и стремительный рывок через весь зал позволили мне избавиться от него. Оказавшись через несколько минут на улице, я отправилась прямо в свой отель.

По пути через Челси я время от времени останавливалась, чтобы полюбоваться недоступными для меня товарами в витринах многочисленных магазинов. Особенно мне понравилась большая шаль из голубого шелка, наброшенная на плечи изящного манекена. Оторвав взгляд от витрины, я прочла надпись над входом: «Магазин Трумпера». В фамилии было что-то знакомое, только я не могла понять, что. Единственным Трумпером, который пришел мне в голову, когда я медленно брела к отелю, был легендарный австралийский игрок в крикет, умерший задолго до моего появления на свет. И вдруг посреди ночи меня озарило. Ч. Трумпер был капралом, о котором упоминалось в выписке о награждении моего отца. Я выскочила из постели, открыла нижний ящик своего маленького стола и сверилась с текстом, который переписала в музее королевских фузилеров.

Эта фамилия встречалась мне не однажды с тех пор, как я приехала в Англию, поэтому я предположила, что владелец магазинов, если и имеет отношение к капралу, то скорее всего довольно далекое, но помочь мне найти его он, наверное, может. Я решила вновь съездить в музей в Хьюнслоу в свой следующий выходной и в очередной раз воспользоваться услугами моего одноногого приятеля.

– Рад видеть вас вновь, мисс, – сказал он, когда я подошла к стойке. Меня тронуло, что он запомнил меня. – Нужны еще какие-нибудь сведения?

– Да, вы правы, – отозвалась я. – Капрал Трумпер, он не?..

– Чарли Трумпер – честный торговец. Конечно, это он, мисс. Но теперь он сэр Чарлз и владеет большой группой магазинов на Челси-террас.