Текст книги "Прямо к цели"

Автор книги: Джеффри Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

Бекки
1947–1950

Глава 35

Ночь за ночью я проводила без сна, охваченная беспокойством о том, что Дэниелу в конечном итоге станет известна правда о Чарли.

Как только они сходились вместе – белокурый Дэниел, высокий и тонкий, с волнистыми волосами и темно-синими глазами, и Чарли, на три дюйма ниже его ростом, плотный, с темными и жесткими, как проволока, волосами и карими глазами, – я все время ждала, что Дэниел вот-вот заговорит о столь вопиющей непохожести. Не помогало делу и то, что я тоже была темной. Над всем этим можно было бы только посмеяться, если не задумываться, что за этим скрывается. Тем не менее Дэниел еще ни разу не обмолвился о внешних различиях или о несхожести в характерах между ним и Чарли.

Чарли был намерен рассказать Дэниелу правду о Гае с самого начала, но я убедила его подождать, пока мальчик не станет достаточно взрослым, чтобы понять все, что скрывалось за этим. Но когда Гай умер от туберкулеза, нам показалось, что вместе с этим отпала необходимость бередить душу Дэниела прошлым.

Позднее, спустя годы мучений и постоянных протестов со стороны Чарли, я решилась наконец рассказать Дэниелу все. Для этого мне пришлось позвонить ему в Тринити за неделю до его отправления в Америку и спросить, не могу ли я подбросить его в Саутгемптон. В этом случае у нас было бы несколько часов для того, чтобы побеседовать без помех. Я обмолвилась, что нам надо обсудить кое-что важное.

Отправившись в Кембридж чуть раньше, чем было нужно, я помогла Дэниелу собраться в дорогу, и в одиннадцать часов мы уже ехали по шоссе А30. Вначале разговор шел о его работе в Кембридже – слишком много студентов и так мало времени для научных исследований, – но как только он перешел на вставшие перед нами проблемы в связи с многоквартирным домом, мне представилась отличная возможность рассказать Дэниелу правду об отце. Но он вдруг перешел на другую тему, и у меня пропал запал. Клянусь, я пыталась вернуться к этой теме, но момент был упущен.

Впоследствии, когда Дэниел был в Америке, на меня свалилось столько несчастий, связанных со смертью матери и пребыванием во здравии миссис Трентам, что возможность быть откровенной с сыном показалась мне утраченной раз и навсегда. Я упросила Чарли оставить все как есть. Муж у меня прекрасный. Заявив, что я не права и что Дэниел достаточно взрослый для того, чтобы знать правду, он сказал, что решение этого вопроса оставляет за мной. И больше никогда не возвращался к нему вновь.

Когда Дэниел вернулся из Америки, я приехала в Саутгемптон, чтобы привезти его домой. Не знаю почему, но он изменился. Прежде всего, он по-другому выглядел – более раскованным – и в первый момент встречи так прижал меня к себе, что я даже удивилась. На обратном пути в Лондон он рассказывал о посещении Штатов, которое, очевидно, доставило ему удовольствие, а я, не вдаваясь особенно в детали, ввела его в курс последних событий, связанных с нашим обращением за разрешением на строительство универмага. Мне показалось, что эти новости не вызвали у него никакого интереса, хотя надо признать, что Чарли никогда не посвящал его в наши ежедневные заботы, поскольку мы убедились, что ему предстоит академическая карьера.

Прежде чем возвратиться в Кембридж, Дэниел провел две недели с нами, и даже Чарли, не всегда отличающийся наблюдательностью, отметил, как сильно он изменился. Он был таким же серьезным и молчаливым, даже несколько скрытным, но в его отношении к нам заметно прибавилось теплоты, и я даже стала подумывать, а не встретил ли он девушку во время своей поездки. Мне хотелось верить в это, но, если не считать случайно оброненных намеков, Дэниел ни о ком конкретно не упоминал. Я была бы не против его женитьбы на американке. Раньше он очень редко приводил девушек в дом и всегда очень стеснялся, когда мы знакомили его с кем-нибудь из дочерей наших друзей. Его невозможно было найти, если в доме появлялась Кларисса Уилтшир, что не было такой уж редкостью, поскольку во время каникул в Бристольском университете обоих близнецов можно было обнаружить работающими за прилавком 1-го магазина.

Со времени возвращения Дэниела из Америки прошло, должно быть, не более месяца, когда Чарли сообщил мне вдруг, что миссис Трентам забрала свои возражения по поводу предложенного нами плана соединения двух башен промежуточной надстройкой. Я подпрыгнула от радости. А когда он добавил, что она не собирается осуществлять свой план восстановления жилого дома, я отказалась поверить ему и немедленно предположила, что за этим кроется какой-то подвох. Даже Чарли и тот вынужден был признаться, что не имеет понятия, что у нее на уме. И уж конечно, никто из нас не согласился с Дафни, которая решила, что с годами миссис Трентам подобрела к нам.

Через две недели из совета Лондонского графства пришло подтверждение того, что все возражения против нашего проекта сняты и что мы можем приступать к нашей программе строительства. Это был сигнал, которого Чарли ждал, чтобы объявить миру о намерении преобразоваться в акционерную компанию.

Он тут же собрал правление, чтобы провести все необходимые решения.

Меррик, которого Чарли так и не мог простить за то, что тот вынудил его продать картину Ван Гога, предложил в период становления воспользоваться услугами коммерческого банка Роберта Флеминга и добавил также, что надеется на то, что вновь образованная компания будет продолжать использовать «Чайлд энд компани» в качестве своего расчетного банка. Чарли с радостью послал бы его ко всем чертям, если бы не понимал, что смена банка за несколько недель перед акционированием вызовет непонимание в Сити. Правление приняло оба предложения и включило в свой состав Тима Ньюмана из банка Роберта Флеминга. Будучи представителем нового поколения банкиров, Тим привнес свежую струю в деятельность компании. Хотя я должна признать, что Пол Меррик никогда не был близок нам с Чарли по духу.

По мере того как близился день выпуска тендерной документации, Чарли все больше времени проводил со своим коммерческим банкиром. Том Арнольд тем временем управлял работой магазинов, за исключением первого, который по-прежнему оставался моей вотчиной, и осуществлял руководство строительством.

Еще несколько месяцев назад я решила устроить накануне объявления подписки на акции крупную аукционную распродажу и была уверена, что итальянская коллекция, которой я посвятила большую часть своего времени, сослужит 1-му магазину хорошую службу, позволив ему заявить о себе во весь голос.

Моему старшему научному сотруднику Френсису Лоусону потребовалось почти два года, чтобы собрать ни много ни мало, а пятьдесят девять полотен, созданных в период с 1519 по 1768 год. Жемчужиной коллекции была работа Каналетто «Базилика Святого Марка», попавшая к Дафни по наследству от старой тетки из Камберланда. «Она не так хороша, – в свойственной ей манере заявила Дафни, – как те две, что висят у Перси в Ланаркшире, но я, тем не менее, рассчитываю, что она принесет неплохие денежки, моя дорогая. Обратный результат лишь приведет к тому, что в будущем предпочтение будет отдано Сотби», – с улыбкой добавила она.

Мы установили отправную цену на картину в тридцать тысяч фунтов. Я пояснила Дафни, что это вполне разумная цифра, поскольку рекордной ценой на Каналетто были тридцать восемь тысяч фунтов, предложенные в прошлом году на аукционе Кристи.

Пока я в поте лица завершала подготовку к распродаже, Чарли и Тим Ньюман проводили большую часть своего времени, посещая различные учреждения, банки, финансовые компании и прочих крупных инвесторов и убеждая их делать вклады в «крупнейший лоток мира».

Тим был полон оптимизма и считал, что, когда дело дойдет до подсчета заявок на акции, фондов у нас будет более чем достаточно. Но при всем при том он склонялся к мысли, что им с Чарли следует съездить в Нью-Йорк и подогреть интерес среди американских инвесторов. Чарли так рассчитал свою поездку в Штаты, чтобы вернуться в Лондон за два Дня до моего аукциона и иметь три недели в запасе перед опубликованием тендерных документов.

Стоял холодный майский день, и, хотя я чувствовала себя не лучшим образом, могу поклясться, что сразу узнала посетительницу, занятую разговором с одной из наших новых продавщиц. Чем-то не понравилась мне дама средних лет, одетая в пальто, которое могло быть модным в тридцатые годы, а теперь должно было означать, что для женщины наступили трудные времена и она вынуждена продать одну из семейных реликвий.

Как только она покинула здание, я подошла к прилавку и спросила недавно принятую на работу Кэти, кто это был.

– Миссис Беннет, – сообщила молодая девушка из-за прилавка. И, поскольку эта фамилия ни о чем не говорила мне, я спросила, что она хотела.

Кэти передала мне картину «Дева Мария с младенцем».

– Леди интересовал вопрос, может ли эта картина попасть на Итальянскую распродажу. Ей ничего не известно о ее происхождении, и, судя по виду хозяйки, можно предположить, что картина ворованная. Я только что хотела сообщить об этом мистеру Лоусону.

Приглядевшись к картине, я мгновенно сообразила, что женщиной, принесшей ее, была не кто иная, как младшая сестра Чарли.

– Оставьте ее мне.

– Конечно, леди Трумпер.

На лифте я поднялась на последний этаж и мимо Джессики Аллен прошла прямо в кабинет Чарли. Вручив ему картину, я быстро объяснила, как она попала к нам.

Он сдвинул в сторону бумаги на столе и долгое время не мог отвести от нее глаз.

– Что ж, ясно одно, – наконец произнес он, – Китти никогда не признается, где она взяла ее, иначе бы она пришла прямо ко мне.

– Так что же нам делать?

– Выставлять на продажу, так как известно, что никто не дает за эту картину больше, чем я.

– А если все дело в деньгах, то почему бы не предложить ей подходящую сумму?

– Если бы все дело было в деньгах, то Китти давно бы уже стояла в этом кабинете. Нет, ей нужно, чтобы я приполз к ней на коленях с последним пенни в руке.

– А если она украла картину?

– У кого? И даже если это так, то что может помешать нам указать ее первоначальное происхождение в наших каталогах? В конце концов, в полиции должны сохраниться подробности кражи.

– А что, если картину дал ей Гай?

– Гай, – напомнил мне Чарли, – мертв.

Я была довольна тем интересом, который пресса и публика начинали проявлять к распродаже. Добрым предзнаменованием стало также присутствие в главном зале на предварительном просмотре нескольких ведущих критиков и известных коллекционеров.

О нас с Чарли стали появляться статьи, сначала в финансовых разделах, а затем и на общих страницах. Заголовки, подобные Триумфальным Трумперам, как окрестила нас одна из газет, не особенно трогали меня, однако Тим Ньюман считал, что реклама в прессе имеет большое значение в те моменты, когда необходимы крупные инвестиции. По мере появления статей в газетах и журналах наш молодой директор все больше укреплялся во мнении, что становление новой компании пройдет успешно.

Френсис Лоусон и его новая помощница несколько недель работали над каталогом, тщательно перепроверяя историю каждой картины, уточняя сведения о ее прежних владельцах, галереях и выставках, на которых она побывала, прежде чем оказаться на аукционе Трумперов. К нашему удивлению, особенно большой интерес у публики вызвали не столько сами картины, сколько наш каталог, вышедший впервые с цветной иллюстрацией каждой картины. Его издание обошлось нам в целое состояние, но ко времени аукциона пришлось дважды переиздавать его, ибо он мгновенно расходился по пять шиллингов за экземпляр и вскоре окупил все затраты. На ежемесячном заседании я проинформировала правление о том, что после двух очередных переизданий он даже начал приносить небольшую прибыль. «Может быть, вам стоит закрыть картинную галерею и начать заниматься издательской деятельностью?» – участливо заметил Чарли.

Новый аукционный зал в 1-м магазине имел двести двадцать посадочных мест. Раньше нам никогда не удавалось заполнить его весь, а теперь, когда почта ежедневно приносила все новые и новые заявки на билеты, нам приходилось на ходу отсеивать подлинных покупателей от просто любопытных посетителей.

Несмотря на сокращение, урезание и даже бесцеремонный отказ одному-двум настойчивым просителям, у нас набралось почти триста человек, рассчитывавших попасть в зал. В их числе находилось и несколько журналистов, но настоящий переполох произошел, когда нам позвонил редактор «Третьей программы» и поинтересовался возможностью освещения аукциона в эфире.

Чарли вернулся из Америки за два дня до распродажи и сообщил мне в один из немногих моментов, когда мы находились наедине, что поездка оказалась весьма удачной, не объясняя, что за этим скрывалось. Он добавил также, что на аукционе сопровождать его будет Дафни, «ибо важных клиентов, – по его словам, – надо ублажать». При этом я не успела сказать, что совершенно забыла предусмотреть место для него. Правда, Симон Маттью, недавно назначенный моим заместителем, втиснул пару лишних стульев в седьмом ряду с краю и теперь молил Бога, чтобы среди покупателей не оказалось никого из пожарного департамента.

Мы решили проводить аукцион в три часа дня во вторник, поскольку такое время, по мнению Тима Ньюмана, обеспечивало максимальное освещение его в прессе на следующий день.

Накануне аукциона Симон и я всю ночь провели на ногах, перемещая с сотрудниками картины со стены на стену и подбирая для них наиболее подходящие места. Затем мы проверили подсветку каждой картины и как можно теснее расставили стулья в зале. Передвинув назад трибуну, с которой Симон должен был проводить аукцион, нам удалось даже прибавить целый ряд стульев. Это оставляло меньше места для наблюдателей, которые всегда стояли рядом с аукционистом и старались обнаружить оферента, но зато решало проблему размещения еще четырнадцати человек.

В день аукциона с утра мы провели генеральную репетицию, во время которой подсобные рабочие поочередно устанавливали картины на подставки, когда Симон называл соответствующий номер лота, а затем уносили их, как только опускался молоток и объявлялся следующий лот. Когда наконец на подставке появился Каналетто, работа засверкала всеми гранями таланта великого мастера. Я лишь улыбнулась, когда секунду спустя этот шедевр сменила маленькая картина «Дева Мария с младенцем». Несмотря на свои старания, Кэти Росс так и не смогла проследить ее происхождение, поэтому мы лишь сменили рамку и указали в каталоге, что картина относится к школе мастеров шестнадцатого века. Против нее я пометила в своем каталоге примерную цену в двести фунтов, хотя и была уверена, что Чарли выкупит ее в любом случае, независимо от того, сколько за нее будет предложено. Меня по-прежнему тревожил вопрос о том, как Китти удалось заполучить ее, но от Чарли я слышала лишь «перестань суетиться», поскольку его волновали гораздо более важные проблемы, чем то, как его сестре удалось заполучить подарок Томми.

В два пятнадцать некоторые уже сидели на своих местах. Среди собравшихся я обнаружила немало крупных покупателей и владельцев картинных галерей, не ожидавших аншлага у Трумперов и вынужденных теперь стоять в задних рядах.

К двум сорока пяти свободными оставались лишь несколько мест, а опоздавшие стояли, прижавшись плечом к плечу, вдоль стен и даже сидели на корточках в центральном проходе. В два пятьдесят пять в зал вошла Дафни в отлично скроенном кашемировом костюме небесно-голубых тонов, реклама которого только в прошлом месяце появилась в журнале «Вог». Чарли с несколько уставшим видом следовал всего лишь в шаге за ней. Они заняли свои места с краю седьмого ряда. Дафни казалась весьма довольной собой, в то время как Чарли отличался нервозностью.

Ровно в три я села на свое место рядом с трибуной аукциониста, на которую тут же поднялся Симон и, оглядев зал, чтобы отыскать основных покупателей, несколько раз ударил молотком.

– Добрый день, дамы и господа, – обратился он к собравшимся. – Добро пожаловать на аукцион предметов изящного искусства Трумперов. – Ему совершенно естественным образом удалось выделить слово «изящного». А когда он объявил первый лот, в зале установилась мертвая тишина. Я заглянула в свой каталог, хотя знала все пятьдесят лотов наизусть. Это был портрет Святого Франциска из Ассизи работы Джиованни Батисты Креспи, датированный 1617 годом. Цена его была помечена с помощью нашего кода в КИXX фунтов, поэтому, когда молоток Симона опустился на сумме две тысячи двести, что на семьсот фунтов превышало мою расчетную цифру, я почувствовала, что мы сделали хорошее начало.

Среди пятидесяти работ Каналетто шел под номером 37, поскольку мне хотелось, чтобы возбуждение публики достигло своего пика к тому моменту, когда картина окажется на подставке, и в то же время не стоило отодвигать ее в число последних, когда люди начинают постепенно покидать аукцион. В течение первого часа мы заработали сорок семь тысяч фунтов, но все еще не добрались до Каналетто. Когда наконец подсвеченное огнями рампы полутораметровое полотно оказалось в центре внимания, у тех, кто видел его впервые, перехватило дыхание.

– Изображение базилики Святого Марка, выполненное Каналетто в 1741 году, – Симон преподнес это так, как будто в подвалах у нас находилось еще с полдюжины работ этого мастера. – К этому полотну был проявлен значительный интерес, и я начинаю с предложения в десять тысяч фунтов. – Его глаза ощупали притихший зал, в то время как я и мои наблюдатели тоже старались определить, откуда поступит второе предложение.

– Пятнадцать тысяч, – произнес Симон, взглянув на представителя итальянского правительства в пятом ряду.

– Двадцать тысяч фунтов в конце зала, – я знала, что это был представитель коллекции Меллона. Он всегда сидел в предпоследнем ряду с сигаретой во рту, когда ему надо было показать нам, что он все еще участвует в торгах.

– Двадцать пять тысяч, – сказал Симон, вновь повернувшись к представителю правительства Италии.

– Тридцать тысяч, – сигарета все еще дымилась. Меллон вел погоню.

– Тридцать пять тысяч. – Я обнаружила нового оферента, сидевшего в четвертом ряду справа от меня. Им был Рандалл, управляющий галереей Уилденштейна на Бонд-стрит.

– Сорок тысяч, – произнес Симон, когда новый клуб дыма взвился над задними рядами. Цена, которую мы назвали Дафни, была превышена, но на лице Симона не отразилось никаких эмоций.

– Будет ли предложено пятьдесят тысяч? – спросил Симон. По моему мнению, это был слишком большой запрос на этом этапе. Бросив взгляд на трибуну, я заметила, что левая рука Симона дрожит.

– Пятьдесят тысяч, – повторил он, слегка нервничая, когда неизвестный мне оферент в первом ряду энергично закивал головой.

Вновь пыхнула сигарета:

– Пятьдесят пять тысяч.

– Шестьдесят тысяч. – Симон опять повернулся к неизвестному оференту, который резким кивком подтвердил свою готовность сражаться.

– Шестьдесят пять тысяч, – продолжал попыхивать сигаретой представитель Меллона, но, когда Симон перевел взгляд на участника в первом ряду, тот отрицательно покачал головой.

– В таком случае шестьдесят пять тысяч, предложенные участником в предпоследнем ряду. Шестьдесят пять тысяч, будут ли другие предложения? – Симон еще раз посмотрел на сидящего в первом ряду. – Тогда я предлагаю Каналетто за шестьдесят пять тысяч фунтов, шестьдесят пять тысяч фунтов – два и шестьдесят пять тысяч фунтов – три. Продано. Симон с грохотом опустил молоток всего через две минуты после того, как было сделано первое предложение. Я делала пометку ЗИXXX в своем каталоге, когда в зале зазвучали аплодисменты. Это было что-то новое для 1-го магазина.

Когда по залу пронесся шумный гомон, Симон повернулся ко мне и сказал тихим голосом:

– Извините за ошибку, Бекки. Тут мне стало ясно, что скачок с сорока до пятидесяти тысяч был вызван не чем иным, как нервным срывом аукциониста. В голове у меня стал складываться лейтмотив заголовков в завтрашних газетах: «Рекордная сумма уплачена за Каналетто на аукционе Трумперов». Чарли будет доволен.

– Вряд ли маленькая картина Чарли пойдет по такой цене, – добавил Симон с улыбкой, когда «Дева Мария с младенцем» заняла место Каналетто, и вновь повернулся к публике.

– Прошу тишины, – сказал он. – Следующее произведение живописи, лот под номером 38 в ваших каталогах, принадлежит школе Бронзино. – Он оглядел зал. – У меня есть предложение в сто пятьдесят, – он помедлил секунду, – фунтов за этот лот. Могу ли я запросить сто семьдесят пять фунтов? – Дафни, которая по моим предположениям была подсадной уткой Чарли, подняла руку, и я едва сдержала улыбку. – Сто семьдесят пять фунтов. Будет ли предложено двести? – Симон обвел взглядом присутствующих, но отклика не встретил. – Тогда я отдаю ее за сто семьдесят пять – раз, сто семьдесят пять – два и…

Но, прежде чем Симон успел опустить молоток, в заднем ряду вскочил плотный мужчина с рыжеватыми усами в твидовом пиджаке с желтым галстуком и прокричал:

– Эта картина принадлежит не школе, а самому Бронзино, и она была украдена из церкви Святого Августина под Реймсом во время первой мировой войны.

Одновременно с взорвавшейся тишиной все взоры обратились сначала на вскочившего, а затем на маленькое полотно. Симон стучал молотком, не в силах восстановить тишину. Журналисты принялись яростно строчить в своих блокнотах. В глаза мне бросился Чарли, торопливо переговаривавшийся с Дафни.

Когда шум постепенно затих, внимание вновь сосредоточилось на мужчине, сделавшем это заявление и продолжавшем стоять на прежнем месте.

– Я уверен, что вы ошибаетесь, мистер, – твердо сказал Симон. – Могу вас заверить в том, что эта картина известна галерее уже несколько лет.

– А я заверяю вас, сэр, – ответил мужчина, – в том, что это оригинал, и, хотя я не обвиняю предыдущего владельца в воровстве, тем не менее могу доказать, что она была украдена. – Некоторые из присутствующих тут же стали заглядывать в свои каталоги, чтобы узнать фамилию последнего владельца картины. «Из частной коллекции сэра Чарлза Трумпера», – крупным шрифтом указывалось в самом начале страницы.

Гвалт, иначе нельзя было назвать то, что происходило в зале, стал еще сильней, но мужчина тем не менее продолжал стоять. Я подалась вперед и дернула Симона за штанину. Когда он наклонился ко мне, я прошептала ему на ухо свое решение. После нескольких ударов молотка в зале наконец начала воцаряться тишина. Чарли сидел белый как полотно. Дафни была совершенно спокойна и держала его за руку. Считая, что всему этому должно существовать простое объяснение, я ничего, кроме любопытства, не испытывала. Восстановив порядок, Симон объявил:

– Мне рекомендовано снять этот лот до выяснения обстоятельств. Лот под номером 39, – быстро добавил он, видя, что человек в твидовом пиджаке поспешно покидает зал в сопровождении кучки журналистов.

Ни одна из двадцати одной оставшейся картины не получила своей отправной цены, и, когда молоток Симона опустился в последний раз, я, несмотря на то что мы побили все рекорды по итальянским распродажам, очень хорошо представляла, какой будет реакция прессы в завтрашних газетах. Взглянув на Чарли, отчаянно старавшегося выглядеть спокойным, я инстинктивно перевела взгляд туда, где сидел мужчина в твидовом пиджаке. Люди начинали покидать зал, направляясь к выходу, и впервые за все время мне удалось разглядеть, что сразу за этим креслом сидела пожилая дама, опираясь обеими руками на зонтик и уставившись прямо на меня.

Убедившись, что перехватила мой взгляд, миссис Трентам медленно встала и с безмятежным видом поплыла на выход.

Следующим утром пресса неистовствовала по нашему поводу. И несмотря на то что мы с Чарли не делали никаких заявлений, наша фотография красовалась на первых полосах всех газет, кроме «Таймс», рядом с маленькой картиной «Дева Мария с младенцем». О Каналетто почти не вспоминали и уж конечно не помещали изображения этого полотна.

Человек, выступивший с обвинением, бесследно исчез, и вся история могла бы на этом закончиться, если бы монсеньор Пьер Гуишот, епископ Реймский, не согласился дать интервью Фредди Баркеру, коммерческому корреспонденту «Дейли телеграф», раскопавшему, что Гуишот был священником в той церкви, где когда-то висела картина. Епископ подтвердил Баркеру, что картина действительно таинственным образом исчезла во время первой мировой войны, и, что более важно, он сообщил о краже в Лигу наций, ответственную за воплощение в жизнь Женевской конвенции, требовавшей возвращения украденных произведений искусства их законным владельцам после прекращения военных действий. Далее епископ заявлял, что он, конечно же, узнает картину, если когда-нибудь увидит ее вновь. Колорит, манера письма, безмятежность лица девы – вся эта гениальная композиция Бронзино останется в его памяти до последнего дня жизни. Баркер старательно приводил в статье каждое сказанное им слово.

Корреспондент «Телеграф» позвонил мне в кабинет за день до появления интервью и сообщил, что газета за свой счет намерена пригласить выдающегося священнослужителя в Лондон, чтобы тот своими глазами посмотрел на картину и развеял всякие сомнения относительно ее происхождения. Паши юридические консультанты предупредили нас о том, что было бы неразумно с нашей стороны не позволить епископу взглянуть на картину. Отказ в этом был бы равносилен признанию того, что мы что-то скрываем. Чарли согласился без всяких колебаний, сказав лишь: «Пусть епископ посмотрит картину. Я уверен, что Томми не уносил из церкви ничего, кроме каски германского офицера».

На следующий день Тим Ньюман, с которым мы уединились в его кабинете, предупредил нас, что если епископ Реймский опознает в картине оригинал Бронзино, то преобразование компании Трумперов в акционерное общество задержится по меньшей мере на год, тогда как аукцион может вообще никогда не оправиться после такого скандала.

В следующий четверг епископ Реймский прилетел в Лондон. В аэропорту его встречала куча фотокорреспондентов, чьи лампы-вспышки не прекращали свою работу до тех пор, пока монсеньор не отбыл в Вестминстер, где он должен был остановиться в качестве гостя архиепископа.

Епископ согласился посетить галерею в четыре часа того же дня, и любому, кто был в этот день на Челси-террас, могло показаться, что здесь намерен появиться сам Фрэнк Синатра. Большие толпы людей собирались на обочинах и терпеливо ждали прибытия священника.

Я встретила епископа на входе в галерею и представила его Чарли, который смиренно склонил голову и поцеловал сановное кольцо. Мне показалось, что епископ несколько удивился тому, что Чарли оказался католиком. Я нервно улыбнулась нашему посетителю, лицо которого имело непроходящий красный оттенок, появляющийся от неумеренного потребления вина. Он проплыл по коридору в своей длинной сутане вслед за Кэти в мой кабинет, где его ждала картина. Баркер, репортер из «Телеграф», представляясь Симону, смотрел на него так, как будто имел дело с подпольным дельцом, и, когда тот попытался завести с ним беседу, даже не удостоил его своим вниманием.

Епископ прошел в мой маленький кабинет и взял предложенную ему чашку кофе. К этому времени картина уже стояла на подставке и была по настоянию Чарли вставлена в свою старую черную рамку. Мы молча сидели вокруг стола, пока епископ рассматривал картину.

– Вы позволите? – спросил он, протягивая рули.

– Конечно, – ответила я и передала ему маленький холст.

Я внимательно наблюдала за его глазами, когда он держал перед собой картину. Было похоже, что его больше интересовал Чарли, которого он никогда прежде не видел, чем сама картина. При этом он также поглядывал на Баркера, во взгляде которого, в отличие от него самого, светилась надежда. Наконец епископ переключил свое внимание на картину, улыбнулся и, похоже, застыл, очарованный Девой Марией.

– Что скажете? – не вытерпел репортер.

– Прекрасно. Даже неверующий не останется равнодушным.

Баркер тоже заулыбался и записал его слова в блокнот.

– Вы знаете, – добавил священник, – у меня с этой картиной связано так много воспоминаний, – он замолчал, и мне показалось, что сердце у меня остановится, прежде чем он продолжит, – но, увы, должен сообщить вам, мистер Баркер, что это не оригинал, а всего-навсего копия хорошо известной мне мадонны.

Репортер перестал строчить.

– Всего лишь копия?

– Да, к сожалению. Превосходная копия, сделанная молодым учеником великого мастера, как мне кажется, но, тем не менее, копия.

Баркер не в силах был скрыть свое разочарование и, отложив в сторону свой блокнот, похоже, собирался протестовать.

Епископ поднялся и поклонился в мою сторону.

– Сожалею по поводу доставленного вам беспокойства, леди Трумпер.

Я тоже встала и проводила его к выходу, где нас опять поджидало сборище газетчиков. Репортеры замерли в надежде услышать от священника что-то важное, и мне показалось в тот момент, что это доставляет ему удовольствие.

– Это подлинная вещь, епископ? – донеслось из толпы.

Он едва заметно улыбнулся.

– Это действительно портрет благословенной девы, но именно этот образец является всего лишь копией и не такой уж важной. – Не добавив к этому заявлению больше ни слова, он забрался на заднее сиденье автомобиля, который увез его прочь.

– Какое облегчение, – заметила я, как только автомобиль скрылся из виду. Чарли нигде не было видно. Бросившись назад в кабинет, я нашла его там с картиной в руках. Мы находились в кабинете одни.

– Какое облегчение, – повторила я. – Теперь жизнь может вернуться в нормальное русло.

Ты понимаешь, конечно, что это настоящий Бронзино, – произнес Чарли, глядя мне в глаза.

– Не говори глупостей. Епископ…

– Но ты видела, как он держал ее? – спросил Чарли. В подделку не станешь так впиваться. И потом, я видел его глаза, когда он пришел к решению.

– К решению?

Да, относительно того, стоит ли эта любимая им дева того, чтобы разрушать наши жизни.

– Так что же, мы имели в своих руках шедевр и сами того не подозревали?

– Похоже, что так, хотя я до сих пор не пойму, кто мог взять картину в церкви.

– Уж конечно не Гай…

– А почему нет, он скорее мог оценить ее, чем Томми.

– Но как Гай обнаружил, где она оказалась, не говоря уже о том, какова ее подлинная ценность?

– На мысль об этом его могли навести ротные записи или случайное упоминание в разговоре с Дафни.

– Но это все равно не объясняет того, как он узнал, что это оригинал.

– Согласен, – сказал Чарли. – Мне кажется, что он и не знал этого, а лишь рассматривал картину как еще одно средство, чтобы дискредитировать меня.

– Тогда как узнала эта чертовка?..