Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Глава сороковая

Якоб Роше ни за что не признался бы себе в этом, но прощание с дьяконом Сполдингом и его невестой доставило ему радость. Нет, конечно, они скрасили утомительное путешествие по синему морю среди отвратительных зеленых рож. И благодаря их присутствию на борту появилась, по крайней мере, тема для разговоров: о том, как дьякон и его барышня взяли себе по отдельной каюте в третьем классе, но, тем не менее, в ночной тишине по коридору разносились торопливые шаги…

Но противно становилось, когда дьякон, отведя его в сторону, принимался внушать: Якоб, пожалуйста, объясните им, что не следует распускать языки. То есть уже взывал к умению членов его «команды» держать язык за зубами, а ведь это умение вскоре понадобится самому археологу.

Не то чтобы на борту «Иль-де-Франса» вовсю трезвонили свадебные колокола. Парочка избегала любых упоминаний о своей помолвке. Именно Оскар заговорил о том, что, по его словам, в воздухе пахнет свадьбой, после того, как они все распрощались на Центральном вокзале, который тоже представлял собой своего рода храм.

– Вы должны были сами заметить, Якоб. Обручальное кольцо уже продето дьякону в нос.

Оскар, безусловно, был циником, однако ошибался он крайне редко.

Фройляйн Краус, конечно, сильно изменилась: никакой, насколько он мог судить, косметики, явное желание выглядеть воплощением добропорядочности, постоянные прогулки под ручку с суженым. Якоб искренне желал им добра. Если бы только они с Анжелой… Но тут же эта перспектива утрачивала реальность: ее брат ни за что не согласится на это.

Что ж, разные пути, разные судьбы. И разные поезда. Дьякон со вновь обращенной невестой устремился на запад («Вы ведь к нам непременно приедете?»), тогда как Якобу с его командой предстояло куда более короткое путешествие в верховья штата Нью-Йорк. Маленькая экспедиция с весьма скромной сметой. Кроме Оскара, в команде только Хунте и Тассе, лучшие луврские эксперты в области финикийского языка и египтологии. Анри Шаброль поднял ужасный скандал, прежде чем дал согласие на их поездку. Но Якобу были нужны люди, способные поглядеть свежим взглядом на американскую целину, осознавая одновременно, что именно связывает Новый свет со Старым.

Сперва они встали лагерем у горы Кумора. Даже Оскар чувствовал исходящую отсюда мощь. Конечно, теперь это было всего лишь безобидное пастбище, и Ангел Мороний больше не трубил в свою трубу, указуя путь к Золотым Листам. Но стояла здесь потрясающая тишина, как в Трое или Фермопилах. Нельзя было осквернять эту гору, ища в ее глубинах следы пребывания Сынов Моисеевых. Церковь такого не допустила бы, да, кроме того, истинные ключи были разбросаны по всей стране.

Двадцать одно захоронение на территории четырнадцати штатов. Якоб знал их расположение на карте страны с такой же точностью, как небесные созвездья, – они тянулись ломаной линией из Нью-Гэмпшира до Аризоны. Серьезные раскопки экспедиция начала на Горе Тайн, обследуя небольшие пещеры эпохи мегалита, затем вернулась в штат Нью-Йорк, в Нью-Салем, чтобы в благоговении полюбоваться девяностотонным долменом – самым большим из найденных во всей Северной Америке. Якоб пытался не выказать разочарования, обнаружив на камнях только огамские письмена – и ничего определенно семитического. Или хотя бы отдаленно похожего на семитическое. Больше повезло им в Род-Айленде, где Тассе самым категорическим образом установил, что в орнаменте корабельной резьбы в заливе у Горы Надежды содержатся буквенные вкрапления из пунического алфавита, как на некоторых страницах Ветхого завета.

Мамонтова пещера в Западной Виргинии, Календарное захоронение в Давенпорте, штат Айова, раскопки в Понтококе, штат Оклахома. Команда вела раскопки и фотосъемку весь день, а затевала обмен гипотезами в ночных поездах.

– Якоб, – Оскар передал другу фотографию, на которой Тассе был заснят возле девятифутового гранитного фаллоса. – Объясните ему, что если он обрезан, это вовсе не означает, будто он принадлежит еврею.

Но Якоб, казалось, полностью утратил чувство юмора, даже если таковое у него и наличествовало. Глупо, конечно, было нервничать, но они с каждым часом приближались к побережью Тихого океана, переезжая из Канзаса в восточное Колорадо, а ведь именно здесь ему и предстояло начать рассказывать свои сказки.

Разумеется, на протяжении всего этого времени он был вынужден скрывать истину. Уже когда объяснял Тассе и Хунте, что, если они ничего не имеют против, то, раз уж экспедиции придется вести раскопки в здешних местах, почему бы не заехать в городок Кит-Карсон. Когда рассказывал им о друге (строго говоря, о дальнем родственнике, еще из-за океана), который получил здесь в наследство ранчо, после чего Якоб, в свою очередь, пообещал ему приехать взглянуть на его новые владенья.

– Друг семьи, – выдохнул он в конце концов, пытаясь представить себе при этом лицо Анжелы, но одновременно с нею перед мысленным взором появился и Адольф…

Она позвонила ему вскоре после того, как услышала о предстоящей экспедиции, и уже зная, в какую именно часть Америки собирается отправиться Якоб. Сперва он даже не понял, почему Анжела вдруг завела разговор об отдаленном родственнике ее покойной мачехи, который вернулся в Фатерланд из Колорадо, умер на родине и оставил завещание в пользу единственного отпрыска покойной Клары Польцль.

– Адольф так обрадовался! Это же, в конце концов, почти девять тысяч акров. Он уже поговаривает о том, как купит ковбойские сапоги…

Какого размера, поинтересовался Якоб, и Анжела восприняла этот вопрос серьезно.

– Но это же не имеет значения. И потом, дорогой, если ты окажешь ему эту услугу, может быть, придет пора рассказать Адольфу и о нас…

О нас. Надежда на это чудо поддерживала его, даже когда поезд прибыл в городок размерами с лягушачий пруд. В Кит-Карсоне не оказалось городской управы. В Кит-Карсоне вообще не оказалось города. Поэтому Якоб отправился в полицейский участок.

И, конечно, у шерифа не оказалось соответствующих записей.

– Они в Чиеннвеллс, это столица графства. Но вы, должно быть, говорите о ранчо Бауэра. – Он искоса посмотрел на Якоба. – Мы о новом владельце кое-что слышали. Вы, часом, не мистер Мэй?

Хунте и Тассе следили за происходящим, ровным счетом ничего не понимая. Якоб посмотрел туда, где находилась крошечная зарешеченная камера, и мысленно помолился.

– Я представляю его интересы.

– Ну, думаю, никому не помешает, если вы там побываете. – Шериф брякнул ключами, но не от камеры, а от «форда». В котором, к несчастью, нашлось место для пятерых. – Так чем вы, собственно говоря, занимаетесь, мистер Роше?

Якоб вкратце изложил суть своих археологических изысканий.

– Вот как? А знаете, у нас есть захоронение Пауна. Это как раз по дороге. Если вам угодно…

Хунте и Тассе оказалось угодно, на этом настоял Якоб. Шериф, которого звали Томом Рэндаллом, высадил обоих французов; отъехал еще на четыре мили от города, и они прибыли на участок, обнесенный колючей проволокой, за деревянными воротами которого виднелось большое бетонное здание посреди пастбища; бурая, без травинки, земля, испещренная, куда ни кинешь взгляд, следами копыт, – таково было это пастбище.

– Сюда раньше забредал соседский скот. – Шериф, раскинув руки, показал истинные размеры ранчо. – Старина Бауэр перед отъездом снес большую часть загородок. Сказал, что с него хватит. Что американские коровы все равно не признают никакого порядка. – Он указал на хорошо защищенную входную дверь в дом, в которой, правда, отсутствовали несколько стеклянных панелей.

– Туда лучше не соваться. – Дружелюбная, но строго официальная улыбка. – Если, конечно, мистер Мэй не вручил вам ключа.

Якоб и Оскар подошли к дому, а шериф остался у ворот. Бункер нельзя было назвать иначе как именно бункером, призванным выдерживать суровые ветры прерий. За покрытыми пылью окнами, однако же, видны резные панели и колонны красного дерева, тоже нуждающиеся в том, чтобы с них стерли пыль. Обойдя здание по периметру, Якоб достал старую раздвижную «агфу» и сфотографировал его с четырех сторон. Он сделал также несколько снимков ландшафта – землю, небо, пару конюшен, пустой корраль и, чуть дальше, старый сарай, откуда даже на таком расстоянии доносилась чудовищная вонь.

Шерифу их не было видно из машины, поэтому они сунулись в глубь сложенного из бревен сарая. Там обнаружились большие котлы, под которыми прямо в земле вырыты глубокие и широкие ямы. Спустившись по здешней лестнице, полузатопленной навозом, они увидели заржавленную решетчатую жаровню. Якоб крикнул во тьму: «Алло!», не ожидая другого ответа, кроме гулкого эхо. Довольно обширное помещение, возможно, образованное с использованием природных пустот в известняке, идеальное для дренажа и, не исключено, наполненное чудовищными отходами бойни. Интересно, не решил ли Бауэр и впрямь воспользоваться преимуществами, предоставляемыми самой природой, поставив сарай прямо на… Но тут послышался запоздалый ответ на неосторожное приветствие Якоба: в глубине ямы проснулась гремучая змея.

Оскар взлетел по лестнице и запер дверь снаружи. Самое время возвращаться. Якоб окинул ранчо прощальным взглядом, и они заспешили к машине шерифа. Конечно, земля здесь пребывала в запустении, но ее можно было вернуть к жизни. Отличное место для того, чтобы удалиться на покой, Анжела займется домашним хозяйством… но к чему мечтать о таких глупостях? У «мистера Мэя» имелись другие планы.

– Якоб! – Оскар, стоя у главного входа, позировал возле огромного перекати-поля. – Сфотографируй меня!

Ему, конечно, было виднее. Якоб посмотрел в видоискатель, но не нажал на спуск.

– Не думаю, что с нашей стороны было бы умно оказаться на одном из этих снимков, – сказал он.

Оскар помрачнел – как это с ним порою бывало, хотя они оба ненавидели такие минуты.

– Честно говоря, ты иногда бываешь таким… да нет, не буду. – Он пожал плечами. – Тебе вовсе не обязательно уступать всем и каждому. Подумай своей головой. Прояви хоть чуточку эгоизма.

Так что на хвосте пленки Якоб сделал несколько снимков, где они были изображены порознь и даже вместе (последнее – с помощью шерифа). Но застарелые, пусть и явно недостойные, сомнения было не так-то просто выкорчевать. Якоб испытывал благодарность Оскару за добрый совет и в то же время тревожился из-за того, что чересчур ему доверился.

Экспедиция вернулась в Париж в середине сентября, и, по общему мнению администрации Лувра и Первой Президентуры Солт-Лейка завершилась триумфальным успехом. Разумеется, им не удалось найти ничего, похожего на Истинный Крест или бревна от ковчегов пророка Нефии, но ведь впереди и новые экспедиции, им предстоит исследовать целые континенты. Якоб проникся воистину бесконечным терпением, особенно после того, как ему позвонила Анжела.

– Да, мой дорогой! Адольф просто в восторге от этих снимков! И от твоих заметок тоже. Он уже лелеет мысль о том, как сформирует ополчение, как прогонит из тамошних мест краснокожих…

– Дорогая, у меня есть кое-какие дела, по которым мне придется побывать в Мюнхене. – Пальцы Якоба, сжимавшие телефонную трубку, заерзали. – Я с удовольствием предвкушаю встречу, возможно, за чаем, в ходе которой я объясню…

На линии что-то защелкало, связь чуть ли не пропала.

– Для меня очень трудно добиться его внимания хотя бы на пару минут. Да, разумеется, он благодарен! – Анжела закашлялась. – Собственно говоря, что ни предложишь Адольфу, он на все реагирует одинаково. Как на пищу, которую ему подают к столу. Он не спрашивает, откуда взялась, например, картошка. Ты понимаешь? – Разумеется, когда-нибудь им удастся воссоединиться, и наверняка, Якоб, он к этому хорошо отнесется, только надо еще повременить. – Я с нетерпением жду этого часа, – страстно прошептала она. – Верь мне!

Якобу и не оставалось ничего другого. Но после разговора с Анжелой он достал из шкафа гигантские сапоги из змеиной кожи, приобретенные в Альбукерке, штат Нью-Мехико. Если подложить в них вату, то они окажутся впору ему самому.

Глава сорок первая

«Великая Депрессия. Мне всегда казалось, что это мягко сказано. Ее следовало бы назвать войной. Вы ведь помните, Алан, сколько ваших друзей было изуродовано в ходе тогдашних событий. Пластические хирурги творили прямо-таки чудеса. У человека могло вдруг оказаться два левых уха. А надо мной докторам пришлось потрудиться с еще большим рвением. Так они мне, по крайней мере, объяснили».

Неясные расплывчатые пятна, одно за другим опускающиеся откуда-то сверху, а затем вновь взмывающие вверх, – звезды, лягушки, четырехугольные листья клевера. Так что же вы сегодня видите, господин Гривен? – с этим вопросом вечно подходили к нему Другие.

Они объяснили ему, что бояться нечего, что лягушачьи человеческие хари, скалящиеся на него сверху, это всего лишь тени на потолке, – они вовсе не те, за кого себя выдают. Может, и так, ведь, застыв на спине и не отрывая от них взгляда, ему удается проследить за тем, как они изменяются. Конечно, он размышлял и о потолке, и о поле, и о четырех стенах. Но если он находится Внутри чего-то, непременно должно иметься и некое Снаружи. Он ухмыльнулся. Такие вопросы идут ему на пользу. Так утверждают Другие.

Прошло немного времени, и Другие перевели его в новую комнату, на этот раз в ней имелось окно, из которого ему были видны раскладные шезлонги и розовые кусты. Гривен – Другие объяснили, что для него же лучше, если и они, и он сам будут называть его по фамилии, – просиживал здесь подолгу, стараясь при этом напряженно думать. Снаружи и Внутри. Если у стекла две стороны, то как соотносится это со стеной, образованной кустами роз? За ней непременно должно быть другое Снаружи, причем даже больших размеров. Но об этом ему думать не следовало, потому что, едва задумавшись, он начинал кричать, а сиделки, мчавшиеся к нему, дарили его холодным алкогольным поцелуем, впрыснутым под кожу, совали в руку какую-то щепку, означавшую немедленное забытье. И как только внешний мир исчезал, откуда-то из глубины принимался нарастать дальний голос: «Лю… син… да…»

Позже Другие начали обращаться с ним иначе. Тот, что в очках и с козлиной бородкой, доктор Кантурек, присаживался на краешек кровати.

– Не хотите ли вы, Карл, посмотреть кое-какие картинки?

Карл – так они его тоже называли, когда им хотелось выказать ему свою милость или заставить его принять очередное снадобье.

– А я за это что-нибудь получу? Мороженое на ужин?

Но и картинки были вовсе не теми, за которые себя выдавали. Коровы, и лошади, и свиньи, которым каким-то образом удавалось перепорхнуть с потолка на бумажный лист. А потом – всего лишь расплывчатые чернильные пятна. Что вы видите, Карл? Он отвечал, что эти пятна, должно быть, можно свести холодной водой.

– А как насчет этого?

Уже не картинка, а самая настоящая дама – блондинка, хорошенькая, в модном платье.

Все помещение затряслось, стены словно сорвались с места и разом куда-то подевались. Но потом руки легли на плечи Гривену, легонько встряхнули их, послышался голос: «Посмотри на меня, Карл!» И это повторилось столько раз, что ему поневоле пришлось подчиниться. Хотя бы только кивнуть и сказать им «со мной все в порядке», это всегда доставляло им огромное удовольствие.

– Нет, – сказал доктор Кантурек. – Нет, мне так не кажется. – Он указал на даму, стоящую с поникшим видом. – Что вы можете рассказать мне о ней?

– Ничего. А что, вы с нею дружите?

– Сегодня утром, Карл, вы выкликнули ее имя.

– Это ложь! И вы не сможете доказать этого!

Доктор Кантурек целую вечность просидел на краешке кровати, прочищая стекла своих очков.

– Это ведь она мне солгала? Верно?

– Солгала в чем, Карл?

– Я не знаю! – Слезы выступили на глазах, хлынули обильным потоком. – Куда она делась?

– Это хороший вопрос. Но на сегодня достаточно разговоров. – И вновь этот взгляд, означающий, что доктор видит Гривена насквозь. – Вы не против, если завтра к вам придут посетители?

Они и впрямь пришли на следующий день. Двое мужчин в сопровождении доктора Кантурека, но ничуть на него не похожие. Настороженные и безжалостные глаза следили за каждым жестом Гривена. Они были похожи на санитаров, только вместо белых халатов на них были пальто и шляпы, а под пальто – двубортные костюмы, пахнущие… вещами, о которых он забыл и не вспоминал буквально до этого мгновенья. Кофе, сигаретами, дизельным маслом.

Герр Шварц и герр Бернгардт – так они представились. На груди у них сверкали металлические значки. Доктор Кантурек сидел в углу, сложив руки на груди.

Первым заговорил герр Бернгардт.

– Нам понятно, что вы расспрашиваете о госпоже… я хочу сказать, о Люсинде.

– Думаю, что так. Но я не уверен, что она мне на самом деле нужна. Со мной все в порядке. Так ей и передайте.

– С удовольствием, если бы это было возможно. – Шварц встал рядом со своим напарником. – Но вы последний, кто видел ее. И с тех пор прошло почти два…

Из угла, где сидел доктор, послышалось покашливание. Гривен поглядел в окно. В саду было солнечно, дул довольно сильный ветер. Но стекло, когда он прижался к нему носом, оказалось холодным на ощупь.

– А какой сейчас месяц?

– Май, – сказал Кантурек. – Если не ошибаюсь, семнадцатое мая.

– Нет. Июнь. По крайней мере, был июнь. Вам не стоит меня дурачить.

– Месяцы в наше время проходят куда быстрее, чем раньше. Послушайте, у нас есть пациенты, пребывающие здесь куда дольше вашего…

– А какой сейчас год? Скажите мне, какой год!

– 1930-й, Карл.

Невозможно. Значит, пошло уже новое десятилетие. А где же трехсотэтажные здания, где ракеты, перелетающие с континента на континент? Гривен посмотрел на Шварца. Тот был на вид старше и казался умнее, чем его напарник.

– Она мне, знаете ли, ничего не сказала. Даже не попрощалась. Хотя нет, это не совсем так. Я припоминаю, было письмо.

Шварц кивнул.

– Мы нашли его в вашей квартире.

Которая наверняка покрылась пылью и поросла паутиной.

– Надо там все как следует убрать и привести в порядок. К ее приезду.

Бернгардт навис над ним во весь свой высокий рост. Его слова прозвучали разочаровывающе.

– Все это позади, герр Гривен. Квартира, скорее всего, принадлежит банку. Если в стране еще функционируют банки. – Он поднял палец. – Ах да, вы же, наверное, не знаете, что происходит. Что ж, вам чертовски повезло. Оказались бы вы на улице, подобно всем нам, ломая себе голову, где бы достать еду.

Тут вмешался доктор Кантурек.

– Ладно, а сейчас я попрошу отсюда вас обоих. Немедленно!

Гривен, безучастно сидя в постели, наблюдал за тем, как все трое вышли из палаты. Потом посмотрел на лист, медленно опускающийся на траву. Ему хотелось думать – но так, чтобы не расплакаться. А ведь она могла бы прийти сюда, могла бы отереть его слезы! Без нее он наверняка совсем запаршивеет и умрет. Ах, если бы ему еще раз показали ту картинку, он, возможно, даже вспомнил бы, как ее зовут.

Месяцы летели вслед за месяцами, и дела Гривена шли на поправку; это означало, правда, что он освоил все виды душевного расстройства, кроме своего собственного. Всех в психиатрической клинике охватили истерические настроения в связи с приближающимися всеобщими выборами, – да в такой мере, что доктор Кантурек пригрозил конфисковать все имеющиеся в палатах радиоприемники. Истошные вопли разнеслись по больнице, когда Отто, главный старожил отделения, помещенный сюда еще после битвы при Танненберге, организовал в розовом саду нацистский слет и принялся преподавать ходьбу в строю гусиным шагом своим одетым в смирительные рубашки товарищам по несчастью.

В ночь выборов все больные собрались в комнате отдыха перед приемником с мерцающей шкалой диапазонов.

– Героем дня, дамы и господа, человеком, по праву празднующим победу, следует признать Адольфа Гитлера, партия которого, Национал-социалистическая рабочая партия Германии, получив шесть с половиной миллионов голосов и завоевав сто семь мест, стала отныне второй в общенациональном зачете!

Отто убедил всех остаться в комнате отдыха и на выступление героя дня.

– Вы его только послушайте! Он умеет обращаться к каждому по отдельности и находит слова, нужные любому.

Послышался треск электроразрядов, а вслед за ним – тяжеловесные тирады о крови, о почве, о воле народа, а Гривен, предаваясь собственным мыслям, оказался словно бы в одиночестве в этой затененной комнате. Странно, Отто каким-то образом предвидел это заранее. Рев, рык, где-то в глубине твоей души возникает определенный ритм, как было когда-то – в дни, когда отец взял Гривена на автомобильную экскурсию в Альпы (о Господи, значит, у Гривена действительно было детство!)… и они поехали в гору… в гору… и уши у них чуть было не лопнули. И тут в душе Гривена со взрывом родился из небытия напарник, двойник, партнер, – со-житель по одному на двоих телу. А чуть родившись, уже взял на себя все внимание прежнего Гривена. Еще один Карл Гривен, проживший целую жизнь, только все еще не научившийся говорить.

Громкоговоритель разразился хриплой, то затихающей, то вновь разгорающейся тантрой. Гривен – тот из двоих, которому понадобилась помощь, – обратился к Инге, своей любимой сиделке.

– Не окажете ли вы мне с утра одну услугу? Принесите мне, пожалуйста, газету!

Она с явным огорчением улыбнулась.

– Вам ведь известны правила, Карл. Доктор Кантурек не…

– Он ничего не узнает, клянусь вам. – Гривен мрачно подмигнул ей, указал в ту сторону, откуда доносился Голос. – Хочу увидеть его физиономию на первой странице. У меня, знаете ли, хорошая память на лица.

К тому времени, как его вызвали на консилиум, снег уже успел превратиться в грязь. Карл, вы боитесь оказаться независимым? Вам понравится принимать участие в жизни общества? Гривен говорил то «да», то «нет» именно тогда, когда этого от него и ждали, хотя доктор Кантурек, как и двое его коллег, на этот раз не улыбался, в силу чего угадывать оказалось довольно трудно. Так или иначе, ответы Карла попали в формуляры на нужное место, а в результате он сам оказался у больничных ворот, ожидая автобуса, который должен был доставить его в Берлин.

– Вот деньги, Карл. – Доктор Кантурек протянул ему большой конверт. – От них-то все и зависит. Если дела не пойдут на поправку, то нам придется выставить за ворога даже Отто.

Администрация распорядилась о временном местожительстве для Гривена в Нойкельне. Называлось это, на ее языке, «промежуточное пристанище». Но промежуточное состояние, в которое попали соотечественники Гривена, грозило затянуться навеки, если исключить мысль о том, что конечным пунктом всеобщей миграции было дно пропасти. Каждую ночь у него крали расческу, носки и мыло. Однажды, вернувшись домой пораньше, он обнаружил, что сосед по нарам роется у него в чемодане. Гривен отступил на два шага, потом сделал три вперед и с разбегу ударил вора ногой по заду. Поднялась паника, все принялись тыкать в него пальцами, комендант взмолился:

– Что же я скажу начальству?

– Скажите, что я ухожу, пока у меня еще осталась пара башмаков.

Торговка птицами неподалеку от Тиргартена рассказала Гривену о Кюль Вампе – одном из палаточных городков для бездомных, возникших по всему лесному периметру Берлина. Гривен ожидал найти здесь хаос и запустение, а вместо этого обнаружил прямые строгие улочки и таблички с именем обитателя на двери каждой лачуги. Здешний «мэр» вкупе с «городским советом» определили его на жительство в одну из больших палаток для холостяков, и он зарабатывал себе на пропитание, чистя овощи (главным образом, турнепс) на общественной кухне.

Однажды Гривен в кузове грузовика, отправленного за продовольствием, приехал в самый центр еврейской части города, где, в обмен на пустой чемодан, полакомился настоящими бутербродами. Оставив себе деньги на входной билет в поезд, он успевал еще вернуться в лагерь до наступления темноты. Но по дороге на вокзал он прошел мимо «Глория-паласа» с его ослепительной бегущей неоновой рекламой.

ЭМИЛЬ ЯННИНГС МАРЛЕН ДИТРИХ

ГОЛУБОЙ АНГЕЛ

Задрав голову, он принялся читать дальше. «Первый звуковой фильм, снятый на студии УФА». И тут проснулся – или, вернее, беспокойно заворочался во сне – второй Гривен. Да, конечно же его ограбили, но преступники и даже состав преступления по-прежнему оставались вне зоны досягаемости.

Последних медяков, завалявшихся у него в кармане, едва хватило на билет. Пройдя на балкон и забившись там в самый угол, он очутился среди лепных ангелочков на потолке и тяжеленных люстр. Но ничто не существовало для него, кроме черно-белого прямоугольника прямо перед глазами – он назывался экраном и на нем вспыхивало изображение. Вслед за мрачным и пожилым Учителем Гнусом Гривен попал в дымные недра таверны «Голубой ангел» и широко раскрытыми глазами уставился на откинувшуюся на стульчике и небрежно закинувшую ногу на ногу Лолу Лолу.

В конце концов в зале зажегся свет, но уходить ему было некуда, да и незачем. Все, только что промелькнувшее на экране, оставалось здесь, в кабине киномеханика, лежало, свернувшись в клубок в ожидании, когда его прокрутят вновь и вновь. Косясь на Гривена, мимо него прошел билетер. Мужчина примерно его возраста в униформе с золотыми эполетами. И вдруг Гривен бросился в мужскую уборную, выбил от пыли костюм, причесался, посмотрел на своего неизбывного двойника в зеркале.

– Не волнуйся. Ты еще будешь мною гордиться. Оставайся со мной, и ей волей-неволей придется обратить на нас внимание.

Господин Герлт, помощник директора «Глория-паласа», грустно посмотрел на Гривена и взял его на службу. Почему? Одна из афиш, наклеенных на стену у него в кабинете, предоставляла единственное возможное объяснение. «Унылая улица». Гривен искоса посмотрел на нее и даже ухитрился разобрать собственное имя, мелкими буквами выведенное в самом низу. Со стороны двойника очень любезно и как нельзя более кстати.

Поскреби истинного пруссака – и обнаружишь воина. Собственно говоря, даже шкуру с него спускать вовсе не обязательно. Гривен обнаружил, что ему нравится царящая в кинотеатре атмосфера товарищества, нравится передача караула от дневной смены к вечерней. Повезло ему еще и в том, что в крошечной квартирке Ганса Фойдера, билетера из соседнего прохода, нашелся ночлег. От квартирки до кинотеатра и обратно можно было ходить пешком.

И не имело особого значения то обстоятельство, что ветреная Лола Лола перепорхнула в другие кинотеатры. Сеанс в среду вечером подсказал Гривену, какая она на самом деле дрянь. Он стоял на своем месте, посвечивая фонариком вдоль по проходу, а она, гортанно хохоча, спрашивала, чем это там занимаются парни в задней комнате. Но тут на нее нашла какая-то блажь, и она застыла с разинутым ртом, бурый пепел заткал ее чело и повеял с экрана.

Толпа в зрительном зале тревожно заерзала на местах, пока какие-то люди спешили в операторскую, держа наготове огнетушители. Опасное это дело, проектировать на экран такие иллюзии. Она ведь была не настоящей, всего лишь целлулоидной, огню так просто было уничтожить ее.

Но у второго Карла Гривена оставались сомнения. Строго говоря, у него хватило нахальства осведомиться у господина Герлта, имеются ли в «Глория-паласе» какие-нибудь записи относительно предыдущих показанных здесь картин, главным образом, относительно фильма «Любовь Лили…»

В ответ ему отечески положили руку на плечо.

– Нет, Карл. Мне кажется… она все еще на полке. Кое-кто более чем злопамятен. А вам и впрямь не следует ломать голову над такими вещами.

Первый из Гривенов смирился с этим и глубоко залег на дно. Весна 1931 года перешла в лето, и оказалось чудесно в конце концов погреться на солнышке, но так, чтобы на всем пути из дома в кинотеатр и обратно не поднимать носа от земли. И даже не глядеть в небо с его неразрешимыми загадками. Оставаться на своем служебном посту на балконе и следить за тем, как зажигаются звезды на потолке «Глория-паласа».

Он заранее предвкушал представление, которое в кинотеатре всегда давали в Женский день. Каким мужественным, каким сильным ощущал он себя, проходя по рядам, в которых сидели одни домохозяйки! Домохозяйки всхлипывали. Да и его собственная челюсть начинала подрагивать, когда Лили Дагобер, схватив доктора за руку, восклицала: нет, не может быть, неужели через шесть месяцев я умру…

– Карл!

В этом обращении послышалось скорее утверждение, чем вопрос. Гривен обернулся, посветил фонариком.

– Это я, Карл. – Теплая взволнованная улыбка, голос, заставивший зрителей навострить уши. В луче света стоял Элио. – Ради Бога, Карл, скажи хоть что-нибудь.

– Я знаю, кто вы такой, – ответил он чересчур громко. В дальнем конце балкона старший билетер предостерегающе поднял руку. – Сядьте здесь. И никуда не уходите. Мне нужно завершить обход.

Это было ложью, но она давала ему возможность зайти в служебную уборную, побрызгать на лицо холодной воды, ощупать щеки, найти в себе достаточно самого себя, чтобы высунуться наконец из панциря. Интересно было для разнообразия вступить в следы Гривена Грешного, вернуться на запретную территорию, где истинный Элио Чезале наверняка уже овладел всеобщим вниманием в полутьме зрительного зала. «После этого сеанса я ухожу», – шепнул в его душе кто-то совершенно незнакомый.

Жалкий наряд нелепо выглядел на Гривене, снявшем униформу и подкараулившем Элио у бокового выхода.

– Я приглашаю тебя поужинать, Карл. Думаю, тебе не мешает хорошо поесть.

Вид у Элио был процветающий, хотя и нельзя сказать, чтобы безмятежный. Он свернул за угол, и Гривену бросилась в глаза некая черта, наверняка отсутствовавшая ранее. Строго говоря, не хромота, но постоянная опора на левую ногу, так что правой приходилось постоянно за ней подтягиваться. И эта маленькая машина небесно-голубого цвета, было бы слишком болезненно попросить его проехаться на ней. Немыслимо даже подумать об этом… просто немыслимо…

Они прошли несколько кварталов и оказались в небольшом, но изысканном ресторанчике, лишь в самое последнее время вышедшем из моды. Элио едва притронулся к еде, всецело предавшись беседе. Он рассказал о том, как ему удалось найти свободную нишу, устроившись испытателем к Загато, разработчику и создателю «Альфа-ромео».

– У меня сегодня… праздник, – сказал он в конце концов. – Было не так-то просто найти тебя, Карл. Я говорил с твоим доктором. Ну, знаешь, с тем очкастым. Он очень за тебя тревожится. Он называет тебя своим швейцарским сыром. Со слезою.

– Это неправда! И никогда не было правдой. Я переменился.

– Вот и отлично, Карл. Полагаю, мы все переменились. – Элио с болью посмотрел на него. – Расскажи мне о Люсинде. Когда ты ее в последний раз видел?

Он в конце концов набрался мужества упомянуть ее имя.