Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

– Я как раз собирался поговорить с вами, герр Гривен. У меня создалось впечатление, что моя работа сможет получить большое прикладное значение в области нового звукового кино…

Кивая там, где положено было кивать, Гривен проводил глазами Люсинду, прошедшую в дом следом за Анжелой. Что это она затеяла? Но прошло совсем немного времени – и слова профессора захватили его тем, что тот предложил, как он выразился, «избавить фройляйн Краус от трудностей, испытываемых ею при произнесении дифтонгов». Да, слабости Люсинды лучше ликвидировать до того, как они попали на всеобщее обозрение. А с решением всех остальных загадок, безусловно, можно подождать до более спокойных времен.

Глава двадцать шестая

«Я убежден, Алан, что женщины и разочарования ходят рука об руку. В случае же с Люсиндой это особенно справедливо. Ах, каким умником я тогда себе казался! Я видел ее насквозь – что да, то да. Видел другую сторону – и не видел ее самое».

Давным-давно, задолго до того, как началось это безумие, связанное со звуковым кино, Люсинда научилась быть признательной Гривену за его умение время от времени прикидываться слепым. Да нет, он видел достаточно, а порой и слишком много – его грустные глаза, ища невесть чего, следили за каждым ее шагом; стоило ему с понимающим видом расхохотаться в ходе одной из их всегдашних стычек, и у Люсинды поневоле напрягался подбородок.

Но слишком скоро Карл перестал довольствоваться Люсиндой как портновским манекеном, который можно приодеть то так, то этак, – ему захотелось нажимать на пружинки и дергать за веревочки, захотелось, чтобы она начала говорить его словами. Слава Богу, что он теперь смотрел на нее как бы сквозь призму, и его воображаемая Лили затмевала подлинную Люсинду. Люсинда, впрочем, вовсе не была огорчена подобным поворотом событий – ибо ей удавалось ускользать из оболочки Лили, оставляя несчастного Карла в дураках.

Несчастный Карл. Должно быть, она и впрямь любила его. Иначе почему ее сердце болезненно сжималась, когда в очередной раз, удаляясь с каким-нибудь красавчиком, она видела, как болезненно дрожит и дергается его лицо? Если бы еще не его мужская настойчивость! Секс – исконный враг романтических отношений, где же она это читала? Так или иначе, именно секс делал их борьбу особенно сложной. Сколько раз, лежа во тьме, она мечтала о пустынном острове, о коттедже на берегу океана – и когда это казалось уже вполне досягаемым… появлялся очередной налившийся багровой кровью мужской член.

Разумеется, она умела управляться с ними, знала, как укротить всю эту энергию, как, раз уж пошла такая пьянка, попытаться извлечь из этого удовольствие. Но желанный миг наставал, лишь когда она застывала в неподвижности, не имитируя безумной страсти. Так у нее было и с отцом. От него пахло прокисшим пивом, его похожие на сардельки пальцы елозили по ее телу. Затем он взгромождался на нее всей своей тяжестью, а она, в ожидании, пока все закончится, пересчитывала набухшие жилки у него на носу.

Но, конечно, не все мужчины таковы. И уж наверняка не таков Элио. Люсинда физически чувствовала на себе его взгляд, чего у нее не случалось с Карлом. Вот уж кто не ведает никаких сомнений! По крайней мере, тех, которые могли бы заставить терзаться угрызениями совести ее самое. И вся эта история с королевским лимузином соединит их; она с самого начала не воспринимала Элио в отдельности от его машины, думала ли она о накатывающих волнах страсти или о нежных ласках на зеленом лугу. Как хорошо припасть к этой поросшей темными волосами римлянина груди, запустить в них пальцы… Но она не могла и помыслить о таком, осознавая, как будет страдать Карл. Несчастный Карл.

Нет, лучше представить себе что-нибудь другое, причем совершенно невообразимое. Ночь с Адольфом Гитлером! О Господи, интересно, на что он похож в голом виде? Люсинда невольно содрогнулась. Но в то же время не стала от себя скрывать, что в нем чувствуется порода. Она с самого начала ощутила это. От него исходила такая диковинная энергия, что у Люсинды возникло желание надеть повязку на глаза – то ли себе, то ли ему.

Отец однажды рассказал ей одну историю – в те дни, когда она еще сидела у него на коленях. Историю Гензеля и Гретель. И Люсинда пришла в ужас. Эту несчастную старуху сварили заживо! Глаза Гитлера заставили ее вспомнить об этой истории. Они были как два глазка, за которыми бушевало печное пламя.

Но тут сыграла свою партию Гели; это была роль кокетливой простушки, и Люсинда подумала, что, возможно, сперва ошиблась, что на смену страшной сказке должна прийти самая банальная любовная история. Что Адольф всего лишь очередной кобелина, которому нравится вилять хвостом. О Господи, но как Гели может – пусть даже и невинно – флиртовать с человеком, у которого такие бледные безволосые ноги! Хотя колени, пожалуй, неплохи.

От Люсинды не ускользнуло, сколь внимательно Анжела смотрит вслед удаляющимся Гитлеру и Гессу. Нечто в Анжеле, в том, как она хлопотала с подносом, напомнило Люсинде собственную мать. Те же покатые плечи, те же глубокие складки в углах рта, появляющиеся после того, как она узнавала об очередной отцовской глупости. Люсинда, сама того не желая, вызвалась помочь Анжеле, вызвалась разделить с нею ее бремя.

Карл проводил их глазами, вид у него был озадаченный, просто недоумевающий. Вот и отлично! Пусть вспомнит, что его заводная игрушка в силах передвигаться и сама по себе.

Анжела кивком головы показала, какой из коридоров ведет на кухню. Голос ее брата, истошный и в нормальных условиях, сейчас, в разговоре по телефону, захлебывался яростью. Что-то о политике, что-то насчет партийных дел в Мюнхене. Люсинда зажала уши.

– Наш маленький дом, – мягко, словно извиняясь за крик брата, сказала Анжела, – наверняка показался вам чересчур скромным, фройляйн Краус. Да у вас и слуг, наверное, много…

– Только не при Карле. Они его нервируют.

Всю кухню заполнял запах масла, словно солнечный свет благоухал в окне. Большая чугунная печь, медные щипцы… Люсинда поневоле улыбнулась.

– Как мило. Чертогами демона не назвать!

– Да, мой брат без ума от всякой старинной утвари. – Анжела приняла у Люсинды поднос. – Дом и очаг. Он старомоден и сентиментален.

– И как это любезно с его стороны… ну, я хочу сказать, что вы живете одной семьей.

– Разумеется. Мы с Гели очень благодарны Адольфу, что он принял нас к себе после того, как умер мой Лео. – Она принялась переставлять чашки и сахарницы. – А вы не хотите кофе? Адольф не одобряет этого напитка, но гостям он иногда нравится, когда Адольфа… то есть когда они одни.

Мягкая, но властная манера, с которой держалась Анжела… вот она набрала воды… вот поставила кофейник на огонь… совсем как мама. Та же негромкая и чуть гортанная болтовня, словно ее пугает молчание. О новой квартире («на Принцрегентштрассе, не больше не меньше!»), куда Гитлер собирается переехать вместе с ними. Конечно, он и от этой усадьбы отказываться не желает, но ведь, сами понимаете, становится все холоднее…

– И там так много места! У Гели наконец появится своя комната.

Люсинда приняла дымящуюся чашку, поблагодарила – и дальше слова полились как бы сами собой.

– Мне кажется, фюрер умеет добиваться того, чего захочет. Сперва обзавелся куколкой, потом кукольным домом, чтобы было где жить куколке.

О Господи! Где Карл, когда она нуждается в его помощи? Может, она сейчас сделает глоток – а кофе окажется отравленным! У Анжелы полное право впасть в ярость. Но вместо этого та посмотрела на Люсинду повинно, хотя как бы издалека.

– Не думаю, что он хочет ее обидеть, – осторожно выбирая слова, сказала Анжела.

В кабинете Гитлер с прежней силой харкал мокротой и желчью.

– А мужчины никогда не хотят этого поначалу, – возразила Люсинда.

Анжела вытерла руки о передник, потеребила развязавшиеся тесемки.

– Он не похож на других мужчин. Адольф еще совсем маленьким заставил нас всех поверить в это. Всех, кроме, пожалуй, отца. – Она подняла голову к потолку. Из кабинета на втором этаже гремел голос Гитлера. – Я за него молюсь, знаете ли. За него и за мою Гели.

– Что ж, конечно… – Люсинда встрепенулась, поняв, что ее слова звучат фальшиво. – Я-то в Бога не верю, – призналась она. – Но моя мать была верующая.

Какое-то время они поговорили о том, кто откуда и из какой семьи родом.

– Я плохо помню мать, – сказала Анжела. – я была еще маленькой, когда она умерла. Но Клара, мать Адольфа, относилась ко мне как к собственной дочери. Бедный Адольф, он ее так любил. – Потупив взор, она начала было раскладывать столовые ложки, затем отодвинула их вместе с супницей в сторону. – Клара, знаете ли, доводилась нашему отцу племянницей. Так что я не вправе пенять Адольфу за его чувства к Гели. Мне кажется, это, возможно, у него в крови. – Она посмотрела на Люсинду чуть ли не с вызовом. – Или вы считаете, что Адольф и моя Гели попадут в ад?

Кажется, она произнесла это на полном серьезе. Подожди, пока Карл… хотя нет, тут было нечто глубокое, нечто сокровенное.

– Прошу прощения, фройляйн Краус, я вас напугала. Мне не следовало этого говорить.

– Нет! – Люсинда подумала о пакостных привычках отца и чуть было не расхохоталась. – Нет, отнюдь.

– В поисках ответов на свои вопросы я чего только не перепробовала. Мне бы хотелось больше походить на Адольфа. Он-то не ведает никаких сомнений. Он говорит, что на священников ему наплевать. Раз уж наш отец сумел с ними договориться, так с какой стати беспокоиться? – Анжела тревожно посмотрела в сторону кабинета. – Адольф, к сожалению, неверующий. Да и никогда не верил. – Она подлила Люсинде горячего кофе. – Как-то, не так давно, я пошла послушать одного проповедника. Вы что-нибудь слышали о Святых Последних Дней? У них появилась миссия в Мюнхене. Адольф куда-то уехал, а я однажды вечером туда отправилась.

Собственная откровенность, казалось, немного пугает саму Анжелу. Люсинда, подавшись к ней, погладила ее по руке.

– Мормоны? Вы говорите о мормонах?

Испуганно кивнув, Анжела поднесла палец к губам.

– Там я и услышала дьякона Сполдинга. Какая душевная теплота, какое понимание! Он окутан ими, как облаком. – Она покраснела, отвернулась. – Что вы обо мне можете подумать, фройляйн Краус! Да ведь и мои взаимоотношения с верой складывались всегда непросто. Но, мне кажется, слушая его, я начала кое-что понимать.

Люсинда попыталась хоть что-то уловить из проповеди Сполдинга в пересказе Анжелы. Речь шла об ангелах, трубящих в трубы, о золотых скрижалях Воскресения и о потерянном колене Израилевом. Ничего удивительного, что Анжела боится и заикнуться об этом в присутствии брата! Что касается самой Люсинды, она кое-что знала о мормонах, секта искала новых сторонников в Германии уже на протяжении нескольких лет. Главным образом, Люсинда слышала грязные байки о том, скольким женщинам приходится у мормонов спать под одним кровом.

– Не знаю, насколько всему этому можно верить, – угрюмо произнесла Анжела. – Но дьякон Сполдинг утверждает, будто наши возлюбленные могут получить у Господа прощение даже после того, как они покинут этот мир. Даже если нас за грехи отправят в адский огонь, наши дети на земле могут окрестить нас заново и тем самым снискать для нас Его милость.

– Да, это было бы неплохо, – спокойно сказала Люсинда. – А правда, что мормоны практикуют многоженство?

Анжела явно расстроилась, затем постаралась занять руки мытьем посуды. Люсинда в этот миг была готова сквозь землю провалиться. Она взяла какую-то кастрюлю, предложила оттереть ее – все что угодно, лишь бы заслужить прошение.

– Послушайте, – в конце концов сказала она. – О таких вещах с актрисами просто нельзя разговаривать. Если я беседую с Богом, то только потому, что Карл вписал монолог в сценарий.

Они обе рассмеялись, хотя Анжела сразу же затихла, услышав шум приближающихся шагов. На пороге появился Гитлер.

– Ага, я так и знал, что дамочкам захочется уединиться. – Казалось, ему необходимо находиться в центре внимания в любой компании, даже в этой. – Вы остаетесь на ужин, фройляйн Краус?

– Не думаю, мой фюрер. Нам надо выехать еще до сумерек. Но эти вопросы вы решайте с Карлом.

Гитлер хмыкнул, взгляд его стал двусмысленным.

– Вот именно этим я и займусь. – Он шутливо потянул Анжелу за край передника. – Хватит тебе хлопотать! Идите на воздух, обе! День слишком хорош, чтобы терять его понапрасну.

Повинуясь, они пошли следом за ним по всему дому, а Гитлер выгнал на террасу и Гесса, и даже сопротивляющегося Мориса. Анжела старалась держаться в тени, но не отходила ни на шаг от Люсинды. Все остальные гости и хозяева к тому моменту, как две женщины вышли на террасу, уже толпились вокруг Гитлера. Эта окультуренная корова фрау Вагнер, Хануссен, Гесс, Морис, Карл и, разумеется, Гели.

Люсинда почувствовала укол ревности. Поглядите-ка на Карла! Его некрасивое, но значительное лицо привлекало к себе внимание в любом обществе, но только не в этом. Он как-то выцвел, стушевался, удостоил Люсинду лишь мимолетным взглядом. Ей не понравилось это ощущение: связка Гривен – Краус, набранная на афише петитом, среди других второстепенных персонажей.

Гитлер откровенно красовался перед ними, забавляясь подарком Гели.

– Только бы не потерять! – Он взял племянницу за руку. – Пойдем со мной, дорогая. – Он указал на задворки, где склон холма порос вечнозелеными кустами. – Я покажу тебе индейцев, покажу краснокожих, прячущихся за каждым кустом, сидящих в засаде, готовых напасть на нас.

С ледяной улыбкой (у нее, кажется, даже щеки ввалились) Анжела приветливо помахала им. Потом обратилась к Люсинде.

– Хотелось бы мне, чтобы вы послушали дьякона Сполдинга. Он как-то умеет увидеть во всем хорошую сторону.

И опять этот вид – такой же беспомощный, как у матери Люсинды. Не обращая внимания на то, как к этому отнесется Карл, Люсинда обняла Анжелу за плечи. Гитлер между тем уводил племянницу в кусты.

Глава двадцать седьмая

«Вы говорили, Алан, что встречались с Этторе Бугатти.

В 1945-м? Это были скверные для него дни: все кончилось разом. А раньше, перед Великой депрессией, перед тем, как умер его сын, Бугатти был одним из счастливейших людей на земле. Феодальный правитель собственного домена; завоеватель, знавший толк в радостях земных и умевший добиваться, чего хотел. И, самое редкостное, он был художником, способным воплотить в живую явь самые дерзновенные свои мечты. Ничего удивительного в том, что Гитлер ему завидовал».

Поезд вышел из Берлина в восемь утра, заскользил по рельсам, мимо замелькали окрестности. Сперва какие-то технические постройки… на заднем дворе жгут мусор, валит дым… кособокая домохозяйка развешивает белье… но вот он пошел быстрее; замелькали каменные ограды, трубопроводы, двухэтажный автобус на Фридрихштрассе, кто-то из пассажиров иронически помахал шляпой, провожая экспресс. А тот уже набрал скорость, слив отдельные кадры в нечеткую киноленту.

Гривен откинулся на спинку кресла в купе первого класса, положил голову на валик. Поезда и все, с ними связанное, мало волновали его. Конечно, вагоны теперь изменились – красное дерево, запах лакированной кожи, – но остались то же ощущение скорости, тот же стук колес, даже те же самые вывески на станциях и вокзалах. Люкенвальде, Биттерфельд, Лейпциг – как вещи, куда-то затерявшиеся, а теперь внезапно попавшиеся на глаза. Все по той же дороге, по которой он в молодости ехал в вонючем вагоне вместе с другими новобранцами – и ему действительно не терпелось попасть на Западный фронт.

Но тот – еще совершенно зеленый Карл Гривен, сопровождавший его повсюду, – на самом деле не очень его заботил. Третье октября. Стоило закрыть глаза – и эта дата представала перед ним огненными цифрами на темном фоне.

Первый понедельник следующего месяца, до него оставалось менее трех недель. И на это число Эрих назначил начало съемок «Любви Лили Хаген». Действо начнет разворачиваться перед камерами. И перед микрофонами. Гривен чувствовал себя еще чужаком в Новом Порядке, связанном с микрофонами, вольтметрами и вакуумными трубками. Так много деталей, которые следовало бы еще уточнить, над которыми следовало бы поработать дома… если забыть о том, что они с Люсиндой взяли на себя и второе, пожалуй, столь же дорогостоящее и трудоемкое задание.

Начальный ход в этой партии надлежало сделать Люсинде. Да, завела она, мы с Карлом решили позволить себе нечто экстравагантное, эдакое, знаете ли, чудо на колесах. Как, дорогая моя, вы не в курсе дела? «Бугатти», Сорок первая модель. Чудовищные расходы, просто непосильные, но у нас есть кое-что в банке, так с какой стати нам мешкать? Да и как знать? Завтра может опять начаться инфляция. Да, уверяю вас, говорила она всем и каждому, от членов совета директоров до уборщиц, скоро все начнут ломать голову над тем, куда вложить деньги.

Гривену пришлось подчиниться, при всей его осторожности, когда он получил по почте чек на тридцать тысяч марок, подписанный господином Дитрихом Баудом из Цюриха, первый чек из обещанных трех. Деньги были переведены из Цюриха Национальным банком Франции через Италию и Южную Америку. Да, Гитлер не зря говорил, что у него имеются экзотические источники финансирования.

– Сами посудите, Эрих. – Или Георг, Tea, Фриц, любой из видных деятелей кинокомпании УФА. – Королевский «Бугатти» для нас с Карлом не просто прихоть, это… капиталовложение. На черный день, на старость.

И, произнеся это, Люсинда принималась весело смеяться. Так же поступал и Гривен (только смеялся он, возможно, чересчур громко), говоря примерно то же самое.

А сейчас поезд прибыл во Франкфурт на двадцать минут раньше положенного, что означало дополнительные двадцать минут ожидания пересадки на Страсбург. В вокзальном баре Гривен выпил несколько рюмок перно, а в промежутках между появлениями у его столика официанта он раскрывал тощий портфель и вновь всматривался в сделанные карандашом и чернилами эскизы.

Но почему у него то и дело возникал импульс оглянуться, не следит ли кто-нибудь за ним? На эскизах – от одного бампера до другого – каждая линия свидетельствовала о профессиональной выучке. Ничего похожего на те жалкие каракули, которыми ранее с такой охотой снабдил Гривена Гитлер.

Собственно говоря, проект, набросанный Гитлером, не был так уж чудовищен. Он был… нет, Гривену не хотелось думать на эту тему, подобные мысли слишком его расстраивали. Но то, каким королевский лимузин виделся Гитлеру, свидетельствовало о его астигматизме. В особенности, изображение девушки – Гели? – которое он набросал карандашом на одной из гигантских подножек; фигурка изображена жалко, личика вовсе нет, пропорции искажены, рисунок откровенно дилетантский.

Нет, с такими оригиналами начинать дело было нельзя. К счастью, на студии УФА имелись специалисты, умеющие превратить любую страшилу в писаную красавицу.

Но все они здорово посмеялись – и Хеншель, и Зандер, и весь их персонал из модельного цеха. Ну и ну, Карл, а мы и не знали, что у вас такие таланты! Кто преподавал вам теорию перспективы, уж не Пикассо ли? Гривен не мешал им поднимать его на смех: не слишком высокая цена за ожидаемую им помощь.

Хеншель начал разбираться с каракулями, придавая любой прямой или кривой безупречную законченность, тогда как Зандер раскрашивал рисунки акварелью.

Пучеглазый бронтозавр – так они окрестили машину. Что ж, животное как животное, лишь бы никто не догадался о том, кто на самом деле доводится ему папашей. Гривен с самого начала осознавал, что любой королевский «Бугатти», изображенный на листе бумаги, подвергнется тщательному и безжалостному осмотру воистину уникального специалиста. Но и осознавая это, он постарался оттянуть неизбежное – и поэтому сначала отправился к берлинскому дилеру «Бугатти» – к тому самому, который некогда продал ему Двадцать третью модель.

– К сожалению, Сорок первая модель еще не является серийной. – За этим последовал вежливый, но категорический отказ даже посмотреть на рисунки. – У нас, господин Гривен, даже нет права принимать такие заказы. С любыми вопросами следует обращаться в Молсхейм, лично к Этторе Бугатти. Я слышал, что он хочет лично познакомиться с каждым потенциальным владельцем королевского «Бугатти». – Дилер пожал плечами, давая понять, что ценит постоянных покупателей. – Разумеется, мы можем замолвить за вас словечко.

– Благодарю вас. Но у меня имеются собственные контакты.

Экспресс разогнался, пересек границу и должен был прибыть в Страсбург к вечеру. Приехав, Гривен сразу же отправился в гостиницу «Де Ля Мэзон Руж». Именно ее порекомендовал Элио, он даже зарезервировал для Гривена номер. Сон без сновидений, в котором на время удалось забыть о повседневных заботах, – и вот он уже возвращается на вокзал, едва успев при этом сесть на утренний пригородный, связывающий между собой городки, расположенные в самом сердце Эльзаса.

Рельсы пригородного пути, параллельные магистральному, шли на запад. Гривен вспомнил, как ехал тут, объезжая на Двадцать третьей модели огромные грузовики. Он и на этот раз планировал автомобильную поездку, чтобы предстать перед Патроном обветренным и самоуверенным, но Двадцать третья подвела его внезапной поломкой сразу в трех местах.

Дилер Гривена, увидев эти руины, печально покачал головой.

– К следующей неделе? Исключено. Так вы, говорите, едете в Молсхейм? По личному приглашению господина Бугатти? Как это здорово! – Быстрые переговоры с главным механиком, который полез под капот Двадцать третьей и извлек оттуда полетевшее сцепление. – Не захватите ли вы его с собой, чтобы поменять на месте?

Шоссе меланхолически повернуло в другую сторону, а поезд продолжил свой путь по здешним невысоким горам. Плодоносный край, здесь повсюду растет виноград. С крыш крестьянских домов, то и дело попадавшихся по дороге, поезд провожали взглядом занятного вида керамические журавли. Гривен уже собирался расспросить о них проводника, когда поезд прибыл на нужную ему станцию.

Конец пути. Низкие холмы, в просвете ветвей сикаморы видны дома деревни. Никаких заводских труб и других язв промышленной цивилизации. Да и сам вокзал – всего лишь крытая платформа и скромная вывеска: Молсхейм.

«Бугаттист» в Гривене заставил его, собирая чемоданы, пристально всмотреться в набегающий из-за окна пейзаж. Волей-неволей он радовался, готовясь ступить на священную землю. Но вот из толпы встречающих на платформе выделилась небольшая фигурка: то был Элио, он улыбался, махал руками и самим своим появлением как бы сводил на нет все окружающее.

– Карл! Вы что, уснули?

Элио принял чемоданы Гривена у проводника, затем поставил их наземь, чтобы пожать другу руку. За улыбкой сквозила невысказанная похвала, в остальном же Элио держался подчеркнуто формально. Волна приязни нахлынула на Гривена, хотя безраздельности этого чувства мешала мысль о Люсинде.

– Благодарю за то, что меня встретили, – сказал Гривен. Только, пожалуйста, без медвежьих объятий, подумал он. – У меня, должно быть, совершенно идиотский вид.

– Как всегда. – Элио произнес это, понятно, в шутку, хотя и не на все сто процентов. Потом потрепал Гривена по спине. – Этот чемодан потащите? Вот и отлично! Прошу сюда!

Они поднялись на виадук и обошли по нему вокзал.

– А как поживает наша маленькая Мария Магдалина? – Но тут внизу загрохотал поезд, так что Гривен всего лишь коротко всхохотнул и с напускным безразличием пожал плечами. За путями стояла небольшая гостиница, вывеска, укрепленная между первым и вторым этажами, гласила: «Отель Хейм».

Войдя в гостиницу, Элио на правах старого знакомого потрепал мадам Хейм по щеке и поставил чемоданы Гривена перед стойкой администратора. Затем повел Гривена по лестнице к нему в номер, как тот было подумал, но вместо этого внезапно открыл какую-то другую дверь. В этом номере вся стена была увешана фотографиями и трофеями, а на кровати тут и там валялись книги.

– Это мой дом, – с подчеркнутой гордостью сказал Элио. – Хотя, конечно, вы и сами догадались.

Гривен подошел поближе рассмотреть фотографии. Снимки на память о триумфально завершившихся гонках, фотографии мужчины и женщины, которые, судя по внешнему сходству, должны доводиться Элио отцом и матерью… Но тут Элио поспешил увести его прочь.

– Нет-нет, Карл, мы вернемся к этому позже. Мне надо доставить вас в целости и сохранности.

Они пошли вниз. Гривен махнул рукою в сторону номеров.

– А мне казалось…

– Что? Да нет, вы будете жить не здесь. На этот счет имеется специальное распоряжение господина Бугатти.

Элио что-то сказал мадам Хейм об отправке багажа… к какому-то Фернану. Затем повел Гривена к черному ходу.

– У меня сюрприз. – Удивление Гривена, казалось, страшно обрадовало его. – Собственно говоря, даже несколько.

Снаружи к стене были приставлены несколько велосипедов. Элио выбрал один и уселся на него.

– На велосипеде ездите, Карл? Не беспокойтесь, все это от вас никуда не денется. – Он указал на дорогу. – Нам придется проехать всего-то милю. Но зато вас примут за аборигена.

Гривен выбрал самый маленький из велосипедов и, собравшись с силами, пустился вдогонку за Элио. Сперва он управлялся с рулем, демонстрируя ловкость циркового медведя, но вскоре поймал памятное со школьной поры равновесие – и в результате даже простил Элио его напускную таинственность. Поездка и впрямь оказалась приятной, палая листва дубов и вязов густо устилала длинную прямую дорогу, здесь, в тени деревьев, было свежо и хорошо дышалось, а солнце сияло меж тем, как в Аркадии. Прямо перед ними по дороге ехали две девушки на породистых лошадях, ехали они не спеша, то и дело останавливались, позволяя животным полакомиться свежей травой. В возрасте Гели, но куда более самоуверенные, – в них чувствовалась сила, которую придает людям богатство.

Они помахали Элио, а он подъехал к ним и познакомил с Гривеном. Это были Эбе и Лидия, дочери Этторе Бугатти.

– Папа ждет вас обоих, Элио. Он в доме. – Внезапно Лидия залилась краской и сразу стала выглядеть на пять лет моложе. – А позже, господин Гривен, вы просто обязаны рассказать нам все-все о Люсинде Краус.

Мужчины и девушки расстались, продолжив путь попарно; Гривен по-прежнему вовсю крутил педали, пытаясь поспеть за безжалостно забавлявшимся Элио.

– Видите, Карл? Она уже принадлежит всему миру.

Гривен собрался было вслух посетовать на это обстоятельство, но тут за спиной у них послышался шум, который становился все ближе и ближе.

– Живо! – крикнул Элио. – На обочину!

И вот уже на дороге, идущей в гору, показался подковообразный радиатор машины… все ближе и ближе… Тридцать пятая модель, понял Гривен. Машина промчалась мимо, ослепительно голубая, лицо в шлеме повернулось в их сторону, из машины высунулась рука с поднятым вверх большим пальцем. Лицо гонщика, казалось, состояло из одного носа, который был размером с небольшой кулак, такие лица даже в спокойном состоянии кажутся гримасничающими. И вот машина на полной скорости завернула к воротам в длинной каменной стене.

– Это Константини! – Элио покачал головой. – Вот уж мальчишка! Настоящий сорвиголова!

Гривен вспомнил, что видел Мео Константини в Сан-Себастьяне. Староста команды гонщиков «Бугатти» и, следовательно, начальник Элио.

– Я его называю дуче.

В усмешке Элио сквозило раздражение.

Они выехали из-под деревьев, и вот Гривен впервые в жизни увидел легендарный завод Бугатти. Из-за каменной стены торчала одна-единственная заводская труба, здания за стеной были приземистыми, одноэтажными, они шли рядами. Люди осторожно входили и въезжали в заводские ворота, чаше на велосипеде, чем пешком.

– Давайте же. Карл. Успеете насмотреться, оказавшись внутри.

Они проехали сад – тенистый и наполненный мирным шелестом. Откуда-то издали Гривен услышал музыку и нежный смех. За поворотом перед ними оказалась высокая арка, увитая плющом. Арка была увенчана мраморным святым – изможденным, задумчивым, с лицом, напоминающим о картинах Эль Греко.

Ну, а что теперь, подумал Гривен. Ров и откидной мост? Шато Сен-Жан было великолепной усадьбой в стиле высокого ампира. Элио объехал его вокруг и попал на большой круглый двор, на котором шло празднество. Лошади и автомобили стояли чуть поодаль, а участники празднества, – с первого взгляда было видно, что это благородные господа и дамы, – прогуливались в тени деревьев.

Элио увидели, узнали, принялись окликать с разных сторон. Но, отмахиваясь ото всех, он проложил себе дорогу в самый центр праздничного вихреворота. В руку Гривену уже успели втиснуть бокал ледяного шампанского, когда Элио подвел его к господину в котелке, который возвышался над своими гостями.

Патрон поглядел на Гривена несколько иначе, чем при их первой встрече в Сан-Себастьяне; тогда его, главным образом, интересовало яйцо всмятку. Он подал руку новому гостю, пригласил его повеселиться вместе со всеми, но улыбка была несколько настороженной. Отец невесты, пламенно любящий дочь, может хорошо относиться к жениху, хотя толком не знает, какие чувства испытывает по поводу предстоящего брака.

– Вы оказались правы, – сказал Бугатти, обращаясь к Элио. – Господин Гривен действительно переменился.

– Хорошая женщина и хорошая машина меняют мужчину, – к собственному удивлению ответил Гривен.

Все трое рассмеялись, и этот смех привлек к ним внимание гостей, особенно заинтересованно они принялись рассматривать Гривена. Как знать, не в его ли честь устроили этот прием? Чтобы почтить будущего владельца королевского «Бугатти»? Хотя, конечно, нет – празднества вроде нынешнего были здесь, судя по всему, делом обычным.

Бугатти кивнул в сторону деревьев, где вовсю крутила хвостом гнедая лошадь.

– Вы ездите верхом, господин Гривен?

Прозвучало это не столько как вопрос, сколько как вызов.

– Честно говоря, да. И весьма неплохо. Лучше, чем на велосипеде. Не надо крутить педали, да к тому же лошадь и не переворачивается.

Новая вспышка смеха, на этот раз – более непринужденного.

– Тогда, может быть, мы с вами проедемся по поместью? Сегодня после полудня. Уверен, что вы не против несколько развеяться.

От внимания Бугатти не ускользало, казалось, ничто: даже капли пота, выступившего на лбу у Гривена.

Дальше по дороге, за самим замком и примыкающими к нему строениями, Гривен увидел еще одно, меньших размеров, здание. Когда они подъехали поближе, стало возможно разобрать слова вывески. Здание оказалось домом для гостей.

Элио гордо указал на него.

– Когда кто-нибудь приезжает сюда купить «Бугатти», Патрону хочется щегольнуть гостеприимством. Как бы в порядке ответной услуги. И чтобы произвести впечатление. Поэтому он построил собственный отель.

Отель для благородных дам и господ. К несчастью, Гривен по-прежнему считал себя беспородной дворняжкой.