Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Беседа за ленчем затянулась на много часов. Мои душевные излияния в разговорах с Фрэнсис всегда носят односторонний характер, с Лоррен же получается складчина.

Мне хотелось поведать обо всем, через что я прошел после смерти Элио, но к этому времени ресторан уже наполнился собравшимися поужинать водителями автобусов, и владелец заведения, выглядевший каратеком из кинофильма о восточных гангстерах, подплыл к нашему столу и ядовито уставился на практически не тронутое блюдо с миндальными пирожными.

– Поехали домой, – сказала мне уже в машине Лоррен. – А Фил может сходить в кино или еще куда-нибудь.

«Домой» – то есть не «ко мне домой», но и не «к нам домой». Я в равной мере оценил и радушное приглашение, и проявленный такт. Но вернуться туда было бы равнозначно тому, чтобы приласкать некогда любимую собаку или кошку, давным-давно переданную в другие руки.

– Нет, спасибо. Это место заколдовано. Причем, мною.

Мы засели в бар в Статлер-Хилтоне с его зелеными абажурами и дубовыми панелями. Сидя за угловым столиком, я изложил свои приключения в семействе Сполдингов: своего рода одиссею, только в духе Кандида. Я надеялся на то, что Лоррен, окинув ситуацию «незамыленным» взглядом, сумеет обнаружить какие-нибудь детали, ускользнувшие от моего внимания.

Она поболтала соломинкой оливку, любуясь тем, как зеленый шарик то съеживается, то разрастается в размерах, плавая в увеличительных волнах бокала с мартини.

– А что эта Люсинда? Она привлекательна?

Я задумался.

– Это не то слово. Она вся подтянутая, вся какая-то неестественная. Но в свое время… да, полагаю, мужчины липли на нее, как мухи на мед.

– Джилл того же мнения. И ей кажется… ну, да ладно, ты об этом наверняка знаешь. – Лоррен, перед тем как осушить бокал, съела оливку. – Элио всегда был великим ходоком. О Боже, конечно, возможно всякое. – После того, как оливка была извлечена, уровень напитка в бокале понизился, и Лоррен укоризненным взглядом отметила это обстоятельство. – Однажды он мне кое-что сказал. На рождественской вечеринке, когда все у нас уже пошло вразнос, вы с Джилл были, кажется, на кухне. – Она улыбнулась – воплощение самой загадочности в колеблющемся свете свечей. – Так или иначе, Элио пристал ко мне со своей всегдашней пьяной песней, в чем же именно заключается смысл жизни. Я тоже была пьяненькой – достаточно для того, чтобы рассказать ему о Филе. «Кого же ты на самом деле любишь?» – спросил он в ответ.

Лоррен жалобно посмотрела на меня.

– О Господи, Алан, а тебя тогда только что выписали из больницы. И ты не снимал шляпу, потому что чертовы волосы никак не хотели отрастать! Я сказала Элио… нечто в этом роде. А он ответил: «Я ведь не спрашиваю, кого из них ты жалеешь. Я и сам некогда совершил точно такую же ошибку». И он рассказал мне о какой-то женщине из его германских времен. Имени он не называл – да и если бы назвал, я бы не запомнила. Но одно его замечание поразило меня и поэтому запало в память. Думаю, что даже тогда оно прозвучало более чем странно. «Мы все получаем то, чего заслуживаем, – сказал мне Элио. – Трое в одной постели. Господу ведомо, что у сучки имеется в этом смысле хорошая практика».

Ничего удивительного в том, что Лоррен никогда не рассказывала мне этого раньше. На долгом пути домой я открыл в машине все окна, чтобы как следует продышаться. Выслушанная история воскресила в моей памяти все былое. Б. А., то есть Бедный Алан, которого все предали и за глаза высмеяли. Да и каким он стал скучным! Но переживешь большую катастрофу – и начинаешь все меньше себя жалеть.

Когда я покинул ареал Лос-Анджелеса, воздух стал чище и холоднее. В графстве Сан-Диего я очутился как раз перед наступлением вечерней тьмы. Вечно в пути; казалось, я так и не мог остановиться с тех пор, как Джилл прислала мне чертову телеграмму. Ответвление дороги, ведущее к океану, промелькнуло раньше, чем я успел осознать это. Я проскочил поворот. Будь я сейчас дома, я не находил бы себе места и боролся с искушением позвонить ей. Это было бы, разумеется, ошибочным ходом, но я все еще испытывал перенапряжение после разговора с Лоррен. Поэтому, очутившись в городе, я решил проверить, как обстоят дела в лаборатории. И, прибыв на место, обнаружил, что там еще кто-то есть.

– Фрэнсис? – окликнул я, звякая ключами. Ее нигде не было видно, но из-за двери в фотолабораторию просачивался красный свет.

– Не обращай на меня внимания, – донесся приглушенный голос из-за двери. – Я срочно проявляю снимки с джипами. Позвонили из «Юнион» – они им спешно понадобились. Ну, и как тебе работалось с Тони Хоггом?

– Мы разбогатеем!

Веселая манера разговаривать так, будто стоишь под душем, действовала на нее безотказно. Уж сколько раз она попадалась на эту удочку. Но на этот раз ее смех показался мне несколько вымученным.

– Я через минуту управлюсь. Твоя почта на письменном столе.

Мусор как мусор. Я всегда с первого взгляда замечаю, если в почте есть нечто действительно важное. А тут – обычная дрянь. Счета, реклама. И, конечно, журналы. «Современная фотография». И в ней еще один компаративный тест на светочувствительность различных цветных пленок. Я нетерпеливо, откладывая одну стопку бумаг за другой, просмотрел корреспонденцию.

«Автоколлекционер» и «Классические автомобили» оказались в самом низу. Я подписался на этот комплект из двух журналов только в нынешнем году. Новый месячник, редактируемый лихим парнем из Атланты по имени Фред Лоусон. Наряду с другими издателями, я обращался и к нему, пока мое участие в Королевском туре казалось еще возможным. На обложке был изображен изящный красно-черный «Дузенберг». А в нижнем углу рекламировалась, буквально взывая ко мне, одна из статей номера: «Эксклюзив! Королевский тур в Америке».

– Алан? Что там стряслось?

– Выходи оттуда живо, поняла?

Трясущимися руками я принялся перелистывать журнал, ища оглавление. Не могли же они поступить со мной так по-свински. Они же… опомнись, парень! Именно так они, конечно, и поступили.

– Я только что уронила контрольный негатив! Дай же мне минуту!

«В первой половине тура, устроенного Иваном Ламбертом, его участникам предстала половина королевских „Бугатти“, существующих на свете…», стр. 68. Но кто же перехватил у меня эту работу? Казалось, пальцы перестали мне подчиняться. Но вот я нашел то, что искал. По крайней мере, я не пригрел змею у себя на груди. Боа-констриктора!

Все оказалось несколько непрофессионально. «Обращаясь в прессу» – едва ли удачный подзаголовок. Письмо и два моментальных снимка, сделанные участником тура, неким Генри Чосером. Рядовой подписчик журнала, родом из Англии, который решил порадовать своего брата-читателя коротким отчетом о первой половине тура и которому хочется внести уточнения и поправки в статью из предыдущего номера о моторах особой мощности.

Ну, и всякое такое. Я перешел к фотографиям.

Мистер Чосер извинялся перед читателем за качество снимков, хотя на самом деле черно-белые фотографии, сделанные «поляроидом», получились весьма недурно. На одной был изображен бесконечно длинный белый остов королевского «Бугатти» с откидным верхом, рядом – смутное изображение усатого человечка (должно быть, сам мистер Чосер), стоящего у машины в позе охотника, завоевавшего невероятный трофей в африканском сафари. Дирборн, 18 октября.

Остальные участники тура толпились на заднем плане. Японские бизнесмены, разумеется; даже когда приземляется «Аполло» и из него выходят астронавты, они ухитряются щелкнуть своим «никоном». Их можно было заметить на световом пятне лампы-вспышки, ближе к краю, и на следующей фотографии, сделанной двумя днями позже у Харры. Боб Норрис пообещал устроить для участников тура настоящий спектакль – и, судя по всему, сдержал слово. Фотография представляла собой вид сбоку на Второй выставочный зал, большие заржавленные двери широко распахнуты, чтобы выпустить и впустить оба гигантских «Бугатти», которым в воздухоплавании соответствовали бы «Граф Цеппелин» и «Гинденбург». Большой седан «Берлин-де-Вояж» стоял «обутый» и готовый сорваться с места, тогда как «Биндер-купе-де-Вилль» был в полуразобранном виде – точь-в-точь такой, каким я его застал вдень аукциона.

Вокруг толпились фанаты. Невероятной толщины женщина, которая вполне подошла бы в жены Никите Хрущеву, стояла рядом с парочкой японских бизнесменов, повернув свое похожее на гигантскую картофелину тело так, чтобы смотреть в объектив.

По другую сторону от серебряно-черной машины виднелась молодая женщина лет двадцати, весьма хорошенькая, с этюдником в руке. На лице у нее была широкая улыбка, а свободной рукой с простодушием, всегда проскальзывающим на моментальных снимках, она обнимала за плечи Гарри Стормгрина.

Мой взгляд сразу же сконцентрировался на нем, упустив поначалу из внимания все остальное. Машина, зрители, даже девица – все это дошло до меня только мгновенье спустя. Подобно всем остальным колебаниям, размышлениям, так и не приведенным в исполнение планам, которые пришли позже. После того, как я впервые откусил от этого яблока, все самым решительным образом в моей жизни переменилось.

Красный свет погас. Фрэнсис высунула голову из дверей фотолаборатории.

– Привет, дорогой. – Увидев мое лицо, она вздохнула, словно ей пришла пора вновь со мной попрощаться. – Значит, ты уже увидел.

Глава восемнадцатая

30 октября 1968 г.

Среда за полдень – и вот он я, только что расставшийся с частью собственного тела длиной в шесть тысяч миль. В пальто мне зябко, я меряю шагами железнодорожную платформу вокзала в Мюлузе. Большие часы на башне показывают семнадцать минут второго. Тринадцать минут до прибытия парижского экспресса. На нем приедут участники тура, намереваясь осмотреть пятый и шестой королевские лимузины.

Листья уже облетали, виясь в солнечных лучах, которые больше не грели. Усевшись на скамейку, я разглядывал большую черно-белую вывеску. Мюлуз. За последние двадцать лет я проезжал этот город три, может быть даже четыре раза, поездом, идущим в Германию или из нее. Однажды – вдвоем с Лоррен, испытывая негу, которая наступает после занятий любовью. В другие разы – по делу, когда медовый месяц остался на десятилетие позади.

Тогда я видел, как этот знак проплывает мимо, вместе с высокой зубчатой крышей мельницы – самого высокого здания во всем городке, осознавая при этом, что отсюда рукой подать до самой большой в мире коллекции «Бугатти». Но ни разу не сошел здесь с поезда. Много лет назад я написал Шлюмпфам, Гансу и Фрицу, прося их позволить мне бросить хотя бы взгляд во внутренние помещения давным-давно перестроенной мельницы. В самоубийственном порыве я даже предложил оставить дома фотокамеру. Но нет, они протелеграфировали мне категорический отказ. Наши машины это наша личная радость. Наша – и только.

Кто же заставил братцев отказаться от своего всегдашнего правила? Открыть ворота перестроенной мельницы не просто одному посетителю, но целой группе? До меня донеслись какие-то слухи о неполадках в их текстильной империи. Мощные зарубежные конкуренты. Профсоюзы, озверевшие после майских событий. Шлюмпфы всех достали, поэтому семена падали в благодатную почву: скоро, мол, им придется выставлять свою коллекцию напоказ, чтобы свести концы с концами.

Может быть. А может быть, Ганс и Фриц решили просто-напросто уподобиться Джефри Макгоуэну, который взял да и пригласил к себе на Рождество всех автомобильных фанатов после того, как его папочка купил ему самый большой «Лионель» из всех, что когда-либо были выпущены.

Двадцать пять минут второго. Я расстегнул футляр камеры и достал вырванную из журнала 68-ю страницу. Я столько раз складывал этот лист и вновь раскладывал его на пути сюда из Сан-Диего, что бумага утратила глянец. Человек на фотографии, которого обнимала девушка, был в очках в роговой оправе и одет, как положено богатому туристу. И лицо у него было – по крайней мере, на первый взгляд – не такое, как у преступника, объявленного в розыск по подозрению в двух убийствах.

Я не испытывал на его счет никаких сомнений: Гарри был тем, кого я искал. Но я также осознавал всегдашнюю полуавтоматическую беспечность пограничного и таможенного контроля. И меньше всего внимания привлекают к себе в таких ситуациях старики – проверяющим все они кажутся на одно лицо. Обладая колоссальной выдержкой и не имея броских примет, Гарри, должно быть, счел детской забавой укрыться от полиции и затеряться в пользующейся особыми привилегиями толпе туристов.

Так почему же я не напустил на него полицию? Джилл пыталась подбить меня на это еще перед вылетом из Штатов. «Не валяй дурака, Алан, не строй из себя Пинкертона. Ты хочешь расспросить его? Наведайся к нему в тюрьму – и там обо всем расспроси».

Беда была в том, что я не мог себе представить, будто это может пройти без сучка без задоринки. Напротив, любое обращение в полицию со стороны добропорядочного гражданина, каким я и являюсь, заканчивалось в моем воображении тем, что Гарри – кем бы он на самом деле ни был – падает наземь, скошенный автоматной очередью. Или в лучшем случае тем, что мне со всей официальной вежливостью предлагают держаться подальше от этой окруженной дымовой завесой таинственности истории. Нет, достаточно я просидел, ощущая собственную беспомощность и не имея другого влияния на развитие событий, чем то, которое способен подарить пульт дистанционного управления телевизором.

Час тридцать три. Кажется, Муссолини добился того, что поезда начали прибывать по расписанию? И вот вдалеке на путях, размером в две булавочные головки, зажглись огни поезда. Передний освещал путь, боковой описывал круг за кругом. Я наскоро собрал пожитки, наблюдая за приближением поезда. Да, но как же быть с моим собственным приближением – к участникам тура? Я разработал более или менее удобоваримую версию для Ивана Ламберта. А вот, мол, и я, лучше поздно, чем никогда, прибыл запечатлеть грандиозный финал вашего тура. Что же касается встречи с Гарри, то мне предстояло разыграть из себя полного идиота. Разумеется, я не собирался спугнуть его. И никаких «держи вора!», нет, ничего подобного. Но вот заревел гудок, на этот раз – на полную мощность, и словно бы выдул у меня из головы все зыбкие планы и решения.

Огромный и неудержимый, мимо пронесся локомотив, растрепав на мне одежду и взъерошив волосы. Наконец поезд всей своей громадой начал останавливаться, колеса застучали по рельсам все глуше и глуше. Проводники соскочили на перрон еще до полной остановки, словно команда назойливых судебных исполнителей.

68-я страница обернулась явью. Миссис Хрущева сошла на перрон первой, а следом за ней неопределенное число японских бизнесменов. Молодая парочка (шведы? датчане?) с одинаково длинными волосами напомнила мне двух заскучавших афганских борзых. Чернявый человечек в чересчур шикарном для данной ситуации костюме, явно пошитом у одного из ближневосточных кудесников жанра. А вот и девица с этюдником.

Я подошел поближе, стараясь держаться около нее, что было не просто из-за прибывающей толпы. Если я правильно сосчитал, приехавших оказалось тринадцать, а руководил всеми крепкий мужчина за тридцать, который не мог быть никем иным, кроме как мистером Иваном Ламбертом. Никакого Гарри Стормгрина среди них не было. Никого, даже отдаленно похожего на него.

– Прошу прощения, мистер Ламберт!

– Да?

Он оглядел меня с напускной близорукостью, присущей англичанам, когда они сталкиваются с незнакомцами. Никакого контакта между нами не возникло, пока я не представился, а он не связал мой голос с нашими телефонными переговорами.

– О Господи! – Он пожал мне руку. – Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это вас, мистер Эшер. Мне-то казалось, будто вы все еще лежите весь забинтованный. Но что вы здесь делаете?

И, не дожидаясь ответа, он, окруженный своей паствой, начал оглядываться по сторонам.

– Мне кажется, нас должны встретить служащие гостиницы.

– А встречаю вас я.

Я объяснил Ламберту все, кроме причины своего появления здесь. Еще накануне я позвонил Жану Жулу. Как поживает Тридцать пятая модель, ранее принадлежавшая Элио, на новом месте? Мсье Жулу, к совести которого я таким образом воззвал, оказался достаточно любезен, чтобы выполнить мою просьбу. А она заключалась в том, чтобы мне позволили сыграть роль его личного представителя, когда прибудут участники тура.

– Так что не удивляйтесь. А гостиница сразу за углом.

– Как это любезно с вашей стороны!

Ламберт и тринадцать его подопечных оглядели меня со смешанным в индивидуальной пропорции у каждого чувством удивления и опаски. Один из японцев щелкнул «никоном».

– Все на месте? – непринужденно осведомился я.

– Да, кажется, так, – Ламберт сосчитал участников тура по головам. – Тринадцать – счастливое число. У нас был и четырнадцатый участник, но он прервал тур перед самым вылетом из Штатов. У него, у бедняги, скоропостижно умерла жена. Некий мистер Гривен.

– Какая жалость!

И, видит Бог, я сказал это искренне. Но не было ли это чересчур откровенно написано у меня на лице? Девушка с этюдником смотрела на меня оценивающим взглядом художницы, явно заинтересовавшись и мысленно вписывая меня в перспективу. Возможно, я улыбнулся ей, а возможно, и всей группе в целом – сейчас уже не вспомнить.

Наш водитель стоял за углом в позе скучающего Бельмондо и курил «Голуаз». Ламберт погрузил всю свою компанию в автобус, еще раз уверив каждого, что завтра с утра музей будет предоставлен в их полное распоряжение. Затем сел на переднее сиденье рядом со мною, и автобус поехал по извилистым улочкам.

– А знаете, мистер Эшер, братья открывают свой музей для осмотра уже не в первый раз. Три года назад они пригласили меня на частный показ. Вместе с Фанджио, Пининфариной и Кезером из «Даймлер-Бенца», да и другими… Мне было трудно в такой компании.

Да, я слышал об этом. Элио тоже участвовал. Внимая Ламберту, я периодически кивал и одновременно сглатывал, чтобы сбить вкус желчи во рту. Мистер Гривен. Даже без имени. Пока без имени. И умершая жена, ах ты, Господи! Не совершил ли я какую-нибудь ошибку, не спугнул ли его? Какое-то время я носился с этой мыслью, но затем, когда Ламберт завел речь о моих замечательных снимках из «Ежеквартальника автомобилиста», мое внимание мало-помалу переключилось на участников тура.

Девушка сидела слева, рядом с пожилым английским джентльменом, фотография которого тоже имелась у меня в футляре для камеры. Генри Чосер. Сексуальная искра между ними не пробегала. Отец и дочь? Возможно, хотя внешнего сходства я не нашел. Несколько безликая на первый взгляд, хрупкая и привлекательная при более пристальном рассмотрении, она держалась спокойно и безучастно, что странно дисгармонировало с ироническим очерком ее губ. Уперев этюдник в спинку переднего сиденья, она яростно рисовала мелками, натурой ей служил смуглый человечек в шикарном костюме. Интересно, найдется ли в этом этюднике и портрет мистера Гривена?

Через пять минут мы прибыли к парадному подъезду отеля «Сент-Клер». Жан Жулу дожидался нас, он выглядел карликом по сравнению с гигантского роста швейцаром.

– Ага, ковровую дорожку нам постелили! – Ламберт заговорщически улыбнулся мне, как один бывалый человек другому. – Слышали? Может, и братцы нас встретят?

– Боюсь, что нет. Мсье Жулу объяснил мне, что они временно перебрались в Мальмерспа. У них там вилла.

Все поднялись со своих мест, потянулись за пальто и за багажом. Через пару мгновений во всей этой суматохе мне придется расстаться с Ламбертом.

– А этот ваш бедняга, – начал я. – Мистер Гривен, не так ли? Должно быть, он страшно расстроился.

– Да уж наверняка.

– А он долго прожил с покойной женой?

– Мистер Гривен, можно сказать, человек замкнутый. Но, конечно, известие о смерти жены стало для него страшным шоком. – Ламберт задумчиво посмотрел на меня в тот момент, когда я помогал ему надеть пальто. – Надеюсь, это не для печати. Не думаю, чтобы несчастному понравилось увидеть свое имя в газетах.

Этим вечером я тоже держался в одиночестве, причем нельзя сказать, будто это произошло по моему собственному выбору. Измотанные поездкой, едва ли не все участники тура предпочли не спускаться к ужину, а заказать еду в номер. Последовав их примеру, я разложил все свое оборудование, тщательно осмотрел и протер каждую линзу. Мне было неприятно подступаться к этим, скорее всего, ни в чем не повинным людям с приемчиками тайного фотоубийцы.

Разобрав, а затем, вновь собрав фотокамеру, я навел ее на полицейский портрет, разложенный мною на столе. Когда мне лучше всего показать его Ламберту и участникам тура? Конечно, еще не сейчас. Лучше немного подождать, а уж потом начать расшевеливать их как следует.

Ламберт, с которым мы несколько раньше встретились внизу за чашкой кофе, снабдил меня списком участников тура.

1. Эрик Гуннарсон

2. Фреда Гуннарсон

3. Акира Имаи

4. Тоширо Маюзуми

5. Ирма Дубчек

6. Мелинда Чосер

7. Генри Чосер

8. Карлос Иссель

9. Мария Борхард

10. Колин Стюарт-Халл

11. Хасан Али-Демерель

12. Сол Баттерфилд

13. Маржорет Боливар

14. Карл Гривен

– Ничего себе наборчик? – Ламберт передал мне сливки. – Но все до одного «бугаттисты». Иногда, – признался он, – они мне немного надоедают. Похожи на фермеров, собравшихся в пивной и обсуждающих виды на урожай. – Он посмотрел в холл. – Ага, вот Мелинда и Генри. Ранние пташки!

Ламберт, взмахнув салфеткой, подозвал их к нашему столику. Мелинда и тут была с этюдником – казалось, он определял самый смысл ее существования, – тогда как ее отец не расставался с черно-белым моментальным «поляроидом». Радостно ухмыльнувшись, он пожал мне руку.

– Неужели знаменитый Алан Эшер собственной персоной? Хочу вам сказать, меня восхищают ваши работы.

– Да и ваша хороша.

Я показал ему 68-ю страницу.

– Большое спасибо! – Чосер потряс в воздухе фотоаппаратом: – Я стараюсь. Что вижу, то и снимаю. Конечно, не вам чета. – Он повернулся к дочери. – Видишь, Мелинда? Как я рад, что меня наконец-то воспринимают всерьез!

– Это нечестно, отец. Кто подбирает тебе натуру?

В ней не было и намека на отцовскую непринужденность. Хотя и надменностью назвать это было нельзя. Она подала мне руку. У мисс Чосер был спокойный, но пристальный и упрямый взгляд человека, стремящегося во всем и везде дойти до самой сути. Я показал ей снимок из журнала.

– Вы здесь прекрасно вышли. А этот человек рядом с вами – мистер Гривен?

– Он, бедняга, – поспешил ответить вместо дочери мистер Чосер. И сразу же помрачнел. Эмоции проявлялись у него на лице с такой же стремительностью, как снимки в его «поляроиде».

– А вы знакомы о Карлом? – настороженно спросила Мелинда.

– Нет. Мы с ним не встречались.

Я постарался произнести это как можно естественней, но и Ламберт не спускал с меня глаз, боясь, что он что-нибудь упустит. Но ему пришлось покинуть нас, чтобы собрать участников тура, разбредшихся по всему холлу.

Так же, впрочем, поступил и я. Как бы там ни было, я не мог допустить, чтобы это утро пропало у меня впустую. Алан Профессиональный Соглядатай пока суд да дело покинул Чосеров и вышел в холл, намереваясь исподтишка снять всю чертову дюжину «бугаттистов» на завершающем этапе их паломничества. Изобретенная мною «легенда» служила мне и пропуском в их компанию.

На часах в холле пробило полвосьмого, и на пороге, выйдя из открытой кабины старомодного лифта, показался Жан Жулу. Размахивая руками, как боксер, он призвал нас к вниманию.

– Благодарю вас, дамы и господа. Прежде всего, позвольте передать вам, что господа Ганс и Фриц Шлюмпф крайне огорчены, что не смогут сегодня присутствовать при осмотре. Но дела, причем весьма серьезные, заставили их уехать.

Он описал рукой такой широкий круг, словно хотел показать, что ответственность братьев Шлюмпф распространяется на весь Эльзас. Хотя я и не верил в россказни о том, будто братцы смылись из Мюлуза, чтобы не слушать ворчания собственных рабочих.

Впрочем, минутное разочарование сразу же забылось в суматохе, с которой проходила посадка в автобус, потонуло в атмосфере радостного ожидания. Потеряв Гарри, я не был настроен довольствоваться утешительным призом, но внезапно переменил решение. В конце концов, я попаду в сокровищницу Шлюмпфов, пусть и всего на пару часов.

Веселье, царившее в автобусе, резко контрастировало с общим настроением на улицах городка. Мюлуз, как, впрочем, и большая часть Эльзаса, даже в ярком солнечном свете казался серым, изнуренный тяжелой промышленностью и тайными распрями, восходящими еще ко временам франко-прусской войны.

Владычили здесь сперва французы, потом немцы, потом опять французы, потом опять немцы; ничего удивительного, что лица у здешних рабочих, бредущих на фабрику Шлюмпфов, были мрачны – местные люди, похоже, сами не понимали, кто они такие.

Мы свернули на Авеню де Кольмар, где за длинной железной оградой тянулся запущенный сад. Одинокий фонарь с цветочным орнаментом высился у входа в музей.

– Следуйте за мсье Жулу, – то и дело повторял Ламберт. – Он будет нашим гидом.

Жулу и впрямь оказался сегодня ключевой персоной, причем и в буквальном смысле слова: в руках у него были ключи. Я растолкал с полдюжины фотографов-дилетантов во главе с Генри Чосером, каждому из нас хотелось запечатлеть тот миг, когда Жулу отопрет дверь.

Только не делать скоропалительных выводов, – твердил я себе. Но тут же издал восхищенный вздох. Точь-в-точь, как профессор Картер, найдя гробницу Тутанхамона. «Что же вы увидели? – спросили у него согласно преданию. – И он ответил: Чудеса!»

В белом просторном зале, залитом солнечным светом, «Бугатти» были выстроены рядами, а сами ряды уходили, казалось, в бесконечность.

– …сто двадцать две машины, если точно, – с гордостью произнес Жулу в заставленном канделябрами вестибюле. – За исключением Пятьдесят девятой, Пятьдесят четвертой и Тридцатой моделей, у нас есть по образцу каждой, причем часто не по одному. Конечно, наша коллекция состоит не только из них…

Я брел за Мелиндой Чосер. Сейчас нам хотелось не фотографировать и не рисовать, а только разглядывать. Жулу провел экскурсию мимо паровых автомобилей «Серполле», указав нам затем на ряды «Мазератти», «Испано-сюиз» и «Минерв» в дальнем конце зала.

– …в общей сложности четыреста двадцать семь автомобилей, а также велосипеды, мотоциклы и даже несколько экипажей на конной тяге.

Но мы пришли посмотреть на «Бугатти», даже тот из нас, могу я предположить, кто в итоге сюда и не прибыл.

– Конечно, самое главное мне бы хотелось припасти напоследок, – ухмыльнулся Ивану Ламберту Жулу. – Но сомневаюсь, что у вас хватит терпения.

Два королевских «Бугатти» стояли носами в разные стороны в особом отсеке. Между ними находилась Сорок шестая модель; не маленькая сама по себе, она в таком окружении казалась миниатюрной. Всем участникам тура, не говоря уж обо мне, случалось видеть королевские «Бугатти» и раньше, – и все же мы кружили сейчас вокруг этих машин, подавленные их величием.

– …как видите, из двух машин Сорок первой модели одна, а именно этот седан, корпус которого построен на заводе в парке Мулине, находится в сравнительно… неважном состоянии…

Жулу еще мягко выразился, я видел эту машину шесть лет назад, в тот день, когда Джон Шекспир погрузил ее на поезд. Истинный левиафан, это верно, но весь салон переделан, чтобы потрафить вкусам гангстера или наемного убийцы. Сестра-замарашка по сравнению со второй, самой настоящей принцессой.

И все же главное и впрямь оказалось припасено напоследок. «Купе-Наполеон», личная машина Этторе Бугатти, на которой он ездил до самой смерти. Первый, еще опытный образец королевского «Бугатти», прообраз всех последующих. И сегодня, как во дни Линдберга и первых шампуней, этот «Бугатти» оставался тем же, что и встарь, – самым прославленным на всей земле автомобилем.

Жулу осторожно потрепал машину по бамперу.

– Дамы и господа! Как вам, возможно, известно, у этой машины было четыре различных корпуса, прежде чем мсье Бугатти остановил свой выбор на купе, чертеж которого выполнен его сыном Жаном…

Я прошел вдоль черного с кобальтом капота, вспоминая о том, как горевал при мне Этторе Бугатти. Король, который, лишившись наследного принца, лишился тем самым всего. Трудно было представить себе этого раздавленного горем человека за рулем настолько невероятной машины, гигантские колеса которой катят по Парижу. Этот «Бугатти», как и остальные, я осмотрел как бы за троих, пытаясь увидеть его и глазами «мистера Гривена», и глазами Элио, и все-таки собственными. Несмотря на колоссальные размеры, она казалась настолько легкой, словно была готова сию же минуту пуститься рысью или галопом. Очертания напоминают «Биндер-купе» в музее у Харры, только все еще изящней, начиная с радиатора…

На котором ничего нет. Никакого серебряного слоника. И собственно говоря, его нет на обеих машинах.

Но почему же я не заметил этого раньше? Опять «слепое пятно», опять отвлекся на что-то другое.

– Прошу прощения, – вступился я. – Мсье Жулу! Могу я на минуту прервать ваш рассказ?

Он не удивился.

– Да, мистер Эшер, мне и самому было любопытно, кто же задаст этот вопрос. – И все же я почувствовал в его голосе нотки определенного замешательства. – Владельцы распорядились убрать эмблемы. В присутствии такого количества народа возникала реальная опасность, что эти драгоценные вещицы окажутся повреждены или даже…

Или даже украдены. Но последнего слова Жулу не произнес. Ничего удивительного в том, что он пришел в замешательство. Но сказал ли он всю правду? Не скрывают ли нынешние владельцы того факта, что машины достались им уже без слоников?

Я всмотрелся в лицо Жулу, тщетно надеясь понять большее, а он меж тем отпер «Купе-Наполеон». Иван Ламберт первым забрался в просторный салон с мозаичной крышей, пропускающей солнечные лучи, – в сущую шкатулку для драгоценностей, всю в коже и бархате, только невероятных размеров. Каждый из тринадцати остальных дожидался своей очереди. Каждый должен был ощутить себя королем на… две, максимум, три минуты. Я мысленно представил себе в этой очереди четырнадцатого. Расскажи мне, Гарри, или Карл, или как там тебя еще, – неужели тебе и впрямь так отчаянно хотелось попасть сюда?

Я не получил ответа – ни телепатического, ни любого другого, – но на протяжении всего этого дня Гарри-Карл, казалось, стоял у меня за плечом. Жулу вскоре ушел, предоставив нас собственным забавам, и внезапно передо мной предстало невероятное число «Бугатти» и появилось несметное время на то, чтобы их фотографировать.

К двум часам дня кремовый свет сквозь стеклянную крышу стал достаточно интенсивным, и я, отказавшись от лампы-вспышки, всецело сосредоточился на фотографиях со штатива. Замечательные машины, просто замечательные. Фотографируя, я, как это со мной часто бывает именно в такие минуты, невольно жалел о том, что камера стала как бы основным моим органом чувств. Иногда устаешь от того, что приобретаешь жизнь в лавке, торгующей подержанными товарами.