Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

В окошке второго этажа мелькнуло и тут же исчезло чье-то лицо.

– Фернан. Он ждет нас. – Элио подъехал поближе к Гривену и доверительно произнес. – Вы ему понравились. Пари держу.

– Кому? Ах, вы говорите о Бугатти! – Гривен пожал плечами. – Он же меня не знает.

Элио, улыбнувшись, предпочел не развивать эту тему. Только что выглядывавший из окна Фернан уже ждал их внизу, у входа, на нем была нарядная ливрея.

– Прошу вас! Прошу вас, господин Гривен! Позвольте принять вашу…

Шляпу? Ваше пальто? Ваш чемодан? У Гривена ничего такого не оказалось, и Фернан застыл с обескураженным видом человека, которого только что лишили смысла жизни.

Элио объяснил, что вещи пришлют от мадам Хейм.

– Веселее, Фернан! Она не срежет у господина Гривена локон на память, она предоставит это тебе.

Фернан радостно рассмеялся, положась на то, что шутка Элио непременно должна быть и благородна, и безобидна. Привратник, менеджер, посыльный – и даже, согласно рассказу Элио, начальник, – играя все свои роли сразу, Фернан повел их на второй этаж. Но в гостинице, казалось, кроме них троих, никого не было.

– Не совсем так, – пояснил Фернан. – Господин Константини только что прибыл. Его номер через две двери от вашего, господин Гривен. Он один живет здесь практически безвыездно. А из других гостей у нас только вы.

Фернан произнес это так уныло, словно рассматривал здешнее малолюдье как личный вызов.

Но, так или иначе, меланхолия не помешала ему прекрасно поработать. Маленький номер сиял безукоризненной чистотой, каждая вещь лежала на нужном месте, напоминало все это каюту трансатлантического лайнера. С величайшим тщанием Фернан продемонстрировал работу выключателей, механизма жалюзи, дверного замка. Элио развлекался тем, что все время пытался сбить его с толку.

– Здорово стараешься, Фернан! Пожалуй, мы можем взять тебя в команду.

– Правда? – Глаза Фернана, нагнувшегося, чтобы откинуть край одеяла, радостно заблистали. – А я все время прошу у господина Константини, чтобы он позволил мне принять участие в испытаниях. А он говорит: «Ладно, когда-нибудь». Кормит меня одними «когда-нибудь». – Голос разволновавшегося Фернана перешел в фальцет. – Может быть, вы, господин Чезале…

Дальше по коридору открылась и захлопнулась дверь. Из-за угла вышел Мео Константини. Он переоделся – вместо кожаной куртки гонщика на нем был сейчас чистый белый костюм.

– Простите меня, господа. Мне послышалось: здесь кричала женщина?

– Это Фернан, – сказал Элио. – Он человек куда более разносторонних способностей, чем сам подозревает.

Острота явно не дошла до Константини. Человек сообразительный, но в высшем смысле практический, – решил Гривен, пока Элио знакомил его с гонщиком. Тонкие намеки явно не по его части.

– Я считаю наше знакомство честью для себя, господин Гривен. Элио сказал, что вы, возможно, станете одним из самых ценных наших заказчиков. Королевский лимузин это… – Константини сбился с мысли или почувствовал, что говорит чересчур официально. – Разумеется, только сам господин Бугатти может по достоинству оценить собственное детище.

Затем он обратился к Элио и начался разговор двух профессионалов.

– Мне нужна твоя помощь в мастерской, причем прямо сейчас. Трансмиссия на Тридцать пятой никуда не годится. Я знаю, как вы с Широном над ней хлопотали, но все равно покрышки сгорят быстрее бензина.

Константини выглядел человеком благовоспитанным. Его французский с аристократическим тосканским налетом был столь же хорош и взвешен, как, скажем, у священника. Но нечто в повадке, в особенности же то, как он отдавал распоряжения, не оставляло никаких сомнений на тот счет, кто держит поводья, а кто грызет удила.

Элио, вспыхнув, посмотрел на Гривена.

– Разумеется, Мео. Только не заставляй меня торчать там круглые сутки. Мы с Карлом сегодня вечером ужинаем у Патрона.

Константини кивнул, ему было явно наплевать на внезапную вспышку Элио. Он пошел прочь, Элио следом за ним. И вдруг Элио остановился и улыбнулся – улыбнулся чересчур лучезарно. А затем сказал Фернану:

– Господину Гривену надо прибыть на конюшню к трем. – И решил, в свою очередь, дать напоследок еще одно указание. – Отдохните, Карл. Сил у вас здесь уйдет немало.

Пару часов Гривен провел в одиночестве. Он лежал, закрыв глаза, но заснуть ему так и не удалось. Почему Элио так не любит Константини? Нормальными отношениями это не назовешь. Обмениваясь рукопожатием с Константини, Гривен заглянул ему в глаза – и не увидел там и тени предубеждения против Элио.

Сюрприз за сюрпризом. Гривен терпеть не мог сюрпризы. Ему и со стариной Элио Чезале справиться было непросто, а теперь приходилось считаться еще с одним персонажем. Разочарованный ангел в автомобильном раю.

И все же Гривен, должно быть, задремал. Он и сам не мог сказать толком. Но он увидел себя верхом на лошади, они с Этторе Бугатти играли в поло, мячи один за другим превращались в жаб, и никто, начиная с самого Гривена, не был тем, кем хотел казаться.

Глава двадцать восьмая

«Владеть „Бугатти“ – это проба на характер. Кто сказал это, Алан? Ладно, кто-то наверняка сказал. И, конечно, сам верил в то, что сказал. Мне тогда нравилось ловить на себе чужие взгляды. Но подозреваю, что тогда я и впрямь был куда привлекательнее».

Стоял залитый золотым солнечным светом ранний вечер. И ни одна из катастроф, обрушившихся на Гривена в последующие месяцы и годы, не смогла стереть из его памяти день, проведенный в Молсхейме.

Фернан разбудил его в урочный час, показал, куда идти, и снабдил советом:

– Попросите Гизеллу, если она окажется свободной. У этой лошади умная голова на плечах.

Гривен, стараясь держаться с аналогичной серьезностью, поблагодарил его и отправился по дороге, шедшей мимо замка Сен-Жан. Участники приема, последовав примеру самого Бугатти, предались новой забаве; лошади и люди с одинаковым восторгом резвились на воле.

С полдюжины гнедых, сивых и каурых вывели из стойла в находящийся по соседству крытый круг для верховой езды. Хотя Гривен сидел на лошади всего три раза в жизни, запахи и звуки, связанные с верховой ездой, сразу же вспомнились ему вновь. Копыта стучали по гальке, ноздри щекотал запах сена и конского навоза.

Гривен поглядел на последнюю оставшуюся лошадь, вышел на круг, где, словно исполняя канкан, уже гарцевали наездники.

– Господин Гривен! Сюда!

Бугатти, в высоких сапогах для верховой езды, радостно помахал ему рукой. Гривен прошел по периметру, присоединившись ко всей толпе. Патрон познакомил его с конструкторами, чертежниками, конюхами, виноградарями.

– Все это члены моей семьи, – сентиментально воскликнул он, заключив собравшихся в воздушные объятия.

При всем при том Бугатти не путал свое большое «семейство» с истинно кровными узами. Внушающая невольный ужас любовь сквозила в его глазах, когда он познакомил Гривена со своим старшим сыном. Жану Бугатти, темноволосому и красивому, не исполнилось еще и двадцати, ему были присущи шарм и самоуверенность, подобающие истинному престолонаследнику. Даже сейчас, пожимая ему руку, Гривен подумал о том, как этот юноша будет разбивать женские сердца.

– Ну что ж, господин Гривен! – Этторе Бугатти окинул взглядом круг, в одном конце которого, выстроившись в безупречную линию, стояли лошади. – Вы можете выбирать. Любую, кроме моего Брюллара. – С деланным сожалением пожав плечами, он указал на крупного серого жеребца. – Но он со всеми, кроме меня, сущий дьявол.

– А как насчет Гизеллы?

Бугатти рассмеялся.

– Значит, Фернан по-прежнему без ума от нее? Что ж, мне надо было догадаться. – Бугатти подозвал одного из конюхов. – Анри! Приведи ее сюда.

Гизелла была мелкой гнедой лошадкой, заметно мельче остальных. Но по мере того, как Гривен, спустившись по лестнице, начал приближаться к ней, она внезапно приобрела угрожающие размеры. Из ноздрей у нее валил пар, мешая разглядеть ее как следует. Карие глаза были грустными и задумчивыми. «Ты справишься», – казалось, внушала она Гривену, чем сразу же напомнила ему женщин, с которыми ему доводилось иметь близость.

– Седло в порядке? – издалека осведомился Бугатти.

– Превосходно!

Так, по крайней мере, хотелось думать Гривену. Поставить ногу в стремя, перекинуть другую – и все. О Господи! Он забыл, как страшно далеко внизу осталась земля. Гривен попытался сохранить на лице улыбку.

Наверняка Патрону все это нравилось. Возглавив процессию из пяти человек, включая сына, Бугатти подошел к Гизелле и нежно погладил ее по носу.

– Жан хочет совершить вылазку в горы, посмотреть, остались ли там еще олени. Думаю, мы можем проводить его. Кстати говоря, господин Гривен, вы охотник? У меня найдется лишнее ружье.

Черт бы побрал этого человека. Почему бы им не перейти прямо к делу? Почему он заставляет Гривена доказывать свое мужество исполнением племенных ритуалов?

– Нет, благодарю вас. Я всего лишь поеду верхом. Да и не хочется портить Жану удовольствие.

Присутствующие на кругу дамы помахали платочками, словно сидящие верхом мужчины готовились отправиться на войну. Жан пустился в путь первым, помчавшись по дороге, уходящей на отдаленную горную вершину. «Гора называется Одиль», – пояснил Бугатти. Затем он указал на извилистую тропку, которую использовали в ходе тренировок как пробную трассу его гонщики. Скоро они въехали в лес и остановились на краю большой изумрудной поляны.

Гривен принимал участие в охоте всего один раз, а было ему тогда… двенадцать? или еще меньше? Он ничего не запомнил о той охоте – только то, что его отец потом неизменно говорил о ней с гневом и презрением. И теперь Гривен чувствовал себя странным образом беззащитным, сидя высоко в седле и раскорячив ноги на крупе Гизеллы.

Шуршали листья, скрипели ветви, и тут на открытое место выскочил олень. Потом второй, третий… четыре оленя и два олененка.

Сын Этторе Бугатти сразу же выстрелил навскидку. Гривен увидел, как тело одного из оленей посередине прыжка дернулось в сторону. Задние ноги задрожали, в последнем предсмертном рефлексе исторглись испражнения. Дико запахло и от Гизеллы, и Гривен почувствовал, как заходили ходуном у него под ногами ее бока.

– Браво, Жан! – Патрон всплеснул руками. На лице у него сияла радостная улыбка, означающая: «Каков мой мальчик!» Но тут он скосил глаза на Гривена… – Прошу прощения. Я вижу, вам жаль это животное. Но его смерть была не бессмысленной, мы запасем оленины. Мы никогда не убиваем ради простой забавы. Но мне нужно было заранее догадаться, что такая тонкая натура, как вы…

Гривен предоставил Бугатти думать все, что могло тому заблагорассудиться. У него же самого появилась возможность впитать в себя это зрелище и связанные с ним ощущения, появилась возможность почувствовать сильнее, чем когда-либо ранее, голос самой крови. Красный язык, вывалившийся наружу, влажные остановившиеся глаза, по-прежнему на диво яркие. На месте события воцарилось благоговейное молчание, словно вся природа отправилась подальше, чтобы создать себе алиби.

Гизелла, изогнувшись мощной грудью, неодобрительно посмотрела на своего наездника. Прошло какое-то время – по меньшей мере, несколько секунд, – и жар схлынул со щек у Гривена. Он обнаружил, что Этторе Бугатти самым внимательным образом разглядывает его.

– Вы страшно побледнели, господин Гривен.

Бугатти достал плоскую серебряную фляжку.

Коньяк вновь разлился в груди теплом, хотя и несколько иного рода, чем пламя, бушевавшее только что. И это придало Карлу смелости заговорить внезапно начистоту.

– Извините, но этот ружейный выстрел и остальное. Я был при Вердене. И на Сомме. Иногда мне кажется, что я оттуда и не ушел.

Бугатти сразу посерьезнел, он поглядел на Гривена по-другому, и тот понял, что сказал именно то, что нужно. Уже иным, поскучневшим взглядом Патрон понаблюдал за тем, как Жан и остальные участники охоты свежуют тушу.

– Как вы думаете, не было бы интересней, если бы мы снабдили ружьями и оленей? Чтобы у них появился шанс отстреляться от нас?

Они оба рассмеялись, испытывая и угрызения совести, и облегчение. Прекрасно, что им удалось выйти в своих отношениях на новую, не столь формальную почву.

– Жан справится и без нашей помощи. – Бугатти потрепал своего жеребца по холке. – Поехали. Мне нужно столько всего вам показать. – Поглядев через плечо на Гривена, причем с явной доброжелательностью, он добавил. – Моих детишек нельзя выпускать в мир без предварительной подготовки.

– Но я ведь езжу на Двадцать третьей модели, господин Бугатти! Элио наверняка рассказывал вам об этом.

– Да, это своего рода опыт, – согласился Бугатти. – Но мы с вами говорим о долгосрочном пожизненном обязательстве вроде брака. – Он косо усмехнулся. – Даже хуже: ведь приданое приходится обеспечивать самому жениху. – Они скакали сейчас бок-о-бок, Бугатти пристально смотрел на Гривена. – Мне уже случалось отказывать в королевском лимузине людям, которых я счел недостойными. Когда научишься говорить «нет», считай, что своего в жизни уже наполовину добился.

Кивнув, как образцовый ученик, Гривен позволил афоризму, произнесенному Бугатти, вызреть в послеполуденной тишине. Как приятно хотя бы на миг представить себя независимым человеком, которого никто не дергает за веревочки. Он тронул поводья, но – подобно женщине – Гизелла предпочла тот аллюр, которым шла сама.

Проезжая по тропе, окружающей приватное царство Патрона, Гривен видел словно бы два пейзажа одновременно. И граничащее с безумием многообразие дел, которыми занимались здесь, казалось отображением духа и души владельца поместья.

Бугатти выращивал пшеницу, изготовлял крепкие спиртные напитки, держал целую флотилию лодок, разводил голубей и владел питомником фокстерьеров. Когда они выехали из лесу и устремились к автомобильному заводу, вдогонку за лошадьми увязался, радостно залаяв, один из псов.

– Назад, Клод! Домой! – Бугатти, помрачнев, обратился к Гривену. – Вы даже не можете себе представить, что способен наделать собачий волос, попав в автомобильный мотор.

Тропа свернула туда, где Гривен с Элио уже проезжали на велосипедах, она шла параллельно длинной стене, которой был обнесен завод.

– Привет, Жак!

Патрон, возможно бессознательно, перешел в разговоре со старым сторожем на язык простонародья. Сторож, сняв шапку, почтительно пропустил их внутрь.

Они остановились у какого-то строения на задворках завода. Как и повсюду здесь, оно было заперто. Бугатти открыл массивную медную дверь, заметив при этом, что ключи от нее есть только у него самого и у Фернана.

Зажегся свет, и представшее взору зрелище в первый момент способно было обмануть человеческие чувства, – зоопарк, обитатели которого готовы вырваться на свободу. Нет, при более пристальном рассмотрении, это оказалось собранием анималистических скульптур, отлитых в бронзе. Миниатюрные лошади в стеклянных клетках. Хищники на краешке стола. Леопарды, бизон, птица-секретарь, готовая нанести удар. И каждое из созданий, казалось, томится в своей металлической шкуре и норовит вырваться из нее.

– Это все изготовил мой братец Рембрандт. – Бугатти смотрел и на Гривена, и на изваяния одним и тем же аналитически алчным взглядом. – Он тоже ненавидел войну. Он работал в Красном Кресте и повидал куда больше, чем следовало бы. И, кроме того, мне кажется, женщина разбила ему сердце. – Долгая пауза, в течение которой они оба смотрели на статуэтку, изображавшую французского бульдога. – Однажды, январским утром, он оделся в свой лучший костюм, даже нацепил белые перчатки, закрыл все окна, двери и пустил газ.

– Я вам сочувствую.

– Да, понятно, – резко сказал Бугатти, словно отложив тягостные мысли на другой день. – Но Бог иногда уравновешивает наши потери. Рембрандт не мог бы оставить мне более желанного наследства.

Бугатти остановился перед статуей львицы, стилизованной под ассирийского идола; выгнув спину, она лапой убивала змею.

– Посмотрите, как она упирается, как отталкивается задними лапами, самыми кончиками пальцев, от земли. Брат подсказал мне, как добиться такого эффекта применительно к автомобилю. Костяк – вот единственное, что имеет значение. Не добьешься красоты, если структура прогнила изнутри.

Затем он подвел Гривена к скульптуре, которую назвал высшим достижением своего брата Рембрандта. Стоя на задних ногах и упираясь передними в ствол дерева, бронзовый слон гордо удерживал на кончике хобота пляжный мяч. Рядом с ним стоял его серебряный двойник – меньших размеров, без мяча и без дерева, но в остальном совершенно точная копия. Меньший слон был укреплен на автомобильном радиаторе.

– Для лучшей машины в мире мне хотелось придумать что-нибудь оригинальное. – Конечно, в избытке скромности применительно к собственным детищам Патрона упрекнуть было нельзя, но в том жесте, которым он погладил статуэтку, сквозила беззащитность, с которой любящий отец думает о том, что люди высмеют его единственного сына. – Слон, объяснил мне Рембрандт, это истинный царь зверей. У него нет ни врагов, ни соперников. По крайней мере, не было, пока не появился человек. – Он отвернулся от статуэтки, в его голосе внезапно прозвучала неуверенность. – Как вам кажется, брат бы меня одобрил?

Гривен в задумчивости переступил с ноги на ногу.

– Ну, а где найти лучшее место для размещения его работы? Где еще она привлечет к себе всеобщее внимание?

Лицо Бугатти просветлело, он явно обрадовался тому, что интуиция не подвела его.

– Вы знаете, вы совсем не такой, как я себе представлял. Первый человек, который приобретет королевский лимузин. Я имел в виду совершенно другую персону.

– Благодарю вас, – несколько иронически отозвался Гривен.

– Я хотел сделать вам комплимент. Человек предполагает, а Бог располагает, не так ли? Да, мне кажется, творение Рембрандта попадет в хорошие руки. – Бугатти достал из кармана золотые часы. – Уже почти пять. У нас остается время до ужина. Я убежден, господин Гривен, что вы там будете… – Он пожал плечами, что в данном случае должно было означать включение Гривена в «большую семью». – А сейчас займемся, если так уместно выразиться, закуской.

Бугатти, извинившись, вышел позвонить и, вернувшись, ничего не объяснил Гривену. Гизелла и Брюллар промчались в обратном направлении по территории завода, как две кинозвезды, не снисходя до фабричных рабочих, приветствовавших и их самих, и своего босса. Бугатти и Гривен вошли в ангар, наполненный небесно-голубыми автомобилями Тридцать пятой модели… а кое-где попадалась и Тридцать седьмая, и, судя по внешнему виду, даже Сороковая. И они поехали вновь, на этот раз – мимо целого ряда построек, остроконечные крыши которых казались гофрированными, затем сбавили ход, увидев молодого мужчину – это был Анри с конюшни, – который уже дожидался их у особенно больших двойных дверей.

– Ты успел вовремя. – Спешившись, Бугатти передал конюху поводья. – До конца дня лошади нам не понадобятся.

Гривен хотел было погладить Гизеллу на прощанье, но она прянула ушами и подалась от него в сторону. К счастью, ее владелец и наставник, кажется, не заметили этого. Бугатти проследил за тем, как Анри уводит лошадей, а затем вновь достал связку ключей.

– Не подадите ли вы мне руку?

Патрон, как и большинство людей, с которыми доводилось сталкиваться Гривену, руководствовался в своих действиях косвенными мотивами; в данном случае, думал Гривен, речь шла о том, чтобы произвести максимальное впечатление демонстрацией своего детища. Нажатие на дверную ручку – и в образовавшуюся щель стало возможно увидеть статуэтку Рембрандта. Затем дверная щель расширилась – и дневной свет упал на радиатор в форме подковы, на передние фары, на длинные крылья машины. Размеры ее оказались просто невероятны – значит, Сан-себастьянские воспоминания не солгали. О Господи, да серебряный слоник на радиаторе оказался в аккурат на той же высоте, что еще совсем недавно глаза Гизеллы!

Бугатти прошествовал мимо полированных поверхностей из хрома и никеля, мимо огромных панелей корпуса, по-прежнему остающихся небесно-голубыми.

– Я испытываю некоторые затруднения. Рембрандт никогда не показывал свои работы незавершенными, и я стараюсь следовать его примеру. В корпусе я уверен, что же касается окраски… – Он пренебрежительным жестом указал на голубые выпуклости, позаимствованные, как тут же сам признал, у старого «паккарда» и, соответственно, производящие впечатление сравнительной дешевки. – Убежден, что моим клиентам захочется чего-то совершенно другого.

Он со значением помолчал. Гривен понимал, чего ждут от него. Все происходило, как некогда сформулировал Пабст, – предстояло открыть еще одно окно.

– Я ни в коем случае не взял бы на себя смелость усомниться в вашем вкусе, господин Бугатти. Но у меня действительно есть кое-какие задумки. И я прихватил с собой рисунки. Строго говоря, это не только мое пожелание, но и просьба фройляйн Краус.

– Что само по себе характерно. – Это был шелковый и вкрадчивый голос Элио. Но откуда же он взялся? Незаметно подошел? Нет, он стоял здесь, в ангаре, в тени королевского «Бугатти». – Фройляйн Краус почти всегда умеет настоять на своем.

Как долго он уже слушал их беседу? Гривен был слишком заинтригован, чтобы рассердиться по-настоящему. Элио, вычищающий грязь из-под ногтей, казалось, был счастлив отвлечься от своих разбирательств с Мео Константини.

– Я принимаю приглашение, – сказал Элио Главному Здешнему Начальнику. – И как знать? – Это он уже обращался к Гривену. – Может быть, вам когда-нибудь понадобится шофер.

– Хватит глупостей! – Но даже в эту минуту глаза Бугатти следили не за людьми, а за машинами. Он сел в лимузин, открыл дверцы и спереди, и сзади. – Скоро стемнеет. Элио, ступайте на свое место. Господин Гривен, садитесь рядом со мною и тщательно наблюдайте за всем, что я сделаю. У королевского лимузина имеются свои… причуды. И некоторые из них, если они застигнут вас врасплох, могут оказаться опасными.

И тут, когда Гривен уселся на непривычно высокое сиденье, его озарило. Великая Фантазия обернулась явью, начала сбываться, в буквальном смысле пришла в движение. Если бы только Люсинда была сейчас здесь! И чего бы только не отдал Гитлер, чтобы оказаться сейчас на его месте! Что ж, Гривен теперь все понял. И он чувствовал на себе взгляд Элио с заднего сиденья, взгляд, столь же задумчивый и испытующий, как его собственный в гитлеровском Мерседесе, когда он, не зная, о чем пойдет разговор, уставился в затылок Эмилю Морису… Нет, подумал Гривен, когда мотор заработал. Лучше не обзаводиться привычкой судить о других людях чересчур безжалостно.